Свитки Мерлина

      Это утро не переставало изобиловать неприятными сюрпризами. Началось все со странного пробуждения, когда Люциус к собственному ужасу обнаружил в своей постели Каталею, свернувшуюся в клубочек у него под боком. Но как это произошло? Конечно, такие потери памяти с ним случались и прежде: в годы беззаботной и праздной юности он мог забыть имя своей случайной ночной спутницы, но не саму близость! Это было уже слишком! Ладно, первая ночь с мисс Дюбурже — еще куда ни шло. Можно было списать на пограничное состояние, на эмоциональную усталость, на развод, но вторая — уже заставляла задуматься. И хуже всего, что оба раза случились после его не вполне мирного расставания с Гермионой Грейнджер. Складывалось ощущение, что в объятиях другой женщины он пытался потушить пламя, которое гриффиндорка разжигала в его душе. Абсурд какой-то, но и списать оное на совпадения было нельзя — это уже превращалось в некую закономерность.       Поначалу он искал в появлении Каталеи следы какой-то коварной игры, но доказать свою невиновность, равно, как и опровергнуть этот «свершившийся факт», Люциус не мог. Пока не мог. И надо же было допиться до такого беспамятства. И из-за кого? Из-за треклятой грязнокровки! Хотя… может, тому существовало и иное объяснение, просто его нужно было вспомнить.       Как бы то ни было, дожидаться пробуждения Каталеи, которое неизменно повлечет за собой длительные объяснения и вопросы, он не желал. Голова и так гудела от тяжелого похмелья, а мысли и воспоминания путались, он даже всерьез начал задумываться над тем, не было ли всё случившееся накануне обычным кошмаром, вызванным воздействием алкоголя, возлиянию которого он отдался с какой-то обреченной горечью и давно подзабытым пылом. Но, нет — все было правдой. Коробочка с короной до сих пор лежала в кармане его мантии, свидетельствуя о реальности вчерашнего приключения. Пикси его задери, они действительно вчера ограбили одного из самых влиятельных колдунов Испании. Безумие.       Наскоро облачившись в первый попавшийся сюртук, Люциус накинул на себя плащ и, стараясь издавать как можно меньше шума, покинул комнату, справедливо рассудив, что прогулка на свежем воздухе и колкий морозный ветерок сумеют его взбодрить. Через четверть часа он действительно почувствовал себя немного лучше. Тошнота отступила. К нему вернулась способность здраво рассуждать, правда, злополучная память так и осталась сокрыта в туманной пелене. Как назло, после расставания с Гермионой у ворот Хогвартса он не помнил ничего. Остаток ночи словно рассыпался на бессвязные осколки, которые не получалось собрать в единое изображение.       Поднявшись на вершину Астрономической башни, Малфой встал на парапет, пристально вглядываясь в даль, хотя эта даль и была заслонена голыми ветвями деревьев и мрачными шпилями школьных ворот, за которыми раскинулась темная гладь озера. По небу плыли свинцовые облака, а с запада надвигалась сплошная черная стена, обещавшая по меньшей мере часовой снегопад, и от этой угнетающей картины на душе стало невыносимо. Захотелось сбросить с себя это мрачное настроение, отрешиться от тягостных мыслей… освободиться. И он решился — сделал шаг и сорвался вниз, обратившись клубами серого дыма и отдавшись сладостному ощущению бесцельного полета и небывалой свободы. Свободы от принципов, от обязательств, от выбора, от ответственности. О, боги, как же он любил это ощущение. В такие моменты казалось, что все проблемы оставались на земле, а впереди расстилалось необозримое море из перспектив и возможностей. И это вдохновляло, придавало сил, очищало разум от волнения, помогая разглядеть истину.       Так случилось и на этот раз. Сделав несколько кругов вокруг Хогсмида и до седины перепугав владельцев нескольких магазинчиков, решивших, что готовится новый набег Пожирателей смерти, он неожиданно для себя осознал всю ничтожность своих волнений. Печально, конечно, что ему так и не удалось восстановить хронологию минувшего вечера, но великой трагедии в том не было. В конце концов, то, что он не помнил событий этой ночи, вовсе не говорило о том, что этих воспоминаний у него нет, нужно просто отыскать их в дальнем уголке сознания и посмотреть. Ему всего-то надо добраться до Омута памяти. Приземлившись в самом центре заснеженной улочки, Люциус тут же трансгрессировал к аппарационному барьеру Малфой-мэнора, прошел по парку и остановился на пороге.       Замок встретил его закрытыми воротами и мертвой тишиной, не нарушаемой даже дуновениями ветра. За время краткого отсутствия хозяина он словно потерял былую красу и погрузился в уныние от тоски по нескончаемой суете, постоянным визитерам и теплым семейным вечерам, которых больше уже не будет. По крайней мере, в прежнем составе семьи. Стены его потускнели; флюгер в форме фамильного герба, пронзенного стрелой, заржавел; окна помутнели; а старый сад замёл снег — для Люциуса, привыкшего к строгому порядку и всегда сохраняющего респектабельный внешний вид, подобная запущенность родового гнезда была равносильна пощечине — еще одна неприятность в копилку этого дня.       Досадливо поджав губы, Малфой поднялся по ступеням, не касаясь узорных перил, и потянул на себя тяжелую дверь. Как ни странно, она сразу открылась, пропуская его в огромный темный зал, в центре которого простиралась парадная лестница, ведущая в жилые комнаты, а по бокам расположились два огромных мраморных камина. Так же, как и снаружи, здесь читались следы запустения. Но хуже всего была даже не внешняя неопрятность дома, а атмосфера, царившая кругом. Тишина, холод и печаль пропитали здесь каждый уголок, словно до сих пор средь этих стен бродил дух Волан-де-Морта — от одного воспоминания о тех ужасных днях Люциус невольно поежился и прошел в главную гостиную.       Тут все осталось неизменно. На стенах топорщились оленьи рога, холодно блестели рыцарские доспехи, широкий дубовый стол занял собой добрую половину помещения, а под ногами расстелился ковер с витиеватым орнаментом. Но и на этой тяжеловесной обстановке лежала печать заброшенности и какого-то смертельного тлена. Подсвечники оплело тончайшее кружево паутины, мебель укрыл толстый слой пыли, а воздух был таким затхлым, что ощущение удушья невольно повергало в панику. И чем дольше Люциус бродил по пустым комнатам, тем больше ощущал себя запертым в склепе покойником. Тряхнув головой, с усилием отгоняя от себя эту мысль, он вышел в главный коридор, в шутку называемый Нарциссой коридором «ушедших в ночь, но не забытых предков» из-за обилия портретов на стенах. — Тори, Линди, Нари, Лори, — прогрохотал он так, что стены задрожали. Долго еще эхо вторило его голосу, повторяя этот призыв снова и снова. Секунду спустя у ближайшей двери раздался хлопок трансгрессии, и перепуганный до смерти домовик, спотыкаясь, подскочил к нему, упав у ног. — Что изволит мастер Люциус? Лори все сделает! — дрожа всем телом, пискнул эльф. — Что здесь за разруха?! — зашипел он, ударяя несчастного по спине рукоятью трости. Лори задрожал и еще сильнее сжался в комок. — Или вы, лентяи, решили, что если хозяев в доме нет, так и порядок соблюдать не нужно? — еще один удар. — И где, скажи на милость, остальные?! Или вы настолько осмелели, что смеете игнорировать зов своего господина! — еще один удар обрушился на окровавленные плечи несчастного, и тот в голос заскулил. — Я быстро научу вас уважению. Три шкуры с каждого спущу. Что ты молчишь? Отвечай! Где остальные? Почему только ты явился на мой зов? — Линди и Тори забрала леди Нарцисса, хозяин, — пропищал несчастный, а Нари Вы отправили в поместье в Шотландии, вместе с остальными эльфами. Дарси в охотничьем домике, а Присси в одном из поместий во Франции. Здесь только я и старый Тилли. — Забрала?! Как смели они уйти без моего позволения. Я в этом доме хозяин, а не она, — неистовствовал Люциус, срывая свою злость на ни в чем не повинном создании, будто домовик мог противостоять воле своей госпожи. — Леди Нарцисса повелела, — пискнул он, еще больше распаляя волшебника, за что тут же получил очередной удар. — И вы решили, раз вас осталось мало, то и обязанности свои выполнять не стоит? — Хозяин сам повелел дом опечатать и свечи не жечь, домовые эльфы не смели ослушаться. Домовые эльфы покинули особняк и жили в хижине привратника, — Люциус раздражённо зашипел и в очередной раз хлестанул Лори. О собственном решении сократить расходы на содержание поместья он помнил прекрасно, так же, как и о том, как отослал эльфов, но всякая попытка домовика оправдаться вызывала в нем еще больший гнев. — Я прекрасно помню, что я велел и когда. Вызови всех эльфов назад. Приведите дом в порядок. И упаси вас Мерлин, если при следующем моем визите здесь сохранится этот мертвецкий запах, — прорычал он, пнув домовика. — Ступай, — тот, не помня себя от ужаса, пустился наутек, получив в след еще парочку заклинаний. А Люциус поднялся в свою спальню, такую же пустую и источающую одиночество, как и весь дом. Омут памяти стоял на своем обычном месте, скрытый за резной полупрозрачной ширмой. Коснувшись кончиком волшебной палочки виска, Малфой вытянул тонкую светящуюся нить воспоминания, погрузил в каменную, украшенную искусной резьбой и драгоценными камнями чашу, и склонился над ней. «Дожился, собственная память закрылась от тебя. Пора заканчивать эти винные возлияния. Позор», — это была последняя мысль, вместе с которой его затянуло в возникший водоворот воспоминаний. Вот он расстается с Гермионой Грейнджер у ворот. Она уходит, гордо расправив плечи, даже ни разу не обернулась в его сторону, не попрощалась в своей привычной манере, не расплылась в притворной улыбке. Черт, неприятно. Малфой привык игнорировать людей, но быть в числе тех, кого презрительно не замечают, было в новинку. Нет, девчонка явно забыла о своем месте — чернь безродная, а ведет себя не иначе как королева. Он даже рванулся догнать ее, чтобы сбить с гордячки эту спесь, но веселые голоса студентов, раздавшиеся неподалёку, заставили его в очередной раз проглотить свой гнев. Не хватало еще, чтобы их застали на месте выяснения отношений — много чести для грязнокровки. Выждав несколько минут, Люциус направился к себе в комнату, проклиная тот день и час, когда решил ввязаться в эту авантюру.       В тот же миг воспоминание оборвалось, перед его глазами вновь завертелся стремительный вихрь из отрывочных образов и хаотичных эмоций, и он оказался в собственной спальне. Уже изрядно пьяный, судя по пустой бутылке огневиски на полу, но все еще раздраженный. Очередная попытка потушить пламя бушующих страстей потерпела сокрушительное поражение, а желания плоти разгорались все сильней от каждой капли алкоголя. Но пуще всего это желание подогревала злоба, стократ усиленная мыслью о том, что сейчас предмет его вожделения развлекается на вечеринке в компании своих безмозглых дружков, в то время как он мучается от одиночества в четырех стенах.       Да, таков был Люциус Малфой — эгоист до мозга костей, порою своим поведением напоминавший избалованного ребенка, в руках которого Гермиона была лишь игрушкой. Но хуже всего было то, что разумом он прекрасно понимал, что наигравшись с ней вдоволь, без сожаления выкинет эту «куколку» в мусорное ведро, но в то же время мысль о том, что ее может «подобрать» кто-то другой, вызывала в нем настоящее бешенство. А тут он и наиграться еще не успел, а эта самая игрушка ускользнула из его рук. Подразнила, пробудила желание и исчезла. И сейчас с ней мог развлекаться какой-нибудь рыжий недоумок. И эта мысль отравляла пьяный разум.       Он ненавидел это чувство: ужасное, испепеляющее, разжигающее ненависть. Ненавидел с детства, как и все Малфои. Именно поэтому в семье у них всегда был лишь один ребенок, потому что Малфои по природе не могли делиться. В детстве они не могли поделить игрушки и родительскую любовь, а во взрослой жизни — наследство и… возлюбленных. Даже сын с отцом с возрастом превращались в конкурентов, что уж говорить о братьях и сестрах.       Люциус закрыл глаза и тряхнул головой, чтобы отогнать от себя непрошенные размышления, но пред его мысленным взором опять промелькнул этот ненавистный изумрудный шелк, а во рту начал ощущаться уже знакомый клубничный привкус, который тотчас сменился желчью от осознания, что его могли переиграть.       Впрочем, нет. Не могли, это решительно невозможно. Гермиона была игроком, не искушенным в светских интригах, и уж точно не могла похвастаться богатым любовным прошлым. Она просто не могла так хорошо притворяться: разыграть такую всепоглощающую страсть в момент поцелуя — не то же самое, что надеть на лицо маску притворного безразличия. Со вторым она, конечно, справиться сумела, но первое… это иным актрисам не по силам, что уж говорить о девушке, едва отпраздновавшей совершеннолетие.       Люциус нервно дернул шейный платок, делая глубокий вздох. Нет, ему нужен был кто-то. Нужен был, как воздух, прямо сейчас, иначе он просто сойдет с ума от собственных мыслей и противоречий. Наваждение какое-то. Сделав очередной глоток, мужчина отставил в сторону стакан и на шатающихся ногах направился к двери.       И вновь перед ним все затянулось непроглядной пеленой, замелькало в безумном ритме, и следующее, что он увидел — темный коридор. Удивительным было то, что, несмотря на полное отсутствие света, он шел вперед уверено, словно каждый поворот, каждая ступенька, каждая выемка в стене были ему знакомы сызмальства, словно ему не раз приходилось ходить по этому пути в кромешной тьме, опасаясь посторонних глаз. И тут-то он с ужасом осознал, куда несут его пьяные ноги. Он даже рванулся вперед, пытаясь остановить другого себя от такой глупости, на миг позабыв, что ему не дано обратить время вспять, но эта попытка успехом не увенчалась. Протянутая рука прошла сквозь эфемерную материю воспоминания, и Малфою не осталось ничего, кроме как стать молчаливым наблюдателем собственного падения.       Повернув около статуи клыкастой горгульи, Люциус миновал гостиную старост, поднялся к спальням и остановился у знакомой двери, оглядываясь точно преступник, решивший взломать сейф. На миг его взгляд застыл на соседних дверях, на той комнате, которую он занимал в бытность свою школьным старостой, и в голове промелькнула мысль о том, что он, к собственному стыду, не знал, какая из этих комнат принадлежит его собственному сыну. Это было двойное бесчестье — в пьяном угаре притащиться к двери безродной девки, а с трезву не знать, где поселили его единственного наследника. Позор ему и как отцу, и как чистокровному магу, и, уж тем более, как аристократу. Впрочем, эта мысль посетила лишь трезвого наблюдателя, а того, второго, куда больше интересовало то, как поскорее выставить себя идиотом. — Алохомора, — прошептал он. В коридоре раздался тихий щелчок, и Малфой скользнул в непроглядный мрак комнаты. Сейчас, наблюдая за собственным безрассудством со стороны, он готов был сквозь землю провалиться со стыда, жаль только падать ниже ему было уже некуда. Почтенный аристократ волочится за грязнокровкой — наверное, теперь боггарты будут являться ему именно в этом образе. Ох, прав был Драко, сейчас Люциус действительно не отважился бы посмотреть в глаза собственному отцу.       Тем временем в комнате вспыхнул тусклый «Люмос», и первое, что бросилось ему в глаза, был изумрудный шелк, небрежно брошенный на спинку стула. Треклятый шелк, волновавший его воображение несколько часов кряду. Треклятый шелк, который он так желал содрать с нее в том коридоре, но лишь усилием воли удержал себя от этого безумства. Поддавшись какому-то порыву, он пропустил нежную ткань меж своих пальцев и сделал несколько шагов вперед. В тот же миг свет выхватил ореол густых каштановых волос вокруг нежного лица, и оба Люциуса застыли на месте, сраженные увиденным. Но если первый наблюдал за спящей девушкой, пытаясь запечатлеть в памяти каждое пережитое мгновение, то второй с нескрываемым отвращением глядел в глаза самому себе. В глаза, которые вместо привычной холодности светились какой-то исступленной нежностью. «Дурак», — Люциус мысленно обругал сам себя, ну, или того пьяного идиота, который стоял перед кроватью грязнокровки с горькой улыбкой на устах.       Но пьяные безумства на этом не заканчивались. Люциус опустился на колени перед скромным ложем, собираясь разбудить сладко спавшую девушку и, наконец, успокоить свою плоть. Но когда он клал светящуюся палочку у изголовья кровати, рядом с флакончиком усыпляющего зелья, Гермиона во сне повернулась, и на ее лице блеснули следы слез. Неужели она плакала из-за него? Тут-то его и грызанула треклятая совесть, о наличии которой он с годами позабыл. И грызанула так ощутимо, что в груди что-то мучительно сжалось.       Сейчас он, точнее, «пьяный он», убедился в том, что нет ничего ужасней чувства вины, поскольку оно было сродни смерти, правда, менее милосердно, ибо смерть дарила покой и забвение, а чувство вины заставляло жить и мучиться. Но хуже всего было пьяное чувство вины, оно не только грызло изнутри, именуя себя внутренним голосом, оно еще и било по голове, заставляя желать смерти при каждом громком звуке. Мысли его тут же изменили свое течение, и место желания заняла горечь и отвращение к себе. Ну, что хорошего мог привнести в ее жизнь человек, который годами пировал среди смерти и насилия? Он бросил ее на передовую во имя собственного тщеславия и эгоизма, он был лишь причиной ее несчастий — глупо было отрицать сей прискорбный факт. И сейчас, посмей он ее разбудить, Гермиона увидит подле себя человека глубоко неприятного ей, которого она считала убийцей и подлецом; трусом, сбежавшим с поля боя; мерзавцем, готовым мать родную продать ради собственной выгоды. Почему-то сейчас меньше всего он хотел увидеть у нее этот взгляд.       Сурово сжав губы в презрении к собственной персоне, Малфой устыдился былых намерений, позволив себе лишь любоваться этим недозволительным искушением. И тут девушка шевельнулась во сне, сбросив с себя покрывало и явив взгляду картину хоть и естественную, но весьма интимную. Нежная кожа белела на фоне темной футболки, сквозь которую от холода начали проступать горошинки сосков. Возбуждающе! Так и захотелось сорвать с нее и эту футболку, и шорты, чтобы увидеть ее всю. Такую открытую, беззащитную перед ним, но вместо этого Люциус поднялся на ноги и отпрянул от нее. Убийца, вор, лицемер, предатель — да, но не насильник. И почему эта дельная мысль не посетила его несколько минут назад? Можно было бы избежать этой нелепой ситуации.       Но вместо того, чтобы уйти, он застыл на месте как истукан. Кто бы мог подумать, что человек, известный своей сдержанностью и умением управлять чувствами, сейчас не мог ни оторвать взгляд от мягкого изгиба юного тела, ни выбросить из памяти мгновения, когда прикасался к нему с неожиданной для самого себя страстью.       Превозмогая себя, Люциус подавил в себе эгоистическое стремление снова сжать Гермиону в своих объятиях и целовать до тех пор, пока она не сдастся под его напором, и твердо вознамерился уйти, пока окончательно не потерял голову. И все же, уйти просто так он уже не мог, а потому позволил себе небольшую вольность — склонился над ней и запечатлел легкий поцелуй на виске. Но в ту же секунду, инстинктивно отзываясь на эту нечаянную ласку, девушка дернулась вперед, скользнув губами по едва отросшей на лице Малфоя щетине. И это движение, такое легкое, почти скользящее, подействовало на него, словно пощечина. Спина его напряглась, плечи выпрямились, вся нежность, озарявшая лицо лишь несколько мгновений назад, испарилась. Он словно сбросил с себя оковы «Империуса», в момент протрезвев и став собой, и тут же ужаснулся этому безумному поступку. — Дурак, — прошипел Малфой, словно услышав мысли, которые одолевали сейчас другого Люциуса, с откровенным недоумением и злостью наблюдавшего за этой картиной. Надев на свое лицо каменное выражение, мужчина молча поднялся и на шатающихся ногах направился к двери.       И вновь воспоминание сменилось, перед глазами замельтешили новые образы, и вот он снова бредет по этим нескончаемым коридорам, раздосадованный, злой и разбитый, потерявший жизненные ориентиры и из последних сил цепляющийся за собственные чистокровные принципы, поскольку только они сейчас напоминали ему о том, кто он такой, и кем никогда не должен стать.       Пройдя через главный зал, уже не страшась быть замеченным, он спустился по винтовой лестнице, ведущей в крыло для преподавателей, как до его слуха донеслось тихое пение, которому вторило эхо. На мгновение остановившись, Люциус прислушался. Песенка, конечно, была глупой… даже детской — про Джека и его бобовое дерево, но вокальные данные ночной «певицы» сглаживали эффект от ее неудачного репертуара. В общем, на досуге послушать можно.       Свернув за угол, Малфой взглянул в другой конец коридора и презрительно хмыкнул. Босиком ступая по каменным плитам, в свою комнату медленно брела Каталея, в одной руке держа туфельки на высоком каблучке, а в другой — кожаный кейс с документами. Волосы ее, обычно уложенные в затейливой прическе, сейчас растрепались, мантия смялась, но настроение явно было приподнятое. Услышав за спиной приближающиеся шаги, девушка заметно напряглась и, судя по движению, ухватилась за рукоять волшебной палочки, спрятанной в складках одежды, и сразу же обернулась. — Люциус, — заметно расслабляясь, проговорила она, делая несколько шагов к нему. — Не думала, что встречу кого-то в коридорах в столь поздний час. Я как раз возвращалась с вечеринки в коллегии, — она хотела сказать еще что-то, но увидев его встрепанный внешний вид, осеклась. Скептически оглядев его, Каталея изобразила на лице искреннее участие, но все же не упустила возможности над ним подшутить. Что ж, видимо не только он находился под воздействием горячительных напитков. — И жертвой какой напасти ты стал на этот раз: бессонницы, алкоголя или собственных принципов? — стоило признать, что за время их знакомства девушка сумела его неплохо изучить. — Боюсь, на сей раз они заключили союз, — усмехнулся Малфой. — Знаешь, от них есть прекрасное средство. — И какое же? — Снотворное зелье. — Я предпочитаю, чтобы ты спела колыбельную на ночь. У тебя неплохо получается. — Ты пьян, — Каталея нервно дернула плечами, сбрасывая его руку. — Почему сегодня все пытаются сказать мне об очевидном? — Потому, что так оно и есть, — и по тону, которым это было сказано, Люциус, наблюдающий со стороны за собственными ничтожными попытками скрасить ночное одиночество, осознал — Каталея до сих пор злилась на него за то, что он попросту ей воспользовался. И хоть они оба по негласному соглашению решили сделать вид, что ничего между ними не произошло, ибо ему накануне слушания не нужна была огласка, а карьеристке Каталее — запись в личном деле о нарушении деловой этики, ущемленное женское самолюбие давало о себе знать. — Ты, видимо, позабыл, что коллегия адвокатов запрещает поддерживать интимные отношения со своими клиентами. — Ты как-то поздновато решила об этом вспомнить, не находишь? — Люциус подошел к ней, приобняв одной рукой, и слегка притянул к себе, вдыхая чарующий фиалковый аромат ее духов. Каталея дернулась, пытаясь высвободиться, но попытка получилась слабая, притворная. Сделанная скорее ради галочки напротив слов «я сопротивлялась», чем из-за реального желания отстраниться, и это заставило мужчину улыбнуться. Нарцисса тоже любила подобные спектакли, любила говорить «нет», подразумевая «да» — набивала себе цену, так сказать. И Люциус всегда был щедр: драгоценности, наряды — она ни в чем не знала нужды. Впрочем, и Каталею после их близости он не обделил, коснувшись ее шеи, Малфой прочертил пальцами дорожку к ключице и нащупал внушительных размеров подвеску с голубым бриллиантом, который сам он оценивал дороже проведенной ночи, но все же решил порадовать девушку дорогим подарком. Или, если уж честно сказать, откупиться от ее возможных притязаний. — Лучше поздно, чем никогда, — чуть отстраняясь, проговорила она. — Что ж, если тебя так волнует этический аспект наших отношений, — Люциус приблизился к ней так близко, что его губы касались ее шеи, пока он говорил, — я знаю, как все это изменить, — Каталея подняла на него удивленные глаза, — я ведь могу тебя уволить. Ты перестанешь быть моим защитником, а я — твоим клиентом. Или же мы можем просто закрыть на это глаза и воплотить наши обоюдные желания. — Тебя погубит твоя же самоуверенность. На этот раз наши желания не совпадают, — Каталея в очередной раз попыталась отстраниться, но Малфой прижал ее к стене, перехватил ее руки и занес их над головой. — А вот это, — он провел языком по ее щеке, понизив голос до хриплого шепота, от которого у нее на коже выступили мурашки, — ложь, — девушка уже открыла рот, чтобы ему возразить, но Люциус приник к ее губам жадным, почти жестоким поцелуем, в который вложил все свое раздражение из-за нереализованного желания. Он словно срывал на Каталее зло за то, что не смог презреть собственные принципы и заполучить ту, которую хотел по-настоящему.       Увидев Каталею в коридоре, Люциус подумал, что сможет найти облегчение в уже знакомых и таких пылких объятиях, но все было тщетно. Он мог удовлетворить свое физическое желание между горячих бедер юной адвокатессы, но вот удовлетворить в ее объятиях свою потребность в Гермионе у него не получалось. Гриффиндорка стала его запретным наваждением, и чем больше он старался отогнать от себя это влечение, тем сильнее оно терзало его душу и отравляло разум внутренними противоречиями.       Будучи не в силах и дальше лицезреть это пьяное безумие, Люциус с силой сжал каменные борта чаши и вынырнул из омута памяти. Итог этой встречи был ему и так известен — он вляпался по самые уши. Хорошо еще, что Гермиона вчера злоупотребила снотворным и не могла уличить его в том, что пьяные ноги притащили его прямиком к ней в спальню. Тогда бы он точно от позора не отмылся. Ну, а Каталея… Каталея была женщиной разумной, тщеславной и без претензий на серьезные отношения. Её куда больше заботила собственная карьера и признание в обществе. С ней-то он уж точно сможет договориться: надо только в ювелирную лавку на обратной дороге заскочить.       Мысленно дав себе зарок впредь не злоупотреблять горячительными напитками, Малфой подошел к прикроватной тумбе, выдвинув верхний ящик, и пошарил среди бутылочек, доставая небольшой зеленый флакон. Пустой — Люциус едва не застонал от досады. Голова гудела так, словно в ней поселился целый пчелиный рой, перед глазами все плыло, особенно после возвращения из собственных воспоминаний, так кто-то еще посмел опустошить его личные запасы зелий. — Лори, — прорычал он, с раздражением кидая склянку назад. Миг, и за спиной прозвучал хлопок трансгрессии. — Что изволит хозяин? — пропищал эльф. — Кто заходил в комнату в мое отсутствие? — домовик поджал уши и затрясся всем телом, но не проронил ни звука. — Я задал тебе вопрос, ничтожество. Отвечай. — Лори не знает. Лори находился в домике привратника, как и приказывал господин. — На доме стоят охранные чары. Если бы сюда проник кто-то чужой, я бы знал. Итак… — Лори не знает. Лори бы не стал врать хозяину. — Ладно. Кто еще посещал дом? И когда? — Леди Нарцисса, осенью. Когда забрала с собой Линди и Тори. И… — домовик вжал голову в плечи. — И…? — Мастер Драко приходил на Рождественских каникулах. Взял чистые мантии и книги из библиотеки. — Драко, значит, — Малфой с такой силой сжал трость, что костяшки на пальцах побелели. — Исчезни.       Своего сына Люциус знал достаточно хорошо, чтобы с уверенностью сказать, что он не стал бы вламываться «в святая святых» отца только ради того, чтобы «подчистить» его запасы снотворных и антипохмельных зелий. Для этого нужно совсем уж идиотом родиться. Выходит, он искал что-то еще, а зелья просто стали дополнением к главному призу.       Осмотрев спальню и убедившись, что в ней ничего не пропало, мужчина прошел в смежную комнату, выполнявшую одновременно функцию маленькой приемной и кабинета. Взгляд сразу зацепился за огромный портрет Салины Малфой, матери Люциуса, и, судя по тому, как женщина отвела глаза от сына, в догадке он не ошибся. — Ты и сейчас будешь его защищать? — холодно проговорил он, подходя к сейфу, украшенному по всему периметру затейливой резьбой. С этими словами мужчина коснулся кончиком волшебной палочки своего запястья, вскрывая вену, и капнул несколько капель крови на золоченую ручку в виде головы дракона. Тут же раздался тихий щелчок, и дверца распахнулась. Малфой пошарил среди бумаг и, не найдя искомый документ, раздраженно захлопнул сейф. — Маленький гаденыш и лицемерная сука, — подойдя к столу, он взял чистый лист бумаги и, написав лишь несколько строк, вызвал эльфа, наказав срочно передать послание с личной совой. — Шкуру спущу, — оправив складки на мантии, мужчина направился к двери, но голос матери за спиной заставил его остановиться. — Люци, он твой сын, твой единственный сын, — от неожиданности мужчина даже вздрогнул, уставившись на портрет.       Салина Малфой, урожденная Берк, была женщиной строгих убеждений и свято верила в то, что смерть — это последняя черта, переступив которую, человек должен отказаться не только от бренного мира, но и от всего, что связывало с ним душу. В последние дни жизни она частенько говорила, что «уходя, нужно уходить до конца, не оглядываясь назад», а потому после смерти ее портрет словно онемел и потерял интерес ко всему, что происходило вокруг. Она ни с кем не разговорила, ни во что не вмешивалась. Даже когда Темный Лорд практически оккупировал их родовое гнездо, запугав всех обитателей дома до полусмерти, Салина молча взирала на этот беспредел, не дав сыну ни единого совета; не выказала ни поддержки, ни осуждения. А потому сейчас звук ее голоса на мгновение вверг Люциуса в гипнотическое оцепенение. — То, что он мой сын, не дает ему право у меня воровать. Драко уже не ребенок, а это — не детская шалость. Он забрал бумаги на развод и документы на право собственности на французский особняк. Для Нарциссы, решившей опозорить наш род разводом. По-твоему, я должен закрыть на это глаза? — По-моему, ты поставил своего ребенка перед невыносимым выбором между отцом и матерью, сделав его заложником собственного гнева. Я не оправдываю Цисси, но могу понять Драко. Ты пообещал лишить его мать всего при разводе, если она не выполнит твоих условий, а ведь она оставила тебе самое дорогое, что у нее было — сына. — Моего сына, — поправил он. — Драко — Малфой, и должен вести себя так, как подобает Малфою. Если бы я в его возрасте посмел совершить такую глупость, отец бы меня убил. Тебе ли не знать… — Люци, лучше совершить глупость, чем подлость. И ты в его возрасте ошибался. — И сполна за это ответил, а вот Драко так и не научился ответственности. — Накажи Драко, коль считаешь нужным, но не разбивай его душу, внушая ненависть к матери. Это низко. И не отворачивайся от него за то, что он поступил так, как говорила его совесть. — Он поступил так, как говорила Нарцисса, — практически прокричал Люциус, сжав виски, поскольку этот крик отдался в голове перезвоном колоколов, вызвав большее раздражение. — Лишь отчасти. Драко вполне способен самостоятельно принимать решения, но лишь от тебя зависит, какой урок он вынесет из этой ситуации. Будет ли он бояться и ненавидеть родного отца или уважать его. — Ты стала прекрасной бабушкой для Драко, — губы Люциуса тронула горькая усмешка, — но почему же ты была такой никудышной матерью? Почему не говорила отцу всех этих слов, когда он наказывал меня за каждую провинность? Где было твое чувство справедливости тогда? — на лице женщины появилось искреннее сожаление, а вот в глазах Малфоя, напротив, отразилась непоколебимая решимость. И если бы Салина была живой, то сейчас ощутила бы, как тысячи мурашек пробегают у нее по телу от этого чисто малфоевского взгляда. Такого знакомого, такого испепеляющего, передающегося от отца к сыну, словно наследство. — Нет, этот урок Драко должен запомнить. — Люци, — женщина потянулась к нему так, словно хотела вырваться из плена этой картины, но Малфой не увидел этого. Развернувшись на каблуках, он выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью. Определенно, этот день решил его добить. Теперь к злости на Гермиону, презрению к самому себе и раздражению на Каталею примешалось негодование из-за слов матери, желание убить Нарциссу и вытрясти из сына душу. Сбежав по лестнице, Люциус на ходу ослабил галстук, чтобы не задохнутся от гнева, зачерпнул горсть летучего пороха и шагнул в камин. — Ювелирная лавка Гейтса на Косой Аллее, — на автомате отчеканил он, исчезая в зеленом пламени.       Хозяин магазинчика встретил его с привычной приторной улыбкой, и тут же на прилавке появились десятки бархатных коробочек с изысканными украшениями: кольца, подвески, браслеты, серьги, драгоценные парюры, от ослепительного блеска которых глаза начинали слезиться. Однако, глядя на равнодушный вид своего клиента, пыл торговца заметно поугас. Судя по скучающему выражению на лице Люциуса, он не находил среди ассортимента ничего стоящего, и это заставляло старого ювелира заметно нервничать. — Может быть, мистер Малфой согласится взглянуть на эксклюзивную коллекцию или пожелает сделать индивидуальный заказ, — слегка склонив голову на бок, поинтересовался мужчина, неверно истолковавший взгляд своего клиента. В действительности равнодушие Люциуса было вызвано вовсе не качеством и количеством ассортимента, а тем, что ему был попросту все равно. — Нет, не нужно, я возьму это, — проговорил Люциус, указав на элегантное сапфировое ожерелье в бархатной черной коробочке. — Сколько? — Семьсот двадцать галеонов, — отозвался торговец, нахваливая достоинства ожерелья, вес камней и тонкость работы. — Хорошо, — запишите на мой счет. — Расписку предоставите гоблинам в Гринготтсе. Они выдадут нужную сумму. Ожерелье направьте сюда, — он протянул продавцу карточку с адресом. — Считайте, что уже сделано, мистер Малфой, — кивнул довольный продавец. — Не желаете ли приложить записку? — Эти камни красноречивее слов. — И то верно, — кивнул ювелир. — Уверен, дама будет довольна. «Еще бы ей не быть довольной, я плачу целое состояние за ночь, которой даже не помню», — про себя усмехнулся Люциус, росчерком пера подтверждая покупку. Настенные часы на стене в этот миг пробили полдень. До начала его занятия оставалась еще пара часов, а значит, он еще успеет заскочить в лавку медицинских зелий и привести себя в порядок.       Но, как назло, тут его тоже ждало очередное разочарование. Прямо на двери висела табличка с надписью «обеденный перерыв». Заглянув внутрь сквозь мутное окно витрины, Люциус досадливо поджал губы. Внутри ни души. Оставалось только уповать на то, что Драко не уничтожил все его запасы во время своих ночных гуляний. — Чертов мальчишка, — скрипя зубами, прошипел Люциус, пытаясь успокоиться.       Спустившись вниз по Косой аллее, он миновал магазинчик близнецов Уизли, торговый центр "Совы" и несколько книжных лавок, остановившись у небольшого обшарпанного здания с выцветшей вывеской. Надпись на ней гласила: «Семейство Олливандер — производители волшебных палочек с 382-го года до нашей эры». «Да, забавная должна получиться сцена. Интересно, как старый узник отреагирует на визит своего надзирателя. Начнет ли заикаться; осмелеет, грозя вызвать мракоборцев; или предпочтет поскорее обслужить и проводить восвояси? Любопытно», — подумал Люциус, покручивая в руках трость, а секунду спустя над входом зазвенел серебряный колокольчик, и мужчина скрылся за дверью.

***

      До недавнего времени вся жизнь Гермионы Грейнджер была распланирована на годы вперед. Она хотела закончить Хогвартс, получить образование в академии, поступить на работу в Министерство магии и выйти замуж. Непременно за Рона. И после войны ей с успехом удавалось претворять свой план в реальность, но потом все изменилось. В ее жизни появился Он — человек, перевернувший все вверх дном и заставивший ее многое переосмыслить в своей жизни. По какой-то непонятной причине он заметил ее и стал намеренно искать ее общества — это было очевидно. А накануне даже поцеловал! Поцеловал, мотивируя это необходимостью поддерживать легенду об их романе. Поцеловал так, словно забыл, кто она и кем они были друг для друга в недавнем прошлом. И что это был за поцелуй: страстный, проникновенный, обжигающий, способный выбить почву из-под ног. Она до сих пор не могла забыть его, ощущала на своих губах, стоило закрыть глаза. Но поразила ее не только эта нежданная близость, но то, как она на неё отреагировала.       И, главное, умом-то Гермиона понимала, что не может позволить себе стать для Малфоя кем-то иным, кроме компаньонки в поисках библиотеки и ученицы, потому что в противном случае это неизбежно бы означало, что она должна поставить крест на своем будущем в Министерстве. Лишиться мечты. И сердца…       Правда, уже сейчас ей казалось, что Малфой и так стал его полновластным хозяином, потому что треклятая мышца в груди восставала против каждого разумного довода, если этот довод касался него. Да, вопреки себе, она очень привязалась к Люциусу, думала о нем гораздо чаще, чем следовало бы, хотя в последнее время испытывала раздражение и обиду на то, что он был резок с ней. Впрочем, если уж быть совсем откровенной с собой, грубее к ней Малфой не стал, просто она позволила себе личную слабость, а потому стала острее реагировать на его слова. Но, несмотря на это, Гермиона получала удовольствие от его общества: он был в высшей степени умён, утонченно воспитан, остроумен, начитан, обладал разнообразными талантами и мог поддержать практически любую беседу. Ей нравилась его внешность и уверенность, которую он излучал; нравилось его очарование, которое можно было ощутить в те редкие моменты, когда Малфой ослаблял внутреннюю защиту и забывал о привычной холодно-сдержанной манере поведения.       Но чаще всего Гермиона вспоминала их поцелуй; вспоминала удивление, которое тогда испытала, и неожиданное наслаждение. Она-то полагала, что после грубости Люциуса любой физический контакт вызовет лишь приступ дурноты, но ошиблась. И как ошиблась…       Наслаждение, которое она испытала тогда, заставляло девушку содрогаться всякий раз, когда она думала о четко очерченных, но при этом удивительно нежных губах Малфоя, так страстно прижимающихся к ее собственным губам. — Нет, она просто ко мне несправедлива. У всех преподавателей есть любимчики, но я не из их числа. Да и кому интересно выслушивать ее часовое занудство о коллизии правовых норм. Тут любой бы уснул, — голоса медленно начали врываться в сознание Гермионы, выводя из романтичных грез. — Рон, ты не просто уснул. Ты храпел, — рассмеялась Джинни, накладывая себе порцию картофельной запеканки. — Я бы тоже тебя выгнала. — Ну, а что я могу поделать, на ее лекциях даже мухи со скуки дохнут. — Ну, ничего, сейчас повеселишься на ЗОТИ. Малфой уж точно не даст тебе уснуть, — усмехнулся Гарри. — А ты что скажешь, Гермиона? Гермиона, — парень увидел задумчивое оцепенение на лице девушки и аккуратно потряс ее за плечо. — Да… что… — запинаясь, начала она. — Прости, я немного задумалась о… о своем эссе по трансфигурации. Ты не мог бы повторить? — Я сказал, что на уроке ЗОТИ Малфой уж точно не даст Рону уснуть. — В этом можно не сомневаться, к Рону он испытывает особенно сильные чувства, — рассмеялась Гермиона, и смех ее был таким заразительным, что его тут же подхватили остальные. — Сильные чувства у Малфоя к огневиски, а меня он ненавидит лютой ненавистью. Впрочем, это взаимно, — буркнул Уизли. — Но мы с ним поквитаемся сегодня. Смотрите, — он достал из кармана несколько небольших шариков. Посмотрим, может, этого урока совсем не будет. — Что это? — Невилл взял темно-синий шарик из рук друга и принялся рассматривать. — Похоже на грозовое небо. Там словно облака, тучи, даже молния. — Так оно и есть. Это новая разработка Джорджа. Просил опробовать на особо мерзких уроках. Сначала думал на магическом праве, но она так нудела, что меня сон сморил. — Ты так и не сказал, что это. — Стихии. В каждом шаре своя. Ураган, — он указал на светло-серый шарик. — Огонь, — пустил по ряду красный. — Вода, — ткнул пальцем в тот, что держал Долгопупс, — и земля. Стоит их разбить, и бух… никакого занятия. — Малфой с тебя три шкуры спустит, — возразила Джинни. — Если ты думаешь, что он простит шалость, то ошибаешься. — Ну, едва ли он сможет ненавидеть меня сильнее, чем есть. К тому же, чтобы насолить этому самодовольному павлину, я готов хоть целый день провести в комнате для наказаний. — Ты серьезно ошибаешься, если полагаешь, что он станет придерживаться школьного регламента, — тихо произнесла Гермиона. — Зная его, готовься получить плату той же монетой. — «Зная его»… и где же ты так хорошо успела его узнать? — съехидничал Рон, наливая себе полную чашку горячего шоколада. — Это иносказательное выражение, Рональд, — учительским тоном произнесла Гермиона. — Мы все прекрасно знаем, что он не сторонник строгих правил, а если ты заденешь его самолюбие прилюдно — не жди честной игры. — Честной? Да откуда у него честь? Он мерзавец и трус… — девушка не стала возражать, поскольку каждое сказанное в защиту Люциуса слово вызывало у Рона целый поток ответного возмущения. Хотя, едва ли Малфою нужна была ее защита. — Ну, что ты заладил, — устало протянула Джинни, намазывая тост, — Мы все уже сто раз это слышали. Надоело. — Кстати, а где сам Малфой? — Гарри взглянул на пустующее место за учительским столом. — С утра его тоже не было. — Должно быть, с утра он не давал спать кому-то другому. И не на уроках. Видимо, сейчас отдыхает. Возраст, сами понимаете, — ребята за столом загоготали. — Рон, — взвизгнула Гермиона, но тут же замолчала, поймав себя на мысли, что чересчур эмоционально отреагировала на такую глупую шутку. Конечно, парень уже всех изрядно достал своим вечным брюзжанием касательно личной жизни Люциуса, но такая бурная реакция с ее стороны... Черт, она и не думала, что эти слова смогут ее так сильно задеть. Неужели действительно начала его ревновать? Нет, скорее просто повредилась рассудком. — Ну, хватит уже. Будто кроме постели и пошутить не о чем. — Есть о чем. Говорю же, сегодняшнее занятие будет особенным. Увидишь. «Да, занятие точно будет особенным», — мысленно проговорила Гермиона. Утром, раскрыв глаза, девушка решила, что сделает вид, будто между ними ничего и не было, но чем меньше времени оставалось до занятия Малфоя, тем хрупче становилась ее уверенность в том, что замысел удастся. Как можно было притворяться, что это ничего не значило, если огонь от этого поцелуя до сих пор обжигал ее губы? — Ничуть в этом не сомневаюсь, — Гермиона отпила немного тыквенного сока, когда услышала, как кто-то из гриффиндорцев-первокурсников радостно закричал, что совы принесли почту, но к их разочарованию в зал влетело только две совы: филин Драко и серо-бурая ушастая сова, севшая на спинку стула Гермионы. — Герми, она, кажется, к тебе, — проговорил Гарри. — Но я ничего не заказывала, — девушка дернула стулом, пытаясь согнать птицу, но та лишь недовольная заухала и замахала крыльями в попытке удержать равновесие. — Всё же, она к тебе, — проговорила Джинни, — смотри, у нее и посылка. — Это, должно быть, какая-то ошибка. Она просто перепутала… — Мы не узнаем этого, пока не посмотрим, — Гарри потянулся за коробкой, но сова ощетинилась, грозно подняла крылья и попыталась укусить его за палец. — Ну, к черту. Бери сама. Бесовская птица. — Гермиона медленно развернулась и с опаской потянулась за коробочкой, привязанной на специальный ошейник. — Милая птичка, позволь мне освободить тебя, тяжело, наверное, — елейным голоском начала она, — смотри, у меня есть кое-что вкусное для тебя, — девушка взяла со стола кусок овсяного печенья и отдала сове, а другой рукой отстегнула посылку. — Гермиона Джин Грейнджер, — Поттер прочитал ее имя на обертке. — Ну, судя по всему, посылка прибыла к адресату. — Осталось только узнать, что там. Открывай, открывай же скорее, — от любопытства Джинни даже приподнялась со стула. — Ладно, ладно, — сорвав обертку с продолговатой коробочки, Гермиона увидела печать магазинчика Олливандера на коробке, и сердце ее ухнуло куда-то в пятки. — Ну, что ты, открывай скорее, — нетерпеливо протараторила подруга. Но стоило Грейнджер снять крышку, как она замолчала. Все замолчали. — Ух, ты… красота. — Да, — тихо подтвердил Гарри. «Действительно, изготовление волшебных палочек не просто ремесло — это искусство», — пронеслось у нее в голове, пока она рассматривала подарок.       Внутри коробки на черном бархате лежала волшебная палочка из дерева песочного оттенка, украшенная затейливым растительным орнаментом, который оплетал палочку, подобно виноградной лозе. У основания прямо в древесину была вставлена сфера из темного янтаря, по цвету похожего на глаза Гермионы. Рукоять же была серебрёной с выгравированными инициалами. — С каких пор в тебе проснулась такая тяга к роскоши? — проговорила Джинни, разглядывая палочку. — Я… я совсем забыла… — Забыла, что купила волшебную палочку? — она скептически выгнула бровь. — Да, то есть нет. Я просто не думала, что ее сделают так скоро. Просто моя прошлая палочка сломалась, и… и мистер Олливандер взялся изготовить новую в благодарность за то, что мы спасли его жизнь, но я… я никак не думала, что она будет такой, — промямлила Гермиона, радуясь, что так быстро нашла нужные слова. «И чему ты радуешься? Неужели тому, что хладнокровно соврала друзьям?» — вознегодовал внутренний голос. «А что я могла сделать? Отослать палочку и вызвать еще больше подозрений? На ней же написано мое имя. И все знают, что с моей палочкой приключилась беда. Или я должна была сказать правду о том, что вступила в сговор с Пожирателем смерти, а он еще и такие подарки мне делает. Уж лучше сразу умереть». — Неужели после заточения в мэноре старик так проникся тягой к роскоши, — фыркнул Рон. — Лучше не напоминай, — проговорила Гермиона, дрожащими руками доставая записку, вставленную в стык между бархатной подушечкой и коробкой. «Бук, волос банши (такой же крикливой девицы, как и Вы. Уверен, Вы найдете с палочкой общий язык), 10¾ дюймов, умеренной упругости. P.S. Сегодня в десять у меня. Л.М.» «Многословен, как и всегда», — подумала Гермиона, едва сдерживая себя, чтобы не взглянуть на преподавательский стол. «И что теперь я должна делать с этим «подарочком»? И в какой момент времени он решил, что может вот так просто вызвать меня к себе в комнату? Я ему не девочка на побегушках». «Палочка выбирает волшебника», — разум и тут подсуетился, выудив из закоулков памяти слова Олливандера. «Так что, «подарочек» бесполезен. Надо как-то ухитриться вернуть его, чтобы никто не заметил». — Ну, опробуй ее, — проговорил Гарри, — Олливандер как-то сказал, что должным образом подобранная буковая палочка способна к такой искусности и мастерству, какое редко увидишь у палочек из другого дерева, поэтому у них такая блестящая репутация. Признаться, ты первая обладательница такой диковинки, так что… показывай. — Я не… — Да ладно тебе, Герми, давай, — присоединилась Джинни. — Не заставляй себя уговаривать.       Девушка поджала губы, мысленно подвергая Малфоя «Круциатусу», взяла палочку за рукоять, которая показалась ей толстой и жутко неудобной, но сейчас было не до капризов. Она закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями и услышать «голос» палочки, а потом поднялась с места, взмахнула рукой, и проговорила: — Экспекто патронум, — с конца палочки вырвалось серебристое сияние, принявшее очертания выдры, проплыло между столами и исчезло, столкнувшись со стеной. — Получилось… — А что тебя так удивляет? Ты делала это заклинание много раз, — проговорила Джинни, обратив на подругу глаза, в которых читался неподдельный интерес с толикой сомнений. — Да нет… просто мне говорили, что к новой палочке нужно привыкнуть. Что нужно время для того, чтобы у них с волшебником установилась крепкая связь. — Да ладно тебе. Олливандер свое дело знает. Вон, он Полумне палочку сделал, так та подошла ей идеально, даже выбирать не пришлось. Попадание в десятку с первого раза. Пойдемте лучше на занятия, осталось десять минут, — пробубнил Рон, перекидывая рюкзак через плечо. — Пойдем, — отозвалась Гермиона, радуясь тому, что у нее появилась небольшая передышка от расспросов. По дороге нужно будет обдумать, что говорить и делать дальше. Но палочку она вернет. Обязательно вернет. Ей претила подобная роскошь.       Уже выходя из зала, девушка бросила скользящий взгляд на стол слизеринцев и, увидев Драко, едва не потеряла дар речи от удивления и какого-то необъяснимого беспокойства. Юноша сидел ни жив, ни мертв. Его обычно бледное лицо сейчас сравнялось по цвету с волосами, а глаза… такого потерянного взгляда ей еще не приходилось видеть никогда в жизни. Даже сердце невольно сжалось от чувства подступившей жалости. Видимо, случилось что-то по-настоящему ужасное, и как бы юноша не пытался это скрывать, выдержка ему изменяла. — Герми, пойдем, — Гарри слегка толкнул ее в спину, потому что та на миг застыла в проходе, преградив движение толпе когтевранцев. — Ты что-то сегодня рассеянная. Тебя что-то беспокоит? Может, что-то болит? — Нет, просто не выспалась. Спала всю ночь, а проснулась разбитая, словно всю ночь мешки разгружала. Не бери в голову. — Вы идете? — обернувшись в потоке студентов, проговорила младшая Уизли. — Это не тот предмет, на который можно опоздать без вреда для экзаменов.       Когда они зашли в класс ЗОТИ, внутри царила полутьма, все окна были наглухо закрыты, но порой редким солнечным лучикам удавалось пробиться сквозь щели в жалюзи. Вначале студенты видели немного, но постепенно из сумрака начали выступать черные силуэты шкафов, парты, стулья.       Из-за того, что на входе в кабинет все с непривычки останавливались, давая глазам отдых, в дверном проёме возникла пробка, и Рон, подойдя к окну, распахнул ставни. Свет в одночасье ударил в глаза и, судя по раздраженному шипению за спиной, не только ему. — Мистер Уизли, я всегда был невысокого мнения о Вашем воспитании, — рукой прикрывая глаза и одновременно сжимая виски, прорычал Малфой-старший, подскочив к парню, — но скажите, разве родители Вас не учили, что такое самовольное поведение неприемлемо. Вы не у себя дома. Если жалюзи закрыты, они должны оставаться закрытыми, — Люциус взмахнул волшебной палочкой, и окно захлопнулось с такой силой, что Рон едва успел отдернуть руки, чтобы их не отшибло. Голоса студентов в коридоре тут же стихли, и они молчаливой змейкой потянулись в класс. — Добрый день, мистер Малфой, — проговорил юноша, быстро взяв себя в руки. — Не вижу ни единой причины считать его таковым. — Отчего же? Мигрень? Провалы в памяти? Может, острый приступ стыда? Или все-таки сушняк? — Рон кивнул на стакан с водой у него на столе. Со всех сторон послышались приглушенные смешки, которые Люциус прекратил одним лишь взглядом. — Сейчас у меня одна проблема, мистер Уизли, с ТРН, — скривился Малфой. — ТРН? — Рон недоуменно поднял брови. — Тупым рыжим ничтожеством, забывшим свое место, — пояснил мужчина, садясь на стул. — Знаете, однажды я уже отсидел в Азкабане, но, судя по вашей манере со мной говорить, думается мне, что тот раз был не последним. Садитесь, мистер Уизли. Обещаю, я дам Вам сегодня возможность высказаться. — Ни минуты в этом не сомневался, — он скривился в ироничной усмешке и плюхнулся за парту рядом с Гермионой, — говорил же, что я провидец. Тяжко ему после такой ночи, — по классу вновь пронеслись одобрительные смешки. Гермиона раздраженно потупилась, не смея поднять головы от тетради, Рон разложил перед собой учебники, а Люциус предпочел проигнорировать колкость, уперев голову в согнутую в локте руку и закрыв глаза ладонью. Состояние было отвратное. Как верно подметил треклятый рыжий недоумок, его разом одолели все четыре хвори и, несмотря на то, что с момента пробуждения прошла уже половина дня, в голове по-прежнему ощущалась тяжесть, желудок словно стянуло в узел, а от запаха еды, черт, даже не от запаха, от одной мысли о еде начинало мутить. Пусть и не так сильно, как с утра. — Отец, — голос Драко заставил его поднять голову. Юноша стоял пред ним белее смерти, протягивая флакон с зельем. Люциус молча выхватил бутылочку и выплеснул содержимое в стакан, вода тут же запузырилась, как шипучка, и мужчина с наслаждением сделал глоток. И хоть рассчитывать на мгновенный эффект не приходилось, одной лишь силой самовнушения он убедил себя, что ему стало легче. — Отец, я хотел… — Не сейчас, Драко, — Малфой даже головы в его сторону не поднял. — Позже. — Я должен был… — Ты разве ослышался? Я сказал, не сейчас! — последние слова он произнес с таким нажимом, что даже у учеников на первых партах по спине прошелся холодок. — Садись на место.       На несколько минут повисла тишина, ученики застыли, дожидаясь его слов, как приговора. Замерли в ожидании бури. И если бы сейчас в классе упала булавка, звук падения можно было расслышать, не напрягаясь, но Малфой молчал, и ребята заметно расслабились. Вскоре из дальних углов начали доноситься оживленные шепотки. Каждый реагировал на его молчание по-своему. Симус Финиган вместе с Роном крутились в разные стороны, пинали в спину впереди сидящих учеников, подмигивали товарищам, мол, догадка и шутка оказались верные.       Гермиона, напротив, сидела напряженная и взволнованная, не способная заставить себя даже головы поднять от учебника. Ей казалось, что если она сейчас встретится глазами с Малфоем, то ее сердце просто вырвется из груди, а на щеках расцветет румянец смущения. И чем дольше длилась пауза, тем напряженнее становилось ее лицо. Драко же и вовсе сник и мечтал лишь об одном — чтобы урок поскорее закончился, и он смог выскочить из-за парты и убежать. Сейчас ему действительно больше всего на свете хотелось убежать от гнева родителя и чувства вины за свершенный поступок. Впрочем, о поступке он не жалел. Зная крутой нрав отца, надеяться на то, что он проявит к Нарциссе понимание, не приходилось, поэтому Драко и вмешался в их запутанные отношения. Он помог матери, но неужели из-за этого потерял отца? Это чувство сжигало его изнутри, проникая в самую глубь его исстрадавшейся души.       Гарри и Джинни тихо перешептывались, то и дело бросая на Малфоя заинтересованные взгляды. Да, стоило сказать, что впервые на его занятиях властвовало такое бесконтрольное поведение, обычно ученики боялись и голову поднять от учебника, а тут что-то обсуждали практически в голос. — Итак, — начал Люциус, и класс тут же замолчал, — Все мы знаем, что тёмными искусствами в мире волшебников обычно называют те заклинания, которые способны причинить существенный вред человеку, его здоровью или заставить его осуществлять определённые действия вопреки собственной воле. Какие две основные группы темных заклинаний нам известны. — Непростительные и прочие заклятия. — Мисс Грейнджер, если Вы еще раз ответите, не подняв при этом руки и не получив разрешения, я лишу Гриффиндор пятидесяти баллов. Ваш факультет и так плетется в хвосте. Не усугубляйте. Тем не менее, это правильный ответ, — Люциус отошел от нее в сторону, и Гермиона немного расслабилась. Как она и предвидела, он решил сделать вид, будто между ними ничего и не было, хотя, в его понимании так оно и было. Ну что мог значить для него обычный поцелуй? Ничего. Почему-то одна эта мысль больно резанула ее сердце. Хотелось сквозь землю провалиться, лишь бы не быть вместе с этим черствым снобом, хотелось сгореть со стыда, хотелось… черт, хотелось вновь оказаться в том коридоре и испытать то сладостное чувство, полностью завладевшее ее сознанием. Она ненавидела себя за это желание и всеми силами старалась его скрыть, но чем больше пыталась обмануть себя, тем сильнее тиски правды сжимали ее сердце. — Уверен, что с непростительными заклятиями такие герои войны, как вы, знакомы. А что насчет остальных? Какие заклятия относятся к группе «прочие»? Мистер Поттер. — Сектумсемпра, Морсмордрe, заклинание, создающее крестражи, Адское пламя. — И это все? — Люциус надменно вскинул подбородок, Гарри же, наоборот, сник. Прежде, пока они были врагами, он с легкостью мог выносить этот холодный, полный превосходства взгляд, теперь же их роли, пусть и вынуждено, но поменялись. Люциус превратился для него в некое подобие Снейпа (не Снейпа-спасителя, а Снейпа — злобного преподавателя, которого ненавидела вся школа, но которому нужно было выказывать должное почтение), к тому же, знания он давал приличные, а потому Поттер решил для себя, что лишний раз не будет провоцировать его на конфликт. — Да, — произнес Гарри. — Я разочарован, думал, что от золотого мальчика Гриффиндора можно ожидать большего. Может быть, мальчик, который всю жизнь обречен быть вторым, сумеет дополнить Ваш ответ? — Люциус встал против Рона, свысока глядя на него, но рыжий решил сделать вид, что не замечает этого тяжелого взгляда, уткнувшись в учебник. — Мистер Уизли, не просветите нас? — Я… — Рон запнулся. — Во-первых, мистер Уизли, когда к Вам обращается преподаватель, Вы должны встать, помнится, я уже говорил Вам об этом, — Люциус взмахнул палочкой, выбивая из-под него стул, да так резко, что парень едва не упал; во-вторых, я закрепил за Вами места на год вперед, скажите, каким образом вышло так, что Вы сидите с мисс Грейнджер? Пересядьте так, как Вы сидели прежде, — почему-то сам факт того, что эти двое решили сесть вместе, выводил его неимоверно, но вот ослиное упрямство не давало ему возможности признаться самому себе, что виной тому была банальная ревность. Мысленно он уже причислил Гермиону к списку своих «побед», а потому даже думать не желал о том, что ему она могла предпочесть какого-то голодранца. — Итак, вопрос никто не отменял. Какие еще темные заклинания Вам известны? — Однажды я видел, как Антонин Долохов применил проклятие. Это была фиолетовая вспышка, но как оно называется, мне неизвестно. — Я Вам помогу, мистер Уизли. Антонин изобрел это заклинание, когда учился в Дурмстранге, но вот названия придумать так и не сумел. Что еще? — Рон медлил с ответом, кроме общеизвестных заклятий вроде «Ступефай», «Бомбарда» и «Редукто» в голову ничего не приходило, но едва ли Малфой мог посчитать их достойными занять место среди «непростительных» или «темных». — Что же Вы молчите, Рональд, — эти слова он выплюнул с таким презрением, что юношу передернуло, — или у Вас так некстати случился мыслительный запор? — с ряда слизеринцев донеслись издевательские смешки. — Я не знаю других заклинаний. — И очень плохо, что не знаете. Садитесь. Едва ли Темные искусства могли внушать людям такой благоговейный трепет, если бы насчитывали в своем арсенале лишь восемь заклинаний. Да, большая часть волшебников пользуется стандартным набором проклятий, которые можно отразить обычными щитовыми чарами, но что насчет тех редких исключений, когда колдуны используют уникальные проклятия? Как можете Вы от них защититься, если даже о них не слышали? Кто-нибудь еще может дополнить бездарный ответ мистера Уизли? — Гермиона подняла руку, но Малфой, намеренно ее игнорируя, прошел дальше. — Что… неужели никто не может блеснуть знаниями? Печально… — Позвольте мне, — проговорила Гермиона, ликуя про себя от осознания того, что смогла, наконец, совладать со своими чувствами, придать голосу холодное, почти презрительное равнодушие и полностью отдаться мыслям об учебе. — Не позволяю, мисс Грейнджер, — он нетерпеливо ее оборвал. — Итак, как вы все знаете, многие боевые заклинания являются неким воплощением силы стихий. Темная магия — не исключение. Она так же зиждется на четырех столпах: огне, воздухе, земле и воде. Отличие, пожалуй, заключается лишь в том, что обычные щитовые чары не могут отклонить большинство темномагических атак. Сегодня мы с вами разберем по одному заклинанию огня и воздуха. И попробуем научиться их отражать. В конце я проведу теоретическую проверку по прошлому уроку. — Проверку?! — разочарованно выдохнули слизеринцы. Рон и Симус многозначительно переглянулись, скривившись в ухмылке. — Опять?! — Не думаю, что я должен перед Вами отчитываться, мистер Забини, — высокомерно отчеканил Малфой. — Итак, первое — это заклятие Гром Гореварда. Изобретено в темные века. Очень сложное по своей природе, производящее вспышку молнии, которая поражает цель, — он взмахнул палочкой, и на доске появилась схема этого заклинания. — Преимущественно его используют темные маги Восточной Европы, но и в западной части континента можно найти тех, кто его применяет. Бытует мнение, что в древние времена с помощью этой магии можно было оживлять големов, но достоверных сведений, подтверждающих эту теорию, нет. Ни один щит не сможет защитить от молнии, но её можно отклонить, — он в очередной раз взмахнул палочкой, и на второй доске появилось описание способов защиты. — Следующее заклинание — Огонь Эмерика, оно обрушивается на определенную площадь в виде огромного огненного шара или огненного дождя. Это зависит от способностей мага, чем он неопытнее, тем ему сложнее создать единую сферу и управлять ей. Таким заклинанием можно уничтожить целое войско. Применяется достаточно редко и только опытными магами, так как имеет одну очень неприятную особенность — высасывает энергию и магию из творящего его. Истории известны случаи, когда магия буквально иссушала волшебников, не сумевших с ней совладать. Еще одна причина его редкого использования заключается в том, что отобранная магия восстанавливается очень долго — не многие волшебники готовы идти на такой риск. В качестве противоборствующей силы может быть использована купольная воздушная сфера, но здесь все будет зависеть от могущества соперников, слабую ведьму она защитить не сможет, — у доски он расчертил формулу заклятия. — Итак, кто-нибудь хочет попробовать применить их на практике? — Спрашивает так, словно до сих пор не выбрал жертву. Тут к гадалке ходить не надо. Сейчас развернется и скажет: мистер Уизли, удивите нас своими дарованиями, — Рон передразнил тон Люциуса. — Тьфу. Даже тошно, — гриффиндорцы вокруг усмехнулись. — Как насчет, — Люциус хищно оглядывал поникших студентов, театрально растягивая каждое слово, — Драко. — Я?! — А разве здесь есть другие ученики с таким именем? К тому же, у тебя есть преимущество перед остальными — эти заклинания тебе должны быть знакомы. Не ты ли хвастал мне тем, что сумел в совершенстве овладеть заклинаниями уклонения, — от снисходительного тона отца у Драко на душе стало еще гаже. — Но это не дуэльный клуб, нужно большее пространство, — Малфой-старший небрежно взмахнул волшебной палочкой, и парты вместе с сидящими учениками сдвинулись к стене. — Ничего, мне хватит места для того, чтобы научить тебя уму-разуму, — слизеринец нервно сглотнул, прекрасно понимая, какой характер будет носить этот урок, и в глазах его сверкнуло отчаяние. Драко знал, что больше всего Малфои кичились своим положением в обществе, считая себя выше и лучше других, и теперь, очевидно, отец собрался сбросить его с этого пьедестала, как и обещал. Сбросить у всех на глазах, смешав с грязью в наказание за то, что он посмел его ослушаться. Это был даже не урок… нет… это должно было стать самым унизительным выяснением отношений в его жизни. — Мисс Грейнджер, — проговорил Люциус, избегая ее взгляда, — у Вас и Вашей новой волшебной палочки тоже есть возможность себя проявить — поставьте вокруг нас защитный купол и удерживайте его до тех пор, пока я не скажу сбросить чары. Поттер Вам поможет. На Вас безопасность остальных учеников. — Да, — кивнула девушка, и они с Гарри встали друг против друга. — Протего максима, Фианто Дури, Репелло Инимикум, — в один голос заговорили гриффиндорцы, отгораживая отца и сына от остальных учеников незримым щитом. — Зачем щитовые чары, если они не подействуют от этих заклятий? — недоверчиво глядя на родителя, пробубнил Драко. — От этих чар не защитят, но от других — вполне, — Люциус бросил заглушающие чары внутри купола, как делал при показательной дуэли с Гермионой. — Так вот что ты хочешь сделать, наказать меня на глазах у этих гриффиндорских выскочек? — А ты думал, что этот поступок сойдет тебе с рук? Тони́труа Гореварда, — проговорил Люциус, и с кончика его палочки вырвалась ослепительная молния, поднявшаяся столбом над головой его сына, но Драко, освоивший это заклинание раньше остальных, сумел отвести его в сторону, молния прошла сквозь защитный барьер, ударив в арочный проем, и в одночасье с потолка посыпалась штукатурка. Студенты пригнули головы, но вот глаз от разыгрываемого зрелища отвести так и не смогли. А Люциус тем временем перехватил эту молнию и вновь направил на сына. Юноша обеими руками вцепился в волшебную палочку, пытаясь отвести заклятие, и на несколько секунд эта небесная странница схлопнулась в шар и зависла между противниками, словно выбирая кому повиноваться. А потом с треском полетела в Драко, юноша едва сумел отскочить, чтобы не стать жертвой стихии, но в следующий миг в него полетел «Эверте Статум», и его отбросило на несколько метров. Сжавшись от силы этого удара, он уперся руками в пол в попытке подняться, но тут же его вверх тормашками подняло в воздух. И Люциус, сбросив с купола заглушку, произнес, — в который раз говорю, если Вы решили схлестнуться с темным магом, не думайте, что он будет играть честно и соблюдать правила. Да, я сказал, что буду применять только эти два заклинания. И я солгал. К этому надо быть готовыми. Вопрос не в том, какой ценой одержана победа, а в том, кто победит. Ваша смерть — моя жизнь и свобода. Не думайте, что кто-то проявит к Вам сострадание. Либеракорпус, — Драко мешком рухнул с метровой высоты, заскулив точно щенок. — Фламма Эмерика, — прошипел юноша, поднимаясь на ноги, и в тот же миг на голову отца обрушился град огненных шаров разных размеров, Люциус упал на одно колено, едва успевая поставить над головой воздушную сферу. Быстрым взглядом оценив обстановку, он посмотрел на сына, вложившего в этот удар всю злость от пережитого унижения. Казалось, еще секунда, и Драко расплачется, как кисейная барышня. Впрочем, сейчас Люциуса больше волновали не его слезы, а потеря контроля над заклинанием такой силы. С каждой секундой радиус поражения огненными шарами начинал увеличиваться, оставляя на полу черные разводы, и грозил в любой момент выйти за пределы защитного барьера. Неужели этот юнец забыл о том, что стало с его закадычным дружком после применения адского огня? — Идиот, — прошипел Малфой-старший, пытаясь сдержать магию, которая подпитывалась злостью юноши, словно автомобиль бензином. Вложив в защитные чары все свои силы, он заключил этот «огненный дождь» в сферу и начал медленно сжимать ее, откачивая кислород, и в тот момент, когда последние вспышки пламени угасли, он с раздражением бросил в сына «Ступефай». Драко, ощущавший себя после применения «Огня Эмерика» точно выжатый лимон, попытался поднять палочку и отразить атаку, но руки словно налились свинцом. Да так, что даже шевельнуть ими не было никаких сил. Заклятие Люциуса ударило точно в цель. На миг фигура юноши словно осветилась изнутри зловещим алым сиянием, потом ноги его оторвались от земли, и он рухнул навзничь и больше не шевелился. — И второй момент, который Вы должны усвоить — во время схватки никогда не отвлекайтесь на болтовню и выяснение личных отношений. Как только эмоции возьмут верх над разумом, любой поединок можно считать проигранным. Хотите что-то доказать, сначала повяжите соперника, а потом пытайтесь сорвать на нем зло. К следующему уроку Вы должны отработать защитные заклинания. А теперь расставляйте столы по местам. Продолжаем. — Гарри и Гермиона сбросили щиты, кругом загремели парты, зашептались студенты, ошарашенные увиденным. Никто и никогда даже представить не мог, что Люциус проявит подобную жестокость по отношению к собственному ребенку.       И хоть Гермиона, уже успевшая изучить Малфоя, понимала, что на подобный шаг мужчину могло толкнуть только нечто глубоко затрагивающее его душевные струны, она едва смогла удержать себя от того, чтобы не встать щитом между отцом и сыном в попытке прекратить это глупое выяснение отношений. Хвала разуму, который в последний момент удержал ее от этого глупого благородства. Рискни она сделать нечто подобное, оба Малфоя тут же послали бы в нее «Круциатус» со словами, что это не ее дело.       Бросив сочувствующий взгляд на Драко, распластавшегося на полу, она исподтишка посмотрела на Люциуса. И впервые увидела на его лице смесь эмоций, которым поначалу не могла дать имя. Было там и волнение, и жалость, и надменность, и еще какое-то чувство, которое не поддавалось словесному описанию, но все… все абсолютно затмевала гордыня, даже ту любовь, которую Малфой-старший испытывал к сыну. Да, это была не та любовь, которую дарили ей родители, она была другой — где-то жестокой, где-то властной, где-то высокомерной, где-то даже капризной, но это была любовь. Эти двое в огонь готовы были пойти друг за другом, но по какой-то причине не могли просто сесть и поговорить по душам.       Девушка закрыла глаза, вспоминая день битвы за Хогвартс: растерянный и испуганный взгляд Люциуса, разыскивающего Драко; их объятия, когда все было кончено. Тогда они были настоящими, без напыщенных масок, без этого ненавистного гонора. Но почему же они не были такими сейчас? Поистине образ жизни, образ мышления, даже менталитет в аристократических семьях был другой. Они жили по каким-то одним им ведомым законам чистоты крови, лицемерной чести и притворства. И хуже всего было то, что притворялись они не только перед окружающим их миром, но и друг перед другом. Сказал бы Люциус хоть раз сыну о том, как сильно он его любит, как им дорожит, так разве посмел бы Драко его ослушаться? Но нет… Порой Гермионе казалось, что Люциус скорее себе язык отрежет, чем скажет что-то подобное. На миг она представила себя в его мире. Смогла бы она в нем жить? Смогла бы изменить его к лучшему или изменилась бы сама? «Забыла? Ты грязнокровка в его мире, и частью этого мира никогда не станешь. Радуйся. Видишь, какую цену они платят за членство в этом «элитном клубе». Неужели и для себя желаешь того же? Они не дают даже друг другу права на ошибку», — с сожалением подумала она. А Люциус тем временем подошел к сыну и опустился подле него на корточки, слегка приподняв голову за платиновые волосы. — Я предупреждал тебя, Драко, и предупреждал не раз, чтобы ты не бросал мне вызов. Кишка еще тонка для этого, — начал он так тихо, чтобы слышать его мог только сын. — Никогда бы не подумал, что ты дойдешь до того, чтобы воровать у собственного отца. Позор. В былые дни родители и за меньшее могли отречься от своих детей. Или ты забыл всё, чему тебя учили с рождения? Ты совершил непростительный проступок, Драко. А теперь поднимись, утри свои сопли и отсиди занятие до конца. Оживи, — действие чар спало, и слизеринец, наконец, смог пошевелить сначала пальцами, потом рукой, а потом чувствительность вернулась всему телу. Неуклюже встав на ноги, юноша оперся на парту и поднял на отца пустой, полный боли взгляд, и впервые на памяти Драко, Люциус не смог этого вынести, отвернувшись в сторону. — Садитесь за столы, мы еще не закончили. У Вас тридцать минут.       Малфой взмахнул палочкой, и заклинания на досках сменились тестовым заданием. Ученики схватились за перья, а Люциус вернулся на свое место, уткнувшись в какие-то бумаги, хотя даже слепец заметил бы, что он перебирает их лишь для того, чтобы занять руки и успокоиться.       Первые десять минут прошли в гробовой тишине, нарушаемой лишь скрипом перьев о бумагу, но ближе к середине теста по кабинету прокатился оживленный шепоток, Малфой отвел глаза от пергаментов, увидев у своих ног два темно-синих шарика, но в тот момент, когда он потянулся за волшебной палочкой, стекло треснуло, выпуская на свободу целую бурю. Над его головой заклубились черные тучи, извергая на него едва ли ни целое ведро воды. — Фините Инкантатем, — прошипел он, отбрасывая с лица мокрые пряди, но ливень у него над головой не прекратился, а на фоне тучи вспыхнула молния, — Терминантур, Эванеско, — ничего. По кабинету прокатился взрыв смеха. «Дьявол», — про себя выругался Люциус, разглядывая улыбающиеся лица студентов. Кто-то из них смеялся в голос, кто-то тщетно пытался сдержать улыбку, уткнувшись в лист бумаги. И только двое сидели с застывшим выражением лица, смотря перед собой, — это были Гермиона и Драко. Глядя на эти до комичности нелепые лица, он едва сумел сдержать усмешку.       Как нейтрализовать действие этого розыгрыша, Малфой не имел ни малейшего понятия. Может, это просто временные чары, которые рассеются, когда пройдет дождь; а может, есть какое-то специальное шуточное заклятие. В одном он был уверен, он не должен показать этим прыщавым юнцам, что они смогли загнать его в угол. — Освежает, — усмехнулся Люциус, пятерней зачесывая волосы назад. — И кто автор этой гениальной идеи? — в ответ лишь издевательские смешки, даже слизеринцы не смогли сдержать улыбок. Впрочем, вопрос был излишним, Малфой и так прекрасно знал этого остряка. — Что ж, один за всех и все за одного — как угодно. Никогда не понимал этой гриффиндорской тяги к самопожертвованию. Почему все должны страдать из-за глупых ошибок одного? И почему этот «один» не проявит благородство и смелость духа и не признается, чтобы не заставлять мучиться своих друзей?       Малфой поднял над головой волшебную палочку, и туча тут же поползла вперед, расширяясь в размерах. Когда первые капли дождя ударили по партам, шутники повскакивали с мест, кто-то, как Гермиона, пытался спасти от воды свои контрольные, кто-то с визгом бросился к двери, которая оказалась закрыта. — Урок еще не закончился, — проговорил Малфой, доводя тучу до границы своего стола. — Вернитесь на свои места и продолжите контрольные. — Джинни достала из кармана мантии волшебную палочку, собираясь разрушить чары, но Люциус выбил ее из девичьих рук, приманив к себе чарами. — Заберете после ужина в кабинете своего декана, мисс Уизли. А теперь прошу всех вернуться на свои места. Этот урок закончится, когда я разрешу. Тестовые задания сами себя не решат. — Но под дождем бумага размокнет. И писать невозможно, все чернила расплывутся, — проговорил Гарри. — Нужно было раньше об этом думать, мистер Поттер. Садитесь и проявите смекалку, мы же с Вами так весело проводим время.       Ученики с кислыми физиономиями вернулись на свои места, правда, попыток закончить контрольную уже никто не делал, все сидели мокрые до трусов, насупившиеся, и мысленно отсчитывали минуты до конца занятия. Пергаменты очень скоро превратились в грязное чернильное месиво, чернильницы наполнились водой, перья испортились — что ж, урок оказался щедрым на эмоции, сначала от души посмеялись, а теперь впору было плакать. И чем дольше они сидели под ледяным дождем, тем больше гневных взглядом летело в сторону Рона, который окоченел настолько, что зуб на зуб не попадал. Малфой же, набросив на себя чары высушивания, наблюдал за ними с нескрываемым удовольствием. — Урок уже закончился. У нас через пятнадцать минут зельеваренье, — проговорил Невилл с задней парты. — Уверен, профессор Слизнорт поймет причины Вашего отсутствия. К тому же, никто из вас еще не сдал задание, — Рон поднялся с места и положил перед Малфоем мокрый пергамент с расплывшимися чернилами. — Полагаю, что я сдал, — прошипел он, глядя Люциусу в глаза. — Нет, мистер Уизли, не сдали. Это, — он брезгливо схватил двумя пальцами листок и бросил в урну, — не тянет даже на «Отвратительно». — Значит, до встречи на пересдаче. И, кстати, это моих рук дело. — Поверьте, я догадался, а потому не дам Вам возможности пересдать, — усмехнулся Малфой, но Рон даже не взглянул на него, схватил ранец и выскочил из класса, а следом за ним потянулась такая же толпа недовольных, не сдавших гриффиндорцев и слизеринцев, и каждый демонстративно бросал результаты своих тестов в урну перед профессором. Когда мимо него проходил Драко, Люциус перехватил его за запястье. — Полагаю, наш с тобой конфликт исчерпан. Ничего не было. Ты не брал этих документов, а я тебя не наказывал. — Да, — кивнул Драко, обиженно поджав губы, но больше не проронил ни слова. Сейчас его чувства смешались в такой шипучий коктейль, который мог перелиться через край в любую секунду. Он прекрасно осознавал собственную вину, но злость от унижения не давала ему сделать вид, будто ничего и не было. Сейчас единственным его желанием было оказаться в своей комнате и успокоиться. Ему нужно было успокоиться, чтобы мыслить здраво. Поэтому, наградив отца надменным взглядом, который он с трудом сумел из себя выдавить, Драко поспешил выйти из класса, следом потянулось еще несколько студентов, и кабинет опустел. Почти опустел…       Люциус поднял взгляд и увидел перед собой Гермиону. Она молча сидела за партой, распрямив спину и по-ученически сложив руки. Когда его серые со стальным отливом глаза встретились с ее янтарными, на миг время остановилось. Они смотрели друг на друга так, словно играя в гляделки, только взгляды их были не игривыми — они были холодными, проникающими в душу. Однако каждый из них надел на себя непроницаемую маску, тщетно пытаясь понять, о чем думал другой. Люциус, не сдержав любопытства, даже попытался применить к ней легилименцию, но в голове у Гермионы царил такой бардак, что копаться в ее мыслях было себе дороже. А может, просто легилимент из него был никудышный. Сам он рассматривал оба варианта. — Да, мисс Грейнджер, — потянул он, вопросительно подняв бровь, но девушка молчала. Сверлила его взглядом, не двинувшись с места, хотя над головой у нее бушевала самая настоящая буря. Да и сама она, промокнув до нитки, дрожала, как осиновый лист. — Урок закончился. Вы можете идти, — девушка покосилась на входную дверь и, убедившись, что она плотно закрыта, подошла к столу Малфоя, демонстративно положив перед ним волшебную палочку. — Возьмите, она мне не нужна. Мне ничего от Вас не нужно, — в сердцах воскликнула она, стуча зубами от холода. — Напротив, судя по опыту последних дней, она Вам необходима, — Люциус поднялся со своего места, вставая рядом с Гермионой. — Раз уж мы вынуждены достаточно тесно взаимодействовать по небезызвестному Вам вопросу, и раз уж моя жизнь в какой-то момент времени может зависеть от Вас, я бы предпочел, чтобы в Ваших руках находилась исправная палочка. — Не сомневайтесь, я могу сама купить палочку, которая мне подойдет. — На мой взгляд, Вам подходит эта. Слушается исправно, сам видел. — Мне не нужны Ваши подачки. — Относитесь к этому, как к вложениям в мою личную безопасность, — Гермиона злобно сверкнула глазами. — Ваша безопасность меня не сильно волнует, — девушка развернулась на каблуках и направилась к выходу, оставив палочку на столе. — Но Вас волнует, что подумают Ваши друзья. Согласитесь, будет очень странно, если завтра на уроках Вы появитесь с другой палочкой. Это вызовет много вопросов, а Ваши товарищи весьма любознательны и смогут докопаться до истины. Боюсь даже представить, что себе нафантазирует Ваш рыжий дружок, — Люциус изобразил на лице снисхождение. — Рон мне не дружок, — прошипела она. — Он… — Гермиона запнулась, пытаясь разобраться в том, кем он ей приходится сейчас. Уже не возлюбленный, но больше, чем просто друг. Так кто же? Она тряхнула головой, чтобы отогнать от себя мысль. — Подумайте еще раз, прежде чем отказываться, — Люциус намеренно не дал девушке закончить фразу, протягивая ей палочку. Гермиона неуверенно взялась за серебряную рукоять. — Всем известно, что палочки выбирают хозяина. Почему Вы были так уверены, что купленная Вами мне подойдет. — Из-за сердцевины Вашей прежней палочки. Сердечная жила дракона, не так ли? — девушка согласно кивнула. — Видите ли, моя палочка тоже имела такую сердцевину, а это говорит о схожести темпераментов и характеров людей. К тому же, она меня не выбирала, я унаследовал ее от отца, а тот — от своего отца. Это была семейная реликвия, более тысячи лет, передававшаяся в нашей семье. Но, увы, та палочка погибла в руках Темного лорда, и сейчас я вынужден пользоваться той, что выбрала меня, когда мне было одиннадцать. И поверьте, она и в подметки не годится прежней — слишком темпераментная. И, представьте себе, не слишком подходит для темных искусств. — Схожести… не смешите меня, Малфой, мы с Вами разные, как день и ночь, — усмехнулась Гермиона. — У Гарри с Волан-де-Мортом в палочках тоже были одинаковые сердцевины, но у него нет ничего общего с этим фанатиком. Это просто нелепое совпадение. — Не смешите, мисс Грейнджер, Поттер всю жизнь таскал в себе осколок души Темного Лорда, а Вы будете уверять меня в том, что выбор палочки случаен? По́лно. У нас с Вами намного больше общего, чем Вы думаете. Кроме крови, конечно, моя навсегда останется чистой. — Кровь, может и останется чистой, а вот совесть… и руки… — они вывалены в грязи, от которой вам никогда не отмыться, — на автомате отозвалась девушка. Оскорбления «статуса крови» давно перестали задевать ее за живое, пожалуй, самого Малфоя куда больше раздражал этот досадный факт, чем ее. — Туше. Прекрасный ответ. — Мне было у кого учиться. Вы правы, палочка слушается, и было бы подозрительно, если б я избавилась от нее через день. Сколько я Вам должна? — Деньги меня не интересуют, мисс Грейнджер, — холодно произнес он. — Зачем Вы это делаете? — Делаю что? — Платье, теперь палочка. Не много ли чести аристократ оказывает грязнокровке? Я почти готова поверить в то, что Вы пытаетесь за мной приударить, — саркастично подметила она. — Не смешите меня. Мне было любопытно, как долго Вы будете говорить мне «нет», — он растянулся в ироничной улыбке, убирая мокрый локон с ее лица. — Не так уж и долго. — Давно пора поставить памятник Вашему эгоизму, Малфой. Ваша самоуверенность не делает Вам чести. Вы не так уж неотразимы, как думаете, — гриффиндорка отбросила его руку. Если бы она не знала Малфоя, то сейчас решила бы, что он действительно пытается с ней флиртовать. В своей манере. Но она его знала, знала, что он скорее жабу поцелует, чем презрит свои чистокровные принципы, а потому такое поведение мужчины заставляло все ее тело напрячься в ожидании подвоха. Неспроста он затеял эту игру. Ему нужно было от нее что-то или Люциус просто хотел разогнать свою скуку. Как бы то ни было, такой радости она ему не доставит. — Многие с Вами не согласятся.       Ее холодный тон распалял его все больше. Он знал, что должен избавиться от этого наваждения, а избавиться от него можно было только одним способом — перестать сопротивляться собственному влечению. Чем быстрее он ее получит, тем быстрее охладеет, но больше желания обладать ей Люциус хотел сбросить с нее маску этого лживого равнодушия. Она должна сама просить его… должна умолять. И тогда он, возможно, снизойдет до нее. — Видимо, я не из их числа. Вы мне противны. — И всегда Вы так целуете тех, кто Вам противен? — этот вопрос разом сбил с нее спесь, а на лице ее выступил смущенный румянец. К этому вопросу она оказалась не готова, ибо он затрагивал те струны ее души, с которыми она была бессильна совладать. — Вы… сами сказали, чтобы я играла свою роль. И я играла. — Мисс Грейнджер, Гермиона, Вы не настолько хорошая актриса, — он приблизился к ней почти вплотную, и девушка была вынуждена встать под дождь, чтобы выдержать между ними дистанцию, но Люциуса, похоже, вода нисколько не беспокоила, потому что он шагнул следом за ней, обвил ее талию руками и притянул ее к себе.       Гермиона уперлась ладошками в его грудь, чувствуя, как напряглось все его тело, и ее робкая попытка сопротивления была сломлена быстрее, чем капля дождя упала на каменные плиты. И в этот миг ее посетила мысль, что такая близость опасна, потому что вчерашнее безумие может повториться. И что будет тогда? Нет, это не должно произойти. Она должна бороться, но ее тело, похоже, было не согласно с доводами рассудка, своевольно отозвавшись на этот призыв, и осторожность сменилась желанием близости. А в мозгу в это мгновение умирала мысль, что она не должна поддаваться этому искушению. Тем более здесь. — Пустите меня, Малфой. Нас могут увидеть. — Забавно, не находите? — Что Вас так смешит? — Что Вас в этот момент беспокоит вовсе не то, что я делаю или собираюсь сделать, а то, что нас могут заметить. Впрочем, если Вас настолько сильно это беспокоит, — он склонился практически к ее губам, — я слышал, что здесь где-то есть Тайная комната. Там нас уж точно никто не станет отвлекать. — Зачем Вы это делаете? — спросила гриффиндорка, чувствуя, что начинает терять контроль над своим телом в его руках. И в это мгновение Люциус склонился над ней и нежно поцеловал. Совсем не так, как вчера. Он не требовал от нее поцелуя и не просил его, он его предлагал. Предлагал так, что она не могла ему отказать и не хотела этого делать. Напротив, девушка прижалась к нему сильнее, обвив руки вокруг шеи. Гермионе казалось, что от его жарких прикосновений она тает, как шоколад под лучами раскаленного солнца, несмотря на то, что их обливал ледяной дождь. Но в тот момент, когда ее тело начало жаждать большего, он расцепил ее руки и тихо проговорил ей в губы. — Я делаю это потому, мисс Грейнджер, что от своих деловых партнеров я жду честности, а Вы не честны даже с собой, что до меня… я и так вижу Вас насквозь, не пытайтесь притворяться, — с этими словами Люциус выпустил ее из своих объятий и твердым шагом вышел из кабинета. А Гермиона так и осталась стоять в луже, разлившейся у ног, с унижением, которое удушьем подступило к горлу. Слёзы текли по ее лицу, но дождь все смывал, будто их и не было. Будто не было Гермионы, будто не было ничего.