My obsession

– Братец? – недоуменно переспросил Кюхён, переводя взгляд с развалившегося на троне брата, обрадовавшего его своим внезапным воскрешением, на Его Светлость, который вопреки всем ожиданиям юноши ничуть не выглядел растерянным или удивленным. А это значило лишь одно… Все то, что им говорил Генри всего пару минут назад, правда и… Его Светлость и действительно знал, что его брат жив и ни слова не сказал ему?! Что же… После всего того, что пришлось пережить Кюхёну в последние сутки, да что там – месяцы, он бы даже не удивился этому. Но… братец? семья? Неужели?.. Едва не подавившись собственным вдохом, Кюхён изумленно посмотрел на стоящего прямо напротив него отца, который сейчас выглядел до невозможности жалко: босой, в этих своих грязных изодранных подштанниках и бывшей когда-то белой рубашке, осунувшийся со всклоченными давно немытыми волосами, ввалившимися глазами и постоянно брякающими кандалами на трясущихся мелкой дрожью руках. Особенно на фоне стоящего рядом с ним самодовольно ухмыляющегося маркиза Кима, одетого в роскошный, расшитый драгоценными камнями по последнему слову моды костюм и пытающегося за своей ухмылкой скрыть те же изумление и растерянность, что были огромными буквами написаны сейчас на лице наследного принца, который уже очень и очень скоро должен был перестать быть таковым. А может, и вовсе перестать быть в этом мире. Нет, совершенно точно. Ведь ни маркиз Ким, ни Его Высочество Генри не собирались оставлять в живых ни единого конкурента. И даже тех, кого хотя бы косвенно можно было бы считать таковым, опасаясь любого посягательства на собственные драгоценные жизни и королевский трон, который каждый из них уже присвоил себе. По крайней мере в мечтах. – Да, братец, – тут же с готовностью поспешил ответить на вопрос младшего брата Генри, растягивая губы в до невозможности довольной ухмылке, и, видя растерянность на лице Кюхёна, медленно, но верно сменяющуюся осознанием этой простейшей истины, вскинул брови и всплеснул руками в наигранном изумлении: – Господи… Неужели наш маленький братишка и не в курсе, что у него не один, а целых два замечательных старших брата?! – глядя на полное совершенно детской обиды и недоумения лицо младшего, мужчина звонко расхохотался, с удовольствием смакуя каждый смешок, звонким эхом отражающийся от стен и заставляющий вздрагивать всех немногочисленных присутствующих при столь знаковом моменте. – И ни наш дорогой папочка, ни обожаемый и всегда борющийся за справедливость герцог Ли за столько лет даже не удосужились намекнуть ему об этом. Обидно, правда? – отсмеявшись, Генри с обворожительной и никак не вяжущейся с его совершенно пустым взглядом улыбкой посмотрел сначала на отца, который, уже успев получить пару болезненных тычков от охранников, не спешил раскрывать своего поганого рта, затем на Его Светлость, который, зло прищурившись и недовольно поджав губы, жадно вслушивался в каждое прозвучавшее в этом зале слово, словно надеясь услышать нечто такое, что может спасти его, а потом на своего жалкого младшего братишку, выглядящего так, словно его только что отшлепали за кражу конфет, которые стащил с кухни и вовсе не он. Бедный, несчастный, маленький принц, который всегда оставался крайним в их детских проказах, даже если не принимал участия в них. – Ваша Светлость, а, Ваша Светлость, почему же вы-то не сообщили Его Высочеству о связывающем всех нас кровном родстве? А, Ваша Светлость? – Генри насмешливо посмотрел на герцога Ли, но, кажется, тот решил сегодня игнорировать его, вот только… Что же, они посмотрят, насколько хватит его хваленого самообладания, ведь Его Высочество собирался поделиться со своими дорогими родственничками и теми, кто считал себя таковыми, слишком большим количеством секретов, которые вряд ли смогут хоть кого-то оставить равнодушным. – Ладно отец: его насквозь пропитая память вряд ли смогла сохранить точное количество юбок, которые имели честь перед ним задирать, и число появившихся на свет бастардов, гуляющих по всей нашей стране и парочке соседних, но вы-то, вы-то… – подарив отцу полный презрения взгляд, досадливо цокнул языком мужчина, вновь глядя на Его Светлость, словно весь его монолог и вся эта сцена были адресованы вовсе не Кюхёну, а лишь герцогу Ли и только ему. – Вы же такой заботливый любовник, друг и наставник, и тут такая жестокая и непростительная ложь. Как-то нехорошо вышло по отношению к любимому младшему брату, не находите, Ваша Светлость? Ненормально любимому, я бы сказал. Но, насколько мне известно, вы предпочитает излишне близкие отношения со всеми своими родственниками, – не сдержался от насмешки принц, собираясь добавить еще что-то, но наконец-то взявший себя в руки и обретший дар речи Кюхён попытался перебить его: – Что вы себе позволяете?.. – возмущенно начал было младший принц, но старший брат тут же перебил его: – Заткнитесь, Ваше Высочество. Сейчас не ваша очередь разглагольствовать, – презрительно фыркнул Генри, даже не смотря на младшего брата и все еще не сводя взгляда с Его Светлости, лицо которого застыло подобно скульптуре, во всей красе изображающей подлинный гнев. – За столько лет вы не то что не удосужились выяснить, но даже и просто задаться вопросом: а с чего это герцог Ли вдруг воспылал к вам такими теплыми чувствами?! Вы ведь ни разу даже не задумались об этом, да, Ваше Высочество? – старший принц резко перевел взгляд на вздрогнувшего и побледневшего брата, чей бледный лоб уже давно был покрыт испариной – то ли от слишком сильных переживаний, то ли от того, что ему, все еще не оправившемуся от отравления, было слишком тяжело так долго стоять на ногах, даже опираясь на трость, но уж Генри-то точно не собирался уступать братцу единственное сидячее место в этом зале. Никогда и ни за что. – И этому человеку, не знающему даже то, что происходит у него прямо под носом, вы собрались доверить целую страну? Да, Ваше Величество? Да, Ваша Светлость? Самому никчемному из трех братьев, да? Неужели вы и правда думаете, что из НЕГО, – Генри подарил брату еще один полный брезгливости и презрения взгляд, – выйдет хороший король? – Его Высочество собирался было наградить дорогих братцев и отца еще парочкой до дрожи в кончиках пальцев приятных комплиментов, но его прервало тихое, однако весьма красноречивое покашливание маркиза Кима, до этого самого момента молча наблюдавшего за разворачивающейся перед его взором сценой и вдруг возжелавшего всеобщего внимания. – Что вам угодно, Ваше Сиятельство? Вы хотели что-то сказать? Или у вас просто пересохло в горле и вы решили прочистить его в столь неподходящее время? Может, вам стоит выйти? – недовольно поинтересовался Его Высочество, резко оборачиваясь к маркизу и награждая того полным злости взглядом, вот только, кажется, на Его Сиятельство тоже не действовали все эти ужимки принца, кажущиеся со стороны до невозможности нелепыми и смехотворными в своей гротескности, словно жалкая пародия на неумелого актера в провинциальном театре, но от того еще более отталкивающие и пугающие. И куда только подевались его актерское мастерство и выдержка, которыми он всегда так гордился? – Вообще-то, Ваше Высочество, я просто хотел напомнить вам, что в этом зале собрались не три, а… – начал было Хичоль, собираясь напомнить принцу, что в этом зале собрались и правда вовсе не три, а четыре сына Его Величества, но ему не дал закончить звонкий издевательский смех, прокатившийся по залу и затихший слишком быстро, осыпавшись звонкими осколками эха о замковые стены. – О нет-нет-нет, наш дорогой маркиз, боюсь… Я боюсь, что вы владеете неверной информацией, – сладко улыбнулся принц, видя, как бледнеет лицо его недавнего союзника и как темнеют от ярости его глаза – слишком приятное зрелище для того, кто так любит упиваться чужими злостью и ненавистью. Особенно бессильными. А в том, что никто, абсолютно никто в этом зале, да и во всей стране, сейчас не посмеет причинить ему вреда, Его Высочество был не просто уверен, а совершенно и абсолютно точно знал это. И упивался сейчас осознанием собственного всевластия и бессильным поражением своих врагов, которые даже и не подозревали, что все их планы, все эти игры, тайны, интриги, заговоры и жалкие попытки дорваться до победы – всего лишь фикция, спектакль, поставленный умелым режиссером, который решил сыграть главную роль в своей постановке и… которому все же прискучило и это развлечение. Как и большинство вещей на этом свете. – Что вы такое... – снова попытался было вклиниться в монолог принца Хичоль, но тот не дал ему возможности закончить свой полный возмущения вопрос и в этот раз. – О да-да-да, наш дорогой маркиз Ким, – довольно хмыкнул Генри, жестом останавливая мужчину и краем глаза видя, как плечистый матерый стражник делает шаг за спину Его Сиятельству, чтобы чуть что удержать его. – Вы мните себя таким великим, умным и искусным интриганом, Ваше Сиятельство, но на деле же вы – всего лишь идеальная пешка. В очень большой игре. Прекрасно сыгравшая свою партию пешка! Это же надо было вот так вот просто взять и поверить в байку о своем происхождении! Да еще кому – практически первому встречному! Эх маркиз-маркиз, говорили же вот вам с детства, что нужно любить и почитать своих родителей. А еще верить им. А вы… – наигранно тяжело вздохнул принц и, не выдержав, вновь расхохотался, с удовольствием глядя в полные ненависти и растерянности лица своих братьев и маркиза Кима. – Эх, и почему меня всю жизнь окружают одни идиоты? Отец – старый насквозь пропитый ублюдок, не думающий ни о чем, кроме курительных смесей и того, что дамы прячут под нижним бельем. Младший брат – тупица и размазня, пошедший по стопам отца. Про Вас, маркиз Ким, я вообще молчу; вы так – любимая игрушка, у которой отсутствие мозгов – главное достоинство, – отсмеявшись, брезгливо скривился Генри. – И лишь один человек в этой зале когда-то вызывал у меня хоть какое-то подобие уважения. Но и вы не так умны и сильны, как хотите казаться, да, Ваша Светлость? – принц с вызовом посмотрел на по-прежнему не вымолвившего ни слова герцога, чувствуя, что это молчание все сильнее и сильнее начинает раздражать. – Вы не смогли раскрыть ни одного моего плана и поддались практически на каждую мою уловку, вы потеряли жену и наследника, сестру и кузена, я отобрал у вас любовь всей вашей жизни и наслаждался его агонией почти целый месяц, пока вы воевали за благо жалких людишек, населяющих эту страну. Я отниму у вас брата и отца, я отниму у вас корону и вашу собственную жизнь, а вы… вы… вы даже и на это ничего не скажете, да?! – не сдержавшись, сорвался на крик мужчина, даже не представляя, как жалко сейчас звучит его голос. Особенно в контрасте с тихим и высказанным безразлично, почти равнодушно вопросом: «Зачем?», который прозвучал громом во внезапно повисшей в зале тишине. – Что-что? Неужели вы изволите говорите с нами, Ваша Светлость? – изумленно вскинул брови Генри, позволяя себе даже на пару мгновений приподняться с трона и вопросительно глядя на герцога Ли, который в ответ смотрел на него… с жалостью? – Зачем вы сделали все это, Ваше Высочество? – совершенно спокойно повторил свой вопрос герцог – так, словно спрашивал, не стоит ли им подать еще по бокалу вина за ужином, а не обо всем… этом. – Зачем я сделал… что? Убил вашу невесту и наследника? О нет, не переживайте¸ я не делал этого сам, я просто проследил за тем, чтобы Ее Светлость вовремя получила яд и… сама приняла свое решение. Или вы спрашиваете о том, зачем я разорил дом вашей сестры, это гнездо порока и разврата, а затем устроил увлекательнейшую охоту за ней и ее супругом? Или вы спрашиваете о том, зачем я уничтожил виконта Ли, этого очаровательного провинциального мальчика, которого вы совратили и развратили с таким удовольствием? Или, быть может, вы хотите знать, зачем я собираюсь убить отца, вас и моего дорогого братца? – со сладкой, практически сочащейся ядом улыбкой все спрашивал и спрашивал принц, надеясь, что самообладание Его Светлости все же подведет его и что тот не выдержит и сорвется, но… тот очевидно не собирался доставлять ему такого удовольствия. Ну ничего… У них впереди еще очень-очень долгий вечер, и длинная ночь, и столь же длинная беседа, которая наконец-то расставит все точки над «i» и станет отличным завершением этой уже наскучившей всем игры. – Так это все из-за вас, Ваша Светлость. А еще из-за смертельной скуки и этой очаровательной короны, которая уже десять лет как должна быть на моей голове.