Свитки Мерлина

«Ты идиот», — подумал Люциус, когда на глазах у ошарашенных студентов шёл через весь Хогвартс в свою комнату. Да, то еще было зрелище! Главный маглоненавистник магического мира, обряженный в магловское тряпьё. Пожалуй, он с уверенностью мог бы рассчитывать на победу в номинации «самый непредсказуемый колдун столетия», если б такая существовала. Впрочем, тогда ему было совершенно не до смеха. Как оказалось, повторной трансфигурации его одежда просто не перенесет. Деликатная ткань начала рассыпаться от первой же попытки вернуть ей первоначальный облик, так что, выбор был невелик: либо джинсы и куртка, либо костюм Адама. Хотя, еще неизвестно, в каком виде он бы привлек к себе меньше внимания. «Ты идиот», — спустя несколько часов повторил он себе, разглядывая дно опустевшего стакана.       Сейчас, когда эмоции улеглись, а адреналин испарился из крови, осознание произошедшего ввергло его уже не в бешенство, а в уныние. Содеянное до сих пор не укладывалось в голове и вызывало приступ горького омерзения к себе. И с чего бы? Хотя… пожалуй, только такой человек, как Люциус Малфой, мог с таким неистовством корить себя за доброе дело, даже несмотря на то, что это самое дело не так давно спасло его драгоценную шкуру. И не только его.       Когда Грейнджер решила вслух озвучить свою догадку, касательно их внезапного спасения, Малфой живо вспомнил причину, из-за которой изначально решил быть сторонним наблюдателем в поисках библиотеки. Все эти испытания являлись испытаниями душевных качеств, чуждых его натуре: не было в нем места для бескорыстного благородства, раздражающей честности, слепой отваги, взаимовыручки и волнений о судьбе ближнего своего. Если и был он способен на смелый поступок, то этот смелый поступок всегда был результатом тщательно продуманной интриги и, разумеется, должен был повлечь за собой немалую выгоду для него самого. А тут, повинуясь собственному любопытству, он решил окунуться в омут приключений с головой, будто мало страху натерпелся во время службы Темному Лорду. И ладно бы только это… охотничий азарт и любопытство всегда отличали хищников, но он-то, повинуясь какому-то сиюминутному порыву, совершил поступок вопиющий — жизнь поставил на чашу весов. И к чему привела вся эта необдуманность и спонтанность? Разумеется, назвать произошедшее крахом жизненных принципов язык не поворачивался, но вот непоколебимая уверенность в них явно пошатнулась.       Конечно, Люциус по-прежнему был не готов терпеть грязнокровок в магическом сообществе по доброй воле, но в то же время вполне осознанно смирился с присутствием одной из них подле себя. И что уж говорить, не просто смирился, а даже начал получать удовольствие от ее общества. Парадокс.       Гермиона Грейнджер за время их «безумства» сумела настолько затянуть его в сеть своих рассуждений и пробудить в нем живой интерес к поискам, что к собственной злости он почти не вспоминал о ее происхождении; о пропасти лет, их разделяющих; о взаимной неприязни, грозившей обратиться в жгучую ненависть от одного неосторожного слова; о том, что война настигла их в противоборствующих лагерях. Мерлин, да он словно забыл обо всем, отдавшись во власть приключению, которое начал больше двадцати лет назад, и почувствовал необъяснимое спокойствие от ощущения, что теперь у него есть партнер, готовый протянуть руку помощи в нужный момент. Правда, в начале их сотрудничества сам Люциус был уверен, что никогда не протянет руки в ответ, и все же сделал это. К собственному раздражению, он спас эту девчонку, и хоть впоследствии осознал, что для спасения собственной жизни иного выбора у него не было, сам факт раздражал невероятно. «Люциус Малфой, ты идиот», — в очередной раз делая глоток, повторил он, пытаясь разобраться в истинных мотивах собственного поступка, но чем больше он старался, тем меньше понимал сам себя. Спорить с тем, что он хотел эту грязнокровку с момента их встречи на озере, Люциус уже не пытался. В конце концов, нет ничего постыдного в мужских желаниях и потребностях — физиологию еще никто не отменял. Не пытался он отрицать и того, что предметом его вожделения стала именно эта дерзкая, непокорная девчонка, бросавшая ему вызов каждым своим словом, взглядом, вздохом… черт, да самим своим существованием. И пуще всего это навязчивое желание ей обладать подогревали его собственные принципы и ограничения, а так же ее подчеркнутое равнодушие к нему. Гермиона была недоступна, а потому еще более желанна, как запретный плод. Но было ли одного плотского желания достаточно для того, чтобы спасать ее, рискуя жизнью? Конечно, нет. Тогда это нечто большее? Нет, быть не может. Просто абсурд. «Ох, лучше признай, что ты старый кобель, потерявший голову от запаха молодой сучки», — с нескрываемым сарказмом подметил внутренний голос, заставляя Малфоя до боли закусить губу. «Это меньшее из зол. Самокопание до добра не доводит. Остынь и выпей еще, а то неизвестно, куда тебя может завести дорожка дальнейших рассуждений». — Очевидно на тропу, по которой идут все гриффиндорцы, мерзость, — презрительно прошипел он, делая очередной глоток. «Да… дела… а какой у меня выбор? Уж лучше старый кобель, чем безнадежный романтик, готовый расстаться с принципами из-за мимо пробегавшей юбки. Первое, по крайней мере, лечится интимом».       Впрочем, глядя на произошедшее с высоты прожитых лет, Люциус нашел утешение в философской мысли о том, что время обязательно прольет свет на этот необъяснимый для него поступок. Возможно, его подсознание нашло скрытую выгоду от присутствия Гермионы Грейнджер в мире живых, и ради этой выгоды стоило рискнуть. Просто в силу своей временной «непрозорливости» и усталости он пока не различал всех этих перспектив. Хотя, одна из них прорисовалась вполне отчетливо — теперь золотая девочка Гриффиндора у него в неоплатном долгу, а значит, при необходимости он сможет манипулировать всем «звездным трио», а это вполне можно было списать на «долговременные инвестиции в будущее сотрудничество». И пусть Поттер не был обязан жизнью лично ему, он сделает все возможное, чтобы уплатить этот долг за лучшую подругу. Ох, уж эти гриффиндорцы. Люциус сделал еще один глоток, наконец, придя к согласию с самим собой. — Отец, — голос Драко за дверью весьма некстати вывел его из размышлений. А жаль, очередная «перспектива» уже готова была сформироваться в его мозге. — Отец, ты здесь? Отец! — Здесь, — отозвался Люциус, достаточно неуклюже взмахнув палочкой в попытке сбросить запирающие чары. — Как ты попал в крыло для преподавателей? — Я школьный староста, забыл? — Драко скривил недовольную гримасу, специально повернувшись к отцу так, чтобы его взгляд упирался прямо в треклятый значок. «А ведь и правда — забыл». — Что ты хотел? — Поговорить, — несколько оторопев от раздражительного тона отца, проговорил Драко, но тут же вернул голосу былую твердость. — Ну, так изволь. Чем порадуешь на сей раз? — Люциус, уперев руку в подлокотник поднялся, чтобы не смотреть на сына снизу вверх, слегка покачнулся, но равновесие все же удержал. — Ты пьян? — Драко ухватил за горловину пустую бутыль от десятилетнего огневиски, рассматривая этикетку. «Не слабо. И в честь чего такая «пирушка», отец? Что-то празднуем или наоборот?» — Не так сильно, как хотелось бы, но все еще впереди. Итак, что тебя волнует, сын мой? Закончились средства или пришел отстаивать честь матери? А может, осудить недостойный вид твоего отца? — Драко недовольно сжал губы в тонкую линию, но сумел задушить подступившее к горлу возмущение. «В точку», — подумал старший Малфой, скривившись почти в издевательской усмешке, от которой у слизеринца по спине пробежал морозец. «Дожился, теперь еще и твой едва перешагнувший рубеж совершеннолетия отрок хочет читать тебе нравоучения».       Драко опасливо оглядел отца. Несмотря на отчаянное желание, Люциус не надрался в драбадан, но опасно опьянел, что заставило сына еще раз прокрутить в голове тщательно отрепетированную речь неудовольствия, выбросив из нее нелицеприятные эпитеты, которыми уже хотел наградить своего родителя за поведение, «порочащее» доброе имя их древнего рода. Однако даже после так называемой «чистки» не посмел раскрыть рта.       За всю свою жизнь ему доводилось видеть отца в таком состоянии лишь несколько раз: в день смерти Абраксаса Малфоя — деда Драко; в день, когда Волан-де-Морт освободил Люциуса из Азкабана, и в ночь, когда закончилась Вторая Магическая война. Все эти случаи прошли под эгидой горьких размышлений и унылого молчания родителя, не внушавших опасений. Тогда, несмотря на все свои попытки запрятать чувства в дальнем уголке души, в глазах Люциуса плескался страх перед будущим, и этот страх делал его почти аморфным и равнодушным. Но сейчас на дне холодных, подобных ледяным озерам, глаз пылало нечто поистине дьявольское, и Драко, не понаслышке знавший крутой нрав отца, вновь попытался смирить собственное недовольство, так и не проронив ни слова, хотя приступы злости все ближе подкатывали к горлу, грозя обернуться настоящим словесным ураганом. — Неужели даже собственному сыну я внушаю такой трепет, что он не решается и рта раскрыть? Что ж, годы воспитания и последний урок не прошли даром, — прошипел Люциус, вспоминая ту взбучку, которую (пусть и не сразу) задал сыну после его «бунта» в кабинете ЗОТИ. — Не волнуйся, пока ты следишь за своим языком, я буду следить за тем, чтобы с моей волшебной палочки не сорвалось непростительных заклинаний. — Я не волнуюсь. — Крутая мысленная защита, — усмехнулся Люциус, поставив перед сыном второй стакан, и наполнил его до краев.— Разумности твоим суждениям это не прибавит, но зато фразу сформулируешь быстрее. Пей, — Драко с сомнениями уставился на отца. «Он издевается или серьезно?»       Уж что-что, а пить по душам им еще вместе не приходилось: для этого у старшего были такие компаньоны, как Лестрейндж, Снейп и Нотт, а у младшего — Крэбб и Гойл. Но всё когда-нибудь случается впервые, так что этот день вполне может сгодиться для неожиданных откровений. Может быть отец, наконец, сможет довериться ему и посвятить в свои замыслы. Главное, самому не сболтнуть лишнего. — Итак, — очертив пальцем кромку бокала, протянул Люциус, даже не взглянув на сына. — Что это сегодня было? — А что было? — старший скривил такую гримасу, будто более идиотского вопроса ему в жизни не приходилось слышать. — Я не столь искусен в легилименции, как твой безвременно почивший декан, тебе придется изъясняться понятней. — Ты меня прекрасно понял, отец, — залпом осушив стакан, произнес Драко, чувствуя, как злость внутри него постепенно начинает закипать. — Всю мою жизнь ты внушал мне, что нашу и магловскую культуру разделяет целая пропасть противоречий. Ты внушал мне презрение к их образу жизни, изобретениям, манере одеваться, и что я вижу сегодня? И не только я, кстати… вся школа. Вся школа видела тебя, обряженного в эти их джинсы… если бы я позволил себе нечто подобное, ты бы запытал меня «Круциатусом» до полусмерти, но сам ни секунды не раздумывал перед тем, как опорочить доброе имя нашей семьи. — Доброе имя нашей семьи, — передразнил Люциус, усмехнувшись так, будто ему самому стало тошно от тех бредней, которыми он потчевал собственного наследника, да и себя самого долгие годы. — Уверен, что наша и без того подмоченная репутация переживет этот променад позора. — Что?! — Драко, не веря собственным ушам, подскочил с места. — Да ты сам-то себя слышишь? Ты меня учил… — Поверь, я не забыл, — Люциус оборвал его речь на полуслове, угрожающе сверкнув глазами. — И до сих пор придерживаюсь каждого сказанного слова. — Тогда что это такое? — слизеринец брезгливо отпихнул ногой груду тряпья, разбросанного по полу. — Досадное недоразумение, о котором, как видишь, я пытаюсь забыть. — Ты много о чем пытаешься забыть, да только другие не дадут этого сделать. — Разговор ни о чем, — выдохнул Люциус, достав из тумбочки курительную трубку, набил ее табаком и раскурил, выпуская изо рта колечки белого дыма, — ты вгоняешь меня в уныние. — Что ты делал в мире маглов? Я твой сын… я мог бы помочь. — Теперь мы этого не узнаем, потому что у меня больше нет желания туда возвращаться. — Ты не ответил на вопрос, — Драко злобно закусил губы, изо всех сил пытаясь сдержать собственную обиду и злость. Нет, он не поймет. Отец никогда не поймет, каково это - всю жизнь играть навязанную тебе роль, всю жизнь находиться в тени, которую он отбрасывает, пытаться заслужить его одобрение, его доверие, но не получать ничего. В такие моменты он чувствовал себя еще более нуждающимся, чем эти поганые Уизли, только последним нужно было золото, а ему - отцовская любовь. А Люциус, казалось, был просто не способен на такие высокие чувства, точнее, был не способен открыто их выражать, что заставляло на каждом шагу сомневаться в его способности чувствовать. Черт, как… как такое могло быть? Отец всегда был рядом в нужный момент, был той стеной, спрятавшись за которой можно было переждать любую бурю, но стоило угрозе миновать, и забота сходила на «нет», укрытая за личиной напускного равнодушия. Даже в ту ночь, когда они вернулись в мэнор после битвы за Хогвартс, Люциус не сказал ему ни слова… ни одного грёбаного ободряющего словечка, хотя до этого прижимал сына к себе, как неоперившегося птенца, выпавшего из гнезда. Почему? Почему он всегда молчал? Почему никогда не говорил то, что от него желал услышать родной сын? Почему не доверял ему? А ведь сейчас, когда мать находилась на континенте, когда большая часть школы косилась на него, как на убийцу и врага народа, Драко, как никогда нуждался в родительском тепле, а что получал? Поучения, ненужные советы, упреки, и никогда — тепло. И сегодня он пришел сюда в надежде, что отец, согнувшись под гнетом собственных проблем, все же решит раскрыть перед ним свою душу и свой разум, и они смогут хотя бы притвориться нормальной семьей, но нет же… нет.       Люциус был для него книгой, написанной на умершем языке. Можно пролистать, прикоснуться, но не прочитать. Или, может, сам Драко не с того начал разговор? Но как иначе? Просить… умолять? Нет, чтобы ни случилось, он не станет выпрашивать у отца ни теплых объятий, ни ободряющих речей, ни доверия. Не так его воспитывали. А за подобное проявление эмоций, граничащее со слабостью, можно было и вовсе нарваться на непростительное. Так как же, спрашивается, вести диалог? И чего, пикси его задери, ждал от него отец?       Драко до хруста сжал кулаки, наконец, переборов собственное негодование. И только тогда поднял на Люциуса выжидающий взгляд, холодный и высокомерный — прямо как его и учили, — но тут же поник под не менее пристальным взглядом родителя, которому Драко в очередной раз не решился противостоять. — Я был в Италии, — все же смилостивился Люциус, ставший свидетелем внутренней борьбы сына. — Мне нужно было найти один артефакт в подарок чиновнице из комиссии по досрочному освобождению, — голос отца звучал ровно, словно он и не видел разницы между ложью и не до конца сказанной правдой, а может, просто откровенно лгал, глядя ему в глаза, но он-то… он знал. Он же видел. Черт возьми, он видел… — И почему ты не взял с собой меня? Я мог бы помочь… — Дело уже сделано, — спокойно заметил Люциус, — это уже не имеет никакого значения. — Нет, имеет! Для меня имеет! — на последних словах голос Драко неестественно сорвался на крик, Люциус нервно сжал рукоять трости, но позы не изменил, испытующе глядя на сына. Такие срывы у него случались не часто, а если и случались, то тому всегда была причина, но какая муха его укусила на этот раз? — И чем же, по-твоему, примечательна эта встреча, если ты выделил ее из сотен таких же скучных и бесполезных? — Драко, понимая, что все же сумел склонить отца к разговору, вернулся в кресло против него, наполнил стакан и сделал несколько глотков для храбрости. — Ты мне скажи, почему ты предпочел отправиться на эту «встречу», избрав компанию грязнокровой девчонки, а не собственного сына? — бросив весьма недвусмысленное обвинение отцу в лицо, проговорил он, ожидая увидеть хоть какое-то изменение в поведении родителя, но и тут надежда не оправдалась. Люциус сидел так, словно и не слышал его слов: ни один мускул в его теле не дрогнул, даже выражение глаз осталось прежним. — И кто еще осведомлен об этой встрече? — голосом холодным, словно сталь, процедил Малфой-старший. — Я молод, но я не идиот, — презрительно фыркнул Драко, делая еще один глоток. Что ж, теперь они поменялись местами, теперь младшему Малфою требовалось дойти до определенной кондиции, чтобы найти в себе смелость довести этот разговор до конца. — Только я. — И как, скажи на милость, ты узнал об этом? Не думаю, что мисс Грейнджер решила спросить у тебя разрешения, прежде чем ввязываться в эту, с позволения сказать, авантюру. Или ты следил за ней? С чего бы? — «Мисс Грейнджер», — презрительно передразнил Драко, — она такая же «мисс», как обезьяна, наряженная в платье. Поганая грязнокровка, — он скривился, всем своим видом выражая отношение к ней лично, и ко всей гриффиндорской кодле. — Не паясничай, — предостерегающе поднял ладонь Люциус, оставив без внимания нападку на свою недавнюю компаньонку. — Итак, как ты узнал… — Сложно не заметить, когда мимо тебя проскакивает взъерошенная грязнокровка, причем, с такой скоростью, будто за ней сам Темный Лорд гнался. Кто бы мог подумать, что она торопилась на свидание к Пожирателю Смерти, — ядовито выплюнул Драко, но видя, что Люциус никак не отреагировал на его слова, решился продолжить. — Признаюсь, я был заинтригован до глубины души и не смог отказать себе в удовольствии проследить за тем, куда так спешила подружка Гарри Поттера и что она замышляла. — Должен признать, ты долго терпел прежде, чем явиться ко мне за разъяснениями, — подметил Люциус, поглядев на карманные часы. Действительно, после его возвращения прошло больше пяти часов, для его сына — верх выдержки. — Я ждал, — в тон ему отозвался Драко. — И чего же? — Этого, — юноша ударил ногой по пустой бутылке на полу, встретившись с ухмылкой отца. — Весьма предусмотрительно, если бы этот разговор происходил при других обстоятельствах и на другую тему, я бы сказал, что ты совершенствуешься в умении вести диалог. Что ты делал в Хогсмиде в такое время? «Пил, конечно. Что еще можно делать в этой дыре?» — Уверен, это менее захватывающая история, чем та, которую можешь рассказать мне ты, отец. — Возможно, так оно и было бы, если б я посчитал нужным тебе что-то рассказывать, — от этого холодного презрительного тона в душе Драко вспыхнул настоящий пожар, алкоголь ударил в голову, а едва утихшая обида вновь комом подступила к горлу. Забыв уже и о страхе перед отцом, и об уважении к нему, и о треклятой осторожности, он вскричал, нет, скорее начал хрипеть, точно раненый зверь, хвала Мерлину, что хоть слюной в разные стороны брызгать не стал. — Ты… после всего того, что ты мне говорил… как? Как ты посмел спутаться с грязнокровкой? И не просто грязнокровкой, а ровесницей твоего сына? — Думай, что говоришь, — прошипел Люциус. — Второй раз повторять не буду.       Сделав глубокий вдох, Драко несколько поутих и вернулся в кресло. В то, что отца могло связывать с Грейнджер что-то настолько отвратительное, он не верил ни секунды. Да Люциус скорее сам себя бы запытал «Круциатусом» до безумия, чем по доброй воле согласился бы лечь в кровать с этой грязной тварью, но сам факт того, что их что-то связывало, а ему, О-Принцу-Слизерина, об этом даже словом не обмолвились, бесил до нервной дрожи. — Вы не искали реликвию, ведь так? — это был уже не столько вопрос, сколько утверждение. Люциус согласно кивнул, да и что толку было отпираться от очевидного, не стирать же память собственному сыну. — И что тебе понадобилось? Зачем все это? Какие дела у тебя могут быть с такой, как она? — Ты же сам только что сказал, что не идиот. Думай, — пожал плечами Люциус, отхлебнув глоток огневиски, Драко на миг задумался, хотя разум услужливо предложил ему ответ, а точнее, единственную связь, которая прослеживалась между двумя настолько разными людьми. — Свиток… ты же уверял всех, что библиотеки не существует? И теперь… сам ввязался в эту авантюру. Но почему ты отдал свиток Грейнджер? Почему не мне, когда я не скрывал свое желание его заполучить? Как? Как ты мог так поступить? — захлебываясь от обиды и злости ревел Драко. Нет, он и впрямь был сейчас похож на раненого звереныша. — Успокойся, — тихо проговорил Малфой-старший, — и вернись на место. — Зачем?! — он так заорал, что Люциус был вынужден набросить на комнату заглушающие чары, чтобы весь Хогвартс не сбежался на этот рёв. — Чтобы не рисковать тобой, да и собой, в общем-то, тоже, — вполне обыденным тоном произнес он. — Неужели не понятно? Я готов был оказать ей некоторое… кхм… содействие в поисках за умеренную плату, но мне претит одна мысль о том, чтобы тратить на это свое и твое время. Коль уж ей хочется делать всю грязную работу — флаг ей в руки, пинок под зад. К тому же, велика вероятность, что она и не найдет ничего, так зачем тебе понапрасну разочаровываться в своих ожиданиях? — Я уже не ребенок, отец! — Ребенок… мой ребенок… и пока ты живешь в моем доме и на мои средства, позволь мне решать, что для тебя лучше. Ты меня понял? — прорычал Люциус, и будто ответом на его слова за спиной прозвучал хлопок аппарации, и расширившиеся, как два блюдца глаза Драко, сидевшего лицом к нежданному гостю, оказались весьма красноречивы. Малфою даже не пришлось поворачиваться, чтобы понять, что происходит за его спиной. — Отец… это что? — Мастер Люциус, мастер Люциус, — залепетал эльф, подползая к нему и дергая за рукав бархатного шлафрока. — Я окружен дремучими идиотами, — как-то обреченно проговорил Малфой-старший, пряча лицо в ладонях, потирая пальцами глаза, а потом и виски́. — Почему сейчас? Почему из двадцати четырех часов в сутки и семи дней недели ты выбрал именно этот треклятый момент, чтобы появиться?! — вопрос был скорее риторическим, но домовик видимо не слишком разбирался в подобных хитросплетениях человеческого поведения, а потому принял эти слова за чистую монету, тихо залепетав: — Хозяин, Тобби не хотел беспокоить хозяина, но Тобби не мог выпить зелье, потому что у него закончился ключевой ингредиент, — Люциус наконец-то поднял на домовика усталый взгляд. После бессонной ночи, насыщенного утра и раздражающего вечера сил на то, чтобы срывать на нем свой гнев уже не осталось. Хотелось просто пойти в ванну, смыть с себя этот треклятый день и уснуть. Непременно без снов. — Держи, — Малфой дернул несколько волос и презрительно оглядел эльфа. Впрочем, глядеть на него сейчас было равносильно тому, чтобы взирать на собственное, напуганное до усрачки, отражение в зеркале. Завернутый в простыню, босой, растрепанный — мерзость. Хотя, если б так не дрожал от страха, вполне мог бы сойти за переодетого в греческую тогу бога. И даже браслеты кстати пришлись. Но все равно мерзость. — Отец, — Драко стоял с ошарашенным видом и все еще ждал объяснений, хотя мозаика в его голове уже сложилась в полную картинку. Но все равно хотелось. Дьявол, как же хотелось, чтобы он сам рассказал ему, чтобы хоть так, но проявил к нему доверие, но Люциус и рта не раскрыл, явно не желая объясняться в присутствии таких недостойных существ, как домовые эльфы. — Уходи! Исчезни отсюда! Убирайся, ничтожество, — прошипел младший, буквально испепеляя несчастного своим взглядом. — Хозяин, — эльф заискивающе согнул спину, глядя на Люциуса. Пожалуй, и сам домовик сейчас больше всего на свете хотел поскорее убраться отсюда, ибо в гневе своем Драко вполне мог посоревноваться с отцом, особенно, когда дело касалось существ низшего порядка. — Пошел вон, — сквозь зубы прошипел старший, и в тот же миг со звучным хлопком эльф растворился. — Она знала? Ты не мог направиться за артефактом в Италию, не сняв браслеты, ты бы просто не смог с ними трансгессировать за границу… — Драко, — Люциус потянул к нему руку, призывая успокоиться, но сын тряхнул плечом, воззрившись на отца, словно безумец. — Меня не интересует, почему ты пошел с ней на поиски свитка, верю, у тебя были на то свои причины. Я даже готов поверить в то, что единственным обстоятельством, из-за которого ты не отдал свиток мне — было желание уберечь меня, — Малфой понимал, что ступает на зыбкую почву, но остановиться уже не мог. Годами копившаяся обида, наконец, вырвалась на свободу, и остановить этот поток обвинений и упреков он был уже не в состоянии. — Драко, осторожно. Не думай, что брошенные в гневе слова станут оправданием… — Я не стану оправдываться! Никогда, — впервые он позволил себе такую дерзость — впервые таким срывающимся на крик голосом перебил отца, — но скажи мне, отец, скажи правду: она знала об этом? — Драко кивнул в ту сторону, где несколько мгновений назад стоял домовик. — Это она придумала. Скажем так, эта была наша небольшая сделка: моя помощь со свитком в обмен на свободу от оков. — И, разумеется, кроме нее решить этот вопрос было некому? — презрительно фыркнул слизеринец.       Люциус промолчал, вернувшись на свое место. Мерлин, да меньше всего после пережитых накануне злоключений он желал ссориться с собственным сыном, и из-за кого? Из-за грязнокровки Грейнджер, черт, самому мерзко стало. И от того, что сын в какой-то степени был прав, и от того, что собственная ложь получилась крайне неубедительной, породив больше вопросов, чем ответов.       И действительно, что он должен ответить на этот вопрос? Почему из всех возможных вариантов, он принял помощь от существа самого презренного по его собственному убеждению? Сказать сыну, что его отец с давних времен был захвачен идеей поиска библиотеки и просто не смог отказать себе в этом приключении, а Грейнджер ему еще и вишенку в виде свободы на тортик положила. Нет, ну это уж полный бред. Хотя, по сути, являлся чистейшей правдой.       В общем, еще сильнее увязать в этом болоте лжи он не желал, но в то же время и сказать правды не мог, ибо правды он и сам до конца не разумел. Не давеча, как час назад сам терзался вопросом: «Почему именно Грейнджер?», но даже себе это объяснить не смог, не говоря уж о том, чтобы пытаться донести эту истину до кого-то еще. Поэтому решил прибегнуть к давно проверенному совету предков: «Если не знаешь, что сказать — молчи. Люди сами все додумают за тебя, ты главное не пускай дело на самотек».       Какое-то время они сидели в тишине, допивая виски, но с каждой минутой эта тишина все сильнее резала слух, навевая мысли одна хуже другой. И все же, молчание было тяжелее криков и упреков, ибо в молчании оставалась недосказанность, оставалась надежда на то, что по какой-то нелепой ошибке судьбы неполная информация просто была неверно истолкована, а когда слова произнесены — это уже был приговор. И Драко хотел его услышать, раз и навсегда расставить все точки над «i». — Ты и словом не обмолвился мне, своему сыну, об этом, но какая-то поганая грязнокровка знала всё. По-твоему, она достойней меня? Тогда все, чему ты меня учил все эти годы… — Подумай десять раз перед тем, как закончить эту мысль, Драко. — Черта с два, ты предпочел грязнокровку родному сыну. Ты принял помощь от нее, ты помог ей… но дело не в этом… не совсем в этом! Я тоже мог додуматься… да и ты сам! Мог ведь! И сейчас ты опять что-то недоговариваешь! — он сорвался на крик. — Ты попросил помощи у грязнокровки, по милости которой едва не попал в Азкабан! Дед бы в гробу перевернулся, если бы узнал, во что ты превратился. Вернувшись в мэнор, постарайся не попадаться на глаза его портрету, — одна секунда, и взмах руки рассек воздух, еще секунда — и эта самая рука, занесенная над головой сына, застыла в нескольких дюймах от его лица, перехваченная чуть выше запястья.       Что ж, надо было отдать Драко должное, пять лет тренировок по квиддичу не прошли даром. Реакция у него была отменная, да и мощи в нем заметно прибавилось, как и дерзости. И хоть Люциус не вкладывал силы в этот удар, желая лишь поставить наглеца на место, встретить сопротивление никак не ожидал. — Ты забываешься. Не заставляй меня предупреждать тебя еще раз. Последний раз, Драко. Мои дела — это лишь мои дела. И ты будешь узнавать о них лишь тогда, когда я посчитаю нужным. Так воспитали меня, так я воспитывал тебя, и так ты воспитаешь собственного сына, — Люциус с силой зажал его руку так, что у того кости на запястье захрустели, и предостерегающе поднял указательный палец. — Моё терпение не вечно. Запомни это, и вспоминай каждый раз перед тем, как решишься высказать мне нечто подобное, — глаза Люциуса угрожающе сверкнули, и он разжал хватку. — Я твой сын! — возмутился Драко, но отец одарил его таким взглядом, что юноша поспешил вернуться в кресло, чтобы избежать падения на подкосившихся ногах. Этот взгляд Люциуса младший так и не научился копировать, то ли кишка была тонка, то ли жизненного опыта маловато, чтобы вмораживать душу собеседника в лед одними лишь глазами. — И это не дает тебе право говорить мне такие вещи. Запомни, указывать детям на ошибки — удел родителей. Не наоборот. — То есть ты готов признать, что совершил ошибку? — не унимался Драко, сам уже не понимая, чего и кому хотел доказать. А скорее, просто устал от того, что даже спустя столько лет, отец по-прежнему относится к нему, как прыщавому одиннадцатилетнему несмышленышу, недостойному доверия. Он, черт побери, из кожи вон лез, чтобы доказать обратное, но каждый раз натыкался на стену этого холодного безразличия. А эта треклятая Грейнджер... Мразь. Даже тут она сумела его обойти. — Уходи, Драко, не искушай, — практически прорычал Люциус, вставая к сыну спиной и сцепив руки в замок позади себя. Собственно, оно и к лучшему, ему казалось, если он сейчас повернется и даст волю собственным эмоциям, Драко уж точно до конца дней дар речи не обретет. — Отец, — слизеринец сбавил тон, коснувшись его плеча. — Не сейчас. Позже… мы еще к этому вернемся. Не сомневайся. А пока… надеюсь, что у тебя хватит ума держать язык за зубами. Не хочу, чтобы из-за твоего необдуманного вмешательства все мои планы полетели под лысый хвост фестрала. — Хватит, — буркнул юноша, направившись к двери, но уже на пороге Люциус окликнул его, хотя лицом так и не повернулся. — Драко, ты мой сын. Мой единственный сын и наследник. И я не хочу, чтобы ты сомневался в моей любви и лояльности к тебе. Но запомни, если ты еще раз решишься бросить мне вызов, сына у меня не будет, а у тебя не будет ни отца, ни его наследства.       Драко ничего не ответил, молча вышел из комнаты и притворил дверь, но вот дух неразрешенных сомнений с собой не забрал. Он так и остался витать по комнате, еще больше омрачая и без того унылое настроение. После такого хоть в петлю лезь, да что толку — после смерти омерзение к себе все равно не пройдет, навеки застынет в каждом портрете, на каждой колдографии. Чертова грязнокровка… даже находясь в другом конце замка, она каким-то немыслимым образом умудрялась всё портить.       Подойдя к кровати, Люциус пошарил между флакончиками со снотворными зельями, накапал себе несколько капель в стакан с виски, осушил его в несколько глотков и прямо в одежде упал на кровать. И уже через несколько минут забылся тихим, спокойным сном, даже не успев подумать о том, что где-то там — в другом крыле замка — есть человек, который так же вспоминает его недобрым словом, проклиная день и час, когда решил разделить с ним вместе свои приключения и напасти. И этим человеком была Гермиона Грейнджер.

***

      Объяснение с Джинни обернулось для Гермионы настоящей пыткой. Меньше всего она хотела врать подруге, ибо всю свою жизнь осуждала подобное поведение, но и правду ей открыть тоже не могла, потому что правда граничила с безумием. Девушка до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что решилась на это, но решилась же — вступила в сговор с давним врагом, ради собственной выгоды. Да… пора уже дать название своему маниакальному желанию отыскать наследие Мерлина — это выгода. И хоть она, в отличие от Малфоя, искренне стремилась разделить собственное открытие со всем магическим сообществом, уже глупо было отрицать, что делала она это ради себя. Ради своего тщеславия, ради желания доказать самой себе, что она способна сделать что-то по-настоящему великое. «Черт, может, Люциус и прав… Может, не такая уж глубокая пропасть лежит между слизеринцами и гриффиндорцами? Может, не такие уж мы и разные?» — вопрошала она себя, лежа на кровати и вспоминая давний спор с Малфоем в один из вечеров, когда она, сидя в кабинете ЗОТИ, пыталась снять проклятие с ларца.       А ведь действительно, гриффиндорцы и слизеринцы схожи меж собой куда сильнее, чем студенты остальных факультетов: и те, и те весьма вольно относятся к школьным правилам; и те, и те одержимы идеей первенства и соперничества, куда больше пуффендуйцев и когтевранцев. Даже их извечное противостояние в квиддиче носит форму почти ожесточенной борьбы. Выпускники этих факультетов в равной степени желают внимания толпы, известности, влияния. Правда, одни делают это вполне осознанно, а другие — принимают, как побочный, но весьма приятный эффект некоего благого деяния. И Гарри тому живой пример: сознательно он никогда не стремился быть в центре внимания, но каждый его поступок неизменно выдвигал его в первые ряды. Да и сама Гермиона всегда и во всем желала быть лучшей. Первой. Правда, она, в отличие от тех же Малфоев, не готова была ради этого первенства переступить через нравственные барьеры, однако, начав игру, всегда старалась идти до конца. Вот и сейчас не побрезговала даже союзом с врагом. Правда, несмотря на все пререкания и внешнее недовольство, девушка была вынуждена признать, что работа с Малфоем пришлась ей по вкусу. Он был сдержан, умен, ироничен, обладал прекрасным чувством юмора, хотя и редко являл его миру, а главное — его душе оказались не чужды благородные порывы. Ведь сегодня он спас ее, поборол свои сомнения и спас. И теперь Гермионе не давал покоя один единственный вопрос: почему? Почему он подверг себя неоправданному риску? Ведь не мог он заранее знать, чем закончится это испытание. Да и какая ему выгода была от ее спасения? Он спокойно мог взять сферу и попытаться бежать. Но он протянул ей руку помощи, хотя Гермиона уже мысленно попрощалась с жизнью. — Так кто же Вы такой на самом деле, мистер Малфой? Кто скрывается за маской высокомерного лицемера и надменного аристократа? — задумчиво протянула она себе под нос, рассматривая потрескавшийся от времени потолок.       Люциус и прежде был для нее неразрешимой загадкой. Такой холодный и неприступный, словно ледяная крепость, затерявшаяся на краю света, но в то же время пугающе горячий, будто адская бездна. Высокомерный, аристократичный, умный, с багажом темного прошлого, он просто не мог не пробудить интерес в неопытной душе, но сейчас эта загадка превратилась для нее в тайну за семью печатями, и девушка была готова заложить собственную душу, чтобы ее разгадать. При этом Гермиона никак не могла избавиться от ощущения, что чем больше она проводила с ним времени, тем меньше знала его на самом деле. Почему? Все просто — каждый раз он открывался для нее с новой стороны, но в то же время оставался собой. И это одновременно пугало и волновало ее. Чем больше Гермиона думала о нём, тем больше понимала, что в ее сердце происходит нечто такое, ей неизвестное, но неотвратимо манящее. И хоть гриффиндорка не хотела подчиняться чувствам, которые независимо от ее воли все сильнее захватывали пространство души, проникая в сознание, она не могла сопротивляться этим новым для нее ощущениям радости, ликования, ожидания встречи и одновременно какой-то неуверенности и страха перед ней. Черт, да это даже звучало слишком сложно, а на деле же было и вовсе чем-то невообразимым. «Какое-то наваждение», — подумала она, переворачиваясь на бок. «Нужно поспать. Ты не спала двое суток, вот и мерещится всякое. Ты устала. Сожри тебя дракон, но все равно думаешь об этом лицемере, будто на нем мир клином сошелся». «Влюбилась. По самые уши», — саркастично подметил разум, — «все симптомы налицо. Ох, дура, утопит он тебя в озере твоих же собственных слёз. Сожрет, словно спелую ягоду, сминая тебя в своих губах, и твоя кровь, будто сок, потечет у него по подбородку. Очнись и включай мозги». — Что?! Глупости! — возмутилась она. — Я и Люциус Малфой — это даже звучит абсурдно. Он отец моего однокурсника, мой бывший враг, мой учитель, в конце концов. «Но от этого он не перестает быть привлекательным во всех отношениях мужчиной, а его темное прошлое и вовсе манит, словно огонь глупого мотылька». — Его прошлое — это клеймо. Он мне интересен, но не в этом смысле. Как… как… «Как кто?» «Как кто?» — знала бы она ответ на этот вопрос, сейчас бы спала блаженным сном, а не ломала себе голову в попытках объяснить необъяснимое. Между ними действительно что-то происходило, проскакивала какая-то задушенная на корню приязнь, но никто из них не давал ей выхода, скрывая оное в глубине своих сердец, как нечто недозволительное, постыдное и не имеющее права на существование. — Пикси его задери, — прошипела Гермиона, задыхаясь от злости, и подскочила с кровати. Несколько раз измерив комнату шагами, она опустилась на стул, покрутив в руках золотую сферу, которую поклялась себе не открывать пока не восстановит силы и не сдаст эссе по травологии и свитки по темным искусствам. — К черту! Все равно уснуть не могу.       Повернув верхнюю часть ковчежца по часовой стрелке до щелчка, она сняла крышку и вынула оттуда небольшой пожелтевший пергамент - послание, на котором гласило: Символ власти, огнём опалённый, Во льдах озёрных закалённый, Навеки канул средь туманов Венец из золотых тюльпанов, Что Белой фее был дарован, Самой Морганой зачарован, Что стал причиною раздора – Клеймом любовного позора. — Это издевательство какое-то, — возмутилась она, всплеснув руками. — Чертов старикашка Мерлин все больше заставляет меня ненавидеть поэзию. Ну что ж, по крайней мере, здесь хоть прямым текстом написано, что мы ищем — золотой венец, принадлежащий Белой фее. Осталось выяснить, кто эта таинственная особа и где спрятана следующая подсказка. Плевое дело. Не сложнее поиска крестражей.       Вынув из шкафа несколько внушительных гримуаров, девушка принялась за поиски. Время шло, стрелка часов медленно продвигалась вперед, и последнее, что помнила Гермиона - то, как время остановилось на отметке четырех часов утра. А дальше была темнота, голова потяжелела, веки сомкнулись, и она провалилась в долгожданный сон, который не принес ни успокоения, ни отдохновения. Подсознание сыграло с ней злую шутку, и несчастной заново пришлось пережить весь ужас минувшей войны, явившейся к ней в виде кошмара, от которого она так старалась избавиться, но не могла. Даже с пробуждением и приходом рассвета, этот мрак оставался внутри нее, медленно пожирая изнутри, высасывая из нее радость, словно дементор. Так случилось и на этот раз.       Проснувшись, она почувствовала боль — не мучительную боль, как от колотой раны, а тупую, ноющую, тягучую, вызванную перенапряжением мышц. С трудом подняв голову от стола, девушка покрутила затекшей шеей, тут же услышав омерзительный хруст, неуклюже поднялась со стула и подошла к зеркалу. «Жалкое зрелище», — мысленно выругала она себя, взглянув на собственное отражение. Под глазами залегли темные тени, вокруг зрачков полопались сосуды и белки налились кровью, волосы всклокочены, а кожа… блин, это уже не аристократическая, а болезненная бледность, граничащая с серостью. «Так ты себя совсем уморишь».       Подойдя к прикроватной тумбочке, девушка пошарила среди разноцветных бутылочек в поисках восстанавливающего зелья, одним глотком выпила дневную норму и направилась в ванну. «Холодный душ и горячий кофе, и будешь как новенькая».       День прошел на удивление спокойно, правда, на обеде Гермиона заметила, что младший Малфой буквально испепеляет ее взглядом, и невольно поёжилась, ощущая его практически физическую ненависть, но это ощущение быстро забылось, стоило ей прийти в библиотеку и укрыться от любопытных взглядов за внушительной стеной из книг. В таком ритме прошло еще несколько дней, и к концу недели девушка, наконец, смогла сложить головоломку в единое полотно.       В тот вечер она как раз изучала легенду знаменитого любовного треугольника, когда ее взгляд застыл на старой гравюре двенадцатого века, изображающей леди Гвиневру в объятиях Ланселота, но привлекла внимание девушки вовсе не влюбленная парочка, а корона, венчавшая голову королевы. Золотой венец тончайшей гоблинской работы со стороны напоминал цветочный венок, такой легкий, изящный, но в то же время величественный. И венок этот состоял из выкованных тюльпанов. — Символ власти огнём опалённый, во льдах озёрных закалённый навеки канул средь туманов венец из золотых тюльпанов. Символ власти — царская корона, выкованная в огне и освященная в водах священного озера. Ну конечно! В день рыцарского турнира по случаю свадебного торжества фея Моргана (единоутробная сестра и по совместительству любовница короля Артура) возложила на голову новоявленной королевы зачарованный венец, — задумчиво проговорила она, перелистывая сразу несколько страниц, — и этот венец, призванный хранить королевскую власть, ее же и разрушил. Вот где бушевали истинные страсти. — Она устало склонилась над гримуаром.       Легенда гласила, что Моргана, будучи по натуре женщиной властной, да и темной колдуньей в придачу, не смогла простить Гвиневре то, что та разом отобрала у нее и власть, и любовь. После свадьбы Артур заметно отдалился от сестры: не только перестал посещать ее покои, но и советоваться с ней. А страсть Ланселота к королеве поставила крест на надеждах ведьмы разделить судьбу с рыцарем. А ведь она, ослепленная своими чувствами, не раз пыталась приворожить его, даже оборотное зелье принимала, чтобы возлечь с ним на одном ложе в образе Гвиневры, но все ее планы рушились на глазах. И тогда Моргана решила отомстить королеве за свою поруганную гордость и даровала ей проклятую корону, призванную напомнить Гвиневре о ее долге перед супругом и страной. Тут уже не любовный треугольник получается, а квадрат. И в результате все оказались несчастны. Артур пал, навек опозоренная королева укрылась в монастыре, Моргану насильно выдали замуж, а Ланселот обрек себя на скитания. «Так этот венец «стал причиною раздора – клеймом любовного позора» — две сильные и красивые женщины просто не смогли поделить любовь и власть». — Выходит, следующая веха в поисках - это знаменитый венец Гвиневры, но что с ним стало после падения Артура? Может, он стал трофеем этой самой Белой феи? Или она получила его на вечное хранение?       Проблема заключалась в том, что в хогвартской библиотеке не было никакой информации о дальнейшей судьбе королевских реликвий. В этом Гермиона была практически уверена. Может быть, корону точно так же, как и «Экскалибур», вернули магическим существам ее сотворившим, тогда ее надо искать в хранилищах гоблинов; а может, Гвиневра забрала ее с собой в монастырь, и она числится на балансе какой-нибудь магловской церкви; а может… черт, да что угодно могло произойти с короной за тысячу лет. Ее и вовсе уже может не быть.       И все-таки, вдохновленная собственными открытиями, гриффиндорка не собиралась сдаваться. Взяв несколько сборников легенд постартуровского цикла, она решила изучить судьбы каждого из рыцарей круглого стола в надежде найти следы утраченной реликвии. Возможно, кто-то из последователей короля сокрыл артефакт, и оное нашло отражение в хрониках.       Раскрыв внушительный труд одного из учеников Мерлина, Гермиона погрузилась в чтение. И оно настолько затянуло девушку в дебри истории, что та едва не подскочила от неожиданности, когда на стол прямо перед ней с шумом упала массивная книга темномагических ритуалов Алавана Берка, а следом за ней, оправив полы мантии, на стул опустился Люциус, даже не взглянув на свою «соседку». «Малфоям явно не свойственно спрашивать разрешение», — про себя усмехнулась Гермиона, но возмущаться не стала. — Как продвигаются Ваши изыскания? — тихо произнес он, демонстративно открывая книгу, которую явно не собирался сейчас читать. — Вполне успешно, — не поднимая головы от своих записей, ответила девушка. — Признаюсь, Вы появились весьма кстати. — И что же Вам от меня нужно на сей раз? Доступ в библиотеку мэнора? А может быть, Вы хотите пригласить меня на очередную прогулку под луной? — его голос сочился сарказмом. — Уж увольте, прошлого раза мне хватило. Свою жизнь я ценю превыше Вашего общества. — Ни секунды в этом не сомневаюсь. На этот раз мне нужны Ваши связи, — деловым тоном ответила она, не без удовольствия наблюдая за тем, как его брови удивленно поползли вверх. — Признаюсь, заинтригован. И что же Вы хотите? — Я знаю, что искать, но не знаю — где, — она подала ему свиток, не сразу осознав, какую оплошность совершила. «Мерлин, что ж ты творишь, идиотка», — Гермиона инстинктивно втянула голову в плечи, и оглянулась по сторонам. «Так и думала», — уже сам факт того, что при наличии стольких свободных столов, Малфой решил сесть рядом с ней, привлек к себе слишком много внимания. Десятки глаз беззастенчиво таращились на них, ловя каждое движение и вслушиваясь в каждое слово, а тут еще она им на радость какую-то записку ему передала. Словно библиотека — это подходящее место для обмена тайными посланиями. Глупость несусветная. Что ж, теперь можно с уверенностью сказать, что завтра утром школу сотрясет ураган беспочвенных сплетен. «Дура», — в очередной раз обругала она себя, впрочем, Люциус оному факту вообще не придал никакого значения, молча развернул пергамент и пробежался глазами по тексту. — Вас что, совсем не волнует, что происходит вокруг и что о Вас говорят? — произнесла Гермиона и тут же прикрыла рот ладошкой. «Я что, произнесла это вслух? О, Мерлин. Нет, ты точно умом повредилась. Молись, чтобы он не бросил в тебя каким-нибудь заклятием. То еще зрелище будет, а все из-за праздного любопытства». «Что говорят? Можно подумать, обо мне могут говорить что-то хорошее».       Малфой оторвался от послания, взглянув на Гермиону, а потом презрительно осмотрел зал. Десятки студентов тут же потупили взоры, вернувшись к своим занятиям, но стоило ему отвернуться, со всех сторон зазвучали приглушенные шепотки. Точь-в-точь такие же, как в день, когда Макгонагалл объявила о том, что он станет их новым преподавателем по Защите от Темных Искусств. — Мисс Грейнджер, — с привычной высокомерностью начал он, — Вы всерьез считаете, что орлу есть дело до того, что о нем говорят глупые куры? «Орёл — как пафосно. Скромность у него явно не в чести́. Высокомерный мерзавец, ему самому себя не тошно слушать». — Орлы парят высоко, но всегда в гордом одиночестве, — промежду прочим заметила она, опустив глаза в книгу. — Грустно, наверное. Уж лучше куры… — Нет ничего хуже самообмана, Вы должны это знать. Сильный человек всегда одинок и не понят, только слабые предпочитают жаться в толпе. — Я не одинока. — Одиноки. Да, у Вас есть друзья, но Вы одиноки, — уверенно сказал он, будто лучше нее знал, что творится с девичьим сердцем. — Иначе, почему Вы сидите здесь, а не прячетесь под лестницей в объятиях Вашего рыжего дружка? Не бегаете ночами в «Три метлы», чтобы выпить пинту сливочного пива вместе с остальными гриффиндорцами? Не обсуждаете с подружками подарки к грядущему празднику. Почему Вы отгородились от всех за стеной из книг, пытаясь разыскать наследие Мерлина? И не надо мне говорить о желании разделить это открытие со всем миром. Это не стоит того, чтобы хоронить себя в библиотечной пыли, а стремления к мировому господству в Вас нет. Так что не нужно смотреть на меня так, будто я говорю о том, чего не понимаю. Вы всегда пытались быть правильной девочкой, но правила созданы для идиотов, не способных самостоятельно принимать решения. Правила созданы для глупой толпы, и если Вы в эту категорию не входите, зачем пытаться в нее втиснуться? — Видимо поэтому сторонники Волан-де-Морта проиграли войну. Глупая толпа количеством задавила их уникальность, — язвительно фыркнула она, — Вы не особенный, вы просто жалкий. И вообще, слизеринцы рождаются такими самоуверенными или это приобретенное умение? — Годы практики, — без тени эмоций ответил он, — значит, венец Гвиневры, — потянул Люциус, настолько удивленный собственным открытием, что сменил тему на корню, проигнорировав ее нападку, хотя нелицеприятный ответ уже готов был сорваться с губ. — Интересно. «Что?!» — вытаращив на него глаза, подумала Гермиона. «Как, твою мать, у него это получается? Я три дня потратила на то, чтобы отыскать ответ, а он лишь взглянул на свиток и всё». — Вы верите в совпадения, мисс Грейнджер? — Зависит от обстоятельств, — прикусив край пера, проговорила Гермиона. — Если мы играем в покер, и Вам второй раз подряд при первой сдаче приходит четыре туза, это говорит лишь о том, что Вы прекрасно мухлюете. Но это не совпадение. И уж точно не удача. — Интересная теория, но с высоты собственного опыта могу Вас уверить, что в нашем случае подобных совпадений не бывает. Это либо судьба, либо ловушка. Какой из этих вариантов Вам милее? — О чем Вы? Я не понимаю, — Люциус пошарил во внутреннем кармане мантии, доставая сложенный втрое листок, потрепанный от времени. — Ну, да. Так и есть. — О чем Вы, черт возьми? — не сдержав своего любопытства, Гермиона поднялась с места и встала за его спиной. На пергаменте аккуратным, удивительно знакомым почерком были написаны имена, а против них - названия артефактов. «Каталея», — подумала она. «Это писала Каталея», — девушка пробежала глазами по содержанию: «Юфимия Эверленд — перстень Анны Болейн, Абрамелин Роули — книга с заклинаниями Анжелы де ла Барте, Касиопея Линберг — венец Гвиневры, Ивейн Скотт — свитки Кандиды Когтевран и т.д. Дьявол, я видела, видела эту книгу и кольцо, когда мы взломали его комнату», — рядом с каждым именем были сделаны какие-то приписки, слишком мелкие, чтобы Гермиона могла их различить с такого расстояния. Впрочем, увиденного было достаточно, чтобы понять, что это был за список. — Это имена членов Визенгамота. Рон был прав, Вы действительно купили свою свободу. Эти артефакты, это же взятка, — в ее тоне слышалось неприкрытое осуждение. — Святая наивность, — усмехнулся Люциус, игриво глядя на нее, не без удовольствия пытаясь предугадать ее следующий шаг. — И что теперь? Вы побежите в аврорат и доложите им об этом? Полно, мисс Грейнджер, была война — все мы грешны. Давайте считать, что я прошел по пути покаяния и был справедливо оправдан. Ну, или хотя бы притворимся, что так оно и есть. К тому же, для подобных обвинений нужны доказательства. — Они у Вас в руках. — Люциус усмехнулся и взмахнул палочкой, пергамент вспыхнул синим огнем и обратился в пепел. — Избавьте меня, пожалуйста, от Ваших нравственных дилемм, и уберите с лица это осуждающее выражение. Не стоит винить меня за то, что в Визенгамоте не осталось порядочных судей, не я превратил его в рассадник коррупции, — слукавил он, — но было бы глупо не пользоваться возможностями, которые открываются в связи с этим. «Ну а ты что ожидала услышать? Сожаления? Малфой большую часть жизни жил, будучи уверенным в собственной безнаказанности. Даже если он сейчас заберется на стол и во всеуслышание прокричит, что пытал маглов по воле Темного Лорда, толпа его адвокатов обернет дело таким образом, будто уставшие студенты просто не расслышали его слова. Хочешь восстановить справедливость — иди на работу в министерство, дослужись до звания министра, и уж тогда устанавливай свои порядки». — На Вашем месте я бы беспокоился о другом, — после некоторого молчания добавил Люциус. — Ваши мысли меняются так быстро, что я не успеваю их улавливать, — фыркнула она. — Я бы беспокоился о том, почему Касиопея Линберг захотела этот венец именно сейчас. Вещица, конечно, легендарная, но думается мне, что мы не единственные, кто всерьез интересуется библиотекой Мерлина. Кто-то же ведь устроил погром в кабинете Макгонагалл. А сейчас еще и это. — И Вам, я так понимаю, это известно. — Есть пара догадок, но они пока преждевременны, — Люциус глубоко вздохнул, переводя мысли в иное русло. — Итак, теперь мы знаем, где искать корону. Это хорошая новость. — Значит, есть и плохая? — Есть. Венец принадлежит известному испанскому коллекционеру магических артефактов — Базилио Агилару, и он не хочет его продавать. Мой посредник уже несколько месяцев ведет с ним переговоры, но безуспешно. Впрочем, от встречи со мной он не откажется. Может нам повезет больше. Как там любят говорить маглы: «если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам». Завтра в десять. Там же, где и всегда, — он поднялся с места, посмотрел на нее с таким непоколебимым спокойствием, а его голос звучал так ровно и обыденно, что казалось, будто назначение подобных встреч было в порядке вещей. Будто по-другому и быть не могло, хотя сама Гермиона едва сумела скрыть волнение при мысли о грядущем вечере.       Все это казалось таким неправильными, абсолютно невозможным, и девушка точно знала, что пожалеет об этом, когда-нибудь обязательно пожалеет, но почему-то сейчас было все равно. Находясь рядом, Люциус Малфой оказывал на нее сильное влияние, проникал к ней в сознание, захватывал мысли, и только это имело значение. И хоть Гермиона толком не могла объяснить всего того, что ощущала в его присутствии, ибо это был невероятный коктейль противоречивых эмоций, она против здравого смысла не могла отказаться от них. Не могла отказаться от него. Черт, да она увязла в нем, как в болоте, причем, вопреки собственному желанию. — Ах, да, мисс Грейнджер, — уже практически у двери произнес он, — Базиль консервативен в вопросах внешнего вида, постарайтесь соответствовать, — и вышел. Задери его пикси. Просто так взял и вышел, оставив ее на растерзание любопытных взглядов. Слава Мерлину, что ее сокурсников среди них не было. В основном четвертый и пятый курсы. Впрочем, легче от этого не стало. Все равно к утру узнает вся школа. «К черту, и узнавать тут совершенно не о чем. Что бы ни выдумали — все ложь», — подумала она, возвращая книги на полки.       Усилием воли она постаралась не думать об этих сплетнях, сконцентрировавшись на вещах более важных — на учебе. Но в голову опять самым наглым образом полез Люциус Малфой. Что он имел в виду, говоря о «консервативном внешнем виде»? Что она должна вырядиться как чистокровная ханжа и променять удобное пальто на вычурную мантию, в которой будет смотреться, словно ворона? Нет уж, не дождется. Она не будет тешить его тщеславие. И не позволит ему диктовать ей свои условия.       Однако в намеченный час девушка все же облачилась в скромное бежевое платье чуть выше колен, завязала на шее нитку из искусственных жемчужин и накинула зимнюю мантию, подаренную родителями, когда она училась на пятом курсе. В конце концов, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Если они должны расположить этого волшебника к продаже артефакта, начинать лучше с приемлемого для него внешнего вида. С нее ведь не убудет. — Пора, Гермиона, — разглядывая свое отражение, проговорила девушка, но с места не двинулась. Как такое вообще могло быть? Она одновременно ждала и боялась этого момента: надеялась, что он никогда не настанет, а в следующую секунду желала его приближения, но когда до назначенного «свидания» осталось не более тридцати минут, какая-то невидимая сила будто сковала ей ноги, руки и сердце. Но идти нужно было. Что бы Малфой там себе ни возомнил, она делала это не только для себя, но и для блага общества. И, черт возьми, она не пыталась убежать от одиночества, предприняв попытку найти библиотеку. Она просто поступала по велению своего сердца, оно толкнуло ее на этот путь, а значит, по нему надо пройти, куда бы это ее ни завело.       Наложив на себя заклятие невидимости, она поплелась по бесконечным коридорам, искренне радуясь, что остается скрытой от друга и недруга. Не хотелось повторять ошибку с Джинни, не хотелось ничего никому объяснять. Мерлин, как же она от всего этого устала. От этой лжи, вошедшей в ее жизнь вместе с Люциусом Малфоем; от собственных противоречий, которые насиловали разум каждую минуту; от того, что друзья в заботе своей всячески старались оградить ее от самостоятельных перемещений; от недосказанности и лицемерия. Устала. Устала. Устала.       Спокойно вздохнуть она смогла только за пределами Хогсмида. Снег приятно хрустел под ногами, тихий ветерок волновал выбившиеся из прически кудри, а восставшая луна серебрила верхушки сосен, отбрасывая дрожащие блики на гладь замерзшего озера. И на фоне этой первозданной красоты темнела одинокая фигура в длинной мантии. Люциус… это без сомнения был он. Эта прямая спина, расправленные плечи, вздернутый подбородок, уверенная походка — они просто не могли принадлежать другому человеку.       Мерно прохаживаясь из стороны в сторону, он то и дело поглядывал на карманные часы, всем своим видом выражая нетерпение. Не привыкший к ожиданию, он пришел неоправданно рано и теперь явно не знал, чем себя занять, нервно покручивая в руках трость и чертя ее кончиком узоры на снегу. И хоть Гермиона точно знала, что явилась в условленное время, даже раньше, наблюдая за ним, не смогла сдержать легкой улыбки, и тут же, совершенно непостижимым образом, все ее сомнения отступили, забылись, и как-то спокойно стало на душе, будто и не делала она ничего предосудительного. «Почему «будто»? Я не делаю ничего недостойного и недопустимого», — уверенно сказала она себе, подходя ближе. «Если ты действительно так считаешь, почему же так старательно скрываешь тот факт, что в твоих изысканиях у тебя нашелся самый неожиданный компаньон?» — подметил внутренний голос, и девушка не нашлась, что возразить. Этот вопрос всегда загонял ее в тупик, потому что в глубине души жила устойчивая уверенность в том, что друзья ее не поймут. Никто не поймет. И все осудят, словно их вполне безвинное общение было чем-то постыдным. А может, так оно и было по меркам магического сообщества? Ну, что у них было общего в этой бренной жизни?       Он и она; героиня войны и Пожиратель смерти; богатый аристократ, отвергнутый обществом, за спиной которого стояли более двадцати поколений предков и безродная девчонка, не знающая, кем была ее прабабка; чистокровный маг и маглорожденная. Черт, да они были настолько разные, что невозможно было даже представить их хотя бы где-то рядом! Но они все же оказались вместе и при этом всегда находили не только темы для разговоров, но и необъяснимое успокоение от простого молчания. Разве это не удивительно? — Мистер Малфой, — окликнула она его, сбрасывая чары. — Вы опоздали, — недовольно прошипел он, прямо как слизеринский змей. — Нет. Это Вы пришли слишком рано, — Люциус окинул ее с ног до головы, точно таким же высокомерным взглядом, который несколько дней назад подарила ему она, колдуя над его магловским образом. Но видимо он счел ее облик приемлемым, ибо никаких сальных шуточек, касательно полного отсутствия у нее вкуса, не опустил. Или просто слишком торопился. — Пойдемте, время не терпит, — мужчина подал ей ладонь, тут же притянув к себе. И Гермиона покорно расслабилась в его руках, про себя отмечая, что подобные перемещения не требовали столь близкого контакта, достаточно было только взяться за руки, но Люциус всегда… с самого первого раза предпочитал обнимать ее за талию, прижимая к своей груди. И было в этом что-то интимное и томительное, заставляющее ее сердце биться чаще. Правда, до конца осмыслить оное девушка не успела, почувствовав, как ее закручивает в вихре трансгрессии, расщепляет на части, а следующую секунду она уже стоит на пороге какого-то старого особняка все еще в его объятиях. Таких теплых и приятных, будто и не имеющих ничего общего с этим холодным человеком. — Где мы? — оглядываясь по сторонам, проговорила Гермиона.       Стоящая на вершине отдаленного холма огромная усадьба, на пороге которой они оказались, выглядела так, словно только что сошла со страниц готического романа. Тому способствовал и высокий стиль четырехэтажного особняка с ажурными башнями, стрельчатыми окнами и сводами, обилием витражей и скульптурного орнамента, а также ужасно запущенный сад, в котором обосновалась целая стая ворон. Розы, некогда высаженные возле небольшой беседки, одичали и разрослись так, что прогулки по приусадебной территории стали практически невозможны, впрочем, судя по заброшенному фасаду этого загадочного дома, сохранившего на себе блеклую тень былого величия, прогуливаться здесь могли лишь бесплотные призраки прежних хозяев.       По всей видимости, дом строился не одно поколение, о чем свидетельствовало слияние архитектурный стилей разных эпох. Сначала было воздвигнуто главное здание с огромным витражом над вратами и величественными башнями с обеих сторон, а затем пристроены два крыла в классическом стиле и небольшой павильон. Видимо, достаток семьи рос год от года, а вместе с ним разрасталось и поместье, перенимая черты и характер своих хозяев. Но что же произошло потом? Что обратило величественную твердыню в ветхий памятник канувшей в Лету эпохи? — В Андалузии. В загородной резиденции семейства Агиларов, — голос Малфоя прорвался сквозь ее раздумья, заставив вздрогнуть. «Похоже, это семейство переживает не лучшие времена». — У меня от этого места мурашки по коже. Дом выглядит так, будто это ворота в ад, — прошептала девушка, инстинктивно прильнув к своему спутнику. Не хотелось покидать его теплые объятия, чтобы шагнуть в эту омерзительную и холодную обитель. — Мы точно адресом не ошиблись?       Действительно, глядя на этот особняк, сложно было представить, что в нем мог кто-то жить. Окна местами были выбиты, тусклые стекла затянула паутина, черепица обвалилась, а в левом крыле здания в крыше и вовсе зияла огромная дыра, ступеньки треснули, а стены покрывал мох и дикий виноград. И все же не это заставило Гермиону трястись от первобытного страха, а энергетика этого здания. Девушка кожей чувствовала потоки темной магии, полные злобы, ненависти, алчности, похоти и жажды изощренных наслаждений, напитавшие эти стены. — Не ошиблись, — так же тихо ответил Люциус, подталкивая Гермиону вперед, но она словно застыла в благоговейном ужасе, зачарованно глядя в темные глазницы окон и безотчетно кусая собственные губы. «Что же повидал этот особняк в лучшие времена? Какие дикие забавы устраивали здесь ненасытные аристократы? Темные ритуалы? Безудержные оргии? Пытки и изнасилования маглов? А может, убийства и кровавые жертвоприношения? Наверняка в этих подвалах целое кладбище неупокоенных душ. Мерлин, даже знать не хочу. Не пойду. Я туда не пойду. Ни за что». — Знаете, в магловской литературе есть целое направление, посвященное таким домам, так вот, по закону жанра их посещение ничем хорошим для главных героев не заканчивается. — Вам стоит поменьше читать подобной беллетристики, — иронично проговорил он. — Не верю, что здесь кто-то может жить. А я еще считала мэнор мрачным, лишенным всякого тепла и бездушным, — проговорила она, словно позабыв о том, кто стоял сейчас перед ней. — Мрачным — определенно, лишенным тепла — что ж, вполне возможно, но уж точно не бездушным. Этот дом, как и мэнор, Вас так пугает именно потому, что он «живой». У него есть душа, своя воля и своя история. Много веков здесь обитает родовая магия, впрочем, не думаю, что подобные Вам смогут это понять, почувствовать и оценить, — Гермиона метнула в сторону своего собеседника злобный взгляд, но тут же поняла, что Малфой не ставил своей целью оскорбить ее, просто ответил на ее вопрос в привычной манере — уколом на укол, не вложив в свои слова ни тени эмоций. — Не судите книгу по обложке, — Люциус выпустил ее руку, поднялся по ступенькам и постучал в дверь медным молоточком. — Вы идете или так и будете здесь стоять? — Да, — буркнула себе под нос Гермиона и неуверенно подошла к Малфою. — Мисс Грейнджер, и еще: для Вашего же собственного блага позвольте говорить мне. Базиль весьма специфически… — закончить он не успел, ибо в тот же миг дверь жалобно заскрипела и в проходе показалась прыткая на вид домовуха, начавшая прыгать вокруг них так, будто под ногами у нее рассыпали раскаленные угли. «Специфически… что? Заканчивайте… я должна знать». — Хозяин говорил Дейзи, что у него будут гости. Хозяин сказал встретить их как полагается и подать чай в главной гостиной. Проходите… позвольте Вашу мантию, — Малфой небрежно расстегнул серебряные застежки и сбросил накидку, практически укрыв эльфа с головой. — Молодая мисс тоже должна отдать Дейзи свою мантию, — несчастная суетилась вокруг них, взволнованно тараторя на ломанной смеси английского и испанского языков. — Доложи хозяину, что Люциус Малфой явился с визитом, — повелительным тоном произнес он, — и поторопись. — Да-да, лорд Малфой, Дейзи все сделает. Дейзи предупредит хозяина. — Идемте, — равнодушно добавил мужчина, не обращая никакого внимания на восхищенные взгляды Гермионы, с открытым ртом рассматривающей убранство дома.       Люциус оказался прав — несмотря на потрепанную обложку, внутри эта «книга» оказалось настоящей драгоценностью. Здесь не было и следа того запустения, что они лицезрели пару минут назад. Первое, что бросилось девушке в глаза – высокий потолок. В своей максимальной точке под куполом центральной башни он достигал ста пятидесяти футов — поистине королевский размах, глядя на который невольно начинаешь ощущать себя букашкой. Сразу из холла открывался вид на главную лестницу, ведущую в гостиную и спальные комнаты, а прямо за ней скрывался волшебный подъемник, на котором можно было добраться до чердака или же наоборот спуститься в подземелья, где была оборудована лучшая на континенте частная лаборатория для зельеваренья.       Еще одной драгоценностью этого поместья можно было считать бесценное количество магических реликвий, выставленных на всеобщее обозрение, как в музее: картины, тихо перешептывающиеся на стенах; зачарованные скульптуры, грациозные движения которых притягивали взгляды; коллекция проклятых артефактов, спрятанных внутри стеклянных сфер, парящих вдоль стен. Своды обильно украшала золоченая лепнина, от блеска которой начинали слезиться глаза. Да, кто бы мог подумать, что за внешней непритязательностью этого жилища будут скрываться царские хоромы, вычурной роскошью составляющие поразительный контраст со строгим, элегантным в своей простоте убранством Малфой-мэнора.       Пройдя по широкому коридору, они зашли в большую гостиную, представляющую собой нагромождение дорогой мебели и немыслимую мешанину стилей, объединенных безупречным чувством цвета, присущего хозяину дома. Стены были теплого ванильного оттенка, тяжелые драпировки и портьеры - из зеленого бархата, расшитого золотой нитью; потолок венчал огромный плафон, изображающий извечное противостояние стихий, но самым выдающимся здесь произведением искусства был исполинских размеров камин, высеченный из цельной глыбы мрамора. Пожалуй, даже такой великан, как Хагрид, смог бы не пригибая головы встать под его сводами. Девушка подошла ближе, разглядывая надпись, высеченную в камне: «Живу одним для одного». «Фамильный девиз, не иначе», — подумала Гермиона, касаясь растительного орнамента, обвивавшего кромку камина. — Дейзи приготовила чай и булочки, — нарушая ход ее мыслей, пролепетала домовуха, гремя фарфоровыми чашками. — Дейзи сейчас позовет хозяина. Молодая мисс должна попробовать, иначе хозяин накажет Дейзи за то, что она не проявила гостеприимство, — буквально впихивая в руки Гермионы чашку, пищала несчастная. И даже рванулась к Малфою, чтобы проделать тот же ритуал, но тот лишь небрежно отпихнул ее в сторону, всем своим видом показывая, что не потерпит подобной заботы.       Когда девушка наконец отвлеклась от созерцания интерьера, Люциус уже вальяжно развалился в кресле и механически покручивал в руках собственную трость, перекинув ногу на ногу и глядя в пустоту. — Как Вы там сказали: «Ворота в Ад»? — иронично усмехнувшись, переспросил Люциус, наблюдая за ошарашенной Гермионой. — И до сих пор придерживаюсь этого мнения, — стерев со своего лица эмоции, ответила гриффиндорка, вдыхая пряный аромат чая. Божественно. — Впрочем, должна признать, что эта нелепая демонстрация богатства выглядит весьма впечатляюще. «Ну а что… кто сказал, что ад не может вызывать ужасающего трепета и восхищения? Пусть отвратительного, пробирающего до глубины, но все же великого по своей сути». «Да, жилище Базиля и впрямь выглядит впечатляюще и может поразить воображение всякого, кто видит его впервые. Хотя, не стоит обманываться», — подумал Люциус, но вслух произнес другое: — Впервые вынужден с Вами согласиться. Это нелепость, — и Гермиона, наблюдавшая за ним во все глаза, четко уловила презрение в его голосе. «Не думала, что доживу до того момента, когда увижу Люциуса Малфоя позеленевшим от зависти. После такой роскоши убранство мэнора можно назвать скромным», — про себя усмехнулась она. «Жаль, у меня нет с собой фотоаппарата. Такой бы кадр получился». — А Вы не будете пить чай? — делая глоток, поинтересовалась Гермиона. — Я придерживаюсь строгого правила — не преломлять пищу там, где меня могут опоить, — понизив голос до шепота, отозвался Люциус, наблюдая за тем, как изменилась в лице его спутница после этих слов. Опоить? Им могли что-то подмешать в чай? Но что? Яд? Сыворотку правды? Амортенцию? Дьявол, твою ж… как она могла быть такой беспечной? Как могла надеяться на то, что такой негодяй, как Люциус, станет водить «дружбу» с кем-то приличным, особенно после того ощущения, что овладело ей на пороге этого проклятого дома? «И что я сейчас должна делать? Раньше сказать не мог?» — с полным ртом чая подумала Гермиона. «К черту», — она склонилась над чашкой и тонкой струйкой сплюнула жидкость обратно, отставив чай в сторону. И на мгновение застыла, увидев, как лицо Люциуса озарила легкая улыбка. Это… обескураживало, выбивало из колеи и рушило представления об этом мужчине. Он действительно улыбнулся. Не усмехнулся, не оскалился, не скривился, а улыбнулся. На долю секунды позволил себе слабость, позволил себе побыть человеком, прежде чем снова скрыться за проклятущим образом высокомерного ублюдка. И тут осознание обрушилось на нее, словно ушат холодной воды — это была шутка. Ему просто было интересно понаблюдать за ее реакцией, и, видимо, ее детская выходка сильно его позабавила. — Люциус, сколько лет, сколько зим, — голос хозяина дома был тягучим, почти елейным, и от этого напускного радушия Гермиону передернуло. — Базиль, — Малфой поднялся с места, вытянув руку для приветствия, но вошедший, притянув его к себе, обнял, похлопав по спине. «Приветствие близких друзей, почти братьев… жаль только фальшивое насквозь. Судя по каменному выражению лица Люциуса», — разглядывая хозяина дома, размышляла Гермиона.       Незнакомец был далеко не юноша – такой же высокий, как Люциус, черноволосый, как и все испанцы, приятной наружности, атлетически сложенный мужчина на вид лет пятидесяти пяти, не меньше. В тот момент Гермионе подумалось, что ни у одного волшебника она не видела таких широких плеч, такой мускулистой груди – пожалуй, даже слишком мускулистой для человека его возраста и положения. Хотя, что она знала о его истинном положении? Ничего. Впрочем, ничего и не хотела знать. Боялась. Когда глаза их встретились, мужчина улыбнулся, и в его на первый взгляд обворожительной улыбке девушка увидела хищный оскал. Кожа его была смугла, как у пирата, и в черных глазах читался откровенный вызов, словно он нашел нагруженный золотом корабль, который непременно желал захватить. А эти глаза … спокойные и насмешливые, ни капли не похожие на глаза Люциуса, ибо за равнодушием одного читалась холодная сдержанность Британии, а другого — огненный темперамент юга, и это пугало и настораживало. Нет, определенно Гермиона не хотела находиться в этом доме и в этом обществе. — Что это за цветок, Люциус? Ты привез мне новый подарок, — проговорил Базиль, оглядывая Гермиону таким взглядом, который любая уважающая себя женщина сочла бы неприемлемым. «Подарок?! Это возмутительно! Он же не мог всерьез так думать?» — она развернулась к Малфою, искренне желая увидеть в его глазах подтверждение того, что он протащил ее через полсвета не для того, чтобы продать в обмен на корону, но не увидела ничего. «Во имя Салазара, да что здесь творится?» — В эту самую минуту девушка была готова сквозь землю провалиться от стыда, ощущая себя беззащитной, «грязной» и непривычно «обнаженной» перед этим высокомерным незнакомцем, но все же сумела подавить в себе инстинктивное желание прикрыться. «Ну, нет уж, лучше знакомый демон, чем незнакомый дьявол», — мысленно заключила Гермиона и попятилась назад, практически вжимаясь в грудь Люциуса. «От Малфоя я хотя бы знаю, чего ожидать. Он ко мне точно не прикоснется, побрезгует», — а вот эта мысль почему-то больно резанула ее самолюбие. — Это моя ассистентка, — скучающим голосом произнес он, — мисс Гермиона Грейнджер. — Хм… ассистентка, говоришь, — несколько разочаровано буркнул незнакомец, — жаль. — Очень приятно познакомиться, — выдавила из себя Гермиона, едва заметно кивнув. — Базилио Агилар, — представился мужчина, приложив губы к ее руке, но вместо принятого в обществе поцелуя, девушка почувствовала, как он практически до боли впился зубами в косточки на сгибе пальцев. — Да как Вы… — вскрикнула Гермиона, резко отдергивая руку, но тут же прикусила язык, встретившись с предостерегающим выражением, застывшим на лице Люциуса. «Так, спокойно, Гермиона, ты в логове врагов и ждать помощи тебе неоткуда. Не нужно лишний раз их провоцировать. Если чему война и научила тебя, так это тому, что вовремя спрятанный за зубами язык может сохранить жизнь». — А она бойкая, — усмехнулся хозяин дома, повалившись на софу. — Ты даже не представляешь насколько, — спокойно ответил Малфой, усаживаясь рядом с ним, и тем самым оттесняя Гермиону на самый край, практически впечатав в боковину дивана. Девушка раздражённо поерзала, пытаясь умаститься, но поняв обреченность своих попыток, пересела на небольшое кресло по правую руку от своего спутника, который довольно откинулся на мягкие подушки. — Итак, чем обязан чести видеть тебя? — поинтересовался испанец, наливая себе чашку чая. — Причина всё та же — венец Гвиневры, — ответил Малфой, искоса наблюдая за мужчиной. — И ответ всё тот же — ты его не получишь. Я не хочу его продавать. Корона гоблинской работы, вырванная из пасти дракона больше ста лет назад, и ты хочешь, чтобы я расстался с ней? — Возможно за приличную цену… — Люциус, взгляни на мой дом: эти часы, — он достал из кармана небольшие часики на золотой цепочке, — стоят семьдесят тысяч галеонов, моя коллекция и вовсе не имеет цены, неужели ты думаешь, что мне нужно золото? — Крышу подлатать бы не мешало, — усмехнулся Малфой, — но я сейчас не о деньгах. Возможно, я смогу предложить тебе что-то из своей коллекции? У меня есть все дневники Грин-де-Вальда, фракийские фиалы, книги заклинаний Морганы, даже меч Артура, — при упоминании об этой реликвии Гермиона едва заметно дернулась, что не ускользнуло от внимания ни одного из мужчин. Малфой недовольно поджал губы, а Базиль, напротив, растянулся в улыбке. — Экскалибур? — Нет, тот… другой. — Знаешь, возможно, пару месяцев назад, я бы и согласился обменять этот артефакт, — промурлыкал Агилар, — но сейчас, когда Люциус Малфой явился за ним собственной персоной, — мужчина отрицательно покачал головой. — Эта корона настолько тебе нужна, что в моих глазах цена ее поднялась до баснословных высот. И мне стало любопытно. Даже если бы сейчас ты предложил мне обменять ее на Священный Грааль и собственное родовое поместье, я бы отказался. Так что же ты скрываешь, мой друг? Зачем тебе понадобился венец? — хозяин воззрился на гостя так, будто пытался добраться до самой его сути, и Гермиона поняла — это легилименция. Несколько бесконечно долгих мгновений мужчины смиряли друг друга испепеляющими взглядами, а потом Базиль, едва заметно фыркнув, увел взгляд в сторону. Очевидно, Люциус оказался крепким орешком — оно и неудивительно, едва ли он сумел бы выжить подле Темного Лорда, не овладев в совершенстве окклюменцией. — Не желаете ли попробовать чай, мисс Грейнджер? — приветливым тоном произнес хозяин дома, переключив внимание на Гермиону, и она с ужасом поняла, что ей предстоит, и постаралась сконцентрироваться, насколько это было возможно в текущей ситуации. Тёмный волшебник применил к ней легилименцию, с яростью прорываясь в девичье сознание для получения информации. — Нет, прошу, — она издала какой-то сдавленный стон, когда ощутила тёмное прикосновение к своему разуму. А в следующий момент увидела себя одиннадцатилетней девочкой, радостно прижимающей к груди письмо из Хогвартса. В тот день она узнала, что она волшебница. Это была словно сказка наяву. Вспышка. Следующее воспоминание. Она с Гарри и Роном в Норе за день до свадьбы Билла и Флер мирно сидят у камина, смеются и о чем-то перешептываются. И тут сознание вновь заволокла дымка. И появился Люциус, раздетый по пояс он довольно закинул ноги на кофейный столик, потягивая огневиски. Черт, мерзавец вытянул из ее памяти тот самый день, когда они взломали комнату Малфоя. А потом сознание снова заволокло туманом. Базилио скривился в отвращении, проникая в её подсознание глубже, но… резко схватился за голову, будто его одолела нестерпимая мигрень, и выпустил ее разум из своей хватки. — Этот венец — цена моей свободы. Подарок одной из присяжных Визенгамота, — Гермиона открыла глаза, стараясь успокоить дыхание, и с благодарностью посмотрела на Люциуса, сжимавшего в руке волшебную палочку. «Что он сделал? Остановил легилименцию? Головная боль Базиля — это его работа?» — И ты предпочел уговаривать меня продать артефакт, вместо того, чтобы предложить судье что-то еще. Не верю. К тому же, ты взял себе в ассистентки грязнокровку, а это уже все рамки переходит. И мне до жути интересно, что могло толкнуть тебя — ярого приверженца чистой крови — на этот шаг. Так что, не пытайся убедить меня в своей искренности, мой друг. Ты хитришь, а я люблю загадки. — Что ж, ты не готов продать или обменять эту реликвию, но, может быть, ты не откажешь нам в удовольствии ее лицезреть? — Малфой приторно улыбнулся, глядя на своего «товарища». Удар пришелся точно в цель. Базиль был до ужаса тщеславен и никогда не упускал возможности похвастаться своим достоянием, особенно когда обладал чем-то уникальным, не доступным для остальных, но желанным. Поджав губы, мужчина оглядел своих гостей, а после повернулся к волшебным часам. Без десяти минут полночь. — Завтра вечером в моем доме состоится маскарадный бал по случаю дня святого Валентина, — поднимаясь с места, произнес он. — Окажите мне честь, будьте моими гостями этой ночью. Завтра я постараюсь удовлетворить Ваше любопытство, а вы, возможно, удовлетворите моё. — Но мы не... — замялась Гермиона. Оставаться в этом доме на ночь и, тем более, праздновать здесь день Святого Валентина уж точно не входило в ее планы. К тому же, в Хогвартсе тоже намечалось торжество по этому случаю, и девушка намеревалась его посетить. Возможно, ей даже удастся примириться с Роном или хотя бы возобновить нормальное общение. Но хотела ли она этого или просто пыталась доказать себе неправоту слов Малфоя? Нет, глупости, она не чувствует себя одинокой. — Мы согласны, — прерывая ее, отозвался Люциус, всем своим видом давая понять, что не потерпит возражений. — Отлично, — кивнул Базиль. — Дейзи приготовила вам комнаты на третьем этаже, рядом с розовой гостиной. А мне, с Вашего позволения, нужно отлучиться. И Люциус, — мужчина уже было направился к двери, но неожиданно развернулся, будто забыл сказать нечто важное, — ты помнишь правила. — Разумеется, — кивнул Малфой, даже не взглянув на ничего не понимающую Гермиону, которая едва сдерживалась, чтобы не устроить здесь сцену. — Тогда, приятной Вам ночи, — он сказал это таким тоном, будто не сомневался в том, что Люциус вместо «ассистентки» притащил к нему в дом распутную девицу, связь с которой пытался укрыть от глаз волшебного сообщества. Гермиону нервно передернуло. — Пойдемте, мисс Грейнджер, время уже позднее, — Люциус тоже бросил взгляд на часы и практически силой потянул девушку по ступенькам. — Что, черт возьми, тут происходит? Почему Вы решили остаться? — сквозь зубы прошипела она. — Я пришел сюда за короной и просто так не уйду. Базилио хочет поиграть с нами, потомить в ожидании, набить себе цену. Что ж, раз так, я с ним сыграю. Если Вы не согласны с моим решением, можете катиться на все четыре стороны, Вас здесь никто не держит. Только советую поторопиться, — прошипел Малфой. — Времени осталось не так много. — Что… что, Мерлина ради, Вы имеете в виду? — Лишь то, что я уже Вам сказал. Можете уйти, если Вам так не терпится, но советую сделать это сию же секунду. — Люциус протащил ее по ступенькам, дойдя до огромного портрета пышнотелой барышни, которая прошипела им вслед что-то вроде: «время не терпит», а потом повернул в прилегающий коридор, отсчитав пятую дверь. — Эта Ваша комната. Моя дверь напротив. «Какого дракла тут творится? Что за спешка?» — подумала она. — Итак, Вы остаетесь или уходите? — Гермиона неуверенно сглотнула, глядя на него. Внутренний голос кричал: «Беги! Убирайся из этого проклятого места», но подобно Люциусу она не могла отказаться от возможности увидеть знаменитый венец не менее знаменитой женщины. К тому же, этот венец был ключом к следующей подсказке, и если она уйдет сейчас, то смело может отказаться от дальнейших поисков. Ей приходилось ночевать и в более страшных местах, подвалы мэнора тоже не отличались гостеприимностью, но тогда она не спасовала. Не отступит перед суеверным страхом и теперь. — Остаюсь, — уверенно сказала девушка, открывая дверь и разглядывая предложенные ей покои. Что ж, вполне ожидаемая роскошь — огромная кровать с балдахином из голубого бархата; мягкий ковер с пушистым ворсом на полу; ширма, за которой скрывалась небольшая ванная; трюмо с резным зеркалом в дальнем углу. Все было чисто и прекрасно, но будто пропитано холодом и одиночеством. «Я не хочу здесь спать. Не хочу спать одна», — в этот миг она подловила себя на мысли, что предпочла бы ночевать вместе… нет… об этом даже думать было страшно. «Гермиона, не будь такой трусихой. Где твоя гриффиндорская отвага? С другой стороны, я никогда не была в подобных ситуациях одна. Рядом всегда был Гарри или Рон, и обоюдный страх делился пополам, а сейчас... Черт». — Хорошо, — кивнул Люциус. — И еще, мисс Грейнджер, всем известна тяга гриффиндорцев к приключениям и разного рода глупостям, но для Вашего же блага я настоятельно советую Вам не покидать этой комнаты. Поверьте, Вы здесь в полной безопасности. — Часы в гостиной пробили полночь, и портреты на стенах взволнованно зашептались. Люциус оглядел коридор, рефлекторно сжав рукоять своей трости. — Что происходит, мистер Малфой? — Уже поздно, и у меня нет ни малейшего желания с Вами объясняться, но мне хочется верить, что Вы достаточно умны, чтобы прислушаться к моим словам: не злоупотребляйте гостеприимством хозяина и этого дома, дождитесь утра, — ровным тоном произнес мужчина, скривившись в некоем подобии улыбки. На этот раз отвратительной, пробирающей до глубины души. — Увидимся на маскараде, — с этими словами Люциус зашел в свою комнату. — Да что здесь творится? — спросила себя Гермиона, когда дверь захлопнулась, и она услышала, как Малфой запирает ее. На четыре оборота. Четыре! «Хочется верить, что Вы достаточно умны», — девушка мысленно растянула его слова. Дьявол, во всяком случае, глупой она не была, потому знала наверняка, что люди, которые говорят о подобных вещах, всегда что-то скрывают. Оное было известно ей давно, но внутреннее чутьё твердило о том, что здесь речь шла уже не об одной тайне, а о нескольких. И природа этих тайн была столь опасной, что он не хотел даже говорить о них. А может, просто не считал ее достойной их узнать. Да, наверное, все же второе. Ведь, как пренебрежительно заметил мсье Агилар, она была грязнокровкой, так что, удивительным был даже сам факт того, что Люциус терпел ее общество подле себя, а уж о разговоре по душам и речи быть не могло.       Из-за этих тяжелых мыслей ей показалось, что в коридоре вдруг повеяло холодом, словно кто-то открыл окно в зимнюю стужу, хотя снаружи было намного теплее, чем в Англии. Свет стал более приглушенным, тени вытянулись, даже портреты замолчали, погрузившись в какое-то сонное оцепенение, и тут же Гермиону охватило какое-то нехорошее предчувствие, будто за ней кто-то наблюдал, и она поспешила себя успокоить, сославшись на богатую фантазию и расшатанные нервы. Но стоять дальше посреди этого коридора не решилась, скользнув в свою комнату, спешно закрыла дверь. По примеру Люциуса — на четыре оборота. Мерлин, и в какие неприятности она опять вляпалась?!