Живучка
Лекетой вернулся, но слишком поздно. Чоно больше ничего не хотел от этой жизни, кроме как броситься в Розовое море и отдать своё тощее трясущееся тело на съедение живучкам. Эта мысль зудела в мозгу, как надоедливая муха, — ни убить, ни прогнать, ни заткнуть он её не мог. Зубы крошились от бессильной злости, ногти ломались от того, с какой силой Чоно впечатывал пальцы в стальной поручень. Из носа безостановочно текла кровь и капала на голую грудь, на ступни и в открытый люк, когда Чоно свешивался вниз. Он видел, как на каждую каплю набрасывались живучки. Голодные твари. — Джерн, ты прилетел за мной? — прокаркал он скрипучим голосом. — Ты привёз помилование? — Прости, но это невозможно. Ты был прав, все эти апелляции — чистая фикция. Ни один заключённый с Юшора не возвращался на Землю — это колония для смертников. — Зачем же ты сказал, что добьёшься для меня помилования? — Чтобы мотивировать тебя, — Лекетой снял шлем и медленно положил на пол. Он двигался так, словно его окружали нервные гремучие змеи, готовые в любой момент наброситься. — Ты должен был деактивировать командный модуль в моей голове, и я хотел быть уверен, что ты сделаешь это качественно. — То есть ты знал, что я умру на Юшоре, и использовал меня? — Да. — Ты же начальник тюрьмы — мог бы приказать. — Приказать мог, а контролировать — нет. Поэтому я с тобой подружился. Для друзей люди сделают то, чего никогда не сделают для начальства. — А ты хорошо изучил людей, — усмехнулся Чоно. Нижняя губа треснула, полилась кровь, и Чоно вытер рот ладонью. — Я и правда тебе поверил. Думал, помогу человеку, а он поможет мне. Я реально считал тебя другом и даже… — Чоно не знал, как выразить мысль, — даже кем-то большим — почти братом. Или не братом, а… близким человеком… — Я притворялся. Кинжальная боль пронзила грудь. Неужели треснуло сердце? Было бы неплохо! Умереть от инфаркта приятнее, чем быть сожранным розовыми слизнями. Чоно прижал руку к груди, утихомиривая боль. Он дважды ошибся — Лекетой не был близким, и не был человеком. Несмотря на ангельское лицо с голубыми глазами, на любовь к отцу и гуманистические идеалы, он оставался железной игрушкой одержимого учёного — не более. И неважно, что искусственное тело обрело живую плоть с молекулой ДНК. Иметь гены человека — не значит быть им. — А зачем ты вернулся? — со злостью спросил Чоно, сжимая поручни, окружавшие люк. — Ты что-то забыл здесь? Хотя не говори, я сам догадаюсь! Тебя привёл страховочный баг. Ха-ха-ха! Хитрый робот не ожидал, что человек оставит в его мозгу маленький сюрприз? Лекетой сбросил скафандр и двинулся к люку мелкими шажками. Казалось, он шёл по минному полю на виду у снайперов. Чоно беспокоила эта дурацкая походка: Лекетой явно крался к нему. Но зачем? Столкнуть в люк на три минуты раньше, чем он сам в него прыгнет? — Твой баг — ерунда. Я исправил его сразу же, как заметил. А вот это было неожиданно! Робот оказался умнее, чем рассчитывал Чоно. Впрочем, это не имело значения. Он пожалел электронные мозги, не стал их курочить: страховочный баг был всего лишь вежливым напоминанием об обещании. С этим багом справился бы и школьник. — Значит, ты победил, Лекетой. Теперь у тебя есть прекрасное человеческое тело, ясный ум, отцовская лаборатория и куча научных открытий впереди. Поздравляю. А мне пора. Он с трудом перебросил одну ногу через поручень. Потом вторую. Внизу плескалось и звало. Несколько секунд адских страданий — и вечность блаженного покоя. — Подожди, — попросил Лекетой, приблизившись на расстояние шага. — Выслушай меня. Чоно обернулся: — Только быстро. Мне некогда, меня ждут там, — он указал вниз. — Я вернулся, чтобы спасти тебя. У меня ничего нет: ни станции, ни лаборатории, ни даже человеческих документов. Я не успел их оформить: боялся, что ты спрыгнешь, пока я на Земле, — Лекетой сделал последний шаг. — Да, я собирался бросить тебя, но не смог. Впервые в жизни я не смог исполнить задуманное — и не из-за твоего смешного бага, а потому что… Чоно сотрясла крупная безудержная дрожь. Он покачнулся, нога проехалась по гладкому металлу и повисла в пустоте. Потом сорвалась вторая. Лекетой успел поймать его за руку, потянул к себе, но кожа стала скользкой от невысохшей крови. — Слишком поздно, — сказал Чоно, разжимая пальцы. — Отпусти меня. — Нет! — крикнул Лекетой, цепляясь за ускользающую ладонь. Они смотрели друг другу в глаза — так жадно и проникновенно, как никогда раньше. Прощались навсегда. Чоно улыбнулся окровавленными губами: — Если ты хотел сказать, что любил меня, то это было взаимно. И полетел вниз — в таинственное и беспощадное Розовое море.***
Эксперименты показывали стабильный результат: Егор прекрасно функционировал в постели с мужчинами. Шерман выбрал два десятка парней и дополнительно несколько женщин. Егор не вмешивался в процесс отбора и не высказывал никаких пожеланий. Да, ему приятнее было трахать невысоких крепких парней с ярким румянцем, но и сутулые доценты в очках его возбуждали. Каждый мужчина был хорош по-своему — и каждый вызывал сексуальный интерес. Все добровольцы были подготовлены Шерманом — и в психологическом плане, и в физиологическом. Никто не испытывал боли от того, что Егор вводил член им в задний проход. Все были чисты, растянуты и проинструктированы. Они позволяли делать с собой всё что угодно: целовать, гладить, ставить в разные позы, дрочить член. Впрочем, последнее Егор перестал делать — из-за отсутствия ответного возбуждения. Иногда у кого-то возникало подобие эрекции, но это была механическая реакция на стимуляцию эрогенных зон. Полноценный чужой стояк Егор увидел только тогда, когда Шерман перешёл к экспериментам со смешанными парами. Но тут уж у самого Егора возникли проблемы: ему не нравилось взаимодействие с женщинами, даже если рядом находились мужчины. Он отвлекался, интуитивно избегал женских прикосновений, не мог расслабиться. Он бы закончил эту неприятную часть исследований, но ради Шермана продолжал приезжать в дом на берегу моря и ложиться в кровать с незнакомыми людьми. Самого Егора больше никто не трахал. Шерман объяснил, что для этого нужно воспользоваться медикаментозной помощью (надёжнее всего — укол в пенис), но он не хотел подвергать волонтеров излишнему риску. Поэтому он предложил использовать фаллоимитаторы. Егор согласился. Эту часть работы взял на себя Шерман — как врач, друг и руководитель эксперимента. Егору нравились тихие встречи один на один, когда Шерман опутывал его датчиками и укладывал в постель. Егор закрывал глаза и разводил ноги, позволяя Шерману проникать внутрь пальцами и игрушками. Возбуждение смешивалось с чувством томительной неловкости и сладкого предвкушения. Свободной рукой Шерман поглаживал его яйца и член. Егора быстро возносило на головокружительные высоты наслаждения — такого жгучего и всепоглощающего, что он начинал скулить, стонать и царапать под собой простыню. «О да, пожалуйста, сильнее, разрешите мне кончить». Осенью Шерман предложил опубликовать статью о Егоре не только в медицинских журналах, но и в популярных СМИ. — Я опрашивал врачей — они с таким не сталкивались. Но я по опыту знаю, что не все люди обращаются к специалистам, когда у них возникают проблемы. Некоторые не понимают, что с ними происходит, некоторые стесняются. То, что сексологи не сталкивались с синдромом Шермана, не значит, что таких людей не существует. Мы должны распространить информацию как можно шире — тогда у нас появится шанс найти кого-то ещё. — Я не против. Возможно, ты прав, — сказал Егор. — Человек прочитает, что у какого-то мужика из Санкт-Петербурга стоит только на парней, и задумается о собственной половой жизни. Он ёрничал не потому, что был не согласен с Шерманом, просто не верил в то, что есть кто-то ещё. Его собственный опыт не располагал к оптимизму. А пикантные заголовки в газетах всегда имели привкус дешёвой сенсации. Он не хотел стоять в одном ряду с олигархом, загрызшим восемнадцать девственниц, или Дракулой, который сажал на кол инопланетян. — Я планирую написать не о каком-то мужике, а о Егоре Молчанове, которого все знают и любят. — Ты хочешь раскрыть моё имя? — ужаснулся Егор. — Нет, только не это! — Почему? — серьёзно спросил Шерман. — Я не хочу стать посмешищем. — В твоей ситуации нет ничего смешного, — сказал Шерман. — Егор, если бы ты точно знал, что существуют другие мужчины с синдромом Шермана, — ты бы задумался об операции? — Нет, — уверенно ответил Егор. — Мне бы хватило одного человека, чтобы отказаться от этой идеи, — не потому, что я бы рассчитывал с ним встречаться, а просто… Просто я не был бы так ужасно одинок. Как Чоно на пустой станции посреди чужого моря. — Ты понимаешь, что обнародование твоего имени вызовет куда больший резонанс, чем маленькая заметка в газете? Ты знаменитость, ты интересен людям. — Конечно, понимаю! Меня замучают расспросами. Родители, друзья, читатели! А Боря Остроухов, а Кэт? — с содроганием вспомнил Егор. — Придётся признаться, что я переспал с кучей народа. И получил такое удовольствие, какого никогда не получал с женой. Очередной удар для Кэт. — Ты сделал это не для того, чтобы причинить боль жене. Она поймёт. Егор покачал головой: — Не представляю, как буду отвечать на личные вопросы. Я вообще интроверт. Я Молчара! — Может, настало время открыться? Если не ради себя, то ради того парня, у которого не ладится с девушками, но он понятия не имеет почему. Ради какого-то мифического парня… Пойти, допустим, на ток-шоу к Андрею и выложить о себе интимные подробности, от которых у зрителей волосы встанут дыбом? Егора скручивало от стыда и подташнивало от страха. Он и в прошлый раз тяжело пережил участие в скандальной передаче, а сейчас закрывал лицо руками, представляя себя сидящим под безжалостным светом софитов. Все камеры нацелены на него. Миллионы глаз прикованы к экранам. Сеанс массового визуального ощупывания, только в этот раз ощупывать будут не тело, а обнажённую беззащитную душу. И всё-таки мифический парень мог оказаться реальным. Егор прикрывал глаза и видел его силуэт в призрачной дымке. Не Саша, не Павел Шерман, и не один из участников эксперимента. Кто-то смутный, далёкий и желанный, как мечта. — Если ты решишься, я пойду с тобой, — сказал Шерман. — Я пожалею об этом, — сказал Егор, — но я согласен.***
Андрей приурочил прямой эфир к выходу третьего тома «Живучки». Решили объединить информационные поводы: публикацию книги и откровенные признания автора о собственной сексуальности. Егор согласился ответить на все вопросы Андрея (даже самые интимные) взамен обещания, что имена Кэт Молчановой и Саши Лукина не будут названы. Он хотел защитить дорогих ему людей. Накануне отъезда в Москву Егор попросил Кэт включить телевизор завтра в восемнадцать часов. Она не удивилась: Егор частенько давал интервью тележурналистам перед выходом очередной книги. Да и Боря Остроухов устраивал рекламные кампании — встречи с читателями, прямые линии на сайте, статьи в журналах. Но Егор сказал, что в этот раз речь пойдёт не о «Живучке», а о том, с кем спит писатель Молчанов. О том, что он скрывал и душил в себе долгое время, о том, что заставляло его страдать и молчать. Молчать, молчать… Егор сказал: — Если ты захочешь развестись со мной после этих признаний, я пойму. — Ты будешь говорить о том, что написано в эпилоге «Живучки»? — деликатно спросила Кэт. — И об этом, конечно, тоже. Но в основном — о своём личном сексуальном опыте. О вещах, которые могут тебя ранить. Кэт побледнела. Он осторожно обнял её, прижал к груди: — Прости меня, я так перед тобой виноват… Если бы я мог что-то изменить… «Один талантливый хирург из Германии прооперировал тысячу мужчин».***
Шерман и Боря поехали с ним в качестве группы поддержки. Москва встретила их новогодними гирляндами на каждом столбе и предпраздничной лихорадкой. В аэропорту их забрал водитель, присланный студией, и повёз прямиком на съёмку. В лобовое стекло лупил мокрый снег и превращался в кашу. Водитель матерился сквозь зубы, дёргаясь в бесконечной московской пробке. Егор прикладывался горячим виском к окну. Завтра он проснётся знаменитым — ещё более знаменитым, чем до сих пор. И, несомненно, войдёт в историю — только не как успешный писатель-фантаст, а как первый мужчина, предпочитающий спать с мужчинами. Первый в истории носитель синдрома Шермана. Егор уже участвовал в ток-шоу, но не в качестве главного героя. Сегодня же всё внимание публики будет сконцентрировано на нём. От этой мысли дрожали руки и пересыхало во рту. Спасибо Шерману, он дал Егору успокоительную таблетку и крепко обнял. В его объятиях Егор расслабился, ощутил молчаливую поддержку и принятие. Через двадцать минут в голове прояснилось, а ладони перестали потеть от страха публичности. Когда его гримировали, он был собран и спокоен. Смотрел на себя в зеркало и видел другого человека — не того, кем он был в мае, когда Саша Лукин выскочил из подворотни и попросил подписать томик «Живучки». Теперь он выглядел зрелым, жёстким и опытным. Он похудел и сделал короткую стрижку, но главные изменения произошли внутри. Десятки полноценных половых актов придали ему уверенности. И даже приход на шоу и согласие вывернуть душу перед миллионами зрителей — результат того, что он перестал себя стыдиться и презирать. Он не чувствовал вины ни перед кем, кроме двух человек: Саши и Кэт. Перед Кэт за то, что потребительски пользовался её любовью, а перед Сашей… за то же самое. Разница заключалась лишь в том, что Кэт всегда была для него подругой, а Сашу он любил — яростно, горько, безнадежно. Всё ещё любил. — Добрый вечер! Мы в прямом эфире телеканала… Беспрецедентный случай, который поверг в шок всю страну: легендарный писатель Егор Молчанов признался, что равнодушен к женщинам! Его интересуют только мужчины! Как такое возможно — мы узнаем прямо сейчас! Егор сел на диван и улыбнулся в ближайшую камеру обольстительной кривой улыбкой, сводившей женщин с ума. Он рассказал о себе всё — от подростковой мастурбации на фотографию из эротического журнала (мускулистая мужская спина с оборванной попой) до секс-марафона под наблюдением врача-сексолога. Зрители слушали, затаив дыхание, никто не перебивал и не выкрикивал проклятий. Видимо, не поверили. У писателя-фантаста необузданное воображение, он вполне мог сочинить байку про однополую любовь. Затем слово дали Шерману. Он в сдержанной интеллигентной манере поведал об уникальном эксперименте, в котором было задействовано в общей сложности пятьдесят человек и проведено более двухсот половых актов, — как с участием Егора Молчанова, так и без. И вот Шерману люди поверили! Зал взорвался галдежом, эксперты вразнобой заорали, Андрей размахивал микрофоном и требовал тишины. Потом вышел Боря в шикарном английском пиджаке и поделился студенческими воспоминаниями: как они вдвоём с Егором кадрили девчонок, но трахал их только Боря. Егор всегда был импотентом, а весь нерастраченный потенциал выплёскивал в книгах. Именно поэтому «Живучка» получилась такой живой. Кстати, в эпилоге долгожданного третьего тома автор использовал новый опыт, полученный в клинике доктора Шермана, и описал то, что никогда ещё не было описано. Книга уже продаётся в магазинах! Спешите приобрести! При необходимости тираж будет допечатан! А потом пришла Инна, худенькая бледная девочка из Купчино, и заявила, что с ней Егор не был импотентом. Наоборот! Она в подробностях описала три половых акта, совершённых дождливой майской ночью. Показала размер члена таким жестом, каким Саша Лукин показывал размер рыбы: «Вчера на реке Сясь я поймал во-о-от такого карасика!». Андрей задавал наводящие вопросы, эксперты отпускали едкие комментарии по поводу распущенной студентки, а бабуля с последнего ряда выкрикнула: «Нет у вашего писаки никакого синдрома, он просто говнюк! Притворяется импотентом, чтобы девок портить!». Егор едва удержался, чтобы не прикрыть лицо ладонью. А потом вышли трое парней и признались, что им тоже хочется трахаться с мужчинами, — преимущественно с писателем Молчановым. У Шермана отвисла челюсть, Боря выпучил глаза, а Егор начал хохотать и всё никак не мог остановиться. Андрей довольно потирал руки. Шоу удалось.***
Поток сумасшедших, утверждавших, что у них синдром Шермана, иссяк через две недели. К чести Шермана, он лично проверил каждого. Это было несложно: требовался лишь пульсометр и планшет с весёлыми картинками. Андрей сказал, что это типичная картина: после каждого выпуска появлялись люди, уверявшие, что с ними случилось то же самое, что с героем передачи. Эффект переноса и самовнушения. Изредка — шизофрения. Шерман проинструктировал Егора: — Таких «больных» ты ещё не раз встретишь — они будут писать, звонить и поджидать в книжных магазинах. Не пугайся, они не опасны. Скорее всего, они действительно верят, что им нравятся мужчины. Или путают человеческий интерес с сексуальным, как твой Саша. «Как твой Саша»… Всё верно, Саша любил Егора, но, к несчастью, не той совершенной любовью, которая объединяет три заветных компонента: душевную близость, сексуальное влечение и готовность взять на себя обязательства. Сашина любовь была искренней, горячей и бескорыстной — но всего лишь дружеской. Он хотел ездить с Егором на рыбалку, есть шаверму в ларьках у метро, пить пиво и болтать о книгах — и больше ничего. Спать он хотел с Лизой. — Что мне делать, если кто-нибудь пристанет? — Предложи им поцеловаться. Ты сразу всё поймёшь. Но лучше переадресовывай ко мне — я разберусь. Кстати, на днях я выступаю в Нью-Йорке на симпозиуме по сексологии. Все уже наслышаны о синдроме Шермана и жаждут подробностей. Пожелай мне удачи. — Удачи, Паша! Ты ещё получишь свою Нобелевскую премию, — заулыбался Егор. — Или, как минимум, профессорское звание. Шерман взял его за плечи и поцеловал в губы. Егор знал, что Шерман обожает свою жену, с которой прожил двадцать пять лет в счастливом браке. Её фотографиями был увешан весь дом.***
Пришло сообщение от Саши: «Мы смотрели передачу — ты нереально крутой! Читали «Живучку» — супер! Ты всё-таки написал это! С любовью и уважением, Саша и Лиза». Выражение «ты всё-таки написал это» смутило Егора. Что знала Лиза о великодушии и щедрости своего юного мужа? Егор ответил: «Спасибо за поддержку. Позвони Борису Остроухову, он решил издать твою книгу. Поздравляю!».***
Кэт не плакала. Если её и шокировала тайная половая жизнь мужа, то она нашла в себе силы промолчать. Кэт Молчанова постепенно превращалась в Молчару. Егор укачивал её в объятиях вместе с Музой и целовал то светлую растрёпанную макушку, то лысый кошачий лобик. — Неужели нет никакой надежды? — тихо спросила Кэт, и столько непереносимой боли прозвучало в её словах. Её тоже убивала безнадёжность. К чёрту! Нельзя подвергать близкого человека таким страданиям. Егор рассказал о талантливом немецком хирурге, готовом покопаться в его голове. — Как странно, — сказала Кэт. — Если ты согласишься на это, то будешь как Лекетой… История повторяется — сначала в книге, потом в жизни? — О нет, — возразил Егор, — надеюсь, немец не оставит в моих мозгах какой-нибудь хитрый баг! К Новому году Егор принял решение. Оно далось ему легко.