Я только надеюсь, что ты никого не будешь любить так же сильно, как я тебя. Джонатан Фоер
К утру пятницы крохотное, как зёрнышко, подозрение разрослось настолько, что захватило все мысли. Временами Ингрэму становилось сложно сосредоточиться на работе или на разговоре, потому что подозрение, словно тёмная пористая губка, втягивало в себя всё и уже не выпускало. Он почти физически ощущал плотную тяжесть, заполнившую ему голову. Он должен был что-то предпринять, проверить, но не было возможности: у него были дела в Цуге и Женеве. Он мог бы вылететь оттуда на сутки раньше запланированного, если бы не встреча cо стариком Фуллером. Она была назначена на раннее утро пятницы, и её невозможно было перенести: Фуллер долечивался в клинике в Цюрихе и переезжал из неё в отель только в четверг, а телефонный разговор Ингрэма не устраивал. Он знал, что до того как лечь в клинику, Фуллер встречался с Астоном. Фуллер, несмотря на почтенный возраст, до сих пор возглавлял основанный им инвестиционный фонд, у которого было три с лишним процента акций «Секьюрити Атлантик». Зная Фуллера и его «политику», Ингрэм был уверен, что тот проголосует за дополнительный выпуск акций, но после вмешательства Астона ничего нельзя было гарантировать, так что теперь была необходима встреча. Астону не нравилась намечавшаяся сделка с «Доминионом» и «АККБ», о деталях которой он сумел то ли разнюхать, то ли догадаться, и он, не вставляя палки в колёса в открытую, пытался её сорвать. Ингрэм понимал его позицию, но придерживался мнения, что это дело исключительно руководства банка – как им рисковать и с кем сотрудничать, особенно, если они не нарушали никаких законов. По крайней мере, прямо не нарушали. У Астона с Фуллером вполне могли быть какие-то свои дела, но даже если и так, Астон наверняка попытался отговорить Фуллера от голосования за довыпуск, и он обычно бывал убедителен. Однако Ингрэм думал, что сумеет склонить Фуллера на свою сторону. Во-первых, он собирался говорить о простых и приятных вещах: о перспективах и росте выплат. Даже те, кто были против довыпуска, ни словом не обмолвились об изъятии капитала или продаже акций; они знали, где выгода, и ежегодный рост доходности им очень нравился. Во-вторых, Фуллер когда-то учился вместе с его отцом, они были из одного круга, тесного и не любящего, когда кто-то со стороны пытался диктовать условия, например, с другой стороны Атлантики. Несмотря на свой вес в деловом мире, для Фуллера Дэниел Астон был побочным продуктом поглощения британским инвестором частного швейцарского банка, человеком, не имевшим никакого отношения к тому, что американские инвесторы и банки делали на своей территории. Ингрэм надеялся, что Астон не успел испортить всё слишком сильно. Хорошо, что он вовремя узнал об этой встрече. Он заранее распорядился установить слежку за каждым, в чьих голосах на собрании сомневался, чтобы понять, чего ожидать, и принять контрмеры. Джордан сказал, что это рискованно: практически у каждого из тех, за кем они собирались следить, была собственная служба безопасности, и шансы оказаться пойманными на горячем были высоки, но тем не менее наблюдение установил. От мыслей о Джордане у Ингрэма неприятно похолодело в груди. Да или нет, да или нет?.. Он не мог в это поверить, и иногда ему делалось почти что стыдно, что он из-за мелочи заподозрил Джейка в таком. Это была болезненная, нездоровая ревность, ничего больше… И всё же он должен был проверить, удостовериться, узнать. Пока он даже не знал как. Он был настолько плотно оплетён раскинутой Джорданом паутиной, что не мог шагу сделать, чтобы тот об этом не узнал. И вот теперь, когда у него появились сомнения в преданности Джордана, он не знал, как из паутины выпутаться. Он был беспомощен. Даже хуже – он оказался кем-то вроде узника. Ему нужно было сбежать от собственной охраны, чтобы сделать что-то, о чём Джордан не должен узнать. Он не решил ещё что, но думал начать с квартиры Тейта. У него были от неё ключи, он мог выбрать время, когда там точно не будет Тейта, но как туда, чёрт возьми, попасть без ведома службы безопасности?! Он не мог просто спуститься вниз и попросить консьержа вызвать такси… Ингрэм пересмотрел своё расписание на следующую неделю, надеясь найти лазейку. В выходные точно не получится – он будет с Тейтом. Вторник исключался – было назначено собрание акционеров банка и голосование. В среду, сразу после голосования, будет не до того. Четверг… Нет, четверг – это слишком далеко. Он до четверга сойдёт с ума. Целая неделя неведения. Ингрэм вернулся к расписанию понедельника. На два часа было назначено заседание в Федеральном резерве, на которое он запланировал полтора часа за минусом дороги. Он поставил время вдвое больше: три часа. В здании точно больше одного выхода, и если войти туда было сложновато, то выйти, скорее всего, можно запросто. Оставалось лишь дождаться этого проклятого понедельника… Хотя Ингрэм не был уверен, что в понедельник что-то разрешится. Он может ничего не найти в квартире Тейта. Абсолютно ничего. Ни доказательств вины, ни доказательств невиновности. И что дальше? Спросить напрямую? Только кого? Может, оставить всё как есть? Посчитать это совпадением. Ведь этого не может быть: между Джорданом и Тейтом ничего не может быть. Тейт с самого начала его невзлюбил. А Джордан никогда на такое не пойдёт. Они оба осторожные и рациональные люди – а то, что заподозрил он, было слишком безумным и опрометчивым. Он не мог представить ни одного из них, решающимся на такой шаг. Слишком ненормально. Слишком опасно. Опасность могла подстегнуть Джордана, но Тейта… Зачем это могло понадобиться Тейту? Он не получал никаких преимуществ: Джордан не мог дать ему и половины того, что мог он, Дэвид Ингрэм. Чувства? Ингрэм трусливо отмахнулся от этой мысли. Тейт и чувства – это что-то несовместимое. Тейту мог кто-то нравиться, он мог кого-то хотеть, и сильно, но чувства, ради которых он бы пошёл на риск даже вполовину этого, – Ингрэм в такое не верил. Или боялся поверить. Нет, нет, нет… Это не про Тейта. Он не мог. Он не был способен на такое. Однако у него был целый список косвенных улик, вещей, на которые он в своё время не смотрел под нужным углом, но теперь, теперь… Начать с этой странной истории зимой, когда Тейт пожелал вдруг уйти. Необъяснимо пожелал. Ингрэм боялся, что у него кто-то есть, но выходило так, что он просто физически не смог бы ни с кем встречаться. Он никогда не пропадал надолго из поля зрения охраны, и все его встречи, перемещения, покупки скрупулёзно отражались в отчётах. Да, Тейт не смог бы – если только не с кем-то из службы безопасности. Не с рядовым телохранителем, а с кем-то на очень высоком уровне, кто мог бы снять охрану и внести правки в отчёты. Потом был их странный секс в отеле в Монго. Он воспринял это как игру, возбуждение от риска… Ингрэму казалось, что если бы Джордан действительно вызывал желание у Тейта, он бы ни за что не осмелился про это сказать. Та смелость, лёгкость, с которой он манипулировал образом Джордана, доказывала скорее обратное: Тейт не относился к этому всерьёз, и всё же… И всё же он, неплохо державшийся даже во время перестрелок, начал кричать и вырываться, когда Джордан сказал, что не пойдёт с ними. Словно обезумел. Так боялся за Джордана? Так боятся за случайных любовников? И последнее: музыка в машине. Когда они возвращались из ресторана, Ингрэм нажал на кнопку, и зазвучала немного знакомая мелодия. Это «Raise Hell» было очень ярким, настойчивым, характерным… Под конец композиции он вспомнил, откуда он её знал: этот трек был среди тех, которые часто слушал Тейт. Второй, очень запоминающийся со словами – «I am a missile, I am the fire» – он тоже слышал. Джордан любил рок-музыку, но Ингрэм не считал его настолько увлечённым ею, чтобы найти и слушать треки малоизвестной группы, у которой, по словам Тейта, не вышло ни одного альбома. Он специально проверил: альбом должен был выйти двадцать четвёртого июня. Пока у DOROTHY были лишь отдельные синглы, и даже они не стали достаточно популярны. Про эту группу мог знать кто-то вроде Тейта, с кучей свободного времени и с соответствующим кругом общения, но не Джордан. Ингрэм не мог себе представить, что эти двое обменивались друг с другом музыкой просто так. Он видел совсем другие картины. Секс. Может быть, в этом долбаном «феррари». Его любовник и его друг. Он не хотел, чтобы это оказалось правдой. Не хотел.***
Квартира Тейта показалась ему даже меньше, чем запомнилась. В ней было мало места и мало вещей. Ингрэм зачем-то открыл холодильник, найдя там лишь упаковку противного зелёного сока, который Тейт умудрялся пить, и половинку бейгла. На кухонном столе лежали печатные версии каких-то бюрократических руководств и карандаши и маркеры россыпью. С торца оставалось немного пустого пространства – под ноутбук, которого сейчас не было. Лежала одна лишь мышка. Никаких следов присутствия ещё одного человека. Ингрэм за двадцать минут обшарил комнату и ванную и не нашёл ничего. Он не очень-то надеялся: Джордан, если бы даже спал с Тейтом, вряд ли бы перевёз сюда свои вещи. Ингрэм подошёл к шкафу, оставленному напоследок. В шкафу вещей тоже было немного, верхние полки вообще были пустыми. Он решил начать с самого простого – с выдвижных ящиков. В первом, где лежало нижнее белье, тоже не было ничего необычного. Дойдя до второго, он приподнял три ближние пары носков, и в задней части ящика что-то тихо стукнуло. Он сдвинул носки в сторону. Под ними лежали часы. Ингрэм понимал, что могли быть вторые такие же, что этих часов были сделаны сотни, но всё равно не сомневался ни секунды: это были часы Джордана. Сжимая их в руке, он вернулся в комнату, наткнулся на кресло, которого не заметил, и рухнул в него. Несколько секунд он чувствовал только холодную и жгучую пустоту в голове, как будто то чёрное и вязкое исчезло, втянулось само в себя, и на его месте образовался чистый, безжизненный вакуум. А потом он резко, в один страшный миг заполнился: болью и ненавистью, красным огнём и серым пеплом. Ингрэм застонал – громко, так что сам испугался этого хриплого, больного звука, – и ещё сильнее стиснул в руке часы. Тейт не просто ему изменил, как с той девкой на яхте, он сделал нечто в сто раз худшее. Он – нет, они! – сломали всё, разрушили всё. Он долго сидел в кресле согнувшись и опустив голову. Смотрел на часы. На равнодушно движущуюся стрелку. Эти часы были на Джордане в выходные, он точно их видел, когда тот был за рулём. А в пятницу вечером их не было. Джордан почти никогда не надевал другие, поэтому Ингрэм и обратил внимание на металлический браслет. Это значило, что за четыре дня его отсутствия они встречались. Занимались сексом. Здесь. На этой кровати. Сколько это продолжалось? Месяцы? Или годы? С самого начала? Об этом невыносимо было думать. Джордан трахал Тейта за его спиной. Трахал его любовника, которого он так ревновал, которым так дорожил, которого любил… Они обманывали его. Ингрэм никогда ещё не чувствовал себя настолько разбитым и униженным. Он попробовал дышать глубже и медленнее, но не получалось. И мысли в голове неслись так же бешено и неуправляемо. Он не понимал зачем? Зачем Тейт сделал это? Что мог дать ему Джордан? Господи, что?!! Почему Тейт предал его? Почему Джордан предал? Ему-то уж точно не было никакой выгоды… Он так много терял. Джордан не должен был, не должен. Только не он. Не ради Тейта. Необъяснимость, абсурдность ситуации причиняла ему не меньше боли, чем сама измена. Он должен был подумать, хорошо над этим подумать, потому что пока… Пока был полный хаос. Путанный, злой клубок из ревности, унижения и желания убить. Обоих. Заставить их страдать так же, как он сейчас, даже сильнее, в сто раз сильнее. Раздавить. Ингрэм встал и положил часы туда же, откуда взял, вернул все вещи на место и задвинул ящик. Он решит, что с этим делать. Потом. Он медленно пошёл к дверям. У него дёргались губы.***
Собрание уже проголосовало по двенадцати вопросам, которые были формальными. Ингрэм знал, что на предложенное согласятся почти что единогласно, может, один-два человека будут против, так что не переживал. Секретарь собрания зачитывал теперь тринадцатый вопрос, а Ингрэм нетерпеливо постукивал пальцами по подлокотнику кресла: решение о дополнительной эмиссии было в списке последним, семнадцатым. Хотелось курить. Вчера он не поехал домой. Написал Тейту, что у него из-за завтрашнего собрания осталось много незакрытых вопросов, и он переночует в офисе. Ингрэм боялся, что не выдержит – выложит всё Тейту, потребует, чтобы тот признался, или, ещё хуже, ударит его, сделает с ним что-то ужасное. Ему нужно было время, чтобы успокоиться и принять решение. И вот тогда можно будет требовать признания. Или ударить. Пока никто не должен был знать, что он поймал их. Уверенность этих двоих в том, что они сохранили всё в тайне, была сейчас главным преимуществом. Несмотря на захлестнувшую его злобу, он почти не винил Тейта. Глупая маленькая шлюха. Что с него возьмёшь? Шлюха талантливая и притягательная, сознающая свою силу и расчётливо пользующаяся ей – но не против такого, как Джордан. Джордан мог любого заставить плясать под свою дудку. Люди гораздо твёрже и сильнее Тейта подчинялись ему. Джордану даже не приходилось сильно давить, а уж если приходилось… Он каждый раз легко возвращал ему Тейта, и ничто не мешало Джордану воспользоваться властью над мальчишкой в личных целях. Хотя Ингрэм почему-то не думал, что Тейта пришлось вынуждать. Он трахался горячо, бесстыдно и бездумно. Не со всеми подряд: ему не все клиенты нравились, он сам говорил, – но молодые и сильные нравились. Нравился секс с ними. Это было то, что, в числе прочего, заставило его самого ещё тогда, на яхте Спектера, пожирать Тейта глазами: доступность и... недоступность. В нём не было большой глубины, но было обещание – хорошего и плохого, даже так: лучшего и худшего, что только может случиться в твоей жизни, – если ты согласен заплатить абсурдно высокую цену. Ингрэм заплатил, и Тейт сдержал обещание. Он был бы рад презирать его и ненавидеть, даже испытывать отвращение, но он всё равно до безумия, до слёз желал эту лживую продажную тварь, как никогда, наверное, не мог бы желать хорошего, правильного и преданного человека. Потому что всё никак, никак, никак не мог сделать его своим. И он всегда боялся и ждал чего-то такого: что шлюха поведёт себя как шлюха. Но Джордан… Джордану Ингрэм простить не мог. Он вполуха слушал то, что говорил секретарь, и автоматически поднял руку, когда началось голосование, и так же автоматически черкнул в бланке. Ингрэм до сих пор, если начинал думать об этом, чувствовал холодную тяжесть часов в своей руке, их форму, гладкость стекла и колкость уголков там, где крепился ремешок. Он знал, каково предательство на ощупь. Клэр сидела неестественно прямо, и вид у неё был напряжённым и усталым. Она прилетела рано утром из Бостона, чтобы принять участие в голосовании. Джордан отправил всю семью туда, как только узнал, что Туан Татенда приехал в Нью-Йорк. Клэр так и так собиралась к Стэну несколькими днями позже, как делала каждое лето, и лишь увеличили количество её охраны. Клэр, едва начав слушать следующий вопрос, что-то отметила в бланке. Она была ещё одной причиной, почему нельзя было действовать второпях, опрометчиво, не просчитав последствия. Он должен защитить сестру, сделать так, чтобы правда и измена не ударили ещё и по ней. Он вспоминал, что почувствовал тогда сам, и не хотел, чтобы Клэр испытала то же самое, те же убийственные унижение, отчаяние и боль. Она заметила, что он на неё смотрит, и настороженно, ломано улыбнулась. Ингрэм повернулся к секретарю, который зачитывал следующий пункт. Клэр опять раньше времени начала вписывать своё решение в бланк. Потом она подняла руку, проголосовав за. Те, кто были против, оказались в меньшинстве и были недовольны, завязался спор. Ингрэм почти в нём не участвовал, оставив право спорить своему заму. Клэр тоже отмалчивалась, она, по-прежнему напряжённая, нервно теребила серёжку в ухе. Бриллианты в её кольце вспыхивали, ловя солнечные лучи, и гасли. Ингрэм поменял свою расслабленную позу и выпрямился: бессмысленный спор наконец-то прекратился, и они перешли к самому главному вопросу. Секретарь именно так его и представил. Ингрэм примерно представлял, кто как проголосует: до того, как перейти к голосованию, они обсудили каждый из вопросов. У Ингрэма было небольшое выступление, где он объяснял выгоды дополнительной эмиссии; главным оппонентом был Эд Логан. Он представлял один из фондов «Блэк Рок» и пять с небольшим процентов акций. Засранец противодействовал всеми силами, хотя Ингрэм заключил с ним соглашение, что часть довыпущенных акций он продаст им по фиксированной стоимости, ниже рыночной. Его поддержала Триша Смит, но это тоже было неудивительно. У неё не было никаких доказательств, но ей почему-то изначально показался подозрительным «Доминион». Ингрэм в уме подсчитывал проценты голосов «против»: пять и семь десятых у «Блэк Рок», полтора у мисс Смит, три и три десятых у Фуллера, с которым не всё было ясно, четыре и две десятых у пенсионного фонда «Боинга», представитель которого мог последовать примеру Логана. Родственнички со стороны Сазерлендов тоже могли проголосовать своими четырьмя процентами против. В итоге, у них не набиралось даже девятнадцати процентов; опасно близко к двадцати пяти, но всё же недостаточно… Он поднял руку одним из первых, когда секретарь собрания спросил, кто за, а затем обвёл глазами стол: дама из «CalPERS», сидевшая рядом с ним, тоже подняла руку, старый пройдоха Фуллер не поднял, Бласберг был за – кто бы сомневался, Сазерленды против. Клэр не подняла руку. Ингрэму хотелось вскочить из-за стола, подойти к ней, встряхнуть… У него жгло в груди, и под рубашкой выступил липкий пот. Эд Логан смотрел на Клэр с довольным изумлением, а сама Клэр сидела, опустив глаза и не глядя ни на кого. – Прошу проголосовать тех, кто против. Рука Логана выпрямилась резким, механическим движением. Фуллер поднял свою неспешно. Клэр – размеренно, с напускной уверенностью и пустым взглядом. Ингрэм стиснул челюсти так, что скрипнули зубы, – те, кто сидел рядом, должны были слышать. Она с ума сошла? Она же говорила, обещала! Клэр не могла подвести его в такой момент. Она взяла и заблокировала довыпуск акций! В его мыслях, как чёрная молния, вспыхнуло другое имя – Джордан. Он слишком много у него забрал: его свободу, его сестру, его любовника и теперь ещё и право распоряжаться собственным банком. Ему нужно было думать, что он скажет «АККБ», как объяснит этот провал, хотя недавно уверял, что полностью контролирует ситуацию, что предложит им взамен, но он не мог. Его, словно раскалённый докрасна прут, жгло другое. Он должен был решить ту проблему.***
Он покинул старый офис банка, где проводилось собрание, сразу после его завершения. Клэр – он понял по её решительному и всё равно виноватому взгляду – хотела поговорить с ним, но он уехал немедленно. Какой смысл говорить с ней? Она была слепа, как и он сам несколько дней назад. В нём клокотала ярость. Это было не то же самое, что проиграть на непредвиденном росте или падении котировок, и даже не то же самое, что потерять титановое месторождение. Это было то же самое, что прийти на приём к врачу и узнать, что у тебя рак. То, что убивает не твой бизнес, а тебя самого. Эта боль была внутри, в нём самом. Он заперся в кабинете и приказал никого не пускать, ни с кем не соединять. Ему следовало бы сделать исключение для руководства «Доминиона» и «АККБ», потому что это выглядело донельзя трусливо – избегать разговоров с ними, точно он был школьником, завалившим тест и отсиживающимся дома у друга. Но он не мог. Он не был готов к разговору, слишком расшатан, и опасался, что скажет что-то не то, примет неверное решение. Не мог же он им объяснить, что дело не в голосовании. Голосование – это лишь временная неудача, небольшая сложность, которые в бизнесе на каждом шагу. Он найдёт альтернативу, всё решаемо. Но измена Тейта, измена Джордана – это разрушило фундамент его собственной жизни, его мира, и грозило разрушить ещё и жизнь Клэр. В семь вечера Ингрэм выглянул из кабинета в приёмную: – Ханна, закажите мне ужин, пожалуйста. И ещё номер в отеле. Я пока не хочу никого видеть, домой не поеду. Сообщите всем, кому это может быть важно. Он походил по кабинету, в котором была почти полная темнота: он так и не включил свет, а потом нажал кнопку на интеркоме. – У вас есть список тех, кто мне сегодня звонил? Занесите. Он прочитал более чем тридцать фамилий. Жаль, что секретарь не указала, кто сколько раз перезванивал. Было бы интересно узнать, сколько раз ему звонили мисс Ингрэм или мистер Эйвери. Клэр – раз пять, Тейт, как он предполагал, – один. Чтобы отметиться, что ему не всё равно. Месье Корто из «Доминиона»: наверняка, не меньше десяти. Ингрэм оставил список на столе, а сам лёг на диван, вытянув ноги. Рядом на столике стоял бокал с коньяком. Ингрэм отложил сигару, чтобы сделать пару глотков. Он не планировал напиваться с горя. Ему нужно было немного расслабиться, успокоиться и обрести ясность мыслей, для того, чтобы сложить кусочки в общую картину. Он не знал многих обстоятельств и подозревал, что никогда не узнает, но одно он знал точно: в какой-то момент Джордан повёл игру против него. Ингрэм даже не пытался понять, чего добивался Джордан, потому что, увы, вряд ли мог угадать его план, имея так мало деталей на руках: способов и путей получить огромные деньги и огромную власть было множество. Ингрэм не мог даже наверняка знать, на что Джордан нацелился: на «Меркью», «Секьюрити Атлантик» или «Бревис». Заход через Клэр и банк ничего не значил – игра могла быть долгой и сложной. Проблема была в том, что Ингрэм не мог одним днём вывести из неё Джордана. Во-первых, это могло создать дыру в безопасности – потому что Джордан в некоторых вопросах был незаменим. Пока. Во-вторых, у него самого, как оказалось, почти не было возможности делать что-то втайне от Джордана. В-третьих, Джордана вряд ли можно было взять голыми руками. В-четвёртых, он должен был всё устроить так, чтобы подозрений не возникло у Клэр. В-пятых, оставался вопрос с Тейтом, и… Появление Ханны с ужином прервало его подсчёты. Неважно, сколько было препятствий – Ингрэм знал, что он должен сделать. Эта мысль возникла ещё вчера, но она была слишком… драматичной, слишком озлобленной и безрассудной. Он думал, что отметёт её как безумную, когда остынет, но сегодняшний день лишь показал, что тот порыв был правильным, а единственным вариантом было убрать Джордана. Совсем. Джордан слишком глубоко пустил корни и оплёл ими всё, стал едва ли не равным ему самому. Джордан обладал слишком большим влиянием, чтобы от него можно было избавиться, просто уволив, – в том числе, влиянием на Клэр. Джордан слишком много знал и мог использовать информацию во вред «Бревису», «Меркью» или банку. И он трахал Тейта. Его Тейта. Он осмелился коснуться его. Ингрэм решил, что Тейт ничего не должен узнать. Он не скажет ему ни сейчас, ни даже потом, когда с Джорданом будет покончено. Дэвида начинало трясти, когда он думал об этом, но он знал, что не бросит Тейта. Он всё равно оставит его себе, потому что не может без него, потому что любит его, потому что потом он будет наконец-то принадлежать ему одному. Не будет больше никого. Даже если Джордан и значил что-то для него, Тейт забудет через месяц-другой. Тейт будет улыбаться ему одному, для него. Джордан из помощника стал преградой. Он сделал свою часть работы, Ингрэм был ему за это благодарен и был бы счастлив просто отпустить его, но не после предательства… Когда Ханна пришла забрать тарелки, она спросила, нужна ли она ему сегодня ещё или он скоро выезжает в отель. – Можете быть свободны. Я выеду через час. Завтра с утра я хочу поговорить с Кинкейдом. Найдите его, и пусть он мне позвонит в районе девяти по нашему времени. Ингрэм намеревался поговорить с ним из отеля. Он не был уверен в том, что его кабинет не прослушивается или что секретарь не стоит под дверью во время разговора, чтобы потом доложить обо всём Джордану.***
Утро следующего дня он провёл в звонках. Начал с Клэр, зная, что поднимет её с постели. Он надеялся, что не сориентировавшись, спросонья, она скажет что-то отличное от того, что говорила всё время, проболтается. Она так уверенно говорила о своих убеждениях и своём праве действовать в соответствии с ними, что Ингрэм почти поверил. Но Джордан же был не дурак, чтобы давать Клэр указания напрямую: он с самого начала был против дел с «АККБ» и сумел настроить Клэр нужным ему образом. Он покушался на то, что принадлежало ему, Дэвиду, но откусил слишком много кусков сразу с нескольких краёв, и теперь должен был поплатиться. Потом Ингрэм позвонил Корте, объяснил ситуацию с голосованием, попросил небольшую отсрочку и сказал, что знает, как всё уладить. – И мне нужна немного специфическая помощь с вашей стороны. Мне говорили, что в вашей компании – ну или где-то в окрестностях – за безопасность отвечает один человек… Не помню точно фамилию, она необычная. Я встречался с ним мельком во время одной из встреч в Гонконге. Вы поняли, о ком я? – Не совсем, – признался Корте, – но это можно уточнить. Что вам нужно от него? – Я знаю, что он работал вместе с Джорданом, начальником моей службы безопасности, или ещё где-то сталкивался с ним. Я думаю, он мог бы оказать мне услугу, с согласия руководства, разумеется. Устройте мне встречу с ним. Она должна быть абсолютно секретной. О ней не должен знать никто ни на вашей стороне, ни на моей. Если ваш человек сможет к началу следующей недели приехать сюда, это будет отлично. Во вторник в девять тридцать я буду у Тима Роджерса, это стилист. Салон на Двадцать шестой улице. Пусть ждёт меня там. Через десять минут после окончания разговора с Корте позвонил Кинкейд. Как назло, он был сейчас не в Сибити и даже не в Монго, а в Цуге, но задачу, которую он должен был выполнить, всё равно за день было не сделать. Ингрэму нужна была личная встреча с Нкалой, причём такая, о которой никто бы не узнал. Уговорить Нкалу будет сложно, Ингрэм не сомневался: он решит, что его хотят заманить в ловушку и убить. Да и он сам порядочно рисковал, встречаясь с ним, но именно тут должна была пригодиться помощь «АККБ» и их службы безопасности. Первые шаги были сделаны. И Ингрэм почему-то был уверен в успехе. Наверное, потому, что сейчас он ощущал, что правда и справедливость на его стороне. Ни один суд не признал бы его действия справедливыми, но он считал, что имеет полное право покарать Джордана за то, что он сделал. Тейту он позвонил из машины по дороге в офис. – Извини, что не ответил на твои звонки. – Ничего. Я понимаю, – ответил Тейт. – Наверное, тебе… – Да, – опередил его Ингрэм, – мне было на редкость паршиво. Я вложил в это уйму сил и времени, и в последнюю секунду получил вот это… Удар в спину. – Мне очень жаль. И что теперь будет? – спросил Тейт. – Ты говорил с Клэр? – Тебе это правда интересно? Пауза, после которой Тейт ответил, была чуть дольше обычного: – Да. Мне всегда была интересна твоя работа, даже больше, чем нужно, наверное. – Это ведь просто способ добиться расположения – демонстрировать ненавязчивое участие? Ингрэм не мог сдержаться: сейчас, когда он слышал голос Тейта, изменявшего ему Тейта, ему хотелось сделать ему больно, уколоть, унизить. Он с гораздо большим удовольствием сказал бы ему, что всё знает. Или нет, не по телефону, чтобы видеть лицо Тейта и страх в его мечущихся глазах, слышать, как испуганно замирает его дыхание. На это Тейт ответил неожиданно быстро и неожиданно спокойно: – Ты хотел, чтобы я вёл себя так, будто ничего не поменялось. Но ты тоже должен играть свою роль в наших «тёплых отношениях». Иначе это просто не сработает, и ты не получишь того, чего хочешь. Ингрэм был не тем человеком, которого можно было легко выбить из колеи, но Тейту – именно ему – удавалось. И Ингрэм не понимал, почему он не может возненавидеть Тейта: ни за эту равнодушную честность, ни даже за измену. – Я буду сегодня позднее, – сказал он, – много работы. Ужинай без меня. – Хорошо. Когда он приехал в офис, Ханна едва ли не первым делом сообщила, что так как мистер Эйвери не смог до него дозвониться ни вчера, ни сегодня, то оставил с утра сообщение: он не сможет поужинать с ним дома, так как начальник подразделения пригласил его, Корбина и ещё двух сотрудников поужинать после работы. Ингрэм заскрипел зубами от тошнотворной, бессильной ярости. Он был бессилен против Тейта. Он мог причинить ему сильную физическую боль, мог поломать его карьеру, но он не мог ранить его. Он ни в чём не мог ему отказать – потому что Тейту ничего не было нужно; ему не был нужен этот ужин – он уже собирался на другой, не был нужен секс, не были нужны участие и забота, не были нужны деньги, ему не был нужен он сам… Тейт принимал всё это, но ничто не было ему по-настоящему необходимо. Тейта хотелось уничтожить, размазать, как насекомое, но ещё больше хотелось обладать им, и ещё больше – вытрясти из него хоть какие-то чувства. И из-за этого в Дэвиде ещё злее горела ненависть к Джордану: потому что к тому у Тейта могли быть чувства. Он не знал наверняка, но боялся, что могли. Ему было плевать, что чувствовал Тейт к нему самому, но его – возможные, воображаемые – чувства к Джордану вызывали зависть. Ингрэм ненавидел быть вторым, ненавидел уступать, ненавидел быть обманутым… Домой он вернулся раньше Тейта и ждал его, сидя в библиотеке с бокалом коньяка и сигарой. Он уже выкурил одну крепкую сегодня, порывисто и быстро, не распробовав толком вкуса. Вторая была лишней, но хотелось – не столько курить, сколько совершать эти знакомые, одинаковые движения. Он не слышал, как Тейт вошёл в квартиру, и понял, что тот дома, когда за дверью раздались шаги и чёткий, уверенный голос: – Нет, спасибо. Ничего не нужно, я поужинал. Тейт открыл дверь. Если бы сейчас в окна светило солнце, то всё можно было бы списать на него, но солнце было сейчас с другой стороны, а Тейт, показалось Ингрэму, в первые секунды как будто сиял, настолько он был хорош. Он в кои-то веки отказался от своей монохромной одежды: на нём были оливково-серые брюки и рубашка морозно-голубого, холодного, того и гляди что хрустнет, цвета. А лёгкий загар и голубовато-зелёные глаза были тёплыми, как нагретый мёд. – Думал, что вернусь раньше тебя, – улыбнулся Тейт, как будто ничего не произошло. Как будто не было этого разговора утром, как будто не было секса с Джорданом. – Что это за ужин был? – Ингрэм положил сигару в пепельницу и встал с кресла. – Новый начальник предложил. Он проработал пять недель и хотел рассказать, что за это время понял, какие проблемы нашёл. Всё такое. – Тебя непосредственно это касалось? – Да, – усмехнулся Тейт. – Спросил меня, что мешает моему росту, какие есть варианты… Что? – он чуть удивлённо посмотрел на Ингрэма, который остановился рядом и теперь рассматривал его. – Ничего. Не видел тебя почти три дня. Тейт улыбнулся той спокойной, отчасти снисходительной улыбкой, от которой Ингрэма било, точно током: Тейт привык вызывать восхищение и желание и иногда этим даже тяготился – как сейчас. Он мог иногда «приглушать» эффект, который оказывала на людей его внешность, мог стать незаметным, почти обычным, закрыться, но когда он смотрел на других со всей уверенностью, с осознанием своей силы, с лёгким вызовом в глазах, он… сиял. И Ингрэма пробрал холодок от остроты собственных чувств и от того, насколько Тейт был даже не в строгом смысле слова красив, а притягателен. Они пробыли вместе уже чуть ли не два года, ощущения за это время притупились, а сейчас Ингрэм смотрел на него словно впервые. Его невозможно было не хотеть. Даже зная, кем Тейт был на самом деле – мальчишкой, который ещё недавно торговал своей задницей, доступной и лживой тварью, – его невозможно было не хотеть. В самой его расчётливой доступности было что-то возбуждающее и завораживающее. Даже Джейк не сумел устоять. Хладнокровный, сдержанный, так хорошо владеющий собой Джейк Джордан. Его точно так же затянуло в этот извращенно-прекрасный, бездонный водоворот. Ингрэм схватил Тейта за плечи и дёрнул на себя. Тейт понимал, что Ингрэм хочет сделать, но не выказывал никакой заинтересованности, лишь покорность. Дэвид прижался ртом к его сжатым губам, заставил их приоткрыть, впился губами в нижнюю. Тейт вздрогнул от боли, но не попытался прекратить поцелуй. Ингрэм толкнул его к столу и начал расстёгивать пряжку на ремне. – Так соскучился за три дня? – Тейт смотрел пристально, словно пытаясь прочитать Ингрэма. – Спальня рядом. Он с лёгким любопытством смотрел на то, как Ингрэм расстёгивал на нём сначала ремень, потом брюки, торопливо пытался стянуть вниз бельё. Тейт приподнял бёдра, помогая, и снова предложил: – Поднимемся наверх? Его дыхание, недавно такое ровное – равнодушное – участилось, но совсем немного. Шлюха. Ингрэм не ответил, просто перевернул Тейта спиной к себе и рванул брюки вниз. Мышцы в низу спины были напряжены, складываясь в плотный, скульптурный рельеф, в который хотелось вцепиться зубами и рвать; крепкая, гладкая, золотисто-загорелая задница тоже была поджата, и Ингрэму пришлось чуть ли не с силой втискивать пальцы между мускулистых ягодиц. Он коснулся горячего и влажного от пота входа. У Ингрэма мышцы на животе свело судорогой от возбуждения и дикого желания обладать, может быть, даже сломать, потому что обладая, он имел право и на это. На разрушение. И был не в силах по-настоящему жестоко, непоправимо разрушить это существо. Оно было слишком красиво и слишком нужно ему самому. Он не думал, что Тейт получал удовольствие, – даже он сам не получал его, втискиваясь в узкое, недостаточно скользкое отверстие. Ингрэм чувствовал грубое, животное возбуждение и вколачивался в Тейта тупо и бессмысленно, не для того, чтобы кончить, а чтобы совершить с Тейтом то, что мог, утвердить своё право… И чтобы утолить наконец злую, разъедающую ревность. Внезапное и сильное удовольствие обрушилось на него тяжко и больно, словно тонны воды. Он резко выдернул член из болезненно сжимавшейся дырки и рывком развернул Тейта к себе лицом. Господи, он мог бы догадаться!.. По тому, как под конец мягко и послушно стискивались вокруг члена стенки. У Тейта стояло, и Ингрэм, не помня себя в жутком смешении любви и ненависти, обхватил его член. Он двигал рукой, не сводя глаз с лица Тейта, следя как откровенное, бесстыдное вожделение меняло черты, заставляло закусывать губы и беспомощно сводить брови.