You'll break more hearts than you can mend Motorhead
Август-сентябрь 2015 Когда Ингрэм позвонил и сказал, что не сможет уйти из банка в половине шестого, как планировал, Тейт уже сидел в машине. Возвращаться на работу смысла не было, поэтому Тейт решил подождать Ингрэма у него в офисе. В лифт он вошёл вместе с телохранителем. Тот нажал кнопку – Тейт не обратил внимания, какую именно, но когда лифт остановился на тридцать пятом, спросил: – Ошиблись? – Нет, – ответил Картер. – Ингрэм ещё не освободился, а вас хочет видеть Джордан. – Что значит «хочет видеть»? – у Тейта кровь прилила к щекам. – Я не его подчинённый. – Наверное, он просит, – миролюбиво сказал Картер и указал Тейту на выход из лифта. Джордан, когда Картер пропустил Тейта в его кабинет, разговаривал по телефону, сидя спиной к колоссальной декорации за окном. Башенки и горгульи были розоватыми от заходящего солнца. Джордан разговаривал на испанском – гораздо более уверенно, чем Тейт после нескольких лет изучения в школе и университете. Тейт знал, что Джордан свободно общался на французском – заметил, когда они вместе проводили новогодние каникулы в Швейцарии, – а теперь добавился ещё и испанский, тоже весьма беглый. Тейт подошёл к дивану и хотел сесть, но в этот момент заметил, что матовые металлические панели на одной из стен были не декором, а рядами ящиков, как в картотеке. Тейт подошёл ближе. Ящики были пригнаны один к другому плотно, на них не было ни ручек, ни кнопок, ни даже чего-нибудь такого, за что можно было зацепиться ногтем. Тейт надавил на один из них… Панель немного подалась под пальцами, а потом, словно была подпружинена, вернулась назад. Джордан тем временем закончил разговор. – Тебе предложили кофе? – спросил он. – Я ничего не хочу. У нас с Дэвидом скоро ужин. – Знаю. Охрана уже в ресторане, – Джордан нащупал кнопку под столешницей, и на окно начала опускаться тяжёлая тёмно-серая штора. – Зачем я здесь? – спросил Тейт. – Ты узнал то, о чём я просил? – Я не понимаю, на чьей ты стороне, – произнёс Тейт вместо ответа. – Ты против Дэвида или за него? – Если бы я играл против, думаешь, сказал бы правду? – усмехнулся Джордан. – Может, я догадался бы, что ты врёшь. – Я когда-нибудь делал что-то, что вредило Дэвиду и его бизнесу? – Джордан, погасив экран ноутбука, встал из-за стола. – Наши с тобой… встречи не считаем, они к бизнесу отношения не имеют. – Откуда мне знать? Ты ведь не рассказал Дэвиду про нападение во Флориде, и я понятия не имею, как это повлияло на дела с «АККБ». – Положительно. Если бы я рассказал, то произошло бы одно из двух: Дэвид или бы начал опасаться за безопасность семьи и сотрудников и уступил «АККБ», или пришёл бы в ярость и настоял на гораздо более сильных ответных мерах. Это имело бы однозначно неприятные последствия. Возможно, мне удалось бы уговорить его на что-то среднее, более разумное, но я сделал это разумное быстро и не отвлекая Дэвида по мелочам. – То есть, ты решаешь вместо него, что разумно, а что нет? – с вызовом спросил Тейт. – У меня нет личной заинтересованности, и поэтому я принимаю более взвешенные решения. На тот момент я не испытывал ни страха за тебя, ни желания мстить. Разве что исключительно рациональное: не позволять никому поднимать руку на того, кого я охраняю. – И что такое разумное и взвешенное ты сделал после Флориды? – Я – ничего, – Джордан медленно обошёл стол. – Но по моей просьбе оказали небольшую услугу дочери одного из вице-президентов «АККБ». Она как раз приехала в Париж на шоппинг, но когда вышла из бутика, то совершенно случайно села не в свой лимузин, а в очень похожий. Её просто довезли до семейного особняка на авеню Монтень и высадили у входа. Телохранителям повезло чуть меньше, но в итоге все живы. Только, – Джордан усмехнулся, – переволновались. – Довольно грубый намёк… – Тейт вспомнил, что Нийк тогда действительно говорил про какую-то девчонку. Джордан не дал разговору свернуть на другую тему: – Так что было в Гонконге? – Я скажу, – Тейт смотрел Джордану прямо в глаза: он теперь мог выдержать его взгляд; может быть, просто потому, что знал: Джордан виновен так же, как и он сам. – Но если я пойму, что это оказалось Дэвиду во вред, я сам ему всё расскажу, и про машину, и про Спектера, и про нас… – Договорились, – угрозы Тейта не произвели на Джордана никакого впечатления. – Давай к делу. – На встрече был кто-то с Ближнего Востока. Дэвид обсуждал по телефону подарки для этих людей. Уточнял про какие-то традиции. Джордан не был сильно удивлён, но новости его, определённо, не порадовали: взгляд стал хмурым. – Это плохо? – спросил Тейт. – В первую очередь тем, что Дэвид скрывает это от меня, – сквозь зубы проговорил Джордан. – А почему? – Потому что знает, что я буду против и не одобрю. – Джордан резко развернулся и отошёл к столу. – Это не заставит его поменять решение, но… Но он сам знает, что совершает ошибку. Тейт, ожидая закономерного совета не лезть не в своё дело, всё же спросил: – А в чём ошибка? Джордан быстро взглянул на Тейта через плечо, а потом, отвернувшись снова, произнёс: – Он вообще ничего тебе не рассказывает? – Иногда рассказывает. Например, про то, как работают трейдеры, про конфликтные минералы… – Бывают стандартные сделки: купил, продал, друг о друге можно забыть, а бывают соглашения – вроде политических. Чэн ничего не продаёт Дэвиду и ничего не покупает, они помогают друг другу. Но проблема не только в Чэне, а в том, что Дэвид из-за него вступает в соглашение с другими людьми… Обязательства перед ними могут стать проблемой. – Это пока лишь переговоры. Они могут тянуться ещё несколько месяцев. – Эти месяцы быстро пролетят. – Джордан быстро записал что-то в блокноте, лежавшем на столе, и сказал: – Тебе лучше подождать Дэвида наверху. Картер проводит.***
Тейту казалось, что-то должно было произойти после того, как он рассказал Джордану про планы Дэвида, но ничего не происходило. Ингрэм, и без того не распространявшийся о своих делах, больше не упоминал договорённости с Чэном. Жизнь обрела старый ритм: работа, дом, спортзал, иногда ужины с кем-нибудь вроде деловых партнёров или друзей, но их и то почти не было – летом многие уезжали из Нью-Йорка, и Тейт с Ингрэмом собирались сделать то же самое. Следующие шесть дней они должны были провести на вилле на озере Комо. Место выбирал Тейт, ещё в феврале, в разгар их с Ингрэмом романа. Ему казалось, что это идеальное место, такое, где никто им не помешает и не побеспокоит, романтичное, но не приторное. Теперь вилла, куда можно было попасть только по воде (охране это не нравилось), казалась унылым замком, где он будет заточён в безделье и скуке. Нет, конечно, это был безумно красивый замок, и Тейт уже представлял, как будет плавать в огромном бассейне под открытым небом с видом сразу на горы и на озеро, но это не вызывало такой радости, как раньше. Поездка оказалась не такой скучной, как Тейт боялся: они с Ингрэмом играли в теннис (оба плохо), много плавали, занимались сексом – это Тейту всегда нравилось; а на четвёртый день на виллу приехало пятеро человек из «Меркью». Ингрэм извинился перед Тейтом, сказал, что возникла чрезвычайная ситуация и на четыре часа заперся с гостями в кабинете. Вечером, когда уже стемнело, прибыл Джордан. После ужина все снова вернулись к обсуждениям, и Тейт лёг спать, так и не дождавшись Ингрэма. Он надеялся, что за эту неделю на озере, вдвоём с Ингрэмом, сумеет восстановить ясность рассудка – потому что то, что с ним происходило последние несколько недель, иначе как безумием нельзя было назвать. Он постоянно думал о Джордане – он часто думал о нём и раньше, ещё до той встречи в раздевалке, но после неё мысли стали горячечно-навязчивыми, хотя редко были о сексе… О нём тоже, конечно. Но больше о другом. Тейт фиксировал всё, что Джордан делал, как говорил, с какой интонацией. Он помнил каждую его фразу, услышанную за последние полгода, помнил каждый взгляд – даже если от его враждебной, режущей холодности делалось больно; это всё казалось важным, исполненным значения и непонятного пока Тейту смысла, и ему нужно было хранить всё это, чтобы потом разобраться. У Тейта не было иллюзий: Джордан его хотел, но в общем-то относился с равнодушным презрением. И даже не из-за работы в эскорте – скорее всего, Джордану на это было плевать, – а из-за того, что Тейт изменял Ингрэму и толкнул на это другого. Джордан был достаточно умён, чтобы не сваливать всю вину на Тейта – это была их общая вина, но он винил его во взаимности. Тейт Джордана тоже: тот был сильнее и старше, он должен был устоять. Себя Джордан наверняка тоже ненавидел и презирал. Тейт иногда думал о том, что ему это нравится, нравится обладать такой властью над Джорданом, пусть и бессознательной, непонятной ему самому. Ему нравилось, что он может заставить Джордана сделать то, чего тот не хочет. Даже если сам не знал, как это удаётся, и оказывался в том же положении – Джордан тоже мог заставить его сделать то, чего он не хотел. Но у Джордана были ещё и другие рычаги воздействия, вполне подконтрольные ему, в отличие от невыносимого и непреодолимого желания обладать. Гости уехали сразу после завтрака. Видимо, те же дела, из-за которых менеджеры «Меркью» приехали на Комо, заставили Ингрэма после окончания каникул вылететь не вместе с Тейтом в Нью-Йорк, а в Цуг. Он должен был вернуться на день позже, и Тейт ждал единственную ночь без него со страхом, в котором было слишком много от предвкушения. Он не знал, придёт Джордан или нет; но знал, что если всё же придёт, то именно этим вечером. Они могли встречаться днём, хотя бы в том же самом отеле, но ночь обладала необъяснимой, странной, наверное, понятной только лжецам, негодяям и предателям, вроде них с Джорданом, притягательностью. Им хотелось укрыться в сумерках. В половине одиннадцатого Тейт погасил свет и лёг спать. Наверняка, Джордан уехал в Хэмптонс к семье. При мысли о Клэр Тейт вжался лицом в подушку так сильно, словно надеялся задохнуться в ней. Он не думал, что наносит хоть сколько-то серьёзный вред браку Клэр. Он был одним из безымянных, безликих любовников Джордана, о которых она не хотела ничего знать. Это было единственным её условием, и Тейт не сомневался – Джордан его соблюдает. Джордан не нарушил ни единого пункта их с Клэр соглашения, он её даже не обманывал и не изменял ей – формально, но давала ли Клэр согласие и на это? На то, что Джордан будет трахать любовника её брата? Тейт угрожал семье Клэр не больше, чем остальные. Слабое утешение, потому что он – не остальные. Потому что даже если Джордан не был ни в чём виноват перед Клэр, то он, Тейт, был. В дверь постучали. Эта квартира, в отличие от огромных апартаментов Ингрэма, была такой маленькой, что стук во входную дверь на противоположном её конце звучал точно над ухом. Тейт вздрогнул. Он включил лампу над изголовьем и пошёл открывать. Они не сказали друг другу ни слова, всё происходило в полном молчании, пока Джордан, уже раздетый и опустившийся на кровать, не спросил: – Прямо так? Тейт лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку, а Джордан сверху. Тейт чувствовал у себя на шее его горячее, сухое дыхание и иногда жаркое, жадное прикосновение рта. Член Джордана скользил между его ягодиц, по ложбинке мокрой от пота и смазки. Тейт посмотрел через плечо: – Хочешь кончить на меня? – Я просто хочу кончить, – ответил Джордан, не переставая двигаться. Тейт засмеялся в подушку, а потом опять повернулся: – Для этого тебе не нужен я. Даже из своего кабинета выходить не нужно. Джордан остановился. Тейт перевернулся под ним. Он, улыбаясь одними глазами, смотрел на Джордана и ждал ответ. Джордан смотрел так, словно пытался осмыслить, что с ним происходило и где он совершил ошибку, но не мог найти ответа ни внутри себя, ни снаружи. – Ты хочешь меня, – Тейт сглотнул. – Обладать мной, входить в меня. Пользоваться мной. Джордан, если судить по его поведению, вёл себя с ним как со шлюхой – так, как не вёл ни один из клиентов. Те, заплатив бешеные деньги, хотели особого опыта, игры, общения, соблазнения, воплощения фантазий. Джордан хотел лишь удовлетворить – с ним, об него, в него, как угодно, – банальную физическую потребность. И тем не менее, он был единственным, с кем Тейт не чувствовал себя шлюхой, оплаченным на сутки вперёд набором скользких и тёплых отверстий. Даже с Ингрэмом он не мог избавиться от мутноватого, как тонкий слой пыли, ощущения, что находится сейчас с клиентом. Он не просто знал, он целенаправленно изучил его вкусы, он предугадывал его желания и знал, как угодить. Но он не знал – пребывал в полном и абсолютном неведении, – чего хочет Джордан. Он не знал, каким быть с ним, – и это его не заботило. С ним не нужно было притворяться, потому что из всех людей лишь Джордан, его враг, был ближе всех к пониманию того, что есть Тейт Эйвери, какая трусливая, слабая и лживая сущность скрывается внутри. У Джордана зазвонил телефон. Бросив на Тейта взгляд, который тот не смог разгадать, Джордан встал с кровати и подошёл к креслу, где лежал его пиджак. – Да, говорите, – отрывисто произнёс он в трубку. Он почти минуту молча слушал, а потом сказал: – Я могу это сделать, но только с согласия Ингрэма. Нет, эти данные стоят миллионы, так не пойдёт… Тейт наблюдал за Джорданом с кровати. Он был хорошо сложён, но не казался особенно мускулистым. Зато он был тяжёлым, это Тейт знал. Он был словно собран не из костей и мышц, а из чего-то более плотного и твёрдого – и не походил поэтому на других людей. На спине у Джордана был один из самых глубоких шрамов. Не просто зарубцевавшийся след, а вмятина, как будто кусок мышцы был выдран. Это сказывалось на подвижности, но совсем немного – Тейт никогда бы не заметил, что Джордану тяжелее поворачивать торс влево, чем вправо, если бы не видел его обнажённым. Если бы не секс. Джордан чуть повернулся в его сторону. – Позвоните завтра Ортису, у вас есть номер. Тейт встал с кровати, подошёл к Джордану, заглянул в глаза, обхватил пальцами его член. Джордан, по-прежнему слушая голос в трубке, положил руку Тейту на плечо и несильно надавил, толкнув вниз. Жест был понятен. Тейт опустился перед Джорданом на колени. Он перехватил его член удобнее, крепко сжав у самого основания, и взял в рот, сразу глубоко и плотно. – Да, он возвращается завтра, – голос Джордана ничуть не изменился. – Это не ко мне. Вам лучше связаться с… Да, правильно. Его рука легла на голову Тейта, но не для того, чтобы надавливать или управлять. Джордан просто пропустил волосы Тейта между пальцами и сжал, толкнувшись в этот момент чуть дальше. Тейт послушно принял его – не надо было даже делать усилий над собой. Ему это нравилось, как нравилось всё, что происходило между ним и Джорданом в постели. Это было не так странно, необычно и захватывающе, как с Ингрэмом, но зато это был чистый секс. Ничего другого, кроме желания. Пугающее опустошение. Тейт осторожно свёл зубы, прикусывая тонкую кожу у основания, чуть покрутил головой, намеренно царапая, – и добился того, чтобы Джордан вздрогнул, напрягся и шумно втянул воздух. Тейт услышал, как рядом телефон упал на кресло. Тейт наделся глубже… Ему хотелось взять в себя больше, взять всё. Он сжимал губами слишком сильно, слишком старательно и резко двигался, так что не мог по-хорошему дышать и слюну сглатывать тоже не мог. Она сочилась на подбородок из правого уголка губ и хлюпала внутри. Наверное, Джордан не хотел так. Он хотел бы медленно, красиво, чтобы видеть не часто толкающуюся в его пах макушку, а поднятое лицо, раскрасневшиеся губы и широко раскрытые глаза. Но Тейту было плевать – он хотел Джордана, его тяжёлый, твёрдый член глубоко, быстро, грубо. Он хотел вторжения и нарушения границ, хотел, чтобы красивая лакированная поверхность дорогой игрушки пошла трещинами и осыпалась; и Джордан казался превосходным, идеальным инструментом разрушения. Тейт хотел его остро, иррационально и честно. Он не хотел угодить ему. Он хотел его так, как голодающий хочет еду – не для удовольствия и наслаждения вкусом, а просто потому, что умирает без неё. Член был большим, не умещался в рот, и Тейт не мог расслабить горло, потому что не мог взять контроль над собой и не мог вспомнить как. Это движение – лёгкое насилие над собой – не было инстинктивным, таким, как глотание воды, и сейчас оно не получалось. Тейт задыхался и захлёбывался. Ему не было больно, разве что немели губы, но в глазах всё равно встали слёзы, от отчаяния, от ненависти к себе и Джордану, от неправильности выбора – как будто кто-то давал ему выбор – и глупой, идиотской эйфории… Джордан сжимал его виски и едва заметно направлял, замедляя и выравнивая темп. Эти мягкие продуманные движения выкручивали Тейту всё нутро – возбуждением и злостью. Тейт хотел, чтобы Джордан вышел из себя, сорвался, как это было в раздевалке, может быть, повёл себя с ним, как со шлюхой, насадил на себя, загнал под корень, отымел в рот, как последнюю шалаву – Тейту было всё равно, что бы Джордан с ним ни сделал. Он бы вынес его презрение и отвращение – всё что угодно, лишь бы снова почувствовать свою низкую, тёмную тайную власть над ним, лишь бы увидеть настоящую взаимность… Тейт всхлипывал и почти не слышал, как низко, глухо стонет Джордан, как эти стоны учащаются… А потом Джордан обхватил его голову крепко, сильно, заставив замереть, и сделал несколько резких, коротких толчков. Спермы было много, и прежде чем Тейт успел проглотить, она потекла медленной, вязкой струйкой на подбородок. Когда Джордан вышел, то мазнул по ней пальцами, собрав, и коснулся нижней губы Тейта. Тот приоткрыл рот и облизал палец за пальцем.***
Тейт открыл глаза и по желтоватому свету, выбивавшемуся из-под штор, понял, что было уже утро. На стене висели часы – пусть и в полутьме, но стрелки уже было видно: половина шестого. Тейт помнил, как вчера, вымотанный сексом, решил закрыть глаза буквально на секунду, но потом, судя по всему, вырубился и проспал несколько часов. Тейт не сразу решился повернуться назад и посмотреть, один ли он в кровати. Он никого не касался, но кровать была широкой… И, господи, ему не надо было касаться или видеть, чтобы почувствовать Джордана, его беззвучное присутствие у себя за спиной. Тейт повернулся. Джордан лежал без одеяла, полностью обнажённый спиной к Тейту. Дышал он медленно, ровно – значит, спал. Тейт сел на кровати и наклонился к Джордану, чтобы посмотреть на его лицо. Ему это казалось важным – увидеть Джордана спящим, понять, какой он. – Спи, Тейт, – произнёс вдруг Джордан. – У нас есть как минимум час. Тейт вздрогнул от неожиданности и шумно выдохнул. – Знаешь, – усмехнулся он, – я думал, ты… ну, схватишь меня за горло или приставишь пистолет ко лбу. Как в кино. – У меня нет таких проблем, – сказал Джордан, переворачиваясь на спину. – Ты остался. – Я не планировал. Ты против? Тейт покачал головой: – Глупо быть против после всего… после всего остального. – Он опустил глаза и смотрел теперь не в лицо Джордану, а на его грудь и живот – хотя взгляд невольно полз ниже, туда, где под тёмной линией коротких волос набухал и выпрямлялся член. Джордан провёл рукой по лицу, словно смахивая остатки сна. – Кто мы теперь? – спросил Тейт. – Не любовники, это точно. По-прежнему враги? – А ты хочешь быть моим другом? – Не знаю… Чего хочешь ты? – Чтобы ты не задавал глупых вопросов. Они не помогут. Тейт сглотнул: – Тебе тоже плохо от этого. От того, что ты хочешь меня и ничего не можешь поделать. – Мне от этого хорошо, – посмотрел на него Джордан. – Плохо мне бывает потом. Тейт не мог понять, что в Джордане было такого, что такого было в его резком, остром лице, в его внимательном тёмном взгляде, от чего Тейта бросало в жар, в мучительное, невыносимое желание. Оно постоянно тлело где-то глубоко внутри, как угли, но стоило Джордану оказаться в опасной близости, как эта безумная смесь возбуждения и страха воспламенялась, и Тейт не мог уже поделать с собой ничего. Он хотел обладать Джорданом и хотел, чтобы тот обладал им. – Ты хочешь? – спросил Тейт, видя во взгляде Джордана тёмный, горький и предательский ответ. Джордан без слов притянул его к себе. Тейт остался сверху. Он оседлал Джордана и медленно насадился на его член. Сначала он покачивался неуверенно, находя хорошее положение, но когда нашёл – такое, что головка каждый раз надавливала на простату, – стал двигаться быстрее. Непроснувшиеся мышцы на бёдрах и животе напряжённо заныли, но Тейт вскоре перестал это чувствовать, потому что ощущал только одно – переполнение, растяжение, жгучие вспышки удовольствия внутри. Джордан смотрел на него, и Тейту нравилось то расслабленное, тягучее, тёплое, что было в его взгляде. Джордан облизнул губы и обхватил член Тейта. Он даже не дрочил ему, а скорее поглаживал, но Тейту хватало и этого. Утром, после сна, ему всегда было легче сдерживаться, чем вечером; к тому же предыдущие три раза были не так уж и давно, но он чувствовал себя так, словно секса не было по меньшей мере неделю, и оргазм подступил быстро. По лицу Джордана, по тому, как он кусал губы и как напрягался его живот, было видно, что ему тоже остаются считанные секунды или он уже… Тейт замер и откинулся назад, опустившись на член Джордана до упора, до самого основания. Задница после оргазма стискивалась вокруг твёрдого члена сильно, почти болезненно. Он как будто бы разбух внутри, стал больше, хотя Тейт знал, что на самом деле это его проход стал теснее, наполненнее от прилива крови… Стоило Тейту немного пошевелиться, как из него вытекло несколько капель. Он не спешил вставать и медленно покачивался на члене Джордана. – Ты не боишься? – спросил Джордан. – Вдруг он поймёт, что тебя трахали сегодня? – Сейчас уже поздно об этом думать. Джордан чуть прикрыл глаза – знак согласия. Тейт подумал, что, может быть, Джордан в глубине души хотел, чтобы Ингрэм узнал: это в какой-то степени спасло бы их. Спасло от лжи и тайных встреч. Он смотрел на Тейта с задумчивым интересом, словно изучая. Тейт думал, что сейчас смотрел на Джордана так же. Он почти не знал его. Обрывки историй о спецназе, детстве в интернатах и работе наёмником не шли в счёт. Он почти не знал Джордана – или знал только как врага. Джордан спросил, хотел ли Тейт быть его другом. Тейт понимал, что это невозможно – по многим причинам. Хотя бы потому, что его дружбу надо было заслужить – точно так же, как заслужить право быть ему настоящим врагом. И несмотря на это, на вечное внутреннее напряжение, заставлявшее воздух между ними вибрировать, сейчас рядом с Джорданом – на нём, с ним – было спокойно и хорошо, на удивление просто. Тейт потрогал кончиками пальцев шрам на запястье Джордана. Он коснулся его неуверенно, ожидая реакции, но Джордан не говорил и не делал ничего. Выше был ещё один шрам, потоньше, зато длиннее, а ещё выше – третий, маленький и более бледный, наверное, очень старый. Тейт надавил на него. Шрамов было много, и Тейт водил по ним пальцами, словно перебирая. Джордан внимательно наблюдал за ним. – Четырнадцать только на этой руке, – тихо сказал Тейт. – Чего они хотели? – Не знаю. Им и так было известно, кто нас нанял и зачем. Наверное, хотели сломать. Это не самое страшное, просто царапины, пусть и глубокие. Тейт коснулся шрама на запястье левой руки, прямо над незагоревшей полоской кожи, которая обычно была закрыта ремешком часов. Они были крупными, и Джордан снял их на ночь. – А что самое страшное? – Тейт дотрагивался до каждого шрама, пересчитывая. Джордан ответил не сразу: – Тюрьма. Инфекции, голод, жажда и мысли… Мысли, что ты никогда не выберешься оттуда. – Страх? – Нет. Я знаю, что делать со страхом и как его преодолеть. Когда вокруг тебя ад, и ты не можешь его преодолеть, ничего не можешь – это хуже, – Джордан смотрел на Тейта, но вряд ли видел его сейчас. – На этой руке двадцать два, – Тейт присмотрелся к ровному шраму сразу под ключицей. – А сколько всего? – Не знаю. – Не считал? – Я всё равно не могу посчитать те, что на спине. Там много. – Мог посчитать кто-то другой, – сказал Тейт. Ведь был же кто-то? Он разгладил кривой, полумесяцем, шрам на груди – его узловатый конец задевал край соска. Тейт не удержался и обвёл его. Потом он поднял глаза на Джордана. Их взгляды встретились лишь на долю секунды: Тейт отвернулся. Он понял, что совершил ошибку, переступил ту самую грань.***
В начале сентября Тейт поехал в Хановер: там была похоронена его мать. Он уже шестой год приезжал туда если не точно в годовщину смерти, то примерно в те же числа. Когда была вторая годовщина, дед сказал: «Она бы хотела увидеть тебя сейчас. И, думаю, знаешь, чему бы она обрадовалась больше всего? Тому, что ты справился». Тейт думал об этом, пока они ехали с кладбища домой, и вдруг понял, что у него исчез из памяти целый кусок жизни. Он не мог сказать точно, сколько пропало: примерно от четырёх месяцев до полугода. Это не была настоящая амнезия, как в кино: Тейт смутно помнил, что что-то там происходило, но это была просто хронология, без деталей, без эмоционального наполнения. Он помнил, что пару недель не ходил в школу, но не мог вспомнить, чем занимался дома, помнил, что, когда вернулся к занятиям, одноклассники заговаривали с ним о матери и сочувствовали, и что с ним беседовала школьный психолог, но не мог «прокрутить» события в голове, как это обычно бывало. Он посмотрел расписание того года на школьном портале, почитал имейлы с уведомлениями о назначенных заданиях: он помнил, что проходил и какие книги читал, помнил содержание докладов, но не помнил, как их делал. Он помнил, что Рождество праздновал дома с бабушкой и дедом, но если бы спросили, о чём они говорили за столом, какие друг другу дарили подарки, он бы не смог ответить. Более-менее отчётливо он помнил себя с конца зимы. До того события словно не были достаточно яркими, чтобы отложиться в голове. Он жил только одним событием – тем, что матери больше не было. Он думал об этом постоянно, даже когда занимался чем-то другим, и при этом вёл себя настолько спокойно и нормально, что все вокруг были уверены, что он справляется очень даже неплохо. На самом деле он жил, застопорившись в одном конкретном моменте: моменте, когда в пять утра зазвонил телефон, и бабушка просто плакала в трубку, ничего не в силах сказать. Тейт, когда мать привезли в клинику в Сан-Диего, был уверен, что врачи её спасут. Он в них верил. Это были хорошие американские врачи, у которых были самые лучшие лекарства и самое лучшее оборудование. После первого короткого посещения к матери никого из родственников не пускали, и они с дедом уехали в гостиницу, где Тейт уснул в уверенности, что через несколько дней мать поправится. Почти полгода после этого дня он не мог думать ни о чём другом. Сейчас Тейт думал, что если через полгода оглянется на эти месяцы, на бесконечно долгое лето две тысячи пятнадцатого года, то тоже не сможет вспомнить ничего. У него в голове будут только факты: начал работать в МТА, ездил на озеро Комо, ездил в Гонконг – и никаких деталей. Разве что покушение на Мэннинга запомнится: Тейт не думал, что сможет забыть такое: выстрелы, кровь, которая густела и склеивала пальцы… Но у всего остального не было никаких шансов: с той же одержимостью, что когда-то о матери, Тейт теперь думал о Джейке Джордане. Всё остальное потеряло значение. Тейт понимал теперь, что жил буквально от встречи до встречи. Полз от одной точки до следующей… Это было неправильно и, наверное, даже нездорово. Может, стоило сходить к психотерапевту? Слишком это напоминало болезнь. Вдруг ему сумели бы вправить мозги? У Тейта уже были записаны телефоны приёмных лучших в городе специалистов – он, чёрт возьми, мог себе это позволить. Вернее, Ингрэм мог позволить – и это было в его интересах! Останавливало его то, что он боялся реакции Джордана. Если тот узнает – а он узнает, – то словами о конфиденциальности информации его не успокоить. Но что он ещё мог с этим поделать? Он не хотел этих чувств. Он хотел спокойной и счастливой жизни с Дэвидом, которого любил… Да не ври же ты себе! Ты никогда не любил его. Он тебе нравился, нравился секс с ним – хотя и не всегда, – тебе льстили его внимание и забота, тебе было приятно до дрожи, что человек вроде Ингрэма смотрел на тебя влюблёнными глазами. Ты подумал несколько дней и решил, что вот это, наверное, и есть любовь. Ну да, он же тебе нравился. И до сих пор нравится – в отличие от Джордана. Ты ценишь и уважаешь его, хочешь сделать его счастливым, – но это всё. Ты не живёшь от встречи к встрече. Как с Джорданом. Тебе не хочется изучать его тело, чтобы знать каждый дюйм, каждую шероховатость, каждый шрам… Джордан всё понял в то утро – или просто почувствовал неладное. Тейт не мог описать эти ощущения иначе, чем пересечение черты, порога. Потому что до того в их с Джорданом отношениях не было ничего настолько тесного, пронзительного, интимного… То, как он касался кожи Джордана, не просто с любопытством, но с каким-то затаённым восторженным чувством, со страхом – потому что он сам никогда и близко не стоял к тому, через что прошёл Джордан, – и c, будь она проклята, нежностью, напугало его самого. – Мы должны это прекратить, – сказал Джордан. – Поздно, – прошептал Тейт. – Без разницы, спим мы вместе или нет. Даже если нет… Он не мог дальше говорить. – Разница есть, – жёстко проговорил Джордан. – Мы пока не сделали ничего непоправимого, и на этом надо остановиться. Тейт знал, что Джордан прав: им надо остановиться; но не был уверен насчёт непоправимого.