Четыре окна

Джонс продрал глаза уже ближе к полудню. Ну, по крайней мере, именно о таком времени вещали напольные часы. Россия, как ни странно, обнаружился рядом. Почему-то Америка не рассчитывал его увидеть. Сам не знал, почему. Альфред потер глаза и зевнул. Попытался сесть на кровати. С третьего раза вышло – потому что Иван держался за него так цепко, что выпутаться из таких объятий некоторое время не представлялось возможным. Америка в ступоре посмотрел по сторонам. Мда… Погром такой, словно в Россию снова вернулся Золотая Орда, точнее, один его известный представитель. Господи, что они тут вчера вытворяли?! Честно говоря, Альфред все помнил смутно, но, судя по ощущениям тела, было очень хорошо. И не больно. А значит, до кульминации действа они так и не дошли. Американец закрыл лицо рукой – да что же на них нашло?! Они даже не пили! Ох… И что теперь? Как ему сейчас в глаза Брагинскому смотреть? А что будет, если Россия решит его этим шантажировать? Нет, ну а вдруг… Америка нахмурился и глянул на спокойное, расслабленное лицо русского. Черт, как хочется его поцеловать… Твою мать! Джонс замотал головой. Пфф… Нет. Иван ничего плохого не сделает. Точно не сделает. Он никогда не опускался так низко. Альфред едва слышно застонал и схватился за голову – он его уже оправдывает! Америка погрузился в воспоминания – в надежде отыскать в прошедшей ночи какой-то подвох. Но, чем больше вспоминал, тем… Черт. Джонсу стало жарко. Вчера было так… так здорово. Он и не предполагал, что будет так хорошо. Но если нет никакого подвоха, тогда… Зачем России это? Зачем ему взбалмошный, вечно лезущий не в свое дело американец – да, Джонс трезво оценивал то впечатление, которое производил на весь мир. Для того, чтобы уложить в постель? Ну так вчера у него была прекрасная возможность довести дело до конца, но он ей не воспользовался, хотя наверняка знал, что Альфред с огромной долей вероятности пойдет на попятную на следующее утро. И тут на Джонса нахлынуло воспоминание. Точнее, даже ощущение. То чувство, пришедшее, когда он был еще в бреду. Дикое, всепоглощающее одиночество. Глодающее душу, неприятной ломотой отдающееся в теле, перекрывающее дыхание комом в горле. Он помнил, что думал тогда как раз о Брагинском – ведь он, должно быть, чувствует себя так очень часто. Когда плохо, грустно, когда не осталось никого. Порой Америка и сам так себя чувствовал, но на такой случай у него был Канада, Тони, на худой конец, Англия, с которым можно было всласть поругаться. А у России не было никого – прибалты боялись его, как огня; одна сестра испытывала какой-то странный интерес, а вторая… а вторая вообще не прочь открутить за его спиной газовый вентиль. Остальные же страны молча держались в стороне. Если бы только он мог помочь… Но помощи Россия не принимает. С радостью предоставляет ее остальным, а сам… Америка сглотнул. А ведь… А ведь он может. Помочь. Впервые на его памяти Брагинский заинтересовался чем-то по собственной воле. И этим «чем-то» оказался он, Альфред. И если… Если ему станет легче, лучше… То почему бы не дать ему то, что он хочет? Америка едва заметно поморщился – даже в мыслях это прозвучало довольно грубо. Но по-другому он не мог это выразить. Нет, это не было ни жалостью, ни самопожертвованием – ничем подобным. Разве можно зваться жертвой, если ты и сам, чего греха таить, страстно этого желаешь? Просто… Ему просто захотелось дать Брагинскому то, чего у него нет. Хотя бы ненадолго. Хотя бы на оставшиеся несколько дней. Хотя бы… Иван грустно посмотрел на сведенные к переносице брови Джонса. Русский проснулся еще до того, как это сделал американец, но вида не подал. Даже решил попритворяться немного. Только-только проснувшийся Альфред его рассмешил – такого откровенно-шокированного лица он давно уже не видел. Благо, смех удалось сдержать. Когда Америка повернулся к нему, пришлось усиленно изображать из себя околдованного Морфеем. Вроде получилось. Джонс сел на кровати, прислонившись к деревянной лакированной спинке, и задумался. Альфреду это было, мягко говоря, несвойственно. Иван также задумчиво наблюдал из-под ресниц, как меняется выражение лица американца. Сначала оно было каким-то испуганным. Потом под кожей заходили желваки – злится. На что-то или на кого-то. Быстрый взгляд на Россию, но Иван быстрее. Ах, ну неудивительно. Не на себя же ему изливать гнев, ей-богу. Горько усмехнувшись, Брагинский, наконец, открывает глаза, ожидая увидеть сердитый взгляд. Но к своему изумлению не обнаруживает оного. Америка смотрит в сторону с какой-то поразительной грустью, почти болью. Морщится. Ну и зачем думать о том, что так неприятно? Пора, пожалуй, поставить точки над «i». Иван ничего не собирается требовать, ему этого не нужно. Он же не дурак, в конце-то концов, хотя все недалекие названы его именем в его же сказках. Впрочем, не в уме там дело, а в наивности… В наивной вере в то, чего не существует. - Америка, слушай, - вздохнул Брагинский, обнаруживая себя и приподнимаясь с кровати, - я поним… И тут случилось нечто совсем неожиданное… По скромным подсчетам Ивана, вероятность подобного исхода стремилась не то что к нулю, а вообще уходила в далекий минус. Америка встрепенулся, услышав голос России, развернулся и… И спустя секунду совершенно ошалевший от такого поворота событий Брагинский почувствовал на своих губах легкий поцелуй и вздох, почти невесомый: - Доброе утро. - Доброе, - от изумления голос русского не слушался, поэтому получилось, что эту фразу он почти промямлил, - доброе утро, Америка… - Как спалось? – Альфред был просто образцом романтики и дружелюбия. Именно поэтому Брагинский выпучил глаза так, что стал отдаленно напоминать лягушку. Спустя мгновение он подал голос: - Америка… - М? - Ты часом с кровати не падал? Джонс возмущенно «эйкнул» и обиженно выплюнул: - Я же хочу, как лучше! «А получается, как всегда», - со вздохом Иван потрепал Альфреда по голове и сказал, уже вслух: - Не надо. - Чего «не надо»? – не понял Джонс. - Как лучше – не надо. - Мне кажется, или этот утренний разговор становится крайне странным? – лицо американца было таким уморительно-серьезным в этот момент, что Иван просто не выдержал. Русский сначала хрюкнул, прикрывая рот рукой, затрясся от едва контролируемого смеха, а потом просто заржал в голос. - Что-оо? – Америка обиделся окончательно. Что этот русский вообще себе позволяет?! - Ничего, - Россия более-менее успокоился и сейчас смаргивал непрошенные, выступившие от смеха слезы. Джонс застрял где-то на перепутье – или обидеться на Ивана по-настоящему и еще больше усугубить их и так не слишком приятную ситуацию, или спустить ему этот хохот с рук, сославшись на то, что русского просто чрезвычайно сложно понять. - Ладно, не дуйся, - русский притянул его к себе и снисходительно, как ребенка, погладил его по волосам, - я в душ, если ты не против. Альфред мотнул головой и лучезарно улыбнулся. И лишь когда за русским гулко хлопнула дверь, улыбка сползла с его лица. Американец вымученно вздохнул. Похоже, Брагинский просто не воспринимает его всерьез. Что неудивительно. Он сам в этом виноват. Виноваты годы его игры. Ну не умеет, не умеет он по-другому! Джонс откинулся назад, утыкаясь затылком в шершавую деревянную стену. Он просто хочет… хочет, чтобы Ивану не было так одиноко. Чтобы он не злился попусту. Чтобы простил его, наконец… Черт, опять все вернулось к самому американцу! Может, весь мир прав и Альфред просто самый что ни на есть эгоистичный засранец и не способен думать ни о ком, кроме себя?.. Нет! Америка скрипнул зубами и с силой ударил кулаком по одеялу. Нет! Иван действительно ему… дорог. Все эти годы он отнекивался от этого, пытаясь доказать самому себе, что эта молчаливая страна с васильковыми глазами – ему враг. Но это ведь не так, совсем не так… Джонс все для себя решил. И пусть Брагинский не будет ему верить… Пусть считает это провокацией, но… За эти оставшиеся дни он попытается донести до Ивана одну-единственную простую истину – он больше не один.