Обрывки из тлена

Это было раннее утро, около шести часов. Когда я позвонил Эмили, она ещё спала. Сейчас же она сидела на моей кухне, укутанная в тёплую шерстяную кофту, и странно поглядывала на меня. В её взгляде иногда мелькала злость, порою он наполнялся сочувствием и сожалением, а в какие-то моменты сверкала совсем незаметная радость. С течением моей истории менялось и выражение лица Эмили. -Мы с Настей целое лето собирали полевые цветы, потом в корзинках несли их домой и всё украшали. Так весь дом снаружи стал похож на нечто красивое, что невозможно описать словами. Длинные стебли с разноцветными цветочками оплетали деревянные колонны, рамки окон, стены и дверь. — я улыбнулся своим воспоминаниям. — А на другое лето мы пускали кораблики. Я прочитал где-то в книге про Петра Первого и его морской флот, и мне захотелось построить собственный. Знаешь, так мы и таскали деревяшки, забивали гвозди и строили свой собственный флот. Все пальцы в занозах были, но мы не жаловались. Для нас это было неважно. А еще мы потом краской на бортах кораблей писали НиС. Настя и Сергей. Я заметил, что Эмили улыбнулась, но как-то грустно и болезненно. Не знаю, что послужило тому причиной, но даже её взгляд был печальный. Одновременно тёплый и грустный, словно с сожалением. Однако было в нём и что-то ещё. -Но на неделю каждый месяц я летал к маме через море. — мой голос стал чуть холоднее. — Там мы жили на квартире с ней и Анькой, и была там одна комната, где никогда не горел свет. — я поперхнулся. — Не знаю, там всегда было темно, совсем темно. -Всё хорошо, Джон. Я с тобой. — улыбнулась Эмили, по привычке назвав моё старое имя, и взяла меня за руку. -Мама была нездорова. Как я. — Эмили сильнее сжала мою руку. — И я, и Анька это понимали, но она не могла бросить мать, а я не мог оставить её. Такой и был порочный круг, мучивший всех нас. Потом отец умер, я переехал к матери, тогда всё и произошло. — я вздрогнул, Эмили это почувствовала. — Она утаскивала Аньку в комнату, била её там, хлестала, а я… я ничего и сказать не мог, ничего и сделать. Стоял, слушал, в темноту бессмысленно смотрел и плакал. Иногда она и меня утаскивала, но… — я прервался, почувствовав себя неловко. — Когда маме становилось лучше, то она подходила ко мне, ложилась рядом, гладила меня, извинялась, плакала. Но я всё равно не мог её простить. Любил, но простить не мог. А ведь Анька ей всё прощала. Всю себя ей полностью отдавала, ни о чём не задумываясь, и за это потом же и поплатилась. Со временем маме становилось только хуже, она всё сильнее избивала Аньку и всё чаще её утаскивала. Было время, когда Анька не могла встать по нескольку дней. Лежала в кровати и молча на меня смотрела, взглядом только одно говоря: «Потерпи, пожалуйста. Я выздоровлю, и маменька меня снова бить начнёт, а про тебя забудет. Ты только потерпи, никому не говори». А потом случилось так, что мама была совсем не в духе. — я вздохнул, на секунду пересекшись с испуганным взглядом Эмили. Она ждала, когда я скажу это. — Мама так была зла, что убила Аньку. Ударила её о стену головой, потом о край комода. Я слышал, какой шум был… Не смотри на меня так, Эмили. Прошу, не надо. — я вырвал руку и чуть откинулся назад. — Уже ничего не сделаешь, а ты своим сожалением лишь всё ухудшаешь. -А что мне делать? — с грустью спросила она, хотела сказать что-то ещё, но замолкла, чуть опустив голову. Между нами возникла гнетущая тишина. -Мы назвали её Аней в честь моей сестры. — продолжил я. — Нашу с Настей девочку. — я не выдержал, глаза стали мокрыми от слёз. — Тогда я подумал, что всё… всё наладилось. После всего, что было… Наконец жить стало хорошо… — я встал и повернулся к Эмили спиной. Я не хотел, чтобы она видела моих слёз. Я сжался, почувствовав, как лицо бросило в жар, а уши немного заложило от напряжения. Но неожиданно я почувствовал, как Эмили обняла меня сзади, положив голову на плечо. -Хорошее имя. — тихо сказала она. — Торжественное. -Но произносили мы его не больше года. — сказал я дрожащим голосом. — Я виноват. И Настя правильно винит меня, всё правда. Возможно, я заслуживаю быть здесь. Я думал, что амнезия — это моё наказание, но это было спасение. Ведь я сам проклял себя. Давным давно. -Брось. Перестань. -Всё было замечательно, казалось, всё встало на свои места, как и должно было быть. Я любил Настю, а она меня. У нас была Анечка. Нам ничего не надо было больше… однако прошлое меня нагнало, начала проявляться болезнь, передавшаяся мне от матери. Я должен был быть с дочкой дома, смотреть за ней, пока Настя была в отъезде. Чёрт, я виноват. Только я виноват. — воздуха стало не хватать, но я держался. — Я виноват, Эмили. Виноват. И на похоронах мы с Настей стояли по разные стороны гроба. Тогда я видел её в последний раз. Неожиданно я услышал всхлип, резко повернулся и к моему удивлению заметил, что Эмили плачет. Она стояла напротив меня и угрюмо вытирала слёзы. Это было очень странно и в какой-то мере даже шокирующим. Я смог понять её реакцию только потом. -Стоим на этой кухне в шесть утра, как два идиота, и плачем. — улыбнулся я. Она улыбнулась в ответ, незаметно кивнув, и еще пуще заплакала, закрывая глаза ладошками, словно маленький ребёнок. Я подвёл её к кровати, усадил, медленно поглаживая по спине. -Не плачь. — тихо сказал я почти шепотом. — Я не думал… не хотел, чтобы ты расстраивалась. -Не понимаю, почему ты меня успокаиваешь, а не наоборот. Знаешь, иногда мне кажется, что это я шизофреник, а не ты. — она немного сконфузилась. — Прости, я не хотела так тебя назвать. -Всё в порядке. — я на мгновение задумался и отпустил её из рук. — Послушай, мне нужно отойти на пару минут. Я покурю и вернусь, хорошо? Она кивнула. Я вышел в коридор, накинул пальто, проверив, есть ли сигареты в кармане, и покинул квартиру. Пока я спускался по лестнице, то слышал шум дождя за стенами этого картонного дома. Под моими медленными шагами скрипели деревянные ступени, перебивая стук острых капель о крышу и стёкла. В конце концов я оказался на первом этаже, дверь в подъезде была чуть приоткрыта, и из проема лился дневной бледно-жёлтый свет. Я простоял с минут десять, выкурив несколько сигарет. Возвращаться домой не очень хотелось, несмотря на то, что Эмили ждала меня там уже достаточно долго, и было неудобно заставлять её ждать ещё. Моя исповедь, которую сегодня я поведал, начинала подходить к тому самому моменту. К одному слову и двум цифрам, которые мучают меня уже достаточно давно. А теперь я сбежал как трус, хотя сам был так храбр перед ней с мгновение назад, говорил ей не плакать, словно герой. А теперь прячусь в сыром подъезде, вздрагивая то ли от холода, то ли от страха, нервно куря сигарету и пытаясь сжечь последние мысли о прошлом «Может сбежать?» — пронеслось у меня в голове. — «Уехать на родину, найти свой старый дом. Найти отца… » Я прервал себя на этой мысли и задумчиво опустил взгляд. Надо было тушить сигарету и возвращаться домой. Снимать пальто, вновь смотреть в глаза Эмили, а ведь в них так полно надежды. Чёрт. Сбежать бы… Мне почему-то вспомнилось, как Настя сидела в углу, обнимая свои маленькие побитые коленки и горько плакала, вытирая пухлые щечки грязными ладошками. Ей было от силы семь лет, и поэтому в глазах, наполненных слезами, ещё светился детский восторг, пускай сейчас и скрытый за обидой и горем, но он был. Он ещё там был. -Ну не обижайся. — подошёл к ней я. — Ну чего ты. -Ничего. — она поджала дрожащие губки и метнула на меня острый взгляд, и в момент словно молния пронзила моё тело. -Ну не плачь. — я подсел к ней и взглянул на разбитые коленки и порванные штанишки. — Я ведь случайно тебя толкнул. -А я тебя случайно ненавижу. — огрызнулась она, но не вложила в эти слова никаких злых ноток. Они наоборот прозвучали по-доброму и даже показались мне тёплыми. -Не обижайся, хорошо? — я обнял её, чуть прижав к себе, а она спокойно расцепила руки и расслабилась, однако не перестала плакать, вытирая пальчиками слёзы. — Ты моя девочка, которая всё время плакала. -Не обзывайся. — она совсем несильно стукнула меня по плечу и вновь принялась утирать слёзы, размазывая грязь по щекам. -А я и не обзываюсь. — пожал я плечами. — Просто ты моя девочка, которая всё время плакала. Вот и всё… Наверное, хорошо, что некоторые воспоминания нам не удается сжечь. Неожиданно я решил сходить и проверить не вернулась ли бедная девочка, потерявшая маму, обратно домой. Я затушил сигарету и поспешил в подвал, предварительно достав зажигалку. От бетона чувствовался холод. Я спускался всё ниже, ладонью ведя по сырой стене, пока не сошёл с лестницы и не прошёл вперёд, наткнувшись на комод (там я оставил свечу, когда уходил). Быстро нащупав её, я зажег фитиль и огляделся. В подвале было совершенно пусто, только моё неосторожное дыхание раздавалось в тишине. Я прошёлся везде, заглянув в каждый угол на всякий случай. Но девчушки нигде не было. Я посмотрел за матрасом и, к удивлению, не обнаружил там коробки. Наверное, бедняжка её перепрятала, когда поняла, что я трогал эти вещи. Она сейчас совсем одна, бедная и страшащаяся каждого чужого вздоха. Бесполезно искать, её здесь явно нет. А вещи лучше было не трогать, она это поймёт, когда вернётся, и тогда испугается, не захотев здесь оставаться. Я затушил свечу, предварительно поставив её в стакан на комоде. Надо было возвращаться в квартиру. Идти вверх было намного тяжелее, чем спускаться. Мне казалось, словно лестница стала длиннее за то время, пока я был внизу, а дом растянулся, удаляясь в небеса. Мне всё хотелось обернуться, чтобы шагнуть назад, но я каждый раз ставил ногу на ступень выше, поднимал своё тело, но, кажется, оставался на месте. Зашёл я в квартиру, чувствуя опустошенность. Только снял пальто, повесив его на отпадающий крючок, как Эмили выбежала из комнаты и бросилась на меня, хватаясь за рубашку своими маленькими, но цепкими пальчиками. Она уже не плакала, но что-то болезненное и мучительное отразилось на её лице. -Я вспомнила отца. — промямлила она, а потом сказала более четко. — Знаешь, некоторые проклинают себя за то, что поссорились с родными перед их смертью, другие за то, что мало уделяли им время, но я… Я ужасный человек. Просто отвратное нечто, давно потерявшее хоть каплю какой-либо человечности. — она жалко всхлипнула и сильнее сжала кулачки. — Самой от себя стыдно становится, Серёж. — она хотела прикрыть своё лицо руками от стыда, но не смогла отпустить меня. — Я ведь отца не любила и в какой-то момент даже проклинала. — она не выдержала и расплакалась. -Перестань, Эмили, ты не в себе. — тихо сказал я. Всё-таки зря я оставил её здесь одну. Все мои воспоминания болезненно повлияли на неё, и пока она здесь сидела, всё думала о своём прошлом, нагнетая и делая себе только больнее, только невыносимее. -Моя мать его не любила и не говорила о нём никогда особо, только вздыхала угрюмо и безрадостно, когда я его упоминала. Не было между ними ссоры какой-то, но и симпатии уж точно не виделось. — Эмили продолжала плакать. — И когда он повесился у своих родителей на чердаке, то и я, как моя мама, только угрюмо вздохнула. Не заплакала даже, Сереж, понимаешь, даже не заплакала. -Тебе нездоровится, Эмили. — отозвался я и стал вести её в комнату, чтобы вновь усадить на кровать. -Да всё нормально. — отмахнулась она, но голос её дрожал. — Просто накопилось всё внутри, вот я и сорвалась. Вот и сорвалась. — повторила она, садясь на кровать. Мы пересеклись с ней взглядами, и неожиданно я заметил в её глазах отчаяние и всю пережитую боль. Эмили сейчас нуждалась в моей поддержке как никогда раньше. Я понял, что ей станет лучше на свежем воздухе, а в этих четырёх стенах будет только хуже. Духота и полумрак помещения губят. Это я знал на своём опыте. Эмили не сразу оделась, ей было затруднительно надеть пальто. Она всё время вытирала слёзы и пыталась прикрыть красное от плача лицо руками. Мне пришлось ей немного помочь и только после этого мы вышли на улицу. Я был прав, на свежем воздухе Эмили явно почувствовала себя лучше. Она стала идти более уверенно, слёзы уже не текли из её глаз, а лицо не казалось таким больным и бледным. Я понимал, что не только мои воспоминания так сильно обеспокоили Эмили, было что-то ещё. Однако я не хотел тревожить её расспросами, поэтому ждал, пока она скажет сама. -Слушай, мне надо зайти в магазин ненадолго. — сказал я. — Пойдёшь со мной или подождешь меня на улице? -На улице. — после небольшой паузы ответила она. Я не хотел оставлять её одну, но неохотно кивнул и пошёл в магазин. Там я собирался купить хоть какие-то вещи для той осиротевшей бедняжки из подвала. Мне отчего-то стало жалко её, и в последнее время она часто посещала мои мысли. Неизвестно, кем они тогда были с её матерью и как оказались в старом и сыром подвале. И, что странно, но мне казалось, что я никогда этого не узнаю. Покупал я всё очень быстро, потому что боялся, что Эмили уйдёт, пока я в магазине, или что может случиться даже похуже. Я схватил детские носочки, карандаши, тоненькую простыню, сегодняшнюю булочку и небольшую шоколадку. На кассе взял плотный чёрный пакет, чтобы Эмили не увидела мои покупки и не расспрашивала меня о лишнем. Если она узнает о девчушке, то попытается её сдать в опеку, а та испугается и сбежит, заблудится ненароком. А сейчас холодно, так и помрёт где-нибудь, как и её мама. К счастью, когда я вышел на улицу, Эмили всё ещё стояла у магазина. Мы, не сказав ни слова, пошли с ней дальше. Она успокоилась и пришла в себя. Взгляд её стал совсем мягким, она держала голову ровно, совсем чуть-чуть задрав нос наверх. Иногда она вздрагивала, но только от холода и пронизывающего ветра. -Ты помнишь, что завтра опять курсы? — спросила она. — Я зайду к тебе утром в семь, хорошо? — я кивнул. — Только давай на этот раз без побоев. Кстати, ты расскажешь мне, что это тогда такое было? -Да ничего особенного. — пожал я плечами. — Просто я был немного не в себе. Странно, но сейчас я чувствую себя лучше, когда поделился всем, что было внутри. Эмили радостно улыбнулась этим новостям, хотя мы оба знали, что моё прежнее состояние скоро вернётся. После лихорадочных приступов у меня всегда случались просветы разума. В такие моменты я мог осознавать всю картину своего состояния, и раньше именно в таком трезвом уме я встречался с Эмили, чтобы не пугать её. Теперь же она всё знает, и я вижусь с ней всегда. Почему-то после того, как моя болезнь перестала быть для Эмили секретом, она не испугалась, совсем от меня отдалившись, а наоборот, стала ещё ближе, кажется, не отходя от меня ни на мгновение. -И что было дальше? — неожиданно прервала она мои размышления. Сначала я даже не понял, о чём она, и вопросительно взглянул на неё. — Ты рассказывал свою историю, а потом неожиданно ушёл. -Ах, точно! — воскликнул я. — Даже не знаю… У меня есть ещё одна сестра, её зовут Ева. Когда Аня умерла, младшей сестре от силы было несколько месяцев. Возможно, она меня вовсе не помнит. — задумался я. — Так или иначе, я ведь даже не знаю, жива ли она сейчас. Люди возле меня сдыхают словно мухи, не удивлюсь, если и она уже давно лежит где-нибудь на кладбище. -Не говори так, Сереж. — возмутилась Эмили, но как-то тихо и обреченно. Она хотела сказать что-то ещё, но передумала, и мы продолжили идти молча какое-то время. Сами не заметив того, мы потихоньку свернули на тропинку к моему дому и через пару минут уже были в подъезде. Эмили плелась за мной, еле-еле поднимаясь по лестнице. Я слышал, как она шаркает ботинками о бетон и тяжко вздыхает. Когда я зашёл в квартиру и повесил пальто, мне пришлось прождать ещё пару минут, пока не зайдет Эмили. Мне показалось, что морщины на её лице углубились и потемнели, волосы запутались от ветра, гуляющего на улице, а кожа стала сухая и шершавая. Однако всё это никак не делало Эмили менее красивой, скорее наоборот, придавало странной обаятельности и естественности. Она казалась старше своих лет от усталости и мучений в последние дни. Этого я не мог не заметить. Её лицо напомнило мне лицо матери, когда ею ещё не завладела болезнь. В то время у неё были чёрные густые волосы, сильно вьющиеся и немного блестящие на солнце, жилистые руки, толстоватая шея, но острые скулы. Лицо её было бледное, кожа всё время шершавая, а глаза потускневшие и безэмоциональные. Иногда она смеялась, и в её взгляде появлялась маленькая искра, которая заставляла окружающих улыбаться. -Не шуми, Серёж. — строго, но с жалобным тоном попросила мама. — Мне нужно поспать. -Ну ещё чуть-чуть, мы с Анькой доиграем и пойдем спать! — радостно крикнул я, захлёбываясь эмоциями. От моего крайне возбужденного вида Анька смеялась и жмурила глаза. Её пухлые щеки порозовели. Я же сжимал у себя в руке её тёплую и мягкую ладонь. Мама тоже улыбнулась, посмотрев на нас, потом аккуратно повернулась на другой бок, чтобы не задеть ребенка в животе. -Давай дальше играть! Давай дальше! — весело закричал я, забыв о том, что мама хотела спать. -Может завтра? — устало спросила Аня и присела на красный ковёр. — Мы все устали, да и маме нужно хоть немного сна. -Но я-то спать не хочу. — я сел напротив Ани, отпустив руку. В её разноцветных глазах блистал тусклый свет лампы. Сестра зевнула, прикрыв рот ладошкой, но мне почему-то показалось, что фальшиво, будто этим она хотела убедить меня пойти в постель. -Я тебе кое-что расскажу, хорошо? Тогда ты пойдешь спать?.. Ну, вот и договорились. — кивнула она. — Совсем давно, когда ещё даже не было наших родителей, жила-была в одной деревне красивая девушка с длинной косой. Всё в её жизни было хорошо: и женихов много, и подарков, и еды, и развлечений. Вот только была у неё злая мать, которая вечно бранила её и упрекала. И когда к девушке пришёл свататься жених, то мать запретила ей выходить замуж и под покровом ночи, когда все уж спать легли, она отрезала своей дочери косу. -И что же дальше? — спросила мама, заинтересовавшаяся историей, и чуть повернулась к нам ухом. -Девушка много плакала и на маму злилась, проклинала её и стала даже ненавидеть. Тогда мать взяла и ушла из дому в соседнюю деревню. Долго они не мирились и даже не разговаривали. -Ну и правильно! — перебил я Аню, скрестив руки на груди. -Слушай, Сереж! Ну вот, и в один день мать поняла, что сегодня умрёт. Она вскочила с постели и из последних сил пошла в соседнюю деревню к дочери. Как только зашла в свой старый дом, так сразу и упала. Дочка вскочила, испугалась, принялась её в чувства приводить, но уже поздно было. -Что же это за история такая мрачная? — возмутилась мама, всё ещё отвернутая от нас лицом к стене, из-за чего её голос был немного приглушенным. — Я знаю другой конец этой истории. Мать ушла в другую деревню, это правда, но через неделю она поняла, что не может жить без своего любимого ребенка, и вернулась обратно. Дочь встретила её тепло, и они помирились, потому что ни одна мать в мире не сделает своему ребёнку плохо и никогда его не оставит. Как и я вас. Я слышал её спокойный и родной голос, но совсем не видел лица. Да и когда был мал, то не заметил нотки тревоги и отчаянной любви в её словах. -Ужасная квартира. — неожиданно вырвал меня из воспоминаний голос Эмили. — Четыре серые стены и окно с решеткой. Всё это — словно тюрьма для мыслей. — грубо сказала она, но я ничего не ответил, лишь с жалостью оглядев её помрачневшее лицо. — Такое ощущение, будто всё это вот-вот обрушится на меня. Этот грязный потолок, эти стены, исцарапанные и потрескавшиеся, и окно проткнёт моё тело острыми осколками. Все эти слова только больше настораживали меня, ведь я очень редко видел подругу в таком настроении. У неё определенно случилось что-то серьёзное, но она упорно продолжала молчать по неизвестной мне причине. Да будет так. Может, зря я пытался отвлечь её от своих мыслей. Возможно, мне стоит кинуть Эмили прямо им на растерзание, чтобы она в конце концов приняла их и всё сказала. После этого станет легче, я знаю. -Я выйду покурить. -Выходи. — небрежно бросила она. — Ты знаешь, что курение убивает? — она невольно съежилась, когда я вопросительно взглянул на неё. — Да иди ты… В смысле курить. Курить иди. Не задавая лишних и глупых вопросов, я просто вышел из комнаты. Немного задержался в коридоре, пока брал пальто и обдумывал прошедший разговор, но, ни к чему не придя в своих заключениях, покинул квартиру, не забыв захватить пакет из магазина. Спустился я очень быстро, ступени мелькали подо мной с бешеной скоростью. Я с шумом залетел в подвал и по привычке подошёл к комоду (его местонахождение было мне хорошо знакомо). Нащупав на нём свечу, оставленную какое-то время назад в стакане, я зажег её и резко повернулся. Увидев девочку на табуретке в углу, я невольно ахнул. Она неспешно мотала худыми ножками и с испугом, но какой-то игривостью поглядывала на меня. Её редкие светленькие волосы были заплетены в неровные и уродливые косички, под глазами виднелись большие тёмные синяки. Щёки, казалось, впали ещё сильнее прошлого раза, а кожа была белее полотна, и на первый взгляд думалось, что даже прозрачная, потому что по всему телу виднелись тоненькие нити голубых вен. -Привет. — хриплым голосом сказал я. — Ты здесь одна сидишь? -Одна. — уверенно кивнула она головой. -А куда убежала в прошлый раз? Она ничего не ответила, только хитро улыбнулась, и в её тусклом взгляде промелькнула искра. Девочка продолжала равномерно покачивать ногами, стуча о правую ножку табурета. -Я тебе вещи кое-какие принёс, оставлю здесь, на матрасе, хорошо? — Она снова кивнула. — Вот и хорошо… Слушай, а кто тебе косички заплел? -Сама, — горделиво ответила девчушка и улыбнулась, принимая мои слова за комплимент. Она приподняла руку и провела по голове, поправляя торчащие волосинки, светящиеся в желтом свете. Неожиданно она посмотрела прямо в мои глаза ещё игривее и хитрей, словно замышляя какую пакость. Мне стало не по себе, мурашки мгновенно пробежали по коже. -А что же ты… Что же ты тут одна всё сидишь? Может ты со мной пойдёшь? Стой, погоди! Не убегай… — вздрогнул я, когда она чуть не сорвалась с места. — Меня зовут Сергей. -Сергей… — повторила она, поглядывая на меня из-под пушистых белых ресниц. -Ты меня не бойся, хорошо… -А я и не боюсь, — с детской строгостью перебила она меня, чуть задрав голову. — Никого не боюсь. — Неожиданно все эти слова будто пропали из её памяти, она улыбнулась и принялась разглядывать свои разные носки, при этом она тянула стопу то от себя, то на себя. -А как вы с мамой здесь оказались? — с интересом спросил я, но голос мой до сих пор звучал хрипло. — Я никому не скажу, обещаю. -Вот и не говори! Мы оказались… Оказались… — она снова взглянула прямо в мои глаза, улыбнулась своей загадочной улыбкой и замолчала. Я хотел шагнуть назад, но оступился и чуть не упал, в последний момент удержал равновесие. Девчушка засмеялась, сверкая глазками. — А ты смешной. -Ага. А хочешь со мной дружить? — она молча посмотрела на меня, будто не понимая слов. — Ты будешь моим другом, а я твоим. -Ну не знаю, — она задумалась, надув щеки. — Давай. -Вот и хорошо. А ты знаешь… Знаешь, что делают друзья? Вот плохо, что не знаешь. Они вместе играют в самые разные игры, которые только можно придумать. Вот я знаю одну такую: я за минуту должен ответить на два… на три любые твои вопроса, но затем и ты должна сделать то же самое. Сыграем? — спросил я, и она почти сразу же кивнула. — Начинаем? -Ты болен? — резко спросила она, и от её слов я невольно пошатнулся. Пламя свечи в моей руке качнулось, чуть не погаснув. -Да, — после некоторого молчания тревожно ответил я. Лицо девочки не изменилось, но мне показалось, будто внутри неё что-то стало другим. -Зачем ты трогал вещи мамы? -Не знаю. — без раздумий и слишком резко ответил я, опершись рукой о комод. Голову, несмотря на холодный воздух подвала, бросило в жар. Мне захотелось как можно скорее покинуть это место и прервать разговор, но я решил остаться и узнать ответы на свои вопросы. -Ты ведь не знаешь, куда я их перепрятала? — без каких-либо упреков, а скорее даже со страхом и растерянностью спросила она, сминая края своего платья и немного ежась. -Совсем нет. — мой голос не дрогнул, хотя всё тело сильно трясло от странного волнения и болезненных ощущений, неожиданно появившихся из ниоткуда. Мысли в голове почему-то стали расплывчатей, но я продолжил. — Ты спросила три вопроса, теперь моя очередь, хорошо? Так вот… Как вы попали сюда с матерью?.. Ты должна мне ответить, мы же договорились, и я сказал тебе всё, что ты хотела, не так ли? — добавил я, заметив её молчание. -Нам было плохо… — она шмыгнула носом и опустила голову, её уродливые белоснежные косички мотнулись в сторону. — Очень плохо. Мама часто плакала и извинялась. Слушать дальше мне почему-то стало невыносимо. Губы девочки чуть дрогнули от обиды, мне казалось, что вот-вот она заплачет, и я не мог позволить этому случиться, поэтому прервал её другим вопросом. -Сколько тебе лет? -Шесть. — спокойно ответила она. -А как твоё имя? — мой голос дрогнул. -Имя? — она подняла на меня задумчивый взгляд, а потом немного наклонила голову вбок. — А как ты хочешь меня звать? Я задумался, не сводя с неё глаз. Всё это казалось мне до ужаса странным. Её лицо в этот миг стало будто фарфором в тихом свете свечи. Бледные губки с запекшейся кровью посередине застыли, широко раскрытые небесные глаза смотрели на меня одновременно с уверенностью и недоумением. Она будто вся становилась моей. Её худые ручки, израненные ножки и маленькая голова с редкими волосками. Я знал, что как только я назову её имя, она станет моею. Моею… -Аня, — прошептал я. Взгляд её мгновенно переменился и заиграл тёплыми красками. Она сильнее сжала кулачки по привычке и смущенно улыбнулась. Несколько секунд она просидела в таком положении, а потом внезапно бросилась в темноту и вновь в ней исчезла. Поднимаясь по ступеням, я всё ещё видел перед собой её смущенную и милую, прямо как у моей маленькой Анечки, улыбку. Она всегда улыбалась так только мне и Насте. И никому больше, как бы странно это ни было. Когда я оказался на втором этаже, моё самочувствие улучшилось. Руки всё ещё дрожали, но жар спал, и голова перестала болеть. Недавний разговор потихоньку оседал в моей голове, каждое слово становилось четче и яснее, и чувства отступали на задний план. Когда я зашёл в квартиру, то услышал тихий плач. Не снимая пальто, я прошёл на кухню и увидел там Эмили, сидящую за столом. Она держала в одной руке почти пустой бокал, в другой — бутылку коньяка, которую она, видимо, нашла где-то в глубинах моей кухни. Её глаза были красны от слёз, движения нелепы и медлительны от алкоголя. Эмили подняла на меня мутный взгляд, грозно нахмурилась, её лицо перекосило от злости, и она внезапно бросила в меня бокал. Он разбился о стену позади меня. Звон стекла на секунду оглушил меня. Я резко выдохнул от неожиданности и вздрогнул всем телом. -Явился! — громко крикнула она, разведя руки, но ударившись о стенку и чуть не уронив бутылку. Судя по остаткам алкоголя там, Эмили выпила уже более, чем достаточно. — Чёртов шизофреник, я тебя тут уже час жду, собиралась тебе всё высказать, а ты провалился! Я ведь уже и половину… половина мыслей… позабыла. — заикнулась она и провела мутным взглядом по комнате, пытаясь меня найти. — Хотя Бог ненавидит меня! — резко и с выпадом вскрикнула она. — Вся моя жизнь идёт под откос… и знашь… Знаешь, в чём прблема? Я не хочу, чтобы она шла под откос. — кричала Эмили, размахивая бутылкой. Я же смотрел на неё, совсем не определившись в своих эмоциях. — Кажется, весь мир хочет меня убить. Ну или хотя бы довести до самоубийства. А пчему бы и нет? Почему бы и нет? Ведь так?! — она вскочила со стула, опрокинув его на пол, и попыталась подойти ко мне, но лишь неустойчиво пошатнулась. — Вы все! Все! Дали мне пистолет и пару запасных пуль, бережно его зарядили, всучили мне в руки и сказали: «Давай, Эмили, не задерживай нас, мы и так долго ждём, пока ты, тварь, сдохнешь!». — она затряслась в лихорадке от ярости, охватившей её, хотела пройти вперёд, но не смогла, и стала падать на пол. Однако я вовремя поймал её. Как только Эмили поняла, что оказалась в моих руках, она стала сильно бить меня, пытаясь вырваться, но я терпел. Она грубо стучала по моей спине, рукам и груди, крича что-то неразборчивое. Неожиданно она ударила меня бутылкой по руке, та разбилась, причинив ужасную боль. Я закричал во весь голос, и из глаз посыпались искры, но я лишь сильнее сжал Эмили, которая не переставала сопротивляться. Она, как змея, пыталась вырваться из моих рук, но всё было тщетно. В конце концов её бешеный и истеричный крик перешёл в плач, а руки безжизненно обвисли. Она всё повторяла лишь одни слова: -У меня не будет детей, Джон. — плакала она. — Никогда не будет. — Я чувствовал, как её тело в моих руках содрогалось от каждого её сердцебиения. — Не смогу иметь детей. Мне так и сказали. Мне так и сказали. Там в клинике, но… Это же неправда, не может быть. — но она сама не верила своим словам. — Я ведь тебя люблю, Джон. — всхлипнула она и попыталась сфокусировать на мне взгляд. Наверное, она не понимала, что сейчас говорила. — Я ведь тебя, сволочь, люблю! От всего сердца. — она хотела меня снова ударить, но не смогла. — Сука ты. — взревела она. — Люблю. Я потащил её к кровати, бережно удерживая тяжелую голову, Эмили же что-то бессмысленно бормотала, уже совсем не помня себя. Она уже как три часа не засыпала. Всё время её сильно знобило и лихорадило. Она продолжала что-то бормотать, но уже бессвязно. Пот стекал с её лица, кожа побледнела, а пульс стал совсем беспорядочен. Я то сидел возле неё на кухне, то уходил в ванную ненадолго, чтобы хотя бы вздохнуть и умыться. Иногда я держал её за горячую руку, которая обжигала меня прикосновением. Так всё бы и продолжалось, если бы в дверь не постучали. Я открыл её только через минуту и вздрогнул от неожиданности. -Аня? Что ты здесь делаешь? — спросил я, всматриваясь в её озабоченное и больное личико. Та улыбка, с которой она покинула меня в последний раз, исчезла без следа. Тёмные синяки виднелись на лице моей Ани, а выпученные глаза покраснели. Она будто не стояла на ногах и шаталась. Губки её посинели, даже почернев, и сильно дрожали. Она быстро сжимала и разжимала кулачки, казалось, вовсе не понимая своих действий. Несколько секунд её воспаленный взгляд, наполненный страхом, был направлен в мои глаза. А потом она неожиданно бросилась назад, словно испугавшись меня, как какого-нибудь дикого зверя, и, падая и спотыкаясь, рванула наверх по лестнице. На третий этаж. Не раздумывая ни секунды, я побежал за ней. Её болезненное состояние привело меня в тихий ужас, и я уже больше не мог думать ни о чём. Я бежал по лестнице, перескакивая ступени, дыхание сбилось, а в голове путались мысли, то исчезая, то появляясь снова на какие-то жалкие мгновения. Когда я оказался наверху, то огляделся. Всё было пусто. Ни единого намёка, что здесь находился кто-то ещё кроме меня. Тусклый свет проникал сквозь щели в заколоченных окнах, мне вспомнилось, как мама Ани пыталась оторвать эти деревяшки, но безуспешно. Что же такое произошло с моей Аней? И где же она сейчас? На этаже было пусто. Когда я вернулся, Эмили уже спала беспокойным, но продолжительным сном.