My obsession

Это пробуждение, вернее, мучительное возвращение в сознание было одним из самых худших в жизни Хёкджэ. И даже то полное дурмана и головной боли утро, когда они накануне вместе с друзьями впервые в жизни попробовали опий, да еще смешали его с травяной настойкой, ничуть не уступающей по крепости чистому спирту, да что уж там, даже тот день, когда Хёкджэ на поле боя получил оглушительный удар щитом по голове и потом трое суток лежал без сознания, не шел ни в какое сравнение с той тошнотворной смесью боли, слабости, тошноты, растерянности и абсолютной беспомощности, что он испытывал сейчас, вынырнув из вязкого черного марева забытья. Кто он? Где он? Что случилось? Мужчина отчаянно пытался отыскать ответы на эти вопросы, но мысли в его голове были раздражающе медлительными и зыбкими и никак не желали укладываться в единую картину. А сухость во рту – раздражающе сильной, но… была ли здесь вода? Хёкджэ не имел ни малейшего понятия. Все, что он видел сейчас, – белоснежный, до рези в глазах потолок над собой. А может, это было всего лишь белое марево перед его глазами и ничего больше. – Ваша Светлость! Ваша Светлость! Вы наконец-то очнулись?! Вы правда пришли в себя?! – изначально тихий, словно раздающийся откуда-то издалека, больше похожий на эхо крик, внезапно донесшийся до мужчины, с каждой секундой все набирал и набирал плотность и громкость, и все сильнее и болезненнее ввинчивался в его сознание, и наконец-то достиг своего пика, заставив Хёкджэ болезненно скривиться и застонать в голос. Или… это был не его голос? Пугающе старческий, скрипучий, сухой, больше похожий на карканье. Кажется, эти звуки совсем не были похожи на те, что обычно извлекал из своего горла Хёкджэ, однако… Кажется, это все-таки был именно он. Или это подсознание вновь решило сыграть с ним дурную шутку? А быть может, он уже и вовсе умер и это начало его адских мук? Хотя… как-то это было слишком слабо для ада, Хёкджэ думал, что грешников предают куда более изощренным истязаниям, чем боль, провалы в памяти, жажда и крики. Но кто знает, кто знает, может, это и правда лишь начало его мучений и ему стоит приготовиться к самому худшему, ведь он слишком много грешил в своей жизни, и сейчас, наверное, не было никого в этом мире, кто хотел бы помолиться за покой его души. – Ваша Светлость! Ваша Светлость! Вы меня слышите?! Вы понимаете меня?! – все никак не желал униматься этот отвратительный и крайне раздражающий Хёкджэ крик, заставляя его скривиться еще сильнее и, несмотря на невыносимую боль, все-таки повернуть голову вбок, выхватывая взглядом из окружающего, какого-то чересчур яркого и обрывистого пространства знакомое лицо. – Джеймс? – это имя болезненным стоном само собой сорвалось с губ до крайности удивленного мужчины, который ожидал увидеть сейчас кого угодно, но не этого доставучего мальчишку-оруженосца. Или это еще одна из его кар в аду? Да уж… Уж с кем, с кем, а с ним Хёкджэ точно не хотелось бы коротать целую вечность один на один. Вот только, кажется, это был вовсе не ад, а он все еще был очень даже жив, иначе… как еще объяснить все происходящее? Хотя… вполне возможно, что он просто сошел с ума. И, кажется, это был далеко не самый худший вариант развития событий. Если бы еще не было так омерзительно больно…. – Да, Ваша Светлость! Божечки-божечки-божечки, вы узнали меня?! Неужели вы и правда пришли в себя?! После десяти дней никто уже и не надеялся, Ваша Светлость… – громким голосом запричитал мальчишка, вновь доводя Хёкджэ до полуобморочного состояния, а уж когда оруженосец, наконец-то придя в себя, изо всех сил гаркнул: – Лекарь!!! Мне срочно нужен лекарь! Позовите кто-нибудь лекаря! Срочно! А еще мне нужен гонец! Надо срочно сообщить Его Величеству, что Его Светлость пришел в себя! Немедленно! Ну где же вы все?! – то Хёкджэ, у которого потемнело перед глазами от подобной громкости, сейчас мечтал лишь об одном – лишиться слуха, ну или хотя бы об обмороке, однако, кажется, его сознание решило вернуться окончательно и бесповоротно и совершенно не планировало куда-либо отлучаться в ближайшее время. – Госпожа лекарка, слава Богу, Его Светлость пришел в себя! – очередной вопль оруженосца заставил Хёкджэ оторваться от его счастливейших мечтаний о беспамятстве и перевести взгляд на внезапно появившуюся в поле его зрения девушку: – Аи… – хрипло выдохнул он, пытаясь улыбнуться, но все мышцы его лица вдруг сковало жуткой болезненной судорогой, но, даже несмотря на нее, Хёкджэ был слишком рад видеть стоящую перед ним девушку – небольшой глоток свежего воздуха, напоминание о его прошлой, почти мирной, счастливой и безмятежной жизни, которому, кажется, пришлось едва ли легче, чем ему самому. Даже в таком состоянии Хёкджэ прекрасно видел, что состояние лекарки оставляет желать лучшего: огромная тяжелая повязка, закрывающая большую часть лица, опухшие, больше похожие на один кровоподтек губы, щербатая улыбка и… висящая на перевязи левая рука, вернее то, что осталось от этой руки, жалкий обрубок, и… Почему Хёкджэ вдруг захотелось разрыдаться? В голос. Ведь это он когда-то привез эту тогда еще совсем девчонку, шуструю, шумную, веселую и сноровистую, в столицу, и вот… Это тоже его вина? Во всем виноват лишь он. Как всегда, только он. Всепоглощающее чувство вины шквальным ливнем вдруг обрушилось на мужчину, заставляя его задохнуться и вспомнить ВСЕ. Абсолютно все. Каждое имя, каждое лицо, каждого человека и каждую судьбу, чьи нити оборвались из-за него. Из-за его ошибок, самоуверенности, неправильных решений, жертв во благо и не очень, из-за всех этих подковерных игр, заговоров и войн, у которых была лишь одна цена – жизни. Десятки, сотни, тысячи жизней. Чьи-то имена и лица уже давно покинули память мужчины, оставив после себя лишь зыбкое марево полных вины воспоминаний, а чьи-то впечатались в сознание Хёкджэ настолько четко, что он помнил каждую черту, каждую улыбку, каждую искру в глубине глаз и каждый перелив голоса – и все это причиняло ему столь невыносимую боль, что, казалось, еще чуть-чуть – и эти воспоминания убьют его куда надежнее вражеского меча, просто разодрав его в мириады болезненных клочьев. Однако… оказывается, сейчас это была далеко не самая сильная боль в его жизни. Ведь стоило только неловко откинувшей с мужчины одеяло одной рукой лекарке начать осмотр, как Хёкджэ, вернее его тело, тут же вспомнил, что такое настоящая, самая банальная физическая боль и какой сильной она может быть, особенно когда тебя хорошенько проткнули насквозь. – Ваша Светлость, простите, но у нас совсем не осталось обезболивающих, поэтому вам придется немного потерпеть, пока госпожа лекарка не закончит осмотр, – тут же поспешил успокоить мужчину, очевидно, взявший на себя роль переводчика оруженосец, однако его увещевания не слишком-то помогли застонавшему в голос Хёкджэ, который уже сам прекрасно понял, что с обезболивающими в этом лазарете (а в том, что это пока состоящее для него лишь из белоснежного потолка и столь же белоснежных ширм, окружающих его койку, помещение – лазарет, мужчина уже даже не сомневался) самая настоящая беда. Интересно, это из-за того, что город все еще в осаде, или?.. Нет, если бы он был в осаде или уж тем более захвачен, то в лазарете вряд ли бы царили такие мир, покой и тишина. Или он не в Арвее? Тогда где? Нет-нет-нет, это точно была их столица, и, кажется, Джеймс что-то говорил, вернее, вопил про короля, но вот что… Хёкджэ никак не мог вспомнить, воспоминания ускользали от него столь же ловко, как и мелкая речная рыбешка сквозь пальцы. Проклятье! Он уже собирался было открыть рот, чтобы задать так сильно тревожащий его вопрос, ну или хотя бы попытаться выдавить из непослушного, пересохшего, как наждачная бумага, горла его подобие, но в этот самый момент шустрые пальцы лекарки, наконец-то справившиеся с тугим толстым слоем повязок на его животе, добрались до пульсирующей болью раны и надавили на нее, заставляя мужчину буквально взвыть, до хрипа срывая и без того низкий и непослушный голос и до крови сдирая горло, но… это было лишь начало его пытки. Хёкджэ никогда не жаловался на свою выдержку, но детальный осмотр только-только начавшей заживать раны, аккуратное прощупывание каждого шва, на живую, даже без намека на обезболивающие – это то еще испытание. И если сначала мужчина пытался сдерживать себя, то под конец, уже не стесняясь, кричал во всю глотку, хотя… слава Богу, что оттуда могли раздаваться лишь хрипы, иначе он бы перепугал своими воплями не только весь лазарет, но и половину города, а быть может, даже спугнул вражескую армию. Забавно. Но у Хёкджэ не было сил смеяться, даже сейчас, когда Аи наконец-то закончила осмотр и, наложив повязки на надсадно ноющую растревоженную рану, напоила его до ужаса горьким травяным настоем и наконец-то дала воды, о которой так мечтал мужчина. Но и она не принесла ему долгожданного облегчения. Даже повязка со льдом, что приложила к его пылающему и, кажется, раскалившемуся докрасна лбу устроившаяся рядом с его постелью и мычащая себе под нос что-то успокаивающее лекарка, прекрасно понимающая, какую невыносимую боль сейчас испытывает ее пациент и как сложно ему будет успокоиться, ведь она… Через лазарет при храме за последние дни прошли сотни раненых, многие из которых просто не выдерживали боли и умирали в горячке, да и она сама, вернее, ее рука, от которой остались лишь жалкий обрубок и бесконечные, полные боли муки… Аи лучше всех понимала герцога и знала, как важно тому будет уснуть сейчас и дать организму отдых после осмотра и настоя успокаивающих трав, холодная повязка и жалкое подобие колыбельной – это все, чем она сейчас могла помочь ему. И какое же невероятное облегчение испытала девушка, видя, как мужчина потихоньку начинает успокаиваться, как сковывающее его мышцы болезненной судорогой напряжение начинает отступать, как его дыхание и биение сердца начинают выравниваться, а глаза – потихоньку закрываться, готовясь погрузить раненого в целебный сон, но… к величайшему раздражению лекарки, ее только-только задремавшего пациента самым бесцеремонным образом разбудил шумным вихрем вторгшийся в узкое пространство импровизированной палаты для пациента особой важности король – такой же уставший, замученный и бледный, как они все, и лишь тускло блестящий обруч короны на непослушных, торчащих во все стороны и, кажется, никогда в жизни не видевших расчески волосах свидетельствовал о новом статусе этого человека. Как всегда слишком болтливого и шумного. И слишком раздражающего. И девушка с удовольствием наградила бы его болезненным тычком в бок, чтобы успокоить, но… разве могла она позволить себе подобное поведение по отношению к самому королю? Разумеется, нет. Поэтому все, что ей оставалось, – тихонько подняться с места, отнимая прохладную, уже начавшую таять повязку от головы Его Светлости, и, грозно глянув на Его расшумевшееся Величество, уступить королю месту, а затем и вовсе скрыться за ширмой, чтобы дать Его Величеству пообщаться с герцогом с глазу на глаз, а заодно сменить свою уже вновь начавшую пропитываться кровью повязку на руке и подготовить новый компресс для Его Светлости, а также для его соседа справа, настолько сильно знакомого девушке, что та даже не сомневалась в том, что она лечила этого юношу или, быть может, даже любила. Хотя нет, ее сердце принадлежало лишь одному, совершенно другому человеку. Раз и навсегда.