Живучка
Возвещая наступление условного Юшорского дня, в камере зажёгся свет. Двери щёлкнули на открытие, Чоно сел и осмотрелся. Он так и не смог заснуть, ему мешал негромкий, но беспрестанный скрежет металла, доносившийся отовсюду. Он вызывал в памяти картинку станции, чересчур маленькой и уязвимой на фоне бескрайнего океана. А ещё тревожил солоноватый запах, который пропитал всё вокруг и за пару часов въелся в одежду, волосы и кожу. Чоно понюхал руку: пахло не морской солью, а солёной кровью — больной, тревожный запах. В маленькой камере с низким потолком стояли три кровати: две вдоль прохода, третья у дальней стены, а в углу приткнулись унитаз и раковина. В такой тесноте Чоно мог дотянуться до соседей, не вставая с кровати. Один из них — молодой миниатюрный азиат — открыл опухшие глаза и осмотрел его с головы до ног оценивающим взглядом. Спросил хриплым голосом: — Ты кто такой? Откуда? — Чоно, Русский Север. Меня судили за убийство, но я того парня не убивал. Мне дали двенадцать лет строгого режима. Азиат рывком сел на кровати: — Расслабься, больше трёх месяцев ты тут не пробудешь. — Думаешь, они успеют пересмотреть дело за три месяца? — Думаю, ты успеешь спрыгнуть. — Спрыгнуть? — переспросил Чоно. — Куда спрыгнуть? — Что, впервые слышишь? Ничего, скоро увидишь, куда. Фердинанд, вставай, проспишь работу! — азиат пробрался к унитазу и обернулся: — Меня зовут Деминг, я китаец. Это правда, что на Земле началась глобальная война? Чоно потёр лицо руками, пытаясь сообразить, о чём спрашивает сосед. — Пока ещё нет, но все говорят, что вот-вот начнётся. — Землёй управляет кучка политиканов, — сообщил Фердинанд, вставая с кровати. — Им плевать на всё, кроме денег. Они грызутся за последние капли нефти и пресной воды, а подыхают простые люди. Кудрявой головой он упёрся в железный потолок, на иссиня-чёрном лице сверкали белки выкаченных глаз. Большое тело сотрясалось от крупной неравномерной дрожи, как будто его било разрядами электричества то в руки, то в ноги. Чоно передумал вступать с негром в политический диспут.***
Он заказал доставку продуктов из супермаркета. Нашёл сохранённый список, пробежал его глазами — яйца, куриные грудки, сливки для кофе, овощи, фрукты, — добавил несколько коробок шоколадных конфет и литровую бутылку мартини. Отправил заказ. Оценил степень захламлённости квартиры и вызвал уборщицу из клининговой компании. Приходила всегда одна и та же женщина. Егор смутно помнил её имя. То ли Вероника, то ли Виктория. Она споро, за три часа убирала его квартиру с маленькой спальней и тридцатиметровой кухней-гостиной и тихо уходила. Они едва ли десятком фраз перебросились за последний год. Её услуги он оплачивал на сайте компании. В этот раз он попросил сменить постельное бельё. Впустив Веронику-Викторию, он вышел из квартиры. В холле зажёгся свет, освещая матовую сталь лифтовых дверей и белую глянцевую плитку на полу. Блестящий свежезалитый каток. Егор шагнул в панорамный лифт и взялся за поручень. Двадцать второй этаж. Просто стоять посреди стеклянной клетки, как манекен в освещённой витрине, ему было некомфортно. Он повернулся лицом к двери, спиной к уплывавшим вверх этажам соседней башни. На улице накрапывал дождь. Егор накинул капюшон и быстрым шагом пересёк дорогу. Зашёл в парк Победы через боковые ворота и сразу же свернул вдоль ограды, чтобы не углубляться в регулярную часть парка с аллеями и геометрическими клумбами, а остаться в пейзажной части, где гравийные дорожки петляли между прудами и старыми нестрижеными деревьями. Ветер раздувал полы плаща и пронизывал совсем не по-весеннему. Егор застегнул молнию под самое горло. Засунул руки в карманы и зашагал по пустынному парку. Ни юных матерей с колясками, ни играющих детей, ни пенсионеров с газетами, ни даже спортсменов, бегавших в любую погоду. Низкое небо давило на плечи ощутимой тяжестью. Дождь шёл пятый день подряд. В кармане джинсов булькнул сигнал о принятом сообщении. Егор не стал смотреть, кто это. Кому срочно — перезвонит. Кому не срочно — подождёт. Только тут, в шелестящем от дождя одиночестве, в надвинутом на глаза капюшоне, который будто удерживал его мысли при нём, не позволяя им разлетаться от порывов ветра, Егор впервые подумал о словах Саши Лукина. О том, что Чоно и Лекетой любят друг друга и, будь они разнополыми, их любовь могла бы превратиться из дружеской в романтическую. Он как-то читал о трёхкомпонентной теории любви. Существует три составляющих для определения типа любви: душевная близость, сексуальное влечение и обязательства. А далее просто: если есть душевная близость, но нет влечения и обязательств — это обычная человеческая симпатия. Если есть сексуальное влечение, но нет близости и обязательств — это влюблённость. Дружба — это душевная близость плюс обязательства, без сексуальной подоплёки. А любовь — сочетание трёх компонентов. Чоно и Лекетой определённо были близки. Они знали друг о друге больше, чем кто бы то ни было. Они ладили, как закадычные друзья. В какой-то момент они доверили друг другу жизни. Получается дружба? А вот и нет. Лекетой с самого начала притворялся. Он знал, что Чоно умрёт и унесёт его тайну в могилу. Это не дружба, это использование человека в корыстных целях. Игра на чувствах, обман, предательство. Но ведь потом Лекетой изменился… После того, как Чоно его проапгрейдил. А Чоно не зря считался одним из лучших Северо-Русских программистов. Он оставил в голове Лекетоя маленький баг. Совсем крошечный. Для подстраховки. Егор посторонился, пропуская одинокого велосипедиста. Чоно и Лекетой исчезли, перед глазами снова проявился мокрый парк. Оказывается, пока он думал о своих героях, он дошёл почти до Московского проспекта. Машины шумели громче дождя и мешали думать. Егор свернул на узкую тропку и углубился в заросли сирени. Кисти ещё не распустились и были похожи на спрессованные малиновые зёрна. Остро пахло зеленью. Он обогнул кустарник и вышел на площадку, посыпанную песком. Несколько дорожек расходились от неё прямыми лучами. По периметру её обрамляли скамейки на чугунных ножках, а в центре, на гранитном постаменте, стоял памятник. Двое целующихся мужчин. Один висел на шее у другого, запрокинув голову в порывистом, нетерпеливом движении, а второй жадно приник к его губам. В руке он сжимал букет кудрявой сирени. То, что недавно казалось бредом, вдруг обрело зримую, реальную, бронзовую плоть.***
То сообщение было от Бориса. Егор прочитал его, когда вернулся домой. «В пятницу в шесть вечера. Но это хорошие девочки. Хочешь трахаться — вызови проститутку». Вызови проститутку. Проститутку. А как называется парень, который спит с женщинами за деньги? Жиголо? Альфонс? Мальчик по вызову? Можно вызвать мальчика в драных джинсах?***
Девочки и правда были хорошими. Хорошенькими. Одна рыжеволосая, улыбчивая и бойкая — её звали Ксюша. Вторая — высокая и нескладная, с графичным чёрным каре. Она молчала и не смотрела по сторонам. Не разглядывала квартиру, как её подружка. То ли стеснялась, то ли ей было неинтересно, как живёт писатель Егор Молчанов. А может, она не читала фантастику и знать не знала писателя Молчанова. Может, она вообще ничего не читала, кроме альманаха «Стильные причёски»? Её звали Инна. Боря уселся с девчонками на длинной стороне Г-образного дивана, а Егор устроился на короткой, в одиночестве. Так даже проще было: удобнее приносить напитки и закуски. И можно смотреть гостьям в лицо. Пока Егор смешивал коктейли с мартини, Боря продолжал разглагольствовать на тему, видимо, начатую ещё в такси: — Это неправда, что писателей стало больше, чем читателей. Писателей всегда было мало. Дефицит писателей! Мы даже курсы открыли, чтобы писателей стало больше. Не членов союзов, которые плодятся как мыши в урожайный год, и не лауреатов разных премий, которых читает только жюри, а настоящих писателей — тех, кого читают люди. Обычные люди — такие как вы. — Ой, ну обычные люди сейчас в интернете читают, — звонко возразила Ксюша, — да и то не книги, а всякие блоги, твитты, постики. Бумажная книга умирает. — Ничего она не умирает! Я уже не первый раз слышу, что книги проигрывают какую-то мифическую схватку блогам. Но почему-то когда бег трусцой стал популярным, никто не кричал, что кенийские марафонцы должны умереть. Да кенийским марафонцам вообще плевать на «зожников»! Они в этой жизни никак не пересекаются! А художникам плевать на фотошоп. А переводчикам — на гугл. Я их знаю — никто не побежал в магазин за верёвкой и мылом. Они спокойно работают и получают за свой труд деньги. И только писатели почему-то должны покончить с собой из-за интернета — ну не странно ли? Ксюша покачивала ногой в полосатом носке, видневшемся из-под короткой, по моде, брючины, явно ожидая конца тирады. Наверное, придумала годный аргумент в защиту тезиса о смерти литературы. Инна же как будто не слушала Борю. Она смотрела в окно на соседнюю высотку, в ломаном фасаде которой отражался малиновый закат, и поджимала голые ступни. Мосластые колени упирались в край стола. Она была одета в короткую джинсовую юбку и белую футболку. Соски на плоской груди напряглись и выпирали сквозь ткань. Замёрзла, наверное. Неуклюжая, угловатая и немного крупноватая для девицы, она ещё не потеряла неуловимый подростковый шарм, и смотреть на неё было приятнее, чем на кокетливую Ксюшу, которую портили проницательность и подозрительность в глазах. И явная готовность противостоять мужчине — в споре ли, в постели… Бедняга Боря, вечно его тянуло на рыжих и ехидных. Кондиционер был выставлен на двадцать два градуса, и Егор добавил пару градусов: Боря вспотеет в своём пятисотфунтовом пиджаке, делавшем его плечи широкими и мужественными, но хоть девчонки согреются. Он подвинул по столу бокалы с мартини: — Всё, Боря, хватит, не морочь девушкам головы. Давайте поговорим о чём-нибудь другом. Инна, что такое, по-твоему, любовь? Она медленно повернула голову. Посмотрела на него серыми глазами с таким выражением, словно не расслышала вопрос или не поняла: — Я не знаю. — Ты что, никогда не была влюблена? — спросил Боря. — Ты же на третьем курсе учишься? Тебе двадцать лет! Наверняка у тебя были мальчики, мужчины. Неужели никто не зацепил? Инна молча посмотрела на него. Было что-то в её взгляде, от чего даже непрошибаемый Боря смутился: — Ну ладно, всё у тебя впереди. Она только брови приподняла. Егор мысленно зааплодировал Инне. Вряд ли она хотела унизить Борю молчанием или недоумевающим видом. Наверное, она такой и была: спокойной, отстранённой, немного высокомерной. Может, она и сама не сознавала, что отталкивала от себя людей. Мужчин. Таких как Боря Остроухов. — А для меня любовь — это когда не можешь жить без человека, — сказала Ксюша после большого глотка мартини. — Вот не можешь — и всё! Постоянно о нём думаешь, разговариваешь с ним в своей голове, скучаешь, считаешь минуты до встречи. — А ты, конечно, была влюблена? — Много раз! Это так приятно — быть влюблённой. У тебя как будто вырастают крылья, и ты летаешь! — А потом — хрясь! — и разбиваешься! Поверьте мне, девочки, я знаю, о чём говорю, я недавно второй развод пережил. Ну как пережил? Пе-ре-живаю. Пока Боря жаловался на семейные неурядицы, а Ксюша горячо доказывала, что жизнь по-любому прекрасна, Егор почистил апельсины и помыл виноград. Поставил на стол тарелки. Порезал сыра и открыл упаковку хамона. В комнате потемнело, на улице снова закапал дождь. Самая дождливая весна за всю историю наблюдений, старожилы не помнят такой плохой погоды, сирень не зацвела, черёмуха не взошла. Он включил светильник, висевший на тонкой леске над столом, и пошёл задёргивать шторы: при включённом свете квартира превращалась в аквариум. Окна во всю стену имели и недостатки. — Не надо. — На запястье ему легла холодная рука. — Красиво же. Инна смотрела, как по стеклу скользят капли, чертят косые дорожки, иногда сливаются в один поток, иногда разделяются. А от каждого порыва ветра капли синхронно меняли траекторию. — Слушай, если ты замёрзла, я могу дать тёплый свитер, — сказал Егор. — Хочешь? — Я хочу остаться у тебя на ночь, — тихо сказала она. — Можно? «Это хорошие девочки, хочешь трахаться — вызови проститутку». — Конечно. Я буду рад, если ты останешься. Она ничего не ответила, просто спокойно кивнула. Интересно, трахалась она с таким же царственным выражением лица?***
Боря выпил лишнего — не нажрался, как бывало, когда они пили тет-а-тет, а лишь чуть перебрал. Но ему не шло. Некоторым мужчинам опьянение к лицу — они раскрепощаются, становятся разговорчивыми и откровенными, в теле у них появляется ленивая расслабленность, а вот Борю алкоголь ожесточал. Он вспоминал старые, чуть ли не школьные, обиды, надувался и начинал параноить. Егор танцевал с Ксюшей под французский медляк, склонившись в три погибели. Она висела у него на шее, как мельничный жернов, и рассказывала о своём бывшем парне, — изменил ей с какой-то тёлкой, свадьбы не будет, а она уже всем растрепала, что выходит замуж, — а Боря сверлил их пьяным взглядом. Когда закончилась медленная музыка и началась быстрая, Ксюша и не подумала прервать излияния. Она продолжала перетаптываться под звучащую у неё в голове мелодию, и властно тянула Егора к своим губам. Когда человеку надо выговориться, он ищет любые свободные уши. Боря начал делать странные знаки. Они могли означать: «Ну хватит уже танцевать с Ксюшей, иди к своей Инне!». Егор развёл руками: «Она меня держит, я не виноват!». Инна медитативно клала в рот одну виноградину за другой и смотрела в окно. В стекле отражалась танцевавшая в полутьме парочка и экран работавшего телевизора, но Егор мог поспорить на сотню евро, что Инна смотрит не на них с Ксюшей, а на огни соседней башни, мерцавшие сквозь дождевую завесу. Боря не выдержал, упруго вскочил с дивана и схватил Егора за локоть: — Ксюшенька, извини, я уведу у тебя кавалера на пару минут. Мне нужно с ним поговорить. Ксюша хлопнула ресницами, словно её пробудили от глубокого сна. Боря не стал дожидаться, пока она включится, увёл Егора в туалет. Зло толкнул к раковине и захлопнул дверь. Ну, начинается. Каждый раз одно и то же. Когда вдвоём бухаешь — никаких проблем. Как только появляются девушки — Борю несёт. Егор сел на край ванны, вытянул ноги и повращал головой, разминая шею: — Не начинай, а? Боря шагнул к нему так близко, что едва не оседлал вытянутые ноги. Это должно было выглядеть угрожающе, но выглядело комично. Они были почти одного роста — сидевший на бортике ванны Егор и вытянувшийся во весь рост пьяный Боря. Он уже где-то потерял свой английский пиджак, а с ним и большую часть своей мужественности. — О чём вы с ней говорили? Что ты ей втирал? — Успокойся, ничего я ей не втирал. Она рассказывала о своём бывшем, муть какая-то. Всё, Боря, расслабься, не трогал я твою Ксюшу. С моей стороны опасности нет и не будет — я твой друг, забыл? Пойдем, я кофе сварю. Боря уставился на него прищуренным глазом: — Молчара ты хитрая, а ведь я всё про тебя знаю! — Что ты знаешь? — Всё знаю, — Боря пошатнулся и для устойчивости сжал коленями ноги Егора. — Ты думаешь, ты весь такой брутальный и неотразимый? Такой популярный и крутой? Звезда русской фантастики! — А что, не звезда? Егор отвёл взгляд от качавшегося Бори. Пушистый серый коврик сбился к унитазу, кафель трудами Вероники-Виктории сверкал первозданной чистотой. Ни пятнышка от воды, ни соринки. — Ты импотент, Молчара! И физический, и творческий. Им-по-тент! — Тебе-то что до моей потенции? Ты собрался со мной трахаться? Не выйдет. Не предусмотрено между мужчинами. — Что ты несёшь? Я собираюсь издать твою книгу! — Я допишу. — Да уж будь добр, допиши, — сказал Боря уже не раздражённым, а обычным своим голосом. — И начинай сразу же другую книгу. Тебе надо отойти от «Живучки», переключиться на что-то другое, я же вижу, как она тебя пожирает, прям мистика какая-то. Я читал, что когда снимали «Мастера и Маргариту»… Боря расстегнул брюки, вытащил из трусов член и нацелил на Егора. — Тьфу, Боря, ты хоть смотри, куда членом тычешь, — Егор взял его за плечи и развернул к унитазу. — Сюда давай. Егор отвернулся к раковине и включил воду. В зеркале он видел спину и склонённую голову Бори. Волос становится всё меньше, бывших жён всё больше, а алименты составляют уже половину зарплаты. Но ему всё равно нужна Ксюша. Вот прям кровь из носу нужна эта рыжая болтливая студенточка. Зачем? Ещё раз пройти по всем кругам ада: ухаживания, переезд в съёмную квартиру, знакомство с родителями, доказывание, что у тебя серьёзные намерения, ревность к бывшим парням, беспокойство о том, кончает ли она, первый совместный отпуск в Греции, предложение, покупка свадебного платья, ресторан, гости, беременность, первые ссоры, рождение очередного ребёнка, очередная ипотека, ссоры, ревность к собственным друзьям, нужно везти тёщу на дачу, тестю нужны новые зубы, ребёнку нужно море, жене нужно внимание, и только тебе ничего не нужно. Ты — обойдёшься. Неужели оно того стоило? Сексуальное влечение плюс духовная близость плюс обязательства. Совершенная любовь. Та, которой у Егора ни разу не было. — Эй, мальчики, чем вы там занимаетесь? — в дверь застучала Ксюша. — Мы хотим есть! Давайте что-нибудь закажем из ресторана? Или поехали в клуб? Я хочу танцевать! Выходите! Они выпили кофе и вызвали такси. Ксюша с Борей собрались в клуб. Звали с собой Инну, но та ответила: — Я не хочу в клуб. Я тут останусь. Ксюша сделала удивлённо-вопросительные глаза, Боря скептически хмыкнул, и они пошагали к лифту. Егор повернулся, устало привалился спиной к двери. Из комнаты всё ещё доносилась громкая музыка. Инна подошла к нему и мягко положила руки на плечи: — Наконец-то они ушли.***
Когда-то, сто лет назад или, может быть, двести, когда они каждую пятницу ходили в клуб, пили дешёвый ром с колой и знакомились с девушками, Егор рассказал Боре, что у него не стоит без виагры. Даже в постели с любимой женщиной. Боря запомнил и подначивал каждый раз, когда ему казалось, что он как самец меркнет на фоне привлекательного друга. У Бори тогда не было английского пиджака и японской машины, а у Егора вышла лишь одна повестушка в сборнике фантастики, поэтому соревнование за самочек разворачивалось в основном в плоскости внешности. Тут Боря проигрывал всухую. Но если сравнивать потенцию… Учитывая количество Бориных детей, жён и любовниц, Егор мог считать себя полным неудачником. Он перегнулся с кровати, открыл тумбочку и пошарил в ней рукой. Голубоватого рассеянного света, льющегося в незашторенное окно, не хватало, чтобы рассмотреть салфетки, зарядку для телефона, маску для сна и коробочку с таблетками, но Егор знал все эти предметы на ощупь. Он взял таблетки и поискал срок годности. Слишком темно. Когда он последний раз пользовался ими? Года три назад? Они всё равно не помогали. Если нет желания, таблетки не помогут. Проблема не в члене, а в голове. Он бросил коробку в ящик и с силой его захлопнул. Доводчик сработал мягко и бесшумно. Егор упал на подушку и закинул руки за голову. Ему не впервые позориться. Но в этот раз всё может быть иначе. В этот раз в голове у него картинка, от которой встаёт быстро и крепко. Для надёжности та же картинка запечатлена в телефоне на трёх десятках фотографий — со всех возможных ракурсов, снизу, сверху, сбоку, издалека и крупным планом. Молодая женщина, выгуливавшая коляску в парке, наверняка подумала, что он сумасшедший. Кто ещё будет столь рьяно фотографировать памятник советскому командиру и чешскому партизану? Сорок пятый год. Солдаты целуются. Ну и что? Сколько раз он видел этот памятник до того, как рассмотрел по-настоящему? До того, как Саша Лукин сказал свои странные, невозможные, почти что неприличные слова о мужской любви?***
Инна вышла из душа в одном полотенце, отбросила его и скользнула под одеяло. От неё пахло водой и итальянским мылом — лёгкий цветочный аромат. Не стала пользоваться его гелем для душа, выбрала мыло. Горький древесный аромат — для мужчин, цветочный — для женщин. Настоящая женщина. Её глаза блестели в полутьме, губы были приоткрыты, словно ей не хватало воздуха, но она не сделала навстречу ни единого движения. Одеяло укрывало её грудь, оставляя голыми только плечи. Егор привстал на локте: — Инна, я не тот человек, который нужен молодой девушке. Я много работаю, мало зарабатываю и привык жить один. Я не хочу, чтобы у тебя на мой счёт были какие-то планы. Не хочу, чтобы ты потом была разочарована или обижена. — Прозвучало малодушно и пафосно, как в плохой мелодраме. Впервые в жизни он сказал такое девушке. Откуда вообще всплыли эти слова? — Но ты мне нравишься, и если ты не против… Она нашла под одеялом его руку и потянула к себе: — Я не против, — а когда он наклонился, прошептала в самое ухо: — Не беспокойся, я не прилипчивая. Обычно это мужчины за мной бегают. По спине побежали мурашки — то ли от щекотного дыхания в ухо, то ли от близости обнажённого тела. Его чуть-чуть потряхивало, под ложечкой засосало. Когда последний раз в его кровать ложилась женщина? Он прикоснулся губами к её щеке — прохладная, увлажнённая кожа, без малейшего изъяна, почти скользкая на ощупь. Инна, инь. Женское начало. Темнота, влага, ожидающая пустота. Он должен наполнить её своим сухим жаром, своей полнотой. Но ни жара, ни полноты не было. Они целовались и целовались. Пора было переходить к сексу, но приятных тактильных ощущений от гладкой кожи, свежего мятного дыхания и мокрых чавкающих поцелуев не хватало для полноценной эрекции. Полноценная — это по утрам, когда стоит так, что не отогнуть от живота, горячо и твёрдо. Но никогда с женщиной. Ну, кроме тех первых опытов, когда перед глазами мутилось от желания потрахаться хоть с кем-нибудь, — тогда ему хватало минуты, чтобы кончить. Потом оргазм уже не приходил так легко. Но теперь, в свете открывшихся обстоятельств, диких, пикантных и нелепых… В свете нового чувственного опыта, невзначай подаренного ему беспечным выдумщиком Сашей Лукиным… Вот из кого получится настоящий писатель-фантаст… Он вызвал в памяти образ советского командира — погоны не рассмотреть, слишком высоко. Кто он — лейтенант, капитан, майор? Он не молод, ему далеко за тридцать, но у него большое и здоровое тело. Пальцы сжимают букетик сирени, он держит её чуть на отлёте, пахнет одуряюще, весна сорок пятого, он жив, война окончена. Другой рукой он прижимает к себе чешского партизана. Мальчишка. Старая пропылённая гимнастерка, мешковатые штаны, совсем юный, пылкий, счастливый. Наверняка горячий как огонь. Он же янь. Запрокинул голову в поцелуе, пилотка вот-вот свалится. Отдаёт свои губы советскому воину… Член напрягся, Егор взял его в руку, начал скупо, но жёстко подрачивать. Инна ощутила бедром эти вибрации, отвела его руку и принялась ласкать член тонкими холодными пальцами. Ах, Инна, нельзя ли покрепче, не так по-девичьи деликатно? Я же ничего не чувствую. Можешь по-мужски? Он стащил с неё одеяло, обнажилась грудь. Совершенно плоская, с торчащими сосками — от холода или возбуждения. Это, наверное, и есть нулевой размер. В голубоватом свете отчётливо виднелся край рёбер, широковатая грудная клетка, костлявые ключицы — и практически полное отсутствие молочных желез. Девочка-мальчик, замёрзший андрогин. В паху мощно отозвалось желанием. Потянуло, напряглось. Егор развёл длинные ноги и вошёл в мягкую влажную щель. Но он не смотрел туда. Он смотрел на грудь, положил на неё обе ладони, гладил и щипал за соски. Потом наклонился и, кончая, лизал их, грубо брал в рот. Уткнулся лбом в жёсткую грудину.***
Кто-то звонил на домашний телефон, потом на мобильный, потом снова на домашний. Он перевернулся на другой бок и натянул на голову одеяло. Краем сознания отметил, что из гостиной пахнет кофе и доносится бормотание телевизора, — и снова заснул. В следующий раз проснулся от звонка в дверь. Кого это принесло рано утром в субботу? В спальню на цыпочках зашла Инна. На ней была его вчерашняя футболка, доходившая ей до середины бёдер. Колени её покраснели и как будто шелушились. Бедная девочка. — Там какая-то женщина, — сказала Инна, — по домофону видно. — Женщина? — переспросил Егор и сел на кровати. Где трусы? Где хотя бы халат? — Она с котом, — добавила Инна шёпотом. — Или это летучая мышь? Я не знаю, какое-то странное животное… Чёрт! Это же Кэт с Музой! Он обещал приютить кошку, пока Кэт смотается к родителям в Лодейное поле. Муза ненавидит ездить в машине, её укачивает до рвоты и обморока, но и оставаться одной на выходные не любит: потом у неё депрессия и диарея. А Егора она любит. И его помеченную квартиру тоже. — Это моя… — начал Егор, но запнулся. Он нашёл трусы, натянул их в прихожей и открыл дверь. — Молчара, как обычно, дрыхнет до полудня, — недовольно сказала Кэт, заходя в квартиру. — Держи Музку. Горячая лысая киска мяукнула громким, почти человеческим голосом, и с удовольствием перешла на руки Егора. Он машинально погладил её по кожаным складкам. Кэт сбросила босоножки на головокружительных каблуках и сразу стала маленькой и трогательной. Ну прямо пятиклашка. Неопределённого пола. — Ты кофе варишь? Здорово пахнет, налей мне тоже. А колбаса или сыр у тебя есть? Не успела позавтракать… И тут она увидела Инну — босоногую, с мокрыми волосами, в мужской футболке. Брови Кэт поползли на лоб. Егор впервые такое видел. Хотелось замереть и досмотреть шоу бровей, но Муза снова мяукнула и начала выцарапываться из его объятий, словно почувствовала состояние хозяйки. Хозяйка тоже выпустила когти — в переносном значении. Внутри себя. От неё волнами исходила враждебность. — Знакомься, это Инна, — сказал Егор преувеличенно мирным и фальшивым тоном, спуская Музу с рук и подталкивая её в сторону комнаты. Но кошка встала как вкопанная. — Ага, — сказала Кэт и начала надевать босоножки. — Ну стой, ну куда ты? Ты же кофе хотела… — На заправке куплю. — Ну перестань, Кэт, в самом деле. Вчера Боря приходил, девушек пригласил… Она выпрямилась, одёрнула платье и протянула полиэтиленовый пакет: — Тут кошкина еда и туалет. И не пускай её под кондиционер, она может простудиться. Всё. Пока. В понедельник заберу кошку. Она процокала до лифта с таким видом, словно каждым шагом забивала гвозди в гроб их отношений. — Будь осторожна на дороге! — крикнул Егор вслед. — Позвони мне как доедешь! Я буду ждать. Лифт уехал, он закрыл дверь. Обернулся. Инна вытаскивала из пакета кошачьи консервы и разглядывала яркие упаковки. Муза нюхала воздух под дверью, словно оттуда ещё доносился запах Кэт. — Кто она? — безразлично спросила Инна. Ни один мускул на её лице не дрогнул. Какое удивительное самообладание. Тебя застают полуголой в чужой квартире, а ты даже бровью не ведёшь. — Это моя жена. — Бывшая? — Почему бывшая? Настоящая.