Четыре окна

Альфред Джонс отчаянно пытался прийти в себя. У него это получалось… первые секунд десять. А потом сознание снова предательски проваливалось во тьму. На периферии этих двух состояний американец улавливал… что-то. Вроде, голос. А может, и не голос… Окружающее пространство слилось для него в единый цветастый фон, и все пять традиционно помогающих живому существу чувств словно взбесились. Сначала Джонсу казалось, что он летит. Куда, вашу мать, он мог лететь из замороженного русского леса, а главное – как?! Ну если только в Рай… Америка усмехнулся – ну точнее, подумал, что обязательно усмехнулся бы. Рай… А для стран он вообще есть? Раньше Альфреду никогда даже в голову не приходило о таком задумываться. Впрочем, что еще делать на грани? Традиционно – только об этом и думать. Куда попадают страны, когда умирают? Исчезают, точнее. Да. у них вообще есть своя собственная душа, чтобы куда-то попасть – ведь они не люди? Они – лишь воплощения этих людей. Воплощение ведь не может умереть. Оно может разрушиться и быть разрушенным, как сердца людей, из которых берет свое начало. А затем может быть выстроенным снова, возродиться, затянуть раны – но оно уже не будет прежним. А куда тогда девается то, «прежнее»? Значит, души у стран нет? Ну, по крайней мере, своей. Значит, и Рая нет. Да и Ада для них наверняка не существует. Ну кому нужны такие заморочки. Даже если они способны испытывать боль и счастье, жару и холод, ненависть и… любовь – они все равно не существуют как таковые? Джонсу казалось, что сейчас заплачет – по неизвестной причине ему стало вдруг очень… грустно. И обидно. Чувство полета неожиданно прекратилось, тело снова налилось свинцом – словно что-то оторвало хрупкие крылья и кинуло обратно на землю. Альфред не желал, не хотел больше этого ощущать. Было легко, теперь больно. Эти чувства смешивались, создавая поразительно контрастный коктейль – но он не нравился американцу. Неужели каждая страна испытывает подобное, когда… уходит? Когда перерождается? Хочется взмыть ввысь, к чему-то новому, а вместо этого из тебя словно кусок вырывают… Джонс внезапно вспомнил о России. Брагинский перерождался столько раз… Неужели все было так? Почему-то Америка в тот момент был абсолютно уверен, что русский испытывал в сто крат больше, чем он сейчас, чем все остальные страны… такого не пожелаешь даже врагу. Даже Мировому Злу. Которое и не злое вовсе – просто замученное чередой бесконечных перемен, бесконечной болью. Голубоватый фон его подсознания, похожий на экран неисправного компьютера и перемежаемый сиреневыми всполохами, окрасился в желтый. Не солнечный, а противный грязно-желтый. Почему-то Америка решил, что это цвет его стыда и презрения к себе. Да, Соединенные Штаты Америки презирал себя сейчас, как никогда. За все, что сделал – России, Англии, всему миру. Неудивительно, что с каждым разом Иван становился все жестче и все сильнее уходил в себя… Не удивительно, что не помогала даже водка – такую боль, пусть лишь ее отголоски, не залить алкоголем. Теперь он понимает… Сознание вынырнуло из пучины противоречивых чувств внезапно. Веки, раньше словно застывшие в закрытом положении, сейчас вдруг легко поддались на сигналы мозга о том, чтобы дать хозяину снова увидеть мир. Тело осталось таким же тяжелым, но тяжесть теперь была почему-то сверху. А еще было тепло. Ну как тепло – тело по-прежнему било в ознобе, но вокруг.. вокруг чувствовался нагретый, явно не уличный воздух. Он… Он что, жив? Жив? Серьезно? Джонс слабо застонал. К нему тут же подлетела какая-то темная фигура и спросила голосом Брагинского: - Ну… живой? Америка нашел в себе сил лишь кивнуть. Круги перед глазами плясали разноцветным калейдоскопом и пока не желали рассеиваться. - Все еще холодно? – заботливо и даже сочувственно пробормотал Россия. - Все хорошо, - с трудом выдохнул Альфред, которому напоминание о морозе вылилось в очередную волну крупной дрожи по телу. - Да, я вижу, - насмешливо протянул Иван. «А я не вижу! Причем в буквальном смысле!» - хотелось огрызнуться Джонсу, но он вовремя сообразил, что такое заявление всполошит сердобольного Брагинского еще больше. - Все… хорошо, - повторил американец уже твердым, но немного дрожащим голосом, - я же герой, а геро… - Снова ты за свое, - обреченно вздохнул русский и склонился ниже, так что Америка, щурясь, наконец смог разглядеть черты его лица. Так безумно хотелось протянуть к нему руку, дотронуться, удостовериться, что это не игры умирающего разума. Но нет, нельзя. Альфред потом просто от стыда сгорит. - Ну хоть сейчас не садись на свою любимую лошадку, - продолжил Россия. Америка недоумевающе моргнул и даже приподнялся на постели: - Что? - Ничего, - улыбнулся русский, - просто перестань строить из себя идиота хотя бы сейчас. Джонс пораженно замолк. Потом выдавил: - Так… заметно, что я… - Ну, - Россия добродушно пожал плечами, - учитывая, что я половину нашей беседы говорил с тобой по-русски, а реагировал ты на английском, причем весьма адекватно, то да – заметно. Джонсу хотелось изобразить всемирно известный «фейспалм», но руки не слушались и тем более, не желали подниматься. Поэтому Альфред просто обреченно вздохнул. Русский развеселился окончательно: - Не волнуйся ты так. Я давно уже понял. Отлично. Просто прекрасно. - Но только я, - усмехнулся Брагинский, - Англия вон до сих пор свято верит в твою наивность. А остальные – в глупость. - И что я сделал не так? – Америка, напрочь забыв о своем состоянии, готов был уже окунуться в процесс поиска своей промашки, если бы русский вдруг не склонился ниже… слишком низко! Джонс зажмурился, когда его лба коснулись мягкие прохладные губы. Внутри внезапно стала разворачиваться тяжелая раскаленная спираль, и пальцы закололо от притока горячей крови. - Что ты делаешь? – тихонько пискнул перепуганный Альфред, когда Россия, наконец, отстранился. - Температуру твою проверяю, - пожал плечами Иван, - градусника у меня тут со времен СССР не наблюдается. Да и лекарств тоже. Скажи, как тебя угораздило… Америка? Джонс?! Сначала телу было слишком холодно, теперь слишком жарко – от резкой перемены температур Альфреда повело и он с диким головокружением рухнул на подушку. - Совсем плохо? – сочувственно произнес Россия, мягко усаживаясь на краешек дивана – ведь Альфреда он специально уложил в гостиную, поближе к камину. Америка едва заметно качнул головой. Ну не признаваться же, что его в жар бросило от прикосновений Брагинского! Вот еще! - Ладно, - выдохнул Иван. Он и правда казался взволнованным, - я, пожалуй, пойду, а ты… Россия осекся. Джонс растерянно моргнул, смотря на свою руку и пытаясь понять – когда он успел вцепиться в пальто Брагинского мертвой хваткой?.. И главное… Какого черта?! Пристыжено вспыхнув, Америка разжал-таки пальцы. Повисло молчание – настолько неловкое, что только что спасенный успел пожелать заново вернуться в тот чертов лес. Потом Россия хмыкнул: - Ну если ты хотел, чтоб я остался, мог бы просто сказать. О, Матерь Божья! Да за что же ему все это?! Внутри бушевала непривычная буря эмоций, но Альфред упрямо молчал. Не ведись, Америка, не ведись! Ситуацию разрядил сжалившийся над мучениями Джонса Иван: - Скажи мне лучше, тебе все еще холодно? – он зацепился пальцами за шерстяную ткань на шее, ослабляя шарф. - Я и так уже протопил весь дом, как баню. - Эм… - Россия специально над ним издевался, по-прежнему говоря на своем языке, поэтому Джонс понимал, что называется, «через раз», но его все еще знобило – это факт, - не… не совсем. Брагинский вздохнул, переходя наконец на привычный Альфреду английский: - Ладно уж. Тогда ты не против…? – сильные пальцы потянули за шарф, освобождая шею от его шерстяного плена, а после принялись и за пуговицы пальто. Сказать, что у Джонса отвисла челюсть – это ничего не сказать. Он… Он так долго мечтал увидеть Россию без всех этих шмоток! Но черт! Сердце колотилось как сумасшедшее, птицей билось о стенки грудной клетки. От этого в ушах зашумела кровь и снова закружилась голова. Америка упрямо цеплялся за собственное сознание, не давая ему благополучно смыться в небытие. А то хлопнуться в обморок от того, что Россия снимет шарфик, будет совсем… кхм… как там говорил Франциск? Не «комильфо». Ну нафиг, он вообще на него смотреть не будет! - Америка, тебе опять нехорошо? – Брагинский с тревогой посмотрел на стремительно сереющего Джонса. - М-м… - нечленораздельно промычал тот, мотая головой и не поднимая глаз. И тут до Ивана дошло. Трясясь от плохо контролируемого смеха, Брагинский присел перед американцем на корточки: - Эй, Ал, я не такой страшный. У меня под пальто нет ни крыльев, ни щупалец, и медведи там тоже не водятся. Альфред фыркнул и тут же перевел на собеседника взгляд. Небесно-голубые глаза, кажущиеся в полутемной комнате с занавешенными шторами глубокими синими сапфирами , чуть расширились, когда Брагинский снова поднялся в полный рост. - Ну, видишь? – усмехнулся Россия. Видит. О, Альфред видит! Еще как видит… У Джонса даже в горле пересохло. Иван был красив. Очень красив. О, боже, сколько всего скрывали эта чертова массивная шинель и бесформенный шарф! Иван был очень хорошо сложен – широкие плечи, крепкие руки с, как ни странно, довольно тонкими пальцами, длинные сильные ноги… Одет он был, что поразило Америку по какой-то причине больше всего, в довольно облегающий черный свитер и серые штаны, краями заправленные почему-то в голенища высоких сапог. Чего он так ходит? Чтобы снизу не поддувало, что ли?* Таким видом Брагинский напоминал Альфреду Германию – тот тоже дома зимой ходил в похожем «обмундировании». Брагинский развернулся и прошел к креслу, чтобы кинуть на него снятую одежду. Он двигался расслабленно и плавно, словно большая кошка – от той грузности, что была ему присуща, не осталось и следа… Америка смотрел и понимал – нет, Россия вовсе не медведь. Он снежный барс. Ирбис, под чьей мягкой на вид пятнистой шкурой прячутся литые мышцы, а на дне теплых фиалковых глаз плещется смертельная опасность. Грациозный дикий зверь, от которого нельзя оторвать взгляда. - Вот я думаю, - Иван повернулся и сложил руки на груди, - что стоит однажды снять верхнюю одежду на саммите. Если они все будут пялиться на меня, как ты, Джонс, то я легко сделаю их едиными со мной. Они этого даже не заметят. Америка вспыхнул и нырнул под одеяло под тихий смех Брагинского. Тому явно доставляло удовольствие такое внимание со стороны великой Американской Нации. Альфред удивлялся. Альфред недоумевал. Альфред даже, кажется, побаивался… Немного. Такой Россия был ему незнаком. Словно… тот словно стал другим человеком. Таким, каким не показывал себя перед остальными. И почему он, США, удостоился такой… кхм… чести? А если спустятся Бонфуа и Арти, что он будет делать? А если Брагинский снова решит «померить» ему температуру, то что делать Джонсу? Сразу без сознания падать? Он уже и так показал себя не с лучшей стороны… - Эй, - Альфред вздрогнул от тихого грудного голоса совсем рядом с ним. Брагинский каким-то немыслимым образом подобрался так близко, и совершенно бесшумно! Или это он, Америка, так… задумался? - Что? – буркнул Джонс, стараясь не поднимать взгляда. И тут же замер, потому что ладонь России – теплая, но сильная – легла ему на грудь. Сердце заколотилось так, словно его собрались вырвать сию же секунду, а оно, глупое, пытается сбежать из замкнутого пространства. Россия чуть заметно прищурился. Его умиляла неожиданная реакция Америки и он просто не мог не воспользоваться моментом. - А теперь… - проворковал Брагинский, скользя рукой вверх, добираясь до шеи окаменевшего Джонса. Пальцы очертили выемку воротника футболки – не мог же Россия оставить этого горемычного в насквозь промерзшем свитере! – пробежались по косточкам ключиц и вернулись на то место, у бешено бьющегося сердца, с которого начинали. Альфред, казалось, окончательно обратился в статую. Правда, почему-то до жути смущенную. - …ложись… - ладонь легко, но настойчиво толкнула несопротивляющегося Джонса в грудь, укладывая того на подушку. Американец только завороженно следил за движениями русского, не понимая, почему это он позволяет так собой манипулировать. Но… от горячей ладони на его теле исходили волны жара, бившие в голову, пьянившие и без того ослабленный организм, а его губы расплылись в улыбке, такой непривычно-естественной, будто Иван и сам решил снять все маски. В принципе, ничего предосудительного он пока не делал, так что… можно и потерпеть. Да и… В глубине души Джонс признавался себе, что если бы и делал… это самое, предосудительное, он бы даже не сопротивлялся… - … спать! – ласковый тон резко сменился на иронично-насмешливый, а вторая рука России накинула на еще ничего не сообразившего Альфреда всю кучу одеял. Джонс ошарашено замер, а потом… - What the hell, Braginsky?!** Но Россия, уже едва сдерживая подступающий смех, просто выкатился из комнаты. Америка взвыл сквозь зубы и устало откинулся на подушки, ворочаясь и зарываясь в их прохладу лицом. Не помогало – щеки все еще горели, а тело трясло. И уже точно не от холода. - Fucking shit, Russia… - обиженно пробормотал Джонс, обнимая подушку руками и по-детски сворачиваясь клубком, - I really hate you…*** Сон пришел неожиданно. * Не, ну действительно) Американцы в упор не понимают действий русских, особенно когда это касается бытовой сферы) ** Какого дьявола, Брагинский?! (англ.) *** Бл*ть, Россия... Я и правда тебя ненавижу... (англ.)