Как можно догадаться, песня - "Четыре окна" группы ДДТ) Ну ради нее, собстна, все и затевалось)
Когда Джонс проснулся, России рядом не оказалось. Альфред сел на кровати и хмуро глянул на пляшущие на полу солнечные блики. Погода, казалось, делала все американцу назло. И блистала во всем своем великолепии именно тогда, когда настроение было ни к черту.
Джонс поджал под себя ноги, со вздохом утыкаясь лицом в колени. Тьфу. Девчачья поза. Американец фыркнул и развалился на кровати в позе засушенной морской звезды. Да, так определенно лучше. Впрочем, лежать долго ему не захотелось. Хотелось пить, есть и Россию.
И когда Брагинский вошел у него в разряд основных потребностей?
Альфред выдохнул, вцепляясь пальцами в всклокоченные волосы. Вот что это, спрашивается, вчера было? Какой черт дернул его спросить. Дурацкие романтические бредни превратились внезапно в… Господи, пора уже привыкнуть, что у русского все не как у лю… стран. Альфред уже не первый год пытается разгадать его, но, даже оказавшись так близко… В общем, вопросов стало еще больше, а ответов так и осталось постоянное число – ноль.
Джонс потянулся, отмечая мимоходом легкую боль в пояснице и мгновенно заливаясь румянцем. Нет, ну один ответ он все же получил…
… Когда американец, наконец, спускается вниз в поисках своей «загадки», то снова слышит гитарные переливы. И останавливается, в очередной раз завороженный звуками музыки, которые Брагинский умудряется вытягивать из абсолютно неспособного на это – по виду – инструмента. Россия так и не взялся за гитару после того… раза, и хотя Альфред потом просил его об этом неоднократно, так и не получил внятного ответа или даже внятного отказа. Сейчас впору было разозлиться… Но нет. Джонс даже не подумал о такой мелочи.
Он лишь прижался к стене около входа в гостиную и прикрыл глаза.
Музыка была… другая. Альфред так и не смог для себя определить, чем именно она «другая» - не в плане мелодии, конечно, в чем-то гораздо более глобальном. Она звучала… легче, расслабленнее предыдущих. Без какого-то внутреннего надрыва. Короче, выпивать под нее не хотелось – а это огромный для России показатель.
Брагинский как обычно долго подбирал аккорды, хотя Америка почему-то был уверен, что он может играть хоть с закрытыми глазами. Видимо, это действо приносило русскому какое-то особенное удовольствие. Да что греха таить – оно приносило удовольствие и Джонсу. Альфред вздохнул и тихонько выглянул из-за угла.
И вздрогнул. В рыжих лучах рассветного солнца волосы и белоснежный свитер Брагинского окрасились в медвяно-оранжевый, а глаза, внимательно следящие за движениями пальцев, отливали темными сапфирами. Альфред провел языком по внезапно пересохшим губам. Искусанные прошлым вечером до крови, они отдались вяжущей болью, и это немного отрезвило. Джонс едва слышно выдохнул, вновь оказываясь за спасительной преградой стены.
Как, как, черт возьми, он теперь откажется от ЭТОГО? Как он должен вернуться домой и вновь вести скрытую и не очень войну, если он теперь даже в глаза Брагинскому спокойно смотреть не сможет? Осознание этого ударило, как обухом по голове. Нет, не то, чтобы Альфред раньше этого не понимал – понимал, конечно. Но гнал от себя эти мысли, сколько мог.
Черт, что же делать… Он не хочет больше быть один. И Брагинский, Альфред уверен, больше не захочет. А если им все же… если попытаться постепенно налаживать отношения? Ведь это Альфред – тот, кто должен решать, а не его боссы. Люди приходят и уходят, страны же – практически бессмертны. Если начать потихоньку что-то менять, может быть…
Джонс скрипнул зубами. Если бы все было так просто.
Тем не менее, бездействие – это не для него. Либо так, либо все разом. Как там у России было? «До основания, а затем…»? Он может устроить в мире такой переполох, что их с Россией отношений еще лет тридцать никто не будет замечать. Но такого варианта развития событий, конечно, не хотелось бы – помнится, у руководителей Ивана так и не получилось построить «свой, новый мир». А ввязываться в Третью Мировую даже для безбашенного Джонса – слишком.
Можно даже по приезду доказать президенту и Конгрессу, что сдать пару позиций сделать остальному миру послабления – это жизненно необходимо сейчас. Ну, скажем, для укрепления позиций США и установления взаимных доверительных отношений.
Джонс хмыкнул, представив, какой шок получит президент, когда он заявится к нему с такой речью: большинство политиков все еще наивно полагают, что воплощение страны – не более, чем непоседливый ребенок, хоть и выглядит как двадцатилетний бугай. Что ж, он и в родной стране оттачивал актерское мастерство, как мог. То, что Альфред сохраняет видимость их «свободы», еще не значит, что он на самом деле отпустил поводья. При таком раскладе, конечно, сложно, но… Он сам выбрал правила игры.
За всеми этими мыслями Джонс почти пропустил момент, когда простой подбор звуков обратился в полноценную мелодию – песню, настолько яркую, насколько были отчаянно безнадежны все предыдущие.
Альфред заслушался красивыми переливами и весь подобрался, когда Брагинский, наконец, запел. Глубокий грудной голос хотелось просто слушать - слушать так долго, как только возможно…
Долго брел в темноте я без мира и сна,
В пустоте суета подгоняла кнутом.
Но Судьба подарила четыре окна,
Привела меня даль в этот Дом…
Джонса ни на секунду не взволновало то, что он снова не понимает всего, что поет русский. Главное, что он пел расслабленно-нежно, изумительно, так, что захватывало дух. «Привела меня даль в этот дом…» - вот уж точно…
Где подруга-трава расстелила постель,
А чернявая ночь подложила Луну.
А краюха-зима наливала метель,
И я пьян – от всего живой!
В твои четыре окна…
Американец аккуратно выскользнул из-за угла, стараясь не помешать музыке заполнять комнату. Ему просто необходимо было видеть сейчас лицо Брагинского, чтобы… чтобы?
Русский действительно играл с закрытыми глазами также легко, как если бы видел гитарные струны. Он приоткрывал веки всего на мгновение, чтобы определить позицию пальцев и слегка гладил гитару ладонью, словно любимую кошку. Она отзывалась тихими, мурчащими звуками в проигрышах, но в остальное время четко подчинялась приказам хозяина.
…а в далеких церквах
Я молился Ему и просил об одном –
Отжени от меня ты сомнения и страх,
Сохрани и спаси этот дом!
Американец заворожено наблюдал за теми эмоциями, что проскальзывали на лице России.
Отжени от меня дождевицу-печаль…
Брагинский услышал шорох краем уха и взметнул внимательный взгляд на Альфреда. Джонса пробрала сладкая дрожь от одного только выражения этих глаз. Россия не смог сдержать улыбку в ответ на такую реакцию американца.
Америка бесшумно выдохнул.
Ох. Да, теперь Альфред точно знает…
Отжени от меня одинокую ночь…
… за него…
Отжени от меня суетливые дни…
… стоит…
Отжени, ангел мой, отжени!
… бороться!
- Я тебя разбудил? – мягко спросил русский, едва отзвучали последние аккорды.
- Н-нет, - Альфред резко мотнул головой, как необъезженная лошадь.
Россия с трудом подавил смешок и, отставив гитару в сторону, совершенно по-домашнему похлопал рукой по дивану – мол, садись, чего стоишь.
Джонс быстро плюхнулся рядом, а потом, немного подумав, сделал то, чего в тайне всегда хотел – уложил голову на колени Брагинскому. Иван удивленно глянул на него сверху вниз, но, тем не менее, сразу же запустил пальцы в светлые, так и растрепанные со сна, волосы.
Несколько минут прошли в полной тишине. В комнате повисло странное умиротворение.
- Что это была за песня? – решился нарушить молчание американец, - и причем здесь какие-то окна?
Россия хмыкнул:
-
При чем тут они, тебе разве что Шевчук сказать может.
- Что?..
- Ничего, - пальцы стали разбирать спутавшиеся пряди, - это все та же группа…
- Ты фанат? – ухмыльнулся Альфред.
- Нет, - улыбнулись в ответ, - просто так получается, что когда рядом ты, я наигрываю их песни.
- Странные у тебя ассоциации, - засмеялся Джонс, - я так и знал, что мне не понять вашу…
- Э-э, нет, брат, - хитро прищурился Брагинский, невольно перебивая, - просто поверь мне, эта песня вполне понятна. Ты еще «Летели облака» не слышал!
- Споешь? – живо заинтересовался американец.
- Не сегодня, - мягко отказался Россия, а про себя добавил: «Иначе не выдержит хрупкая детская психика».
Остаток утра оба провели странно. Брагинский – мягко поглаживая растянувшегося на нем ленивым котом Альфреда. А американец – мысленно пытаясь решить задачу всей своей жизни.
И что удивительно, она оказалась сложнее, чем гражданские войны в Сирии, корейские спутники и иранские ядерные исследования вместе взятые…
