Четыре окна

Ночь опустилась на дом неожиданно. Нет, сумерки сгустились уже давно, еще часа в четыре, но тьма – настоящая, вязкая, смолянисто-черная – упала как-то вдруг, за считанные секунды. Джонс оторвался от экрана разряжающегося PSP и поежился. В доме не было холодно. В доме было страшно. Настольная лампа светила тускло, разбрасывая мягкие медовые лучи по комнате. Они не спасали – наоборот, в них множились страхи и тени. Из-за них темнота за окном становилась еще чернее. Альфред вырубил технику, а потом, немного подумав, щелкнул и выключателем лампы. Комната погрузилась во мрак. Американец не знал, сколько сейчас точно времени, но предполагал, что немало. Часа два-три ночи. За стенкой мирно копошился посапывающий Артур – это Джонс слышал вполне отчетливо. Усмехнулся. Арти только во сне – милый и пушистый. Ну еще чуть-чуть после. Надо бедняге Бонфуа подсказать, когда лучше подкатить к его непутевому бывшему опекуну. А то он уже скоро локти себе кусать будет. Ведь единственное, чего он добился за все эти годы – это разрешения сидеть рядом и напиваться после каждого саммита. А так как француз пить мало просто не мог, точнее, не умел… В общем, нормально признаться ему тупо не хватало времени. А на трезвую голову ни Арти, ни Франц… не справлялись. Керкленд был бы на самом деле только рад, но чрезмерная гордость – о, эта великая английская гордыня, передавшаяся «по наследству» и Альфреду – мешала в этом признаться. Мягкий серебристый свет заполнил комнату. Альфред невольно вздрогнул и, чуть прищурившись, проследил взглядом подрагивающие бледные полосы на полу. Потом поднялся и по поскрипывающим половицам подошел к окну. Моргнул, краем глаза внезапно замечая, что серебристое полотно снега слева окрашено почему-то в оранжево-красные тона. Ха? Что это? Тусклый свет больше всего напоминал зарево далекого пожара и американец чуть поежился. Потом вспомнил, что, проходя сегодня мимо большой гостиной, видел там камин. Скорее всего, Брагинский… Но почему так поздно? Альфред чуть-чуть потоптался на месте, а потом, не в силах унять зов любопытства, мягко выскользнул в приоткрытую дверь… …Джонс повернул ручку и бесшумно пробрался в комнату. Гостиная действительно была освещена тусклыми отблесками выгорающего в камине пламени. Но внимание ушлого блондина привлекло совсем не это. Он услышал… музыку. Ну как музыку – несколько мелодичных аккордов, умело взятых на гитаре. Кто-то проводил пальцами по тугим струнам, выбивая бархатные, с легкой хрипотцой, звуки. Гитара говорила голосом своего хозяина. Брагинский сидел на широком подоконнике, поджав под себя одну ногу и уложив на нее любовно постанывающую гитару. Он скользил пальцами по натянутым струнам, что-то подкручивал, слегка стучал по облезлому, но все равно такому… радостно-солнечному корпусу. Он не играл какую-то определенную мелодию, нет… Просто вытягивал полотно звуков из старого инструмента. Джонс, казалось, забыл, как дышать. Все происходящее выглядело так… по-домашнему. Он никогда еще не видел Россию в такой обстановке. И… Альфред вздрогнул, когда крепкие пальцы вдруг резко скользнули вниз, вырывая какофонию звуков, а потом нащупали горлышко бутылки, стоящей прямо на полу и отражающей заточенной в ней прозрачной жидкостью все блики из камина напротив. Американец нахмурился – эта дрянь когда-нибудь убьет русского. Впрочем, ехидные ремарки собственного разума заставили хмыкнуть – когда-нибудь, возможно. Водка пытается укокошить Ивана больше тысячи лет. И ничего, проигрывает по всем фронтам. Поднятая было бутылка снова брякнула о пол. Отлично, его заметили… Брагинский повернул голову лишь на пару сантиметров, но Джонсу этого хватило, чтобы тихонько сглотнуть под напором лиловых глаз. Ну, пора выходить из тени. Иван молчал, а значит, право первой реплики за американцем: - Не знал, что ты умеешь играть на гитаре, Россия. - Меня никто никогда не спрашивал, Америка, - усмехнулся русский. Джонса передернуло. Почему-то «Америка» из уст Брагинского звучит так… противно. Альфред пришел в ужас от своих мыслей, но ничего не мог с собой поделать. - Проходи, садись, что ли… - Иван устало сделал рукой приглашающий знак. Что-то говорило американцу, что стоит вежливо отказаться и бежать со всех ног, как от Дракулы или Бугимена, но Джонс все-таки герой, чтоб его, это геройство… Поэтому он лучезарно улыбнулся, принимая приглашение и, довольно громко топая, прошлепал в середину гостиной, где и плюхнулся прямо на ковер, напрочь игнорируя стулья и кресла. Русский снова усмехнулся. И повисло молчание. Альфред не выдержал первым: - Россия… Сыграй что-нибудь. Брагинский удивленно приподнял левую бровь. "Да, Россия, черт, не смотри на меня так! Да, я способен выдавать что-то помимо воплей о героизме, НЛО и коле! Да, я сам не знаю, зачем сейчас тебе это сказал, сам не знаю, зачем попросил! Но уж если сказал…" - Прости… - мягкий бархатный голос прервал поток лихорадочных мыслей Джонса, - но она не настроена. Американец удивленно моргнул. Но сказать ничего не успел – так и застыл с раскрытым ртом. Потому что Иван, этот долбанный… такой привлекательный… чертов бывший коммунист, продолжил: - Я не могу ее настроить вот уже двадцать с лишним лет… Если бы Альфред действительно был таким идиотом, каким хотел показаться, он бы наверное заржал над этой фразой, как над шуткой. Но он не смог продолжить в это играть, а потому просто сжал зубы, ничего не говоря. Он понял этот намек. 21 год, да? 21 год с тех пор, как закончилась одна веха и началась другая. 21 год с тех пор, как Ивана окончательно покинули все, кого он так любил. 21 год с тех пор, как перестал существовать СССР… Джонс вскочил с места под изумленный взгляд русского и протянул к тому руку: - Можно?!.. Брагинский поморгал и хрипло выдохнул: - Что?.. - Гитару, - терпеливо объяснял Альфред. - Играть можно даже на такой. И никто не заметит! А для некоторых так будет даже… покажется… даже красивее. Американец еще никогда не видел на лице Ивана такого выражения. Оно было абсолютно нечитаемо – впрочем, Альфред о «чтении» тогда и не думал. А спустя мгновение русский нацепил свою привычную маску и, чуть растянув губы в улыбке, буквально сунул инструмент Джонсу в руки: - Да, конечно. Альфред, отчего-то красный, как рак, и смутно надеявшийся, что в зареве огня этого не видно, присел на подлокотник старого кресла. «Господи, что я делаю?! Что я делаю?!» Американец задержал дыхание, прогоняя все мысли и ловя за хвостик последнюю – ту, что несла идею, что же ему сыграть. Идея ему не понравилась, очень… Мелодия, единственная бившаяся в голове, была слишком… слишком… неподходящая для того, чтобы играть ее Ивану. Но пальцы уже ударили по струнам, заставляя отвлечься. Это было сложно… Это было очень сложно… В его руках сейчас гитара, совершенно не похожая на ту, что лежала в комнате самого Джонса. Та была такая блестящая и красивая… такая… не идущая ни в какое сравнение с этой своенравной советской старушкой. И такая абсолютно бездушная. Гитара Брагинского словно обладала своей собственной волей и совсем не хотела звучать в руках чужого, хотя американец всегда играл неплохо. Но Джонс не собирался сдаваться. Сначала инструмент отзывался на его потуги чем-то похожим на мяуканье и кваканье одновременно. Но потом, как-то внезапно, все стало легче, музыка выбивалась из-под пальцев толчками, словно кровь из открытой раны, и наконец, стала походить на то, что задумывалось Альфредом. Американец старался играть тише, чтобы никого ненароком не разбудить, поэтому подбор нужных аккордов занял уйму времени. Но оно, кажется, того стоило. Когда Джонс, наконец, устал и прекратил играть, он осмелился посмотреть на Брагинского. И замер. Глаза русского сузились и потемнели. Но он не был зол, как можно было бы подумать. По телу Альфреда прошла волна жара, вырываясь в румянец на щеках. Аметистовый лед Его глаз сменился мягким лавандовым светом. Волосы, которые Он взъерошил рукой, отливают расплавленным медом. Брагинский был феерически, демонически красив… Он был… Граааааааа! Джонс провел ладонью по лицу, словно снимая что-то липкое и противное. Невольно провел языком по пересохшим губам. Черт! Решение сыграть именно это и вообще сыграть! Это было неправильным решением! Катастрофически, абсолютно неправильным! Критически неверным! Какого хрена он вообще… какого долбанного хрена он сейчас думает про Брагинского ТАК?!! Какого… какого он вообще с кровати встал?! - Не знал, что ты умеешь играть на гитаре, Америка, - насмешливо протянул русский до боли знакомую фразу. Альфред глянул на него как-то затравленно, но, заметив, что взгляд России снова стал безразлично-рассеянным, лишь хмыкнул: - А меня никто никогда не спрашивал, Россия. Держи, - он протянул русскому инструмент. Брагинский принял гитару и аккуратно примостил ее у стены. На американца до сих пор накатывали волны непонятного жара, от которого пересыхало во рту. И ему это очень не нравилось. Джонс встал, отряхивая со штанов несуществующую пыль и явно намереваясь уходить. - Ты хорошо играешь, Альфред… - Спасибо, - Джонс отвел взгляд, а потом просто вынесся из комнаты. Не прощаясь. Видимо, уходить «по-английски» тоже было заложено в нем на уровне инстинктов. И только в своей комнате, с силой захлопнув дверь, отдышавшись и успокоив отчего-то колотящееся сердце, он со стоном припечатал ладонь ко лбу. Потому что лишь в тот момент до него дошло, что последняя фраза Ивана была специально сказана по-русски… Джонс выдал себя с потрохами. Обхватив голову руками, Альфред сидел на кровати и тихо поскуливал, мысленно давая себе хорошего пинка. Много хороших смачных пинков. Рядом с Брагинским слетали напрочь все его внутренние барьеры, разбивались все годами носимые маски. И так было всегда, сколько он помнит свои отношения с Россией, сколько он с ним знаком. Он смутно надеялся, что русский не поймет или не вспомнит его промах – как-никак у камина американец заметил уже 2 пустые бутылки. Впрочем, если и вспомнит… Он никому не скажет, и Джонс уверен в этом… Но то, что русский сам будет это знать – уже провал. А все дело в том, что Джонс ЗНАЕТ русский язык. Джонс вообще сносно знает около восьми языков. Кому сказать – не поверят. Ну конечно! По «сценарию», он и английский-то донельзя исковеркал, не то, что на каких-то других говорить! О, если бы они все только знали! Это, пожалуй, было бы открытием века. Мало кто был осведомлен об этой «особенности» Альфреда. Точнее, только Мэтти, кому Джонс всецело доверял. Только Уильямс знал, что изучение языка каждой страны, с которой Америка так или иначе был в конфронтации, входит в его «дурную» привычку. Франция, Германия, Италия, Япония, даже Вьетнам и Китай. И, конечно, Россия. Все, с кем он воевал – в открытую и тайно, долго и нет. Возможно, он и не был в них знатоком, но понять все то, о чем говорили страны на родных языках, мог без труда. Если бы этот факт вскрылся, слетело бы все. Прекратилась бы вся игра. Закономерный вопрос о том, зачем она вообще была нужна, уже не стоял. Альфред давно на него ответил. Думаете, быть умной сверхдержавой лучше? Ни хрена подобного. Когда ты умен, все в разы сложнее. Быть глуповатым простачком, помешанным на НЛО и бургерах – его способ контролировать этот мир. И пока он работает без сбоев. Работал. Издав неясный стон самобичевания, Джонс откинулся на покрывало. В гостиной, где уже погас камин, часы тихо пробили пять утра.