Глаза познавшего боль

Вязкий, тяжелый, удушливый, всепоглощающий запах сигарет и остывшего кофе. Мрак, пронизанный причудливыми, непостоянными волнами дыма. Мрак, без всяких «полу-». Тишина стоит какая-то глухая… Мертвая. Да, именно мертвая. Здесь вообще все мертвое. Кроме, разве что, хозяина этого недосклепа. Но и это, знаете ли, как посмотреть. Многие помнили его педантичность. Болезненную, острую, вселяющую ощущение опасности. Его стальную холодность и жесткость, решительность и логичность. Едва ли кто-то осмеливался ему перечить. Ему, мудрому и пугающему директору Гоуры и члену «Семи Лун» Минами Рицу. Только вот его ослепленного уже едва ли кто-то боялся. Пост директора плавно перекочевал к Кунуги, более молодому и открытому, но достаточно опытному, чтобы признаваться в качестве авторитета. «Луны» все реже и реже считались с мнением Минами. Его убийственно радикальные методы решения проблем мало кому нравились, и если здоровый Рицу еще мог на них настоять, то инвалид — уже нет, ведь его стало слишком легко обмануть. Учеников, что закономерно, становилось все меньше. Старый Акела терял хватку… Печальное зрелище. Теперь он, заточенный в кабинете, как в тюрьме, тихо доживал свой век в обществе осторожничающей Наны да внезапно изменившей к нему отношение Нагисы. И искренне желал одиночества, ведь жалость первой и чрезмерная опека последней были совершенно невыносимы. Но жизнь так же непредсказуема в своем течении и изменении, как кружащиеся клубы табачного дыма. Настало время, заставившее Рицу стряхнуть пыль с легендарного образа великого сенсея. В один знаменательный день к нему наведалась сама Судьба в образе чего-то среднего между мальчиком и юношей. Ему было пятнадцать лет. Худой и нескладный, он сидел и нервно заламывал пальцы, непрестанно перемежая размахивание хвостом и дерганье ушками с попытками заглянуть в то, что некогда было глазами Минами. Длинные жесткие черные волосы лезли в глаза и рот, и он постоянно проводил по прядям, пытаясь заставить их лежать смирно. Паренька звали Аояги Рицка. Два года он думал, терпел, метался, пытался смириться и снова рвался в бой. Два года слова Кио упорно не шли из головы. Но как решиться? Как оставить дом, маму? Как позволить себе пойти против воли двух очень нужных, очень важных, наконец, любимых людей? Сеймей, конечно, далеко не ангел, и обида на него ежедневно росла, но ведь он некогда был хорошим братом, и хороших воспоминаний было много, даже очень… Однако настал день, когда терпение прорвало, как старую плотину, и последние сомнения утонули в невыносимом жгучем желании вновь увидеть холодное, льдисто-искрящееся, своенравное море в глазах лучшего из Бойцов. И тогда Рицка, презрев все, собрал вещи и приехал к стареющему, плавно уходящему в историю и зарастающему пылью, плесенью и легендами слепому Рицу-сенсею. — Сенсей, я прошу Вас взять меня в ученики! — наконец сдвинулся с мертвой точки Аояги. Выдохнул, выдал скороговоркой. Минами едва заметно поморщился: его раздражал этот неприятный, ломающийся голос. А еще его крайне интересовала одна деталь… — Почему же именно я? «Я, никому не нужный, уже почти забытый старый инвалид, согласно твоей логике, за свою жестокость относящийся к представителям Вселенского Зла?» — мысленно расширил вопрос сенсей. — Вы вырастили Соби и Сеймея. Вы знаете их лучше всего. Только Вы сможете помочь мне, сделать из меня Жертву более сильную, чем мой брат, — не задумываясь выпалил мальчишка. Логично… Но как-то даже не похоже на того воинствующего пацифиста, коим запомнился сенсею Аояги-младший. — Откуда вдруг желание обладать такой силой? — холодно и с подозрением продолжил допрос Минами. Рицка замялся и на некоторое время притих. А покуда молчал, похоже, успел растерять всю уверенность. — Я… Все дело в том, что я… — вдох, выдох, задержка и снова вдох, как перед прыжком. — Я хочу вернуть Соби, — договорил с болью в голосе предполагаемый будущий ученик. «Оправдывается, будто школьник, не выучивший урок. Еще одна раздражающая черта. Но честность не может не радовать», — отметил про себя Рицу. — А как же твой собственный боец? Одноименный? — не то что бы сенсей был против возвращения лучшего из своих воспитанников, да и Рицка не так уж плох, они с Агацумой вполне успешно ладили, но все же, все же… — Я отпущу его. Узнаю, как это сделать, и отпущу. Я сойду с ума, если со мной не будет Соби. Такого хода Рицу не ждал. Дрожащий котенок вдруг стал поразительно тверд и серьезен. Похоже, это действительно окончательное решение… Хотя разрыв Связи с одноименным — полный нонсенс. Думал сенсей недолго. В конце концов, он сам три года тому назад всеми силами зазывал Аояги-младшего в ученики. Так что вскоре все формальности были соблюдены и Аояги Рицка официально перевелся в Гоуру. Тогда же был начат усиленный поиск его одноименного Бойца.

***

Время пошло. Пугливый и хрупкий мальчишка, ратующий за права Бойцов, довольно быстро осознал, что без сильной, достаточно хладнокровной и рассудительной Жертвы они просто не способны жить. Он учился сутки напролет, чтобы стать сильнее, но добился только того, что стал еще более замкнут и нелюдим, чем был. Спал мало, читал много, так же много общался с Рицу-сенсеем, пытаясь выстроить свою собственную систему обращения с Бойцом, такую, что давала бы возможность раскрыть его потенциал в обход постоянного принуждения и подавления воли и личности. Только одно оставалось неизменным: вечерами он по-прежнему подолгу сидел в тишине и пересматривал набор уже несколько выцветших фотографий статного изящного блондина, так безмятежно (хоть и немного сдержанно) улыбающегося, держащего в руках целый букет из разноцветных осенних листьев… При таком графике вполне логично, что домой Рицка приезжал нечасто, тем более, что ехать приходилось долго, если, конечно, не брать дорогостоящее такси. Но мать, предсказуемо, ничего не хотела понимать. Красочные полуправдивые рассказы о переводе в частную школу, где когда-то учился Сеймей, не помогали. Все доводы просто разбивались фразой: «Демон! Мой Рицка никогда не оставил бы маму!» Эта фраза сопровождалась еще и нанесением «демону» травм разной степени тяжести. Парень терпел, бинтовался и снова приходил к матери. Да, он все еще верил в ее доброту. Наивно, слепо, бесстрашно верил.

***

19:43, обыкновенный летний вечер, теплый, но не жаркий, а приятно-прохладный, как никогда располагающий к уютным семейным посиделкам. Но именно в эти злополучные 19:43 вся улица встрепенулась и не смогла успокоиться: сквозь доверчиво раскрытые окна домов в мирную тишину врезался истерический, душераздирающий, почти нечеловеческий, надрывный вопль. Люди сами не заметили, как оказались вне своих домов, побросав все дела. Откуда?!.. Что стряслось?!.. А крик пролетел над крышами и оборвался. «Это от Аояги!» — догадался кто-то. И вся толпа двинулась к давно знакомому, непримечательному, ранее не вызывавшему нареканий дому. Звон, стук в дверь, гвалт вопросов, а внутри — гробовая тишина. Сколько это продолжалось, никто не запомнил. Зато хорошо запомнили тот момент, когда дверь под руками требующих отклика людей дрогнула, будто с обратной стороны в нее что-то врезалось. В одно мгновение толпа стихла. — Помогите… — хриплый, слабый голос просочился в щели. Сирены, мигалки, белые стены, писк приборов, бинты… А дело было в том, что обезумевшая мать окатила сына кипящим маслом из фритюрницы.

***

Но время прошло, ожог превратился в шрам, а Аояги Мисаки — в пациентку психиатрической клиники. Рицка был уничтожен. В тот вечер в нем что-то оборвалось и умерло. Из более-менее близких людей у него остались только Яёй, Юйко, ну, Кио… А родной отец бесследно исчез. Канул в Лету. С другой стороны, его несложно понять: кому нужен покалеченный морально и физически ребенок от психически нездоровой женщины? Многие бы побежали подальше, лишь бы забыть всё и всех как страшный сон. Психолога Рицка забросил. Не было сил поддерживать лицемерные разговоры и писать бесполезные тесты. Кацуко-сенсей была, конечно, очень добра к нему, но… С каждым разом он все меньше мог ей рассказать. Нет, серьезно. О чем говорить, когда совершенно нет новостей? О душевном состоянии? О том, что он скоро умрет от тоски по безухому парню с мазохистскими наклонностями, на 9 лет старше него, который, похоже, был единственным любившим? О брате-убийце? О матери, впадающей в истерику при одном только виде своего младшего сына? Или об отношении к Бойцам? Еще не хватало… Кому надо отдать должное в этой ситуации, так это Лунам. Они сделали все, чтобы помочь одинокой Жертве: предоставили жилье, обеспечили питание, даже опекун нашелся (в лице Наны). Аояги окончательно поселился при Гоуре. Осунувшийся и посеревший, он на все вопросы отвечал как-то механически, учился много и продуктивно, но без особой охоты, будто бы просто убивая время. Он слонялся по гулким коридорам как бледный призрак беспощадной Системы, такой же зловещий и холодный, как ее черный купол, как звон в ушах от активации. Ночи хранили его от чужих глаз. Маленькая комната с не самым удобным расположением, отведенная Рицке, имела вид на безжизненный остов старого здания школы; такое соседство напугало бы кого угодно (особенно при лунном свете), но только не Рицку. Скажите, чего бояться тому, в ком свила гнездо из плесени и мрака звенящая, оглушающая пустота, обращающая любые, даже самые прекрасные, звуки в мерзкий гул? Правильно, ничего. Ничего, кроме периодически вспыхивающих искр собственной тлеющей душевной боли. Именно поэтому Рицка любил ночи, одинокие, глухие, когда он не стыдясь мог выплескивать свое горе, отдавая холодному ветру остаток слез.

***

— Сенсей, не спрашивайте меня больше. Я уже всё сказал. Мне нет места в мире за пределами Системы. Я принимаю обязанности члена Семи Лун. Всё тот же кабинет-полусклеп. И снова кофе и сигареты. И снова там были двое. Только теперь оба казались существами не из этого мира. Они сидели друг напротив друга, черное и белое, объединенные худобой, холодностью, болотом затаенной невыносимой боли и скованные кандалами Системы. Две Жертвы. Аояги и Минами. Некогда трясшемуся юнцу, превратившемуся в изможденную тень самого себя, был 21 год. Он с отличием закончил школу, был умелой Жертвой, никогда не унижавшей Бойцов, много работал с теми, кому пары еще не нашли. Много фотографировал, но снимки утратили прежнюю «радостность». Теперь они получались мрачными, печальными. И язык не поворачивался крикнуть в строну их автора искристое: «Рицка!» Теперь его звали в лучшем случае «Аояги-кун». — Хорошо, как скажешь. Только не бросай институт. Да, Рицка учился. Заставлен Рицу-сенсеем. На фотографа, что закономерно. Минами совершенно искренне считал, что у людей Системы должна быть и «мирская» профессия. Мало ли, что может случиться. А еще Рицка пел. Для себя пел, никогда не выставляя этого напоказ. И никто бы об этом его увлечении не узнал, не заболей Намикава Рю и не пройди однажды мимо одной из учебных студий Морикава Дайске, ударник «Breath». Аояги пел за работой, это помогало ему ни на что больше не отвлекаться. Полчаса уговоров спустя Рицка был записан в число выступающих на конкурсе.

***

На следующий день после своего триумфального появления на сцене «странный парень с факультета фотографии» проснулся знаменитым. О нем в прямом смысле говорил весь институт, записи номера разлетались по Интернету со скоростью, кажется, даже превышающей скорость света. Да что тут говорить, когда утро Рицки началось со звонка Юико и её восторженных воплей, мол, «где ты скрывал такой талант?!» и «ты поешь душой, я так плакала, это потрясающе!». Надежды доспать разбились в крах о трезвон Кио и Яёя, которые (естественно!) не могли остаться в стороне. Даже Шинономе-сенсей!.. Даже она ревела в трубку!.. Но Аояги не было до этого дела. Тот, кому этот крик был послан, всё равно его не услышит. А больше ничьё мнение новую Седьмую Луну не волновало.