всё чего я хочу – это комната и ты в ней Фрэнк О’Хара
Май – июнь 2016 Это были очень приятные и спокойные выходные. И Тейт провёл их, можно сказать, что в одиночестве: у Ингрэма были две больших стопки документов, несколько долгих обсуждений по телефону и пара приступов головной боли. Спектер на одной из своих яхт как раз ходил где-то неподалёку: май, как и август, он обычно проводил у побережья Мэна, но Ингрэм передумал к нему ехать, потому что дорога только в одну сторону заняла бы около трёх часов, а вертолёты он терпеть не мог. Тейт, наперёд зная, какими будут выходные, тоже думал поработать первую половину субботы, но в итоге не смог себя заставить. Часть времени он провёл в доме, от делать нечего обойдя его весь, включая подвал, часть – катаясь по окрестностям. Тут было непривычно много американских флагов, и Тейт не мог понять, было ли это как-то связано с приближающимся Днем поминовения, или он просто попал в какую-то другую Америку. Он вообще не понимал, зачем им было сюда ехать. Ингрэм мог бы точно так же работать в городе, а он сам мог бы встретиться с друзьями, сходить куда-нибудь, теперь же он застрял посреди чёртовой природы и чистого воздуха, которые надоели ему в первые же три часа. Тейт понимал, что Ингрэм попытался таким образом «сымитировать» их несостоявшуюся поездку в Европу, но лучше бы он не пытался… Тейт предлагал просто поехать в Саутгемптон – всё равно дом там пустовал, потому что Клэр с Джорданом повезли Блейка в Вашингтон: на юге штата до сих пор работало несколько старинных железных дорог с паровыми локомотивами и прочим. Но Ингрэм считал, что в Хэмптонс слишком людно: обязательно кто-нибудь начнёт приглашать к себе или в доме по соседству решат устроить вечеринку с фейерверками. Тейт думал съездить в воскресенье в Хановер – он был близко – но узнал от деда, что к ним в гости собирался заглянуть Ламар. Встречаться с ним не хотелось, хотя расстались они в своё время неплохо. Ламару даже можно было быть благодарным: если бы не он, Тейт бы никогда не познакомился с людьми вроде Спектера, Ингрэма и Джордана. Хотя Джордан был не настолько недосягаем, как остальные… Но он бы всё равно не обратил внимания на какого-то заурядного студента. Джордан профессионально всматривался во всех, с кем сталкивался, но очень мало в кого – по-настоящему. Только в тех, кто становился по той или иной причине значим. А этот шанс появился только благодаря Ингрэму и, если дойти до начала цепочки, Ламару. Тейт не хотел бы для абстрактного себя своей же собственной судьбы, и он никому не пожелал бы оказаться в столь же опасном и запутанном треугольнике, но одновременно он думал о том, что почти ничего бы не стал менять в своём прошлом. Да, он не стал бы обманывать Ингрэма насчёт разбитой машины и близко бы не подошёл к Эмбер, но Ламара он не стал бы вычёркивать. Без него не было бы эскорта и всего остального. Без него Тейт не стал бы тем, на ком взгляд Ингрэма и Джордана задержался бы дольше нескольких секунд. Как бы там ни было, в Хановер Тейт не поехал и вместо этого заставил себя заняться работой. После возвращения из Кавамбе он взял короткий отпуск, а когда вернулся, то выяснилось, что пропустил кое-какие изменения. Пару месяцев назад у них неожиданно ушёл один из руководителей – съездил на десятидневный курс медитации в Калифорнию и после этого решил, что должен заняться чем-то другим, кажется, написать книгу. Его уход вызвал множество перестановок, и в отделе, где работал Тейт, освободилось два места с зарплатой повыше и обязанностями поважнее. На одно сразу взяли девушку, которая начала работать на год раньше Тейта, опытную и толковую, а на второе мог бы перейти сам Тейт, но в итоге должность отдали другому. Парень был не особо умён, но в силу упорства и усидчивости подходил для выполнения однообразных и тупых задач, которые все пытались с себя скинуть. Ему даже новых обязанностей практически не дали: поручили делать ещё несколько отчётов и немного прибавили к зарплате. «Я думал поставить на это место тебя, – сказал Тейту его начальник. – С работой ты справлялся бы лучше, но Ник всегда здесь, в отличие от…» – он посмотрел на Тейта с укоризненным намёком. «Да, знаю, но я всегда успеваю к сроку», – Тейт не собирался оправдываться и рассказывать, что с ним произошло: всем было плевать. «Только потому, что я не даю тебе задач, которые ты можешь завалить. В этом вся проблема. Ты умный парень, Эйвери. После того, как Парк перевёлся, мы с тобой здесь – единственные, кто понимает, за что мы платим деньги, остальные – бухгалтеры, которые сами не знают, что считают, да и знать не хотят. Ты бы мог через год дорасти до ведущего специалиста. При одном условии – если бы тебе это было надо. Но тебе эта работа вообще не упёрлась, как я понимаю». Тейт попробовал объяснить, что даже если для него не имел большого значения заработок, работа была важна сама по себе: она была ему интересна, он старался узнать больше и копнуть глубже, не выполнить для галочки, а разобраться, он хотел стать профессионалом в том, что делал, – но Корбин его не слушал. Эти общие фразы твердил бы любой, кого обвинили в недостаточном рвении и недостаточно ответственном отношении. Первой мыслью после разговора было уволиться. Ему предпочли туповатого увальня Ника, который был кем-то вроде делопроизводителя: мог только вести таблички, да проверять статусы задач, ему даже сколько-нибудь сложный отчёт поручить было нельзя, потому что он сначала всех достал бы расспросами, а потом всё равно бы вылезла куча косяков. От этого сделалось настолько обидно, что захотелось уйти, и пусть бы Корбин выкручивался сам… Тейту на самом деле не были так уж нужны эти деньги, он не ради них просиживал по полночи за презентациями и документами. И теперь он оказался в отделе «последним» человеком, несмотря на то, что работу делал отнюдь не последнюю. Именно он утрясал всё с инженерными службами, после ухода Парка только он и Корбин могли самостоятельно, без помощи проектировщиков, выгрузить спецификации для сметы. Некоторые лучше него разбирались с финансовой и юридической сторонами и уже наработали хорошие связи в других отделах, так что могли решить какие-то вопросы быстрее, но он точно не был последним и самым незначительным сотрудником… Через пару часов Тейт успокоился и начал думать обо всём этом иначе: как бы поступил на его месте Ингрэм? Как бы поступил Джордан? Они оба не стали бы уходить – хотя бы потому, что в эту работу уже было вложено много сил, и бросить её сейчас значило бы зафиксировать убытки. Они оба доказали бы свою ценность на этой должности. Тейту даже не нужно было ничего особо доказывать: Корбин сам признавал, что во многих вопросах Тейт разбирается лучше других, и потому что у него было инженерное образование, и потому что он работал до этого в транспортной аналитике. Проблема была в том, что Корбин считал его недостаточно серьёзным. Когда за обедом Ингрэм спросил, почему у него такой мрачный вид, Тейт сказал, что из-за мелких неприятностей на работе. «После Кавамбе», – добавил он потом. Ингрэм только устало прикрыл глаза. Тейт знал, что у него неприятности из-за Кавамбе были гораздо серьёзнее. Ему нужно было уладить кучу дел там, а ещё приближалось заседание акционеров банка. Клэр была не единственной, кто мог сорвать голосование по довыпуску акций. Ни у кого, кроме самого Ингрэма, не было таких больших пакетов, но несколько средних и мелких акционеров, объединившись, могли заблокировать решение. Ингрэму нужно было поговорить лично со многими из них, чтобы заручиться поддержкой на голосовании. На него давили с одной стороны «Меркью», с другой – «Доминион» и «АККБ», но хотя бы с Клэр у них вновь восстановился мир. Наверное, просто потому, что когда Дэвид вернулся из Кавамбе живым, Клэр была готова сделать для него что угодно. В целом, она до сих пор не одобряла партнёрство с «АККБ». Ингрэм говорил, что она боится просто потому, что не понимает, что происходит, а некомпетентность часто превращается в страх и чрезмерную осторожность, но Тейту казалось, что Ингрэм скорее успокаивает самого себя: он тоже понимал, что эта сделка несла определённые риски, а Клэр была не так уж некомпетентна. Да, в отличие от брата по утрам она первым делом проверяла не котировки, а BoF, но она выросла в этой среде, многое знала и старалась вникнуть в дела банка. Был прекрасный майский вечер, хотя и прохладный: две недели назад на озере было теплее, – а Тейт сидел за очередной сметой. Он включил DOROTHY, пусть это был и не лучший вариант фоновой музыки: как бы много он их ни слушал, некоторые композиции не приедались и заставляли откладывать всё и вслушиваться… Тейт поднял глаза от ноутбука, увидев, как открывается дверь в маленькую гостиную, которую он занял. – Не хочешь поужинать? – спросил Ингрэм. – Давай через двадцать минут? Переписываюсь кое с кем с работы, надо доделать одну штуку. – Переписываешься вечером субботы? – настороженно переспросил Ингрэм. – Точь-в-точь как ты. Ингрэм подошёл поближе, прогулялся до окна, постоял у камина, а потом встал так, чтобы ему был виден экран ноутбука. Тейт понял, к чему были все эти манёвры, но сделал вид, что не обратил внимания и продолжал переписываться с Корбином. Потом он ещё раз выбрал фильтр по поставщику, с которым у закупок возникли проблемы, и посмотрел на сумму. Он скинул её Корбину: было похоже, что ошибка не на их стороне, – значит, не им с этим разбираться, а закупкам. Надо было дождаться ответа, а Корбин что-то долго печатал. За это время успел смениться трек. – Что за жуткое качество? – недовольно спросил Ингрэм. – Как ты это слушаешь? – Музыка хорошая. – Да, неплохо, – Ингрэм даже постукивал кончиками пальцев в такт с «Whiskey Fever». – А что со звуком? – Это не студийная запись, просто выступление. Записано, боюсь, что на телефон. Альбом выйдет только в конце июня, я сам собирал записи, можно сказать, по кусочкам. – Понятно, – хмыкнул Ингрэм. – Тебе так нравится? – Да, очень, – сказал Тейт, надеясь, что шаффл не выберет сейчас «Dark Nights». В самой композиции ничего такого вроде и не было, но ему казалось, что Ингрэм мог каким-то шестым или седьмым чувством что-то заподозрить. – Как называется? – Группа? DOROTHY. – Первый раз слышу. Можно пригласить их на какое-нибудь мероприятие… Или просто так. Тейту почему-то не очень понравилась идея, и он, пропустив предложение Ингрэма мимо ушей, просто улыбнулся: – Пойдём за стол? – Корбин как раз написал ему, что всё понял и передаст данные дальше. После ужина Ингрэм не стал возвращаться к работе, и они решили сыграть в покер. Тейт видел, что Ингрэму скучновато играть, во-первых, с одним партнёром, во-вторых, с партнёром довольно слабым. Но, наверное, как раз такое времяпрепровождение успокаивало – вряд ли Ингрэму после девяти часов работы были нужны накал страстей и азарт. Тейт смотрел на свои не самые удачные карты и думал, что вряд ли Ингрэму могли попасть ещё хуже. Выиграть можно было только одним способом – блефовать. Ингрэм положил сигару на край пепельницы и усмехнулся: – Ты не сможешь обмануть меня, Тейт. Он смотрел так пристально, внимательно – знающе, – что Тейту на миг стало страшно. Он отвёл глаза и посмотрел на карты, хотя прекрасно их помнил: – Мне не нужно тебя обманывать, – произнёс он и, немного помолчав, добавил: – Жалеешь об этом? – Нет. Мне нравится твоя честность. Я начинаю думать, что это то, что мне и было нужно: отношения, которые я контролирую. Только найти исполнителя было сложно. Тейт положил карты на стол. Он чувствовал возбуждение, щекотно крадущееся по позвоночнику, и что-то вроде легкого головокружения – от опасности, от шагов вдоль края: – Уверен, что контролируешь? – он приопустил веки, зная, что в сочетании с насмешливой улыбкой взгляд будет казаться вызывающим, даже заносчивым. – Я уверен, – лицо Ингрэма стало на удивление серьёзным, даже напряжённым. – А тот эксперимент в Монго – всего лишь эксперимент, который я тебе позволил. Тейт не стал спорить: – Когда ты захочешь его повторить, я с удовольствием продолжу, – он говорил уверенно, ни секунды не сомневаясь в том, что Дэвид захочет. Ингрэм сжал зубы, во взгляде тлело что-то недоброе и одновременно беспомощное. Он медленно откинулся на спинку кресла, так, словно не был уверен, что она там окажется, и резко дёрнул молнию на брюках. – Иди сюда, – он подозвал жестом Тейта.***
Тейт приехал в отель на полчаса раньше назначенного, потому что никуда больше не хотелось заезжать между работой и встречей. Он слишком сильно её ждал. Все эти дни Джордан был рядом, в этом городе, по другую сторону Центрального Парка. Не через океан, не в джунглях, не в смертельной опасности, но увидеться с ним было едва ли не так же невозможно. Джордан ещё на озере спросил: «Ты приедешь, если я попрошу?» Тейт сказал, что приедет. Конечно же, он приедет. Он не может отказаться. Как бы ни опасны были встречи с Джорданом, Тейту казалось, что отказ от них будет ещё опаснее. Они были необходимы ему, чтобы в очередной раз не сорваться, не наделать глупостей. Почти вся его жизнь за исключением коротких часов с Джорданом была сплошным притворством. Как ни глупо, но Тейт ощущал себя не вытянувшим счастливую карту парнем из эскорта и даже не идеальным спутником Дэвида Ингрэма, а всего лишь тайным любовником женатого мужчины. Унизительный вариант – и без шансов. Но только в этой роли – вернее, в единственной не-роли – он обретал нечто вроде уверенности. Он жил от встречи к встрече, и самым страшным было то, что одна из них могла оказаться последней. Он знал, какой станет жизнь без Джордана, отрепетировал в начале мая. Но тогда хотя бы была надежда, а безнадежное понимание, что встречи уже никогда не будет, – это был следующий, пока не пройденный, но уже внушающий ужас круг ада. Тейт только сквозь щель заглянул в него, но даже одного взгляда хватило, чтобы ощутить леденящую, мертвенную пустоту. Ни деньги, ни внимание, ни подарки, ни даже самый невероятный секс с другим человеком не могли её заполнить. Они были бессмысленны. Тейт не знал, в чём был смысл отношений с Джорданом, почему они приобрели такую значимость, но во всём остальном смысла было ещё меньше. Ему нравилась работа, нравилось встречаться с друзьями, слушать музыку, путешествовать, есть такую острую еду, что выступали слёзы, заходить под прохладный душ после тяжёлой тренировки, смотреть с балкона на плотный зелёный пласт парка внизу, слушать орган, сидя на холодной скамье в Грейс-черч, гнать на скорости по пустой дороге, но ни про что из этого он не думал, что готов провести так всю жизнь… Отношения с Джорданом давали чувство определённости – он понимал наконец, чего хочет, что ему нравится, каким он хочет стать и с кем быть. Жизнь до Джордана была движением по инерции, его катало, как шарик в пинболе, по воле других людей, хотя он пребывал в уверенности, что каждый раз делал выбор сам; теперь, хотя свободы было меньше, чем когда-либо, решения были по-настоящему его. Аморфная жизнь наконец-то кристаллизовалась, получила структуру и смысл, но в этой структуре была какая-то ошибка, и всё оказалось слишком сильно связано с одним человеком. Тейт боялся, что если Джордан исчезнет из его жизни, то всё осыпется, и он вновь вернётся к красивой и бессмысленной рутине, к самому простому пути – и не сможет продолжать. В его притворной жизни не останется никаких просветов, и так же, как это было в подвале, он сломается. Не так быстро, но сломается. Он будет заперт в столь же невыносимой ситуации и будет готов на всё, на самоубийственные вещи, лишь бы вырваться из неё. В Кавамбе и сразу после возвращения в Нью-Йорк он уже подходил к краю и едва мог контролировать себя… Плотно приклеенная маска изнашивалась от времени, а каждая встреча с Джорданом позволяла её снять и одновременно давала силы носить дальше. Когда Тейт вошёл в номер, Джордан был уже там: сидел в кресле с какими-то документами в руках. Он поднялся, и Тейт в следующую секунду уже стискивал его в объятиях – совсем не таких, как на озере. Там они были скорее дружескими – это была встреча тех, кто пережил вместе многое. Здесь, в этой комнате, где они когда-то шли в постель, не сказав друг другу ни слова, – это было желание. Слишком огромное, чтобы его можно было удовлетворить просто занявшись сексом. Тейт прижимал к себе Джордана, через рубашку ощущал неровности шрамов на его спине, чувствовал биение его сердца, правда не мог толком сказать, слышит он его или осязает, так всё спуталось, и ему хотелось сказать, зашептать в целующие его губы: «Помоги мне. Дай мне сил нести это дальше. Ты сильный, но я не такой. Помоги стать таким, как ты. И не отпускай меня. Даже если мы далеко друг от друга – не отпускай всё равно, потому что если ты отпустишь…» Джордан на ощупь расстёгивал пуговицы на его рубашке, не переставая целовать. Тейт мешал ему раздевать себя, прижимаясь слишком сильно и тесно, цеплялся так, как на берегу реки в Кавамбе, будто боялся, что Джордан снова уйдёт. Он почти стыдился своих незрелых, неправильных чувств, слишком зависимых, слишком детских, может быть, даже смешных человеку на столько лет его старше, – и испытывал эйфорию от того, что эти чувства были кому-то нужны и Джордан на них отвечал. – Как твоя рана? – спросил Тейт, когда Джордан, сев на край кровати, начал расстёгивать брюки. – Нормально. Почти не беспокоит. Шрам был ярко-розовым, с блестящей плёнкой новой кожи поверх. Тейт провёл по нему пальцем, взглядом спросив: «Не больно?» – Я уже начал заниматься с физиотерапевтом, – сказал Джордан. – Нагрузки, кстати, хорошие. Тейт толкнул его в плечо, повалив на кровать. Обычно он садился Джордану на бёдра, но сейчас сел выше, почти на живот. – Отлично, надеюсь, эти ты тоже потянешь. – Тейт чуть откинулся назад, чтобы сжать в пальцах твёрдый, прямой член Джордана. – Они будут посерьёзнее твоей терапии. Я не трахался с тобой больше двух месяцев – недавнюю дрочку я за секс не считаю. И знаешь, чувство такое, что я эти два месяца вообще не трахался… Готовься. – Я справлюсь, – пообещал Джордан. Он расстегнул молнию на джинсах Тейта и оттягивал теперь вниз край белья. – И тот раз в Женеве тоже не считается. По-настоящему я не трахал тебя с февраля. В общем: готовься. Тейт наклонился к нему: – Я хочу, чтобы ты отымел меня так и столько раз, что мне опять придётся запихивать в себя какую-нибудь хреновину, чтобы объяснить Дэвиду, почему у меня такая растянутая дырка. Тейт привстал, чтобы избавиться от мешавших джинсов, и Джордан стянул их с него вместе с бельём. Рубашки на Тейте не было уже давно, на Джордане тоже, и когда Тейт снова опустился на него, то кожей почувствовал шрамы, их шероховатость – а иногда, наоборот гладкость. Он поцеловал один, длинный и ровный под ключицей. – Выеби меня так, чтобы я не мог ходить, – повторял он. – Чтобы у меня всё болело, и я думал тогда о тебе, о том, что ты сделал со мной. Болело и вставало. – Я тоже часто думаю о том, что ты сделал со мной. – Джордан перевернул Тейта на спину и навалился сверху. – И что ещё сделаешь. Тейт сглотнул. Он потянулся к лицу Джордана, чтобы разгладить глубокую складку между бровей, но Джордан перехватил его руку. Он держал Тейта за запястье, вроде бы даже и не сжимая сильно, но тот всё равно не мог сдвинуть руку ни на волосок. Сердце, колотившееся в груди Тейта часто и сильно, теперь забилось иначе: стуки были болезненными и гулкими. Тревожными. Он чувствовал то же самое, что и Джордан: они вместе не для того, чтобы сделать друга друга счастливыми и тихо умереть в один день, это не их история, они не созданы для такой и не заслужили её. Рано или поздно они сделают друг с другом что-то ужасное, уже непоправимое. И даже если так – этот час был их. Они просто не могли иначе. Джордан медленно сползал вниз, к животу, потом к паху, хотя Тейт не хотел его там: он знал, что если Джордан возьмёт в рот, то долго не продержаться. Тейт попытался его остановить, но Джордан держал крепко. Он сразу заглотил глубоко, но не сжимал член сильно, и головка мягко скользила по языку, от чего у Тейта в пояснице, животе, даже где-то под коленями становилось так сладко, щекотно и тепло, что перед глазами что-то вспыхивало и меркло. Пальцы Джордана уверенно и смело сжимали яйца, надавливали на промежность, растягивали края пока ещё плотно сжатого отверстия, кружили, возвращались и иногда до безумия приятно попадали в такт с тем, что Джордан делал ртом. Тейт знал, что Джордан хорош в постели, когда хочет. У них до этого редко доходило; их секс был быстрым, жёстким, бесстыдным и простым, но иногда, как в ту ночь, когда они уехали из города, проскальзывало другое, нежное и ранящее. Когда Джордан ласкал его так, Тейту выворачивало душу от любви и ревности, потому что он не мог не думать о всех тех женщинах – и о той одной, – которые дали Джордану этот опыт. И, наверное, Джордан точно так же думал о десятках клиентов, которые сделали опытным его, Тейта. Опыт Тейта позволял ему судить об опыте Джордана: тому был привычнее секс с женщинами. У него и с мужчинами не было никаких проблем, но мелкие, почти неуловимые признаки выдавали разницу. Тейту было всё равно. Джордан любил его как мужчину. Не как красивую и избалованную шлюху, а как мужчину. Он враждовал с ним как с мужчиной. В открытой вражде человек становился честен так, как больше нигде. И если в их первую встречу Джордан разговаривал с ним так, словно поучал плохо выдрессированную собачонку, то теперь он видел в нём мужчину. В Кавамбе он доверился ему, как не доверился бы просто дорогой подстилке; что бы он ни делал: допрашивал, подставлял, вкладывал в руки оружие, прощал сговор с Кардозой, подвергал риску, пытал – он видел в нём мужчину. И когда Джордан вошёл в него, сразу до упора, до глухого и удовлетворённого стона, натянул и начал двигаться мерными рывками, он трахал его, как мужчину. Тейт не отрываясь смотрел ему в глаза и сжимал губы, сдерживая стоны – пока ещё мог. Он больше всего на свете любил, как Джордан смотрел на него так: как будто не было забот, опасностей, риска, преданных друзей, прошлого – не было ничего, только человек, которому он смотрел в глаза. Но Тейт не мог удерживать этот взгляд бесконечно – он терялся, пропадал, переставал слышать мысли в голове. Оставался только жадный жар тела, и Тейт прижимался, задыхался, кричал, кусал и сжимал твёрдую задницу Джордана, вгоняя его ещё глубже в себя. Следующий раз был даже жёстче, резче, дольше, изнурительнее. Тейт был сверху, и он чувствовал, как по разгорячённой спине текут вниз капли пота, скатываясь в ложбинку меж ягодиц и дальше в промежность, к туго натянутому, болезненно чувствительному ободку. Он без сил упал на Джордана, когда кончил. Он был даже не в состоянии разжать пальцы, которыми сжимал свой член, – они его не слушались. Он чувствовал покалывание в них, но они словно не ему принадлежали. Из растраханной задницы вытекала сперма. Тейт потёрся мокрым лбом о грудь Джордана. Тот запустил пальцы ему в волосы и медленно гладил. Идти в душ не хотелось, и Тейт потянулся за упаковкой влажных салфеток. Он вытер всё со своего живота, а потом убрал капли с даже сейчас твёрдого живота Джордана, с коротких прямых волос в паху. Он заметил что иногда, когда он пересаживался иначе, Джордан чуть морщился. – Всё-таки болит? – спросил Тейт. – Не сразу, но начинает, – Джордан вытянул ногу. – Пока несильно. Тейт взял руку Джордана, чтобы посмотреть на его часы. Хотя у него на запястье были свои, его так и тянуло посмотреть на эти: – Отдохнём? Время ещё есть. Джордан посмотрел на него с хитрой усмешкой: сдаёшься? Тейт толкнул его кулаком под ребро: – Тебя жалею! Джордан смотрел на него и улыбался. – Хорошо, да? – расслабленно сказал он. – Это лучшее, что было со мной. Знаю, звучит ужасно, – Тейт покачал головой. – И жалко. Он с силой зажмурил глаза, пытаясь спастись от какого-то жгучего, отчаянного чувства. От слишком очевидной уязвимости. Джордан обнял его. – Ты веришь мне? – спросил Тейт. – Да. Но это не значит, что… – Что? – Сложно объяснить. Даже если я доверяю, это не значит, что я не попытаюсь проверить. – Как ты можешь проверить, что я чувствую? – Значит, не могу, – Джордан опять улыбался. – Мне кажется, тебя это бесит. Ну, что ты не можешь залезть ко мне в голову, перетрясти там всё, как мою квартиру, устроить обыск. – Есть немного. – У меня бывают странные мысли. – Тейт прикоснулся губами к запястью Джордана, а потом начал целовать его раскрытую ладонь. – Сумасшедшие. – Он обвёл языком бледный след от ожога. – Мне нравятся твои шрамы. Это нормально? – Скорее нет. Хотя не знаю… – Я хочу себе тоже. – Догадавшись по взгляду Джордана, что тот не понимает, о чём речь, Тейт пояснил: – Шрамы. Не так много… Мне хватило бы одного. – Зачем? – Джордан, до этого расслабленный, внутренне напрягся. – Когда я вернулся, когда думал, что тебя могли убить, я жалел об одной вещи – что после допроса ты на мне даже царапины не оставил. У меня не может быть ничего твоего или напоминающего о тебе. Никакой вещи, никакого следа. И когда что-то остаётся на теле, ссадины, синяки, я… я как будто чувствую, что ты есть. Я не могу это объяснить… Мне ужасно не хватает тебя рядом, и никогда не будет по-другому, и поэтому я хочу носить на себе твои отметины. Следы. – Может, это и ненормально, но я это понимаю, – сказал Джордан. – Не желание иметь шрамы, а отчаяние. – Отчаяние? – Отсутствие выхода. Я не знаю, как это вообще могло получиться. Я могу быть чуть ли не с любым из шести миллиардов людей на планете, но выбрал самый невозможный вариант. – Не знаю, как ты, но я точно не выбирал это, – резко ответил Тейт. – Я тоже не выбирал, но раз уж это случилось, раз меня тянет к тебе, раз ты мне нужен, я буду брать то, что могу. Тейт хотел ответить, но Джордану пришло сообщение. Телефон лежал на прикроватном столике со стороны Тейта. Тейт передал его: – Я слышал, у тебя что-то вроде отпуска. – Не совсем, – Джордан нахмурился, когда прочитал сообщение. – Некоторые дела я не могу передоверить другим. Например, Нкалу, – он подкинул телефон в руке и не глядя подхватил. – Плохие новости? – спросил Тейт. – Пока нет, но, возможно, станут плохими. Я немного перестарался в Кавамбе, – Джордан покачал головой, – и теперь там творится что-то непонятное. «Меркью» это вряд ли коснётся, но суета неприятная. – Я так понял, что Нкала всё это замял: нападение и всё остальное, придумал какие-то учения. Нет? – Это другое. Татенда. – Ты же его убил? – Тейта передёрнуло от того, что он сказал такое, от того, что он был любовником и только что занимался сексом с человеком, который был способен убить и убивал. Возможно, много раз. – Ну да. И это не то, о чём говорят в постели. Тейт приподнялся и сел, чтобы можно было смотреть Джордану в глаза: – Да, в супружеской. А если трахаешь любовника своего друга, начальника и почти что брата – раз уж ты женат на его сестре – то, я думаю, в такой постели можно всё. – Надеюсь, тебя не стошнит от подробностей в эту постель. – Рассказывай! – Мне пришлось убить Татенду, потому что иначе было не пройти к границе. Его отряды практически полностью оцепили территорию, кольцо было очень плотным. И у нас было мало времени. – Я знаю про это: его считали кем-то вроде сверхъестественного существа, и когда нашли тело, началась паника. – Немного не так: сам по себе Татенда не был сверхъестественным существом; Мпеле, шаман, объявил, что в его теле находится божество. Примерно так. Поэтому Татенда обладает огромной силой, мудростью, неуязвим для оружия и так далее. – И в это верят? – Ты не представляешь как, – кивнул Джордан. Он тоже сел, так было удобнее разговаривать. – Его даже несколько раз пытались убить, чтобы забрать себе вот этот… ну, дух. Но попытки не удались, и после этого все окончательно поверили, что его оберегает бог. – А когда ты его убил, получается, легенда разрушилась? – Нет. Татенда не считался бессмертным, скорее, тем, кого очень сложно убить, но вообще можно. На самом деле убить его было не сложнее, чем любого другого. У меня было собрано много информации про этот культ… – Давно планировал это убийство? – перебил Тейт. – Допускал, что это может потребоваться, но вообще нет. Я много знал про их верования и знал, что просто пристрелить его с расстояния не выйдет. Татенда – всего лишь телесная оболочка, её смерть ничего не значит. Они проведут пару обрядов, и бог перейдёт в новое тело. Нужно было убить саму идею. – То есть, духа? – Надо было сделать так, чтобы его нельзя было «передать» другому человеку. Так что я вырезал Татенде сердце. – Джордан скривился. – Таким дерьмом мне заниматься ещё не доводилось. Сердце так просто не достать – там рёбра, а сделать всё нужно тихо. – Ты вырезал ему сердце?! – запинаясь от изумления выговорил Тейт. – Сам не знаю, что я сделал. Я не хирург, и не мясник тоже. И у меня был только нож, так что… Выглядело это жутко. Тот, кто нашёл Татенду, вряд ли это забудет. У Тейта покрылись мурашками руки. Он потёр их одна о другую. Ему было плевать на Татенду, он не испытывал к Джордану отвращения, но ему сложно было уместить это в голове: как человек, которого он знал, его любовник, мог быть ещё и тем человеком, который где-то посреди африканских джунглей убил человека, которого охраняла целая армия, и потом вскрыл его, вынул сердце и… – И что ты сделал с ним потом? С сердцем? – Выкинул в болото. Просто выбросил. Тейт сглотнул, с трудом протолкнув слюну в сжавшееся горло: – А теперь? Что будет теперь? – Пытаюсь это выяснить. У меня нет надёжных информаторов, потому что это отношения внутри рода, его члены не выдают друг друга. Преемника не выбрали до сих пор. Раньше, когда такое случалось, убийца сам приходил и объявлял, что теперь он воплощение бога, и становился вождём. Не знаю, как было с Татендой, но лет пятьдесят назад он точно съедал сердце. Подозреваю, Мпеле мог бы провести какой-нибудь ритуал задабривания божества и его призвания, но всё упёрлось в выбор человека. Это политический вопрос. На шамана давят. Нкала и кое-кто из родни Татенды понимает, что нет никакого духа, и у них есть свои кандидаты. Клан хочет, чтобы преемником назвали одного из сыновей Татенды, но сыновей несколько от разных жён и за каждой стоит её клан. Нкала хочет ослабить семью Татенды и передать отряды кому-то из тех, в ком уверен. Шаман тянет время, потому что кого бы он ни назвал, проигравшая сторона его убьёт. Он сказал, что бог разгневан. Но он не сможет оправдываться этим бесконечно. Уже в ту ночь, когда я убил Татенду, кто-то кричал, что его убил сам дух… Вырвался из тела и разорвал его изнутри. Об этом боятся говорить открыто, но слухи расползаются, и чем больше Мпеле молчит, тем больше в это верят. – Ты рассказывал об этом Дэвиду? – Пока нет. Скажу, когда это станет иметь для «Меркью» или для него лично какое-то значение, то есть когда назовут следующего. Тейт выгибал пальцы то в одну, то в другую сторону, сильно надавливая. – А может такое быть, что они попытаются найти тебя? Например, чтобы отомстить? – Может, – взгляд у Джордана стал неподвижным. – Всё что угодно может быть. – Но ведь это мог быть не ты – вас там было трое. Никто не знает точно. – Я – единственный, кого они знают. Татенда приехал туда за мной. – Тебе нельзя возвращаться в Кавамбе. – Да, но я не могу помешать кому-то из Кавамбе приехать сюда. Тейт инстинктивно схватил Джордана за руку. Он хотел сказать что-то – и не находил слов. Ему стало до дрожи страшно. И через мгновение – спокойно, потому что он не верил, что эти люди в силах причинить вред Джордану. И ещё через мгновение – страшно опять, потому что никто не мог защитить от нелепых случайностей. Тишина, повисшая в комнате, была такой плотной, напряжённой, густой, что хоть на руку наматывай. Джордан разорвал её, отбросил, как паутину. Он положил свою горячую ладонь поверх ладони Тейта, заставив того разжать судорожно сжатые пальцы, и притянул потом к себе. – Не думай об этом. Это может и не произойти. Просто не думай… – прошептал Джордан, касаясь губами щеки Тейта, уголка губ. – Я обо всём позабочусь. – Ты ведь не позволишь им… – Тейт выдохнул ему в губы. – Я знаю, что делаю. Они замерли: лбом ко лбу, губами к губам. От близости, от этого защищающего прикосновения снова всколыхнулось желание. – Сейчас я здесь, с тобой. Не думай ни о чём, – Джордан второй рукой крепко держал Тейта за затылок. Джордан чуть подтолкнул его, так что их губы наконец встретились. Тейт и правда ни о чём больше не думал, пока сильные, жёсткие и одновременно чуткие пальцы Джордана ласкали и сжимали его член, умело вытягивали умопомрачительный, долгий и тяжёлый оргазм. Но потом, когда их время истекло и Джордан поднялся с постели, Тейт ещё несколько минут лежал, прислушиваясь к шуму воды в ванной и стараясь запомнить эту комнату, этот день и собственное счастье. Ему казалось, что оно не будет долгим. Потом вдруг снова вернулись и начали повторяться в голове сказанные Джорданом слова: «Я не могу помешать кому-то из Кавамбе приехать сюда». Тейт не хотел их больше вспоминать, хотел сбежать от них, выбросить из головы, но они, резанув в первую секунду, оставили после себя какую-то тупую, свинцовую боль, будто синяк после сильного удара, который не болит уже, а только ноет.