Школа Моральных Уродов

2002 год. Запись номер 1 Кхм. Итак. Запись номер один. Я… Меня зовут, скажем, Рихард Цвен. Привет, да. Короче… Я учусь в школе Вайслихт, класс 11-Б, и делаю эту запись в 2002-м году, декабрь. Короче так, я — «невписавшийся» в своём классе,, а запись эту делаю, так как услышал ещё одну, такую же, которую записал один парень одиннадцать лет назад. Благодаря кассетам с его записями я узнал кое-какие подробности о… ну, о нашем странном школьном феномене. Кроме того, так вышло, что мы с этим человеком оба из класса 11-Б, у него и имя как у меня… Впрочем, не думаю, что это так уже важно. Одиннадцать лет же прошло… Ладно. Так, о чём я хочу рассказать. Честно говоря, я стал «невписавшимся» не сразу. Кажется, в школе Вайслихт это очень редкое явление… Я с самого начала не верил в происходящее, потому что я не умел отличать друг от друга «вписавшихся» и «невписавшихся». Скажу так — если бы мне всё не объснил однажды староста класса, я бы и не знал. У нас трое «невписавшихся», их имена… (шипение, треск, имена трудно различить, затем звук так же внезапно выравнивается) Так вот, я к ним не чувствовал никакой антипатии и всё такое. Даже думал, что всё это — выдумка. Но потом я увидел, как обычные ребята шарахаются этих троих, и это точно не была игра или притворство. Они правда не могли разговаривать с «невписавшимися», одна девочка даже начала плакать, когда один из них что-то ей сказал — они правда боялись их, как смерти. Но… Но я… Я не понимал их. Долго не понимал, выходит… целых три месяца. Меня раздражало это, ведь я считал, что мои одноклассники просто издеваются над беднягами. Но понемногу осознание пришло, а кассета с записью того парня из 1991-го года всё подтвердила. Короче… Выходит, что я какой-то ненормальный. Наверное, у меня не всё в порядке с инстинктом самосохранения. А может, это связано с тем, что я приезжий, кто знает. Однако факт остаётся фактом до сих пор: я почему-то могу спокойно общаться и с «вписавшимися», и с «невписавшимися». Они не пугают меня, не вызывают отвращения, как у других. Но… Я не сразу сообразил, что к чему, и в один день староста класса объявила, что я на самом деле аномальный «невписавшийся», и меня мигом исключили из компании обычных ребят. Даже разбираться не стали. В общем, хочу сказать, если ты, который сейчас слушаешь, всё-таки «вписался», не спеши начинать общаться со всеми. Разведай сначала, кто есть кто, чтобы не попасть впросак, как я. Мне кажется, такие, как я, хоть и редкость, но не исключение. Потому что… (довольно долгое молчание, слышны тихие вздохи) Потому что, кажется, тот парень, из 1991-го года, сам стал «невписавшимся» не сразу.<b/> Не уверен, но… Я… я прослушал все четыре его кассеты, какие нашёл, и по отдельным словам понятно: <b>он тоже нарушил правило класса. Хотя и говорил, что… «невписавшиеся»… Короче, он точно притворялся, что у него «невписавшиеся» тоже вызывают неприятные эмоции. Не знаю, как объяснить. Вдруг это повторяется? В общем, мне нужно найти этого Рихарда Бернштейна. (недолгое молчание, затем более бодрым голосом) Ещё что странно, некоторые ребята говорят, что узнают меня, как будто мы были знакомы в детстве. Тот Рихард, из 91-го, в третьей кассете то же самое упоминал. Может, это тоже как-то связано с моей «аномалией»? Я же никогда раньше не был в Вайслихте… В общем, на этом закончу. Скорее всего, эти записи будут дневниковыми, чем нести полезную информацию будущим поколениям. Кхм… Да. Хотя кто знает. *** 17.09.2013 Тилль не обманул — когда Рихард по окончанию занятий завернул за угол школы, он уже стоял там, опираясь о стену спиной и подбрасывая в ладони монетку. Услышав шаги, повернул голову:  — Привет. Рихард приблизился к нему и бросил сумку на асфальт, с любопытством глядя на парня:  — Я думал, ты не придешь. Так ты мне всё расскажешь? Тилль медленно кивнул, с каким-то отчуждением разглядывая его лицо. Монетка подпрыгнула выше и ловко исчезла в его рукаве. Рихард проводил её восхищённым взглядом. Тот только мельком улыбнулся:  — Больше десяти лет без общения кое-чему всё-таки меня научили. — он кивнул в сторону скамеек на стадионе. — Пошли сядем, разговор будет долгий. Парни неторопливо прошли по песчаной дорожке, нарочито глядя в разные стороны. Тилль не тяготился молчанием, скорее разговор заставлял его чувствовать себя неловко; Рихард же лопался от нетерпения и не знал, куда деть глаза, только бы не разглядывать без конца загадочного «невписавшегося». Тилль первым сел на скамейку, положив рядом сумку, и тут же немного подвинулся, уступая место и товарищу — привык сидеть один. Рихард пристроился рядом и сразу с готовностью уставился на него.  — Ну давай. Задавай вопросы, — предложил Тилль, — так легче будет.  — А-а… Да. Так… Ну, ты можешь объяснить мне, что происходит у вас в классе?  — Это дело касается не только класса. Это во всей школе, сам скоро убедишься. Шнайдер или Эмили тебе ещё не рассказали?  — Они объясняют очень туманно. Можешь подробнее? — попросил Рихард. Тилль откинулся назад, на спинку, с задумчивым видом, точно не знал, с чего начать.  — Насколько я знаю, эта штука здесь уже давно, — начал он медленно, взвешивая каждое слово и будто проверяя его надёжность и точность, — не скажу, что прям с самого дня постройки школы, но лет тридцать так точно. Школу построили в… семидесятых, вроде. Примерно с тех самых пор у нас существуют изгои, или, иначе, «невписавшиеся». Значит, около сорока лет. Но не будет уходить так далеко, я расскажу, пожалуй, о том, что видел сам. Я с самого первого дня первого класса оказался «невписавшимся». Не знаю, что бы было, не вмешайся тогда учитель и не объясни нам, что мы не виноваты и что нужно просто… как сказать… терпеть нас и стараться переступить через себя, научиться дружить даже с «невписавшимися». Впрочем, все знали, что идея обречена на провал. В начальной школе было невыносимо — дети злы, они травили нас, по-своему, по-детски, но очень жестоко — просто потому, что не могли нас выносить. Позже ситуация выровнялась, учителя предложили не обращать на нас внимание, а одноклассники просто старались оставить нас в покое и прятать свои эмоции. Конечно, оставались пара отморозков, которые били нас из отвращения и всё такое.  — А сейчас? — спросил Рихард. Рассказ Тилля казался ему совершенно нереальным, особенно этим его спокойным холодным тоном.  — Сейчас всё прекрасно, — с ледяной невозмутимостью ответил Тилль, — мы живём своей жизнью, они — своей. Чтобы не осталось времени мучить нас, они всё время общаются друг с другом, боясь на нас даже смотреть… Никто не знает, почему это так происходит.  — Мда. Сложно, наверное?..  — И всё-таки учителям сложнее всего — ведь они должны следить за порядком.  — А я, выходит, «вписавшийся»?  — Да. Поэтому тебе стоит держаться от меня подальше, иначе будет плохо.  — А почему я могу общаться с тобой, а они не могут? — Рихард пропустил его совет мимо ушей. — Вдруг это всё — лишь внушение, приобретенное многими годами запугиваний?  — Не знаю. Нет. Это существует. Есть доказательства.  — Какие ещё?  — Понаблюдай за другими классами — и ты увидишь, что это всё не шутка. — без единой эмоции посоветовал Тилль. — Если не хочешь, то вот пример: я способен разговаривать со всеми, кроме Кристиана. При этом никто не может говорить ни со мной, ни с ним. Это как одностороннее стекло. Рихард бросил взгляд вперёд, разглядывая сетку забора далеко впереди. Всё это просто не укладывалось в голове.  — Это не доказательство, ведь так? — тихо спросил он, непроизвольно поежившись.  — Так. — неожиданно согласился Тилль. — Есть кассеты с записями, их делали двадцать два года и одиннадцать лет назад. Ребята записывали свои наблюдения в своих классах. — …Серьёзно?  — Они лежат у нас в кабинете, — Тилль поднялся на ноги, — а проигрыватель есть в музыкальном классе.  — То есть мы можем их прослушать? — Рихард не мог поверить своим ушам. Как-то это всё было просто.  — Да.  — Но почему… почему они в нашем классе? Я думал, это важные какие-то записи.  — Обычные любительские, с советами будущим «невписавшимся». Почему в нашем классе? Потому что эти ребята, когда записывали эти кассеты, как раз учились в классе 11-Б. Одиннадцать лет назад и двадцать два года назад. То есть кассеты, фактически, в этом году принадлежат нам. Ну что, идём?