I know this love will tear me to pieces I know his hands will dig up my secrets It's in your eyes, ah, you fucking liar I know this love will tear me to pieces Meg Myers
– Что со мной будет потом? – спросил Тейт. Он понимал, что всё расскажет. Наверное, он смог бы вынести боль, если бы на другой чаше весов, как у Джордана, лежали жизни детей или кого-то, кого он любил, но Кардоза… Кардоза был просто ещё одной проблемой. Тейт и раньше думал, что ему стоило попросить помощи у Джордана, но не хватало смелости. Теперь признание не требовало смелости. Наоборот: если он заговорит, всё кончится… Тейт догадывался, что всё: место, время, каждое слово и каждый жест – продумано до мелочей, чтобы вызывать настолько сильный психологический дискомфорт и настолько сильное, неконтролируемое желание прекратить допрос, что даже физическое воздействие уже не было необходимым. – Если я расскажу, ты ведь всё равно не сможешь меня отпустить, так? – Тейт внимательно следил за лицом Джордана, надеясь поймать его на лжи, если он солжёт. – Это зависит от того, что ты успел сделать. Могу обещать одно: я постараюсь тебе помочь, – Джордан сказал это просто, ровно, не пытаясь успокоить или обнадёжить, но у Тейта от этих слов что-то надломилось внутри. Ему хотелось схватить Джордана за руку, прижаться к нему и просить. Просить помощи, прощения и защиты. – Ничего ужасного я не сделал, – сказал Тейт и добавил: – Я так думаю. Это не из-за денег и не… Им нужен был Ингрэм, но я не предавал его. Я хотел избавиться от тебя. Джордан с лёгким удивлением приподнял брови, а потом поднялся на ноги. Он отошёл к стене и прислонился к ней, скрестив руки на груди: – Рассказывай. – Это было давно. До того, как мы… В общем, до того. Я жутко боялся тебя и того, что ты обо мне знал. Джордан холодно произнёс: – Это неважно. Кто они? – Они могли помочь. Но я так ничего и не сделал. Не смог. Клэр и детей они не тронули бы. Это не то, что ты думаешь. – Кто они? – повторил Джордан с нажимом. Тейт вытер пот со лба. Он хотел сказать, но горло перехватило спазмом, и он не мог вытолкнуть из себя это единственное слово. – Я знаю только одного человека, – «лишние» слова выговаривались неожиданно свободно, но имя было словно заколдованным. – Ничего важного я ему не сказал. – Мне нужно имя. Тейт сквозь сжатые зубы прошептал: – Кардоза. Джордан на секунду изменился в лице. Напряжённые скулы побледнели. Он, ни слова не говоря, прошёл к двери и распахнул её. – Джордан! – окликнул его Тейт, не ожидавший такого. – Джордан! Он ожидал продолжения допроса и возможности оправдаться, но Джордан не то что не продолжил – он даже не обернулся. В комнату вошёл охранник, забрал со стола оставленный Джорданом листок бумаги и кейс, и ушёл, точно так же не проронив ни звука. – Хотя бы наручники снимите! – крикнул Тейт. – Мне нужно в туалет! Никакой реакции. Дверь закрылась. Прошло не меньше часа, прежде чем к Тейту пришли. Его отцепили от стола и вывели наружу. В конце коридора был крошечный санузел. Охранник закрыл за Тейтом дверь, сказав: «Ровно две минуты». Потом его вернули в то же помещение, но уже не стали пристёгивать к столу и оставили подсохший сэндвич и воду в бумажном стаканчике. Когда Тейт спросил, который час, ему ничего не ответили. Он поел, а потом ходил от стены к стене, обдумывая, что и как будет рассказывать про Кардозу, когда его спросят. Сознаться оказалось проще, чем он думал. Он не чувствовал вины или страха: он чувствовал себя свободным и готов был плакать от облегчения, которое испытал, когда признался. Потом Тейт сел за стол и сам не заметил, как задремал. Проснулся он от стука открывшейся двери. Он не сразу смог поднять голову: шея, плечи, руки, спина затекли – а когда всё же поднял, то Джордан стоял уже прямо над ним. – Теперь поговорим, – хрипло сказал он. Тейту казалось, что сейчас уже должен был быть следующий день, возможно, уже даже вечер, а Джордан, судя по всему, не ложившийся спать, выглядел так, словно никакой бессонной ночи не было. Движения были собранными, взгляд быстрым – только тёмная щетина делала скулы более рельефными и острыми. – Что с ним будет? – спросил Тейт. – Думай лучше о себе. Джордан задавал вопросы не меньше четырёх часов, вопросы часто повторялись с небольшими вариациями, а иногда и без них. Тейту казалось, что он начинает сходить с ума от бессмысленного повторения одного и того же. Они сделали перерыв на пятнадцать минут: Тейта снова вывели в туалет, дали умыться и почистить зубы и принесли ещё один сэндвич, а потом допрос снова пошёл по кругу. Джордан никак не реагировал на слова Тейта, просто ставил отметки в блокноте и задавал следующий вопрос. Когда Тейт начинал говорить о чём-то, что не касалось Кардозы напрямую, Джордан его прерывал и возвращал к старой теме. У Тейта начала невыносимо болеть голова. Боль плотно, словно комок ваты, заполняла всю голову, распухала там и давила изнутри. О головной боли, о том, что хочет есть или пить, Джордан тоже не разрешал заговаривать. Потом он ненадолго ушёл: Тейту в это время принесли стакан апельсинового сока, в котором было так много льда, что зубы заныли. Тейт едва успел его допить, как Джордан вернулся назад. Он не стал садиться за стол, заговорил, держась на расстоянии нескольких шагов: – Я могу сделать так, что Ингрэм ничего не узнает. Но в первый и последний раз. Допускаю, что это действительно была ошибка и ты не понимал всех последствий. Если что-то подобное повторится, я пальцем не шевельну, чтобы тебе помочь. Тейт опустил глаза: наверное, он должен был что-то ответить, но не знал что. – Кардозе ты будешь сообщать только то, что я скажу, – продолжал Джордан. – Ни одного слова без моего ведома, это понятно? – То есть… – Тейт не был уверен, что понимает правильно. – То есть, мы будем поддерживать контакт? – Пока всё останется, как есть. Сейчас неудачный момент, чтобы что-нибудь предпринимать. – И что будет дальше? – Я скажу Дэвиду, что ты чист, ничего Спектеру не передавал. Ты вернёшься. – Что?! – Тейту почему-то вообще не приходило в голову, что он вернётся. – После этого? Он отдал меня тебе! Он даже не попытался меня… – Он был бы просто дураком, если бы этого не сделал, – отрезал Джордан. – Но он тебя не отпускал. Так что ты вернёшься. Тебе отдадут оба телефона и все прочие вещи, машина будет ждать у главного входа. Джордан развернулся на каблуках и вышел.***
Тейт не успел добраться до своей квартиры, как ему позвонил Ингрэм. Он быстро, по-деловому извинился за неудобства и сказал, что ждёт его приезда, но, разумеется, ни на чём не настаивает. – Нет... Не сейчас, – с трудом выговорил Тейт. – Тейт, я надеюсь, ты поймёшь, почему я это сделал. Мне было непросто, но выбора не было. В конце концов, мы оба не без греха, и будет лучше, если мы не станем зацикливаться на плохом. – Я понял тебя. На самом деле Тейт его не понимал. Не понимал, почему Ингрэм даже несмотря на измену, на всё то, что видел на записи, не собирался обрывать отношения с ним. – Я позвоню завтра, – не отступался Ингрэм. – Позвони, – равнодушно ответил Тейт. У Тейта было объяснение поступкам Ингрэма, он просто не мог до конца в него поверить. Не мог поверить, что Ингрэм мог испытывать настолько сильные чувства. Ему казалось нормальным, что он сам был в состоянии простить Джордану большее и худшее и принять, но эти чувства, как и сам Джордан, казались Тейту исключительными. Он не понимал, как кто-то мог простить подобное ему, чем он мог заслужить это… Тейт сунул телефон в карман, но тут же вытащил обратно: в квартире не было еды и надо было заказать что-нибудь из ресторана. Тейт вспомнил вдруг, как Джордан пришёл к нему поздно вечером и съел последний йогурт. Тейт приказал себе не думать о Джордане. Ему нельзя думать о нём, о нескольких часах допроса и о том, как он выискивал во взгляде человека по другую сторону стола хотя бы намёк на то, что тот ещё помнит: они были любовниками. Когда-то… Выискивал и не находил. Пока везли ужин, Тейт успел переодеться и принять душ. Он чувствовал растерянность. Не знал, что делать. Ему казалось невозможным, что он завтра уже должен будет снова начать работать, что ему придётся прочитать почту за пропущенные два дня, ответить на звонки и сообщения в соцсетях. Это было невозможным. После того, что с ним произошло, ему казалось, что он должен был вернуться в какой-то изменившийся мир или хотя бы в буферную зону, из которой смог бы потом постепенно выйти в обычную жизнь. Ему, как водолазу после погружения, нужно было время в декомпрессионной камере, чтобы вернуться наверх, а его просто выкинули обратно, сделав вид, что всё точно так же, как и раньше. Это было неправильно. То, что вокруг ничего не менялось. Тейт не знал, куда себя деть. Он заглянул в шкаф, надеясь найти следы обыска, но всё в нём лежало на своих местах, в неидеальном, но знакомом порядке, – как будто не было этой истории с телефоном. По тому, что сказал Джордан, выходило, что между ним и Дэвидом всё должно было тоже остаться таким же, как раньше. Они с Дэвидом просто сравняли счёт. Разменяли Эмбер на допрос. И потеряли остатки веры друг в друга. Выиграл в этой ситуации только Джордан. А может, даже он проиграл. Они все будут что-то терять, терять и терять, пока не дойдут до какого-то предела. Он должен быть, Тейт давно об этом думал: о том, что всему этому должен быть предел. Лжи, лицемерию, отчаянию. Это была жуткая, тёмная, вязкая топь. Не осталось никаких точек опоры, никаких ориентиров, и как в каком-то кошмарном сне, всё, за что он старался ухватиться, распадалось в пыль… Тейт взял телефон и нашёл номер Ингрэма. «Я так больше не могу». Ингрэм не мог понять всего – всего, через что Тейту пришлось пройти, – но Тейт хотел, чтобы он знал. Знал, что всё плохо. «Хочешь, я приеду?» – написал в ответ Ингрэм. В первую секунду Тейта это предложение возмутило. Он, что, с ума сошёл? А потом понял, что хочет, чтобы Ингрэм приехал. Чтобы хоть кто-нибудь приехал. Чтобы не быть больше одному. Чтобы не было так отвратительно плохо. Он был готов написать Ингрэму «приезжай» и даже начал набирать… А если бы этот же вопрос задал Джордан? Что бы он ему ответил?***
Утром Тейт сел в машину и поехал в Хановер. Всю дорогу без остановки он слушал музыку. Надрывно-мрачную, которая нравилась ему в подростковом возрасте. Из всех этих групп во взрослой жизни он продолжал слушать только «The Pretty Reckless», но сейчас в ход пошло и остальное. Надо было лишь вспомнить. У Тейта были огромные запасы того, что Ингрэм когда-то назвал подростковым ангстом. Он уже проехал Массачусетс, когда начался дождь. Тейт решил остановиться – был сильный ветер, струи дождя били сбоку и заливали стекло так, что дворники еле справлялись. Он свернул на парковку перед алкогольным супермаркетом. Несмотря на будний день и ранние часы, машин всё равно было много – наверняка с номерами штатов со всего Северо-востока. Дождь не утихал. Тейт взял телефон и начал снимать, как вода хлестала по стеклу. – В точности моё настроение сегодня. Пару секунд подумав, Тейт скинул запись в «Инстаграм» с подписью «Еду в Хановер. Слушал по дороге Tombstone Three и Тейлор Момсен. В атмосферу попала такая доза депресняка, что пошёл ливень. Хочется ещё похожего. Что выбрать?». Скорее всего, запись мало кому понравится. Никто не хочет знать о чужих проблемах и чужом плохом настроении. У Тейта была пара сотен подписчиков, с половиной из которых он даже не был знаком лично. Он догадывался, почему на него подписываются незнакомцы или те, с кем он за годы совместной учёбы вряд ли разговаривал больше пяти раз: он бывал во многих местах, куда другие не могли попасть. И дело было не в том, что он ездил то в Цуг, то в Гонконг – скататься в другую страну было несложно. Сложно было оказаться в частном обеденном зале, принадлежащем крупной юридической фирме, или в мастерской неаполитанского портного, или в небольшом бомбоубежище под обычным домом в Швейцарии. Тейт редко был в кадре сам, и там никогда не оказывались Дэвид или его знакомые. Тейт лишь пару раз выкладывал фото Тоффи и Капкейка, и то – с опозданием. Это было требование службы безопасности: фотографии из отеля можно было опубликовать лишь после того, как они оттуда уехали, кадры из Лондона – только после того, как они вылетели в Нью-Йорк. Тейт понимал, что подписанные на него ждут очередное фото с яхты, но сегодня у него в запасе был только ливень. И плевать, что нельзя выкладывать фото того места, где он находится в настоящее время. Джордан всё равно не сможет сделать с ним ничего хуже того, что уже сделал. Как ни странно, комментов было много. В основном, банальных: Тейта уверяли, что всё наладится. Пара человек из тех, кто вместе с Тейтом учился в Хановере, даже сквозь струи воды распознали в тёмном ангароподобном силуэте за окном магазин со спиртным благодаря характерному красному цвету. На эту тему тут же начали шутить: целый супермаркет дешёвого, продававшегося без налога алкоголя был отличным местом для человека в плохом настроении. Тейт улыбнулся на пару шуток, но отвечать не стал. Он никогда не отвечал, чтобы никто не начал задавать вопросы. Он и сам не знал, зачем вёл аккаунт. Может, для того, чтобы убедить самого себя, что у него интересная и содержательная жизнь. Наверное, она была интересной, но не в том смысле, в котором он бы того хотел. Она была неподвластно интересной. Минут через десять ливень начал стихать. Тейт снова включил «The Pretty Reckless» и выехал с парковки на трассу. Он повторял слова, и это помогало не думать. Ему было страшно думать о Джордане, он специально обходил его стороной, когда ход мыслей двигался к нему. Хотелось обрубить всякую связь с ним, как пуповину. Оторваться от него, освободиться, сделать так, будто его и не было никогда, потому что терять его было невыносимо. Но как ни выкручивался Тейт, от этого все равно было не уйти: всё кончено. Тейт не мог даже точно сказать почему: из-за его проступка, или из-за того, как повёл себя Джордан, или из-за чего-то другого… Из-за всего. Между ними просто лежала теперь чёрная угловатая трещина. Тейт чувствовал её тёмную пустоту. В Хановере он провёл четыре дня. Да, ему не очень повезло с отцом, но зато с родителями матери – очень. Они понимали, что ему плохо: не лезли с расспросами и советами, не пытались навязать развлечения, чтобы он «развеялся», не намекали, что сомневаются в его способности самостоятельно жить в Нью-Йорке. Они просто оставили его в покое: позволили целыми днями валяться на кровати в своей старой комнате и слушать музыку. Тейт буквально провалился в «DOROTHY». Он почти ненавидел эту группу за то, что они лишь недавно начали и почти ничего не успели записать, – потому что они были нечеловечески хороши. Возможно, не для всех, но для него, в этом отчаянно-подавленно-беспомощном состоянии – да. Их музыка была не грустной, а сильной. Тейт слышал в ней оправдание тому, в чём считал виноватым самого себя: в том, что не мог быть правильным, честным, прямым – как все. Он знал, что хорошо, а что плохо, но «плохое» неизменно оказывалось притягательнее и лучше, и он делал не тот выбор. Эту группу Тейту посоветовали в комментариях на видео с дождём. Написал о ней парень, с которым Тейт вместе ходил на этику. Тейт даже не знал толком, с какого отделения он был. Когда Тейт поинтересовался, на кого он учится, тот ответил, что ещё не выбрал мейджор. Он, кажется, до сих пор не выпустился из политеха, но уже работал помощником продюсера и кинул Тейту ссылку на запись выступления «DOROTHY» в клубе, добавив, что большинство композиций с альбома, который выйдет через пару месяцев. У группы были старые альбомы и синглы, но то, что понравилось Тейту больше всего, пришлось обдирать с видеозаписи, а потом слушать в довольно паршивом качестве. Тейт написал своему знакомому и тот сумел скинуть ему еще один трек, который рассылали диджеям из промо-листа, но больше помочь ничем не мог. Оставалось только ждать официального выхода альбома. Самая душераздирающе-прекрасная композиция так и осталась в некачественном, глухом звучании. Её Тейт слушал больше других, потому что в ней было что-то вроде определения. Самого точного, какое он только смог найти для своих чувств. «Only the darkest light can deliver my love». Он был вынужден признать: это не походило больше ни на что, кроме как на любовь. Неправильная, злая, пугающая, источающая тёмный, самый тёмный свет, но это точно была она. Никакая симпатия, никакие прихоть или страсть не выдержали бы двух суток в камере. Тейт никогда не переставал ненавидеть Джордана – постоянно находились новые причины, – но он должен был бы теперь испытывать одну лишь ненависть и, может быть, стыд – за собственное предательство, но всё было хуже. Ненависть не смогла разрастись достаточно, чтобы поглотить другие чувства. Или чувство. Одно. Он никогда не хотел такого. Даже не думал, что чувства к другому человеку могут быть настолько упрямыми, неправильными и требовательными, что исказят его собственный мир, начнут вытеснять из него всё остальное. Он никогда не хотел ничего такого. Тейт тихо выругался, как ему казалось, – про себя. – Ты что-то сказал? – повернулась к нему бабка, которая рисовала в противоположном конце маленькой гостиной, пока был хороший утренний свет. Тейт сложил газету, которую прихватил с кухни после завтрака: – Нет, ничего важного. Статья одна попалась. Он уже прочитал там всё, что было ему интересно: небольшую заметку о том, что несмотря на слухи о расторжении контракта и скором росте цен на титан, огромное ильменитовое месторождение в Кавамбе продолжит разрабатывать швейцарская сырьевая компания «Меркью». Ещё там писали о том, что ходили слухи о выкупе шахты и даже строительстве предприятия по первичной переработке руды, но «Меркью», разумеется, отказалась давать комментарии. В том мире всё по-прежнему менялось и крутилось. Жизнь остановилась только для Тейта. Он поднялся на ноги, чтобы снова вернуться в свою комнату, но всё же подошёл к мольберту посмотреть на рисунок: яблоки получились как настоящие, а вот ткань скатерти не удалась. – Со вчерашнего дня много прибавилось. Уже почти готово, да? – он встал за спиной у бабки. – Да, ещё день или два поработать. А что с твоей работой? – спросила вдруг она, не поворачиваясь, как будто между прочим. – Ничего, что ты уже три дня тут сидишь? – Успею, – отмахнулся Тейт, хотя и не был в этом уверен. Он отстал от графика во время поездки в Женеву и едва успел нагнать, а теперь опять работал мало, делая только самое срочное. Какое-то время Тейт наблюдал за тем, как бабка рисовала, кладя мелкие мазки на сине-зелёный край скатерти. Её однообразные движения, яркий свет с улицы, химический, как будто старый запах краски и чистое небо за окном соединялись во что-то прекрасное и спокойное. Умиротворяющее. Слова произнеслись легко, без нажима, без усилия над собой: – В Нью-Йорке… я живу с мужчиной. Бабка ничего не сказала, только чуть дольше водила кистью над палитрой, словно не была уверена, какой цвет взять. – Уже давно, почти год, – продолжал Тейт. – Прости, что не говорил. – И ты… – она снова начала водить кистью по краю скатерти. – Ты любишь его? Это был, наверное, один из самых очевидных вопросов в такой ситуации, но Тейт не был к нему готов. – Сложно сказать наверняка. Может, это симпатия или увлечение. – Тебя что-то не устраивает? – его неуверенность уловили. – Это оказалось не таким, как я сначала думал. Наверное, у меня были слишком детские представления, вот и всё. Сделав густой, решительный мазок, бабка положила кисть в банку и повернулась к Тейту: – Есть одна важная вещь, о которой мало кто говорит. На самом деле, любовь – очень скучная вещь. Когда сложности позади и вы решили быть вместе, всё становится однообразным. Но так и должно быть у нормальных людей. Многие ожидают большего и расстаются, потому что… потому что просто не понимают этих простых вещей. Тейт качнул головой: его проблема была точно не в скуке, а в том, что он изменял Ингрэму с его другом. В том, что Ингрэм не хотел его отпускать. В том, что с Джорданом всё было кончено. Его словно занесло в мёртвые воды, где течение остановилось, и он не мог выбраться с недвижной и безвыходной, как Саргассово море, глубины. – Меня не пугает однообразие, – сказал Тейт. – Я просто не уверен. – Что он за человек? Тейт открыл уже рот, чтобы сказать, но замолчал. Первым определением, которое пришло ему в голову, было «богатый», но это бы прозвучало слишком цинично, как будто для него это было самым главным. Но даже если это самым главным не было, это слово всё равно лучше всего охарактеризовывало Ингрэма. – Он старше меня, очень умный, – начал Тейт. – Увлечён своей работой – у него свой бизнес. Знает, чего хочет. – Пока звучит неплохо.***
На второй день после возвращения в Нью-Йорк Тейт обедал с Клэр. Раньше они делали это часто, но потом их обеды прекратились. Тейту они – по понятным причинам – давались тяжело. Но на этот раз Клэр устроила всё так, что от приглашения было неловко отказаться. Она знала, что он уезжал к родным, а теперь живёт в своей квартире, и сказала, что сейчас как раз рядом: приехала по делам, – и ей очень нужно поговорить. Тейт, когда увидел её, понял, что скучал. Они подошли к дверям ресторана с разных сторон, но почти одновременно: значит, Клэр на самом деле была где-то поблизости, раз не стала даже садиться в машину. Странно было видеть её на обычной улице, на фоне запыленных витрин магазина, где торговали дешёвыми футболками, поддельными сумками «Живанши» и кружками с надписью «Я люблю Нью-Йорк». Клэр была, пожалуй, единственной женщиной в этом городе, которая могла надеть розовый плащ и выглядеть при этом невероятно стильно, даже с ярко-голубым пакетом из «Шугарфины» в руках. Рядом с ней Тейту его обычный, уютный чёрный показался трусливым и заурядным. Тейту не пришлось ждать долго, чтобы узнать, почему Клэр была сегодня так настойчива. – У вас с Дэвидом опять что-то не ладится, – сказала она. Не поинтересовалась, а уверенно заявила. – Извини, я не хочу это обсуждать. – У меня с ним последнее время тоже не ладится, но я могу об этом поговорить. Запросто. – У вас другие причины: бизнес, акции. В моём случае это личное. – Что он сделал? – не отступала Клэр. – Да ничего. Это, наверное, естественный процесс. Чувства не такие сильные, как раньше, и с этим тяжело смириться. С тем, что они меняются, – Тейт надеялся, что того, что он отрепетировал в Хановере, будет достаточно и Клэр не станет допытываться. – Я тоже это проходила, – с лёгким напряжением в голосе сказала она. – Мне все говорили «нормальный процесс», «такова жизнь», но это было… больно. Особенно, если у тебя эти чувства до сих пор горят, а у другого они уже просто тёплые. – Клэр на пару секунд задумалась. – Это унизительно. Я до сих пор помню один момент… Помню, какая мелодия крутилась у меня в голове и во что я была одета. – Клэр, прости, – Тейт смутился. – Я не хотел портить тебе настроение. На самом деле он не хотел слышать то, что она сейчас говорила, не хотел знать. Он не хотел быть для неё кем-то, с кем она в откровенности могла шагнуть дальше того, что было «приличным». Клэр рассмеялась в ответ: – Нет, сейчас меня это уже не ранит. Но тогда это было как озарение. Я вдруг заметила: Стэн больше не смотрит на меня, когда я раздеваюсь. Такая мелочь, но после неё поменялось всё. У меня словно глаза открылись. – Я понимаю и… мне жаль. – Мы со Стэном не были созданы друг для друга. Но поначалу, когда чувства сильные, этого не замечаешь или делаешь вид, что не замечаешь. Но у вас с Дэвидом всё иначе. Изначально другие отношения. Мне кажется, что у вас тот случай, когда людям просто хорошо вместе. – Может быть, – Тейт согласился: с Ингрэмом ему на самом деле было хорошо и спокойно. – Ты ему нужен сейчас. У него эти кошмарные ильменитовые договоры, потом ещё ситуация с банком. Со мной он поссорился, с Джейком тоже не всё гладко… Ты ему нужен. Тейт насторожился: – Вы по-настоящему поссорились? – Даже не знаю. Позавчера разругались в очередной раз. Я уже была почти согласна на довыпуск акций, если бы он по-хорошему, честно объяснил, почему ему нужно это сделать, но он наговорил такого… – Клэр поморщилась и махнула рукой. – У него на самом деле сейчас не лучшие времена. Я не очень разбираюсь, но эти бесконечные переговоры, миллиардные контракты… Он испытывает колоссальное давление, так что мог сорваться из-за ерунды. – Тейт говорил это не чтобы оправдать Ингрэма, а чтобы помочь Клэр. – Скорее всего, он уже пожалел. Он не признается, но ты же знаешь его. – Знаю, – Клэр постучала пальцами по краю стола – почти такое же нетерпеливое движение, как у брата. – Я бы, наверное, не так разозлилась из-за себя, но он обвинил во всём Джейка, и вот это меня задело. – В чём обвинил? – спросил Тейт. – В том, что он настраивает тебя против сделки? – Он и тебе уже говорил? – Я догадался. – И это после всего, что Джейку приходится делать, какую грязь разгребать… – с раздражением проговорила Клэр. – Начать с того, что Джейк даже не пытался на меня давить или ещё как-то воздействовать. Мне не шесть лет… У Дэвида же больше никого нет. Он никому больше не может доверять. Все остальные – партнёры, их держат только прибыли. Не думай, что я защищаю Джейка, потому что он мой муж. Вернее, вовсе не поэтому. Он на самом деле поддерживает Дэвида, покрывает все его дела. И ему это многого стоит. Я не расспрашиваю, но я же не слепая. Я догадываюсь, что иногда ему приходится… – Она выдохнула и махнула рукой, словно отбрасывая что-то, висевшее перед глазами, невидимую липкую паутинку. – Постоянно приходится. Не знаю, что там произошло в банке, но Джейка опять недавно не было дома двое суток. Я сомневаюсь, что он спал, и он вряд ли ел. А когда он вернулся… Я редко когда видела его таким. – Каким? – тихо спросил Тейт, боясь показаться слишком любопытным и не имея сил сдержаться: он понял, что речь шла о тех днях, которые он сам провёл в подвале старого банка. – Не знаю, как объяснить. Что-то произошло, вот и всё. Что-то такое, что даже ему тяжело вынести. Он вернулся и закрылся у себя. Он почти не пьёт, но в тот раз, я знаю, он пил. Джейк не объяснил мне, но Дэвид ведь знал, что случилось… Я на следующий день встречалась с ним в офисе, и ему хватило наглости заявить, что я говорю со слов Джейка, а он преследует свои интересы. – Мне всегда казалось, что Дэвид доверяет ему. Полностью, безоговорочно. – Людей, кому доверяет Дэвид, с каждым годом остаётся всё меньше. Чем выше он поднимается, тем меньше тех, кто понимает его проблемы. Так часто бывает… С нашим отцом была та же самая история. Они отдаляются даже от самых близких. – Клэр слабо, грустно улыбнулась. – И поэтому ты нужен Дэвиду. Тейт хотел сказать ей правду: что Дэвид доверяет ему меньше, чем кому бы то ни было, но решил, что лучше промолчать. Ему не хотелось разочаровывать Клэр. Он и без того был перед ней виноват. Вместо этого он сказал, что позаботится о Дэвиде. Тейт не был уверен, что Ингрэму была так уж нужна его поддержка. Ему было нужно, чтобы рядом с ним оставался красивый и удобный любовник и он мог бы трахать его столько, сколько хотел, и таким образом, каким ему нравилось. – Я знаю, что ему не хватает тебя, – сказала Клэр. – И я хотела спросить… – Она умела держать лицо и говорить обо всём с изящной лёгкостью, но сейчас то ли не справилась, то ли решила, что Тейту можно это видеть, и её губы сложились в напряжённую и печальную линию. – Вы то сходитесь, то расходитесь… Ты больше не хочешь отношений с ним? Всё кончено? Тейт опустил голову. – Нет, не кончено. Нужна была небольшая передышка. Мы завтра идём на концерт… Клэр удивлённо вскинула брови. – На органный, – пояснил Тейт. – Дэвид предложил. Так что, не переживай за него… за нас. Мы по-прежнему пара. Тейт боялся, что его лицо выглядело не слишком счастливым, когда он сообщал эту новость. Клэр, кажется, не обратила на это внимания. Интересно, как бы она среагировала на правду? Если бы он сказал, что у него нет выбора, что после того, что он пережил в подвале, он никогда больше не осмелится ослушаться Дэвида или Джордана, потому что больше всего на свете боится вернуться туда и снова испытать то убийственное чувство: с тобой могут сделать что угодно, искалечить, снять кожу, пытать – и никто и никогда не узнает.***
После концерта Ингрэм отвёз его на ужин в маленький ресторанчик, тот самый, где они впервые встретились без почасовой оплаты. Ингрэм снова заговорил о том, что не может делать исключения даже для него, когда речь идёт о безопасности, про стандартные процедуры и прочее. Тейт в ответ извинился за Эмбер. Ему хотелось быстрее поменять тему, и ещё ему хотелось, не дожидаясь, когда принесут заказ, выйти из ресторана и уехать с Ингрэмом домой. Уехать домой и заняться сексом. Он не думал об этом последние несколько дней, но теперь вдруг почувствовал определённое, сильное желание. Если бы он был сейчас один дома, то взял бы и подрочил; после этого должно было стать лучше. Он просто и обыденно хотел секса. Да, возможно, он предпочёл бы кого-то другого, если бы ему дали выбор, но сейчас он думал о том, как Дэвид умело, не торопясь отсасывал, какие у него были нежные и сильные руки. – Поедем домой? – спросил Тейт. – Сейчас? – Дэвид посмотрел на тарелку со стейком, которую поставили перед ним две минуты назад. – Концерт, ресторан – это всё хорошо для первого свидания, но мы ведь давно знаем друг друга, – Тейт поймал взгляд Ингрэма. – Можешь отыметь меня без прелюдий. Ингрэм медленно, лениво отпил из бокала, а потом отодвинул тарелку – словно у него пропал аппетит. – Да, поедем. – Он не торопился вставать из-за стола и будто бы раздумывал. – Это странно. – На губах Ингрэма появилась мягкая рассеянная улыбка: – Миллионы лет эволюции, ну и тридцать с лишним лет развития моего характера: воспитание, учёба, карьера… Но стоит тебе захотеть – и я ничем не отличаюсь от какой-нибудь ящерицы, такие же примитивные инстинкты. – Мы все так устроены. – Да, но с другими, почти со всеми, я могу это контролировать. А с тобой просто не в состоянии думать ни о чём другом. Какое-то наваждение. Самое худшее – как сейчас, когда я знаю, вижу, что ты тоже меня хочешь. У тебя меняется взгляд, даже цвет глаз… Я знаю, кто ты и что ты, знаю, что у тебя нет ко мне чувств, но мне хочется благодарить бога на коленях за то, что ты всё же меня хочешь. Тейт усмехнулся: – Можешь отблагодарить на коленях меня. Когда приедем домой. Ингрэм, только что расслабленный и спокойный, вздрогнул.***
Секс получился быстрым и нетерпеливым, хотя перерыв был не таким уж большим. После него Тейту стало легче, словно вместе с потом, с горячим дыханием из него выходил тот стылый, холодный страх, которым он пропитался в подвале банка. Он не был сильно вымотан, но тело всё равно будто таяло от приятной слабости, размягчённости. Тейт стряхнул с себя оцепенение, которое грозило через пять минут превратиться в сон: он встал с кровати, подошёл сначала к окну, потом к стоявшему рядом узкому столу. Там лежали несколько флэшек, паспорт и три тюбика с разными солнцезащитными кремами, на которые были наклеены ярлычки с аккуратными подписями от руки: «ваш обычный», «для дней на открытом воздухе» и «на случай, если другой будет сильно блестеть». – Недавно вернулся откуда-то? – спросил Тейт, обернувшись к Ингрэму. – Да, утром. – Куда ездил? – Да так, тут поблизости. В общем-то, ради партии в гольф. Тейт понял, что Ингрэм не хотел сообщать детали. Он устроился полулёжа на подушке и не сводил с Тейта глаз. – Как думаешь, – произнёс он, обводя Тейта взглядом, – это очень безвкусно – заказать обнажённый портрет своего любовника? Тейт поднял глаза к потолку, задумавшись. – Cмотря кому его заказать. – Думаю, Клэр может посоветовать. А ты согласился бы позировать? – Не знаю… Наверное, мне не хотелось бы. – Тейт сначала сомневался, а потом произнёс уверенно: – Нет. Надеюсь, мы сможем обойтись без портрета. Зачем он тебе? Ингрэм поманил его к себе и, когда Тейт сел на постель рядом, сказал: – Ты важная часть моей жизни. – Но не такая, чтобы повесить портрет в галерее или в гостиной? Там висели портреты нескольких десятков Ингрэмов, их жён и детей, начиная с конца девятнадцатого века. – Нет, не такая, – покачал головой Ингрэм. – Ты – совершенно особая часть. – Твои предки селили таких, как я, в уютных квартирках и навещали раз в неделю. А для всего остального у них были жёны безупречной нравственности из хороших семей. – Жена – точно не мой случай. И ты сам захотел отдельную уютную квартирку, – он смотрел на Тейта вовсе не зло, скорее весело и выжидающе. – А если бы я предложил тебе более официальные отношения, ты бы согласился? Тейта бросило в жар. – Ты серьёзно? После того, как ты неделю назад просто-напросто сдал меня на руки своей охране? Он вскочил на ноги и быстро прошёл к двери в ванную. До того, как он успел закрыть её за собой, он успел услышать ответ Ингрэма: «У меня был веский повод». К ванной шёл короткий коридор: сразу за стеной спальни была расположена гардеробная, а ванная – уже за ней, чтобы в спальне не мешал шум, когда кто-то открывал воду или ронял зубную щётку в раковину. Коридор можно было пройти за десять шагов, но Тейту пришлось остановиться на середине – у него закружилась голова. То ли от того, что он резко встал, то ли от тяжкого, холодного страха, который на него наползал. Ему – он сам удивился такой реакции – не понравилась идея с портретом. В этом было что-то неприятное. Как будто Ингрэм укреплял свою власть над ним, получал дополнительные права на его тело, на всё его существование. А второе из предложений Ингрэма было ещё хуже, хотя оно ничего не меняло. Тейт не мог уйти от Ингрэма не потому, что они подписали брачный контракт или вместе сходили в мэрию, а потому что тогда за него бы взялся Джордан… Пара подписей не поменяет ничего, но Тейт этого не хотел. Никогда не хотел. А Ингрэм словно старался уничтожить все лазейки, одну за другой... Тейт дошёл наконец до ванной и запер за собой дверь. Они больше не заговаривали об этом ни в тот день, ни на следующий, и всё было хорошо. В какой-то степени, даже лучше, чем до подвала. Он не думал теперь о том, смогут ли они встретиться с Джорданом и скоро ли. Вместе с Джорданом из его жизни исчезла огромная неразрешимая сложность. Всё стало просто, как раньше: у него есть Дэвид, отличный секс с ним и устроенная жизнь под его защитой. Ему не нужно больше ничего решать и делать выбор, не нужно бояться, не нужно ждать. В определённости было что-то вроде счастья, хотя Тейт его не чувствовал. Лишь иногда тяжесть, которая давила на него последние пару месяцев, становилась легче. Почти выносимой. Он жил как раньше: ходил на тренировки, работал дома и в кафе, завтракал и ужинал с Ингрэмом, но всё же понимал, что если дать ему волю, он бы лежал на кровати, слушал музыку и бессмысленно смотрел в потолок. В тот день он этим и занимался после того, как провёл кучу времени за очередной оценкой стоимости работ. Было уже три часа дня, он собирался к этому времени приехать в спортзал, но не мог заставить себя встать с кровати. Не мог заставить себя выйти из этой маленькой, тихой, спокойной квартиры, где он мог спрятаться от всего. Из-за музыки он не услышал стука в дверь, но словно почувствовал его всем телом – сильную вибрацию, не вписывающуюся в ритм. Тейт сдёрнул наушники – не показалось, в дверь действительно колотили. – Иду! – крикнул он, вставая с кровати. Он посмотрел в глазок и замер, переводя дыхание: это был Джордан. – Я знаю, что ты здесь. Открывай, – донёсся его голос из-за двери. Тейт открыл: – Что тебе нужно? Джордан, ничего не ответив, вошёл в квартиру и закрыл дверь. С собой у него был небольшой плоский кейс. – Ты должен кое-что передать Кардозе. Желательно, повторить слово в слово.