***
Дело Малфоя было настолько громким, что зал номер десять в подземелье Министерства Магии начал заполняться за несколько часов до начала слушания. Помимо полного состава судей Визенгамота в зале присутствовали толпы журналистов и простых обывателей. Некоторых людей привела сюда жажда зрелищ, других – служебная необходимость, но основная масса зрителей состояла из тех, кто во время Магической Войны пострадал от действий Волан-Де-Морта и его приспешников. Эти люди мечтали о возмездии, желая в лице Люциуса наказать всех Пожирателей Смерти, избежавших правосудия. Был здесь и мистер Криви – отец погибшего в бою за Хогвартс Колина, и семейство Уизли в полном составе, и Андромеда Тонкс, потерявшая в войне мужа и дочь. Оглядываясь по сторонам, Гермиона то и дело встречалась взглядом с людьми, желавшими отмщения. Их имена были ей неизвестны, зато в их желании воочию увидеть крах человека, которого они считали повинным в своих страданиях, гриффиндорка не сомневалась. И сейчас, находясь среди тех, кто желал ему смерти, каждой клеточкой тела ощущая их ненависть и исступлённую злобу, девушка могла лицезреть картину собственного будущего. Точнее того будущего, с которым она столкнется, если решит связать свою жизнь с Люциусом Малфоем. Да… при таком раскладе ей не то что работать в Министерстве, ей на улицу спокойно не выйти. Сделав тяжелый вздох, она перевела взгляд на Драко, сидевшего в первом ряду. Что ж, если и было сейчас кому-то хуже, чем ей, так это ему. Ведь ее связь с Пожирателем Смерти была тайной за семью печатями, а Драко… Драко был весь на виду, в одиночку принимая оскорбления и удары, которые сыпались на него со всех сторон. Поддавшись порыву, Гермиона рванулась вперед, желая поддержать товарища по несчастью, но Гарри, все это время втихомолку наблюдавший за ее мысленными метаниями, удержал ее за руку, усадив на место. – Гарри, – обратив на него возмущенный взгляд, проговорила девушка. – Тебя вызывают свидетелем защиты, не стоит сейчас разговаривать с Драко, это привлечет ненужное внимание, – склонившись к ее уху, шепнул юноша. Гермиона нервно сжала губы и кивнула. – Без двух минут три, – указывая на часы, произнес Рон, – этот высокомерный сноб даже на свой суд умудряется опоздать. Будто мало ему обвинений в убийстве и планового дисциплинарного слушания, видимо он хочет еще и получить штраф за неуважение к суду. – Не думаю, что сейчас от него многое зависит, он уже не хозяин своего времени, – равнодушно подметила Джинни, – возможно, что-то приключилось по дороге. – Ага… например на конвой напала шайка его приспешников, и пока мы ждем его здесь, он попивает коктейль где-нибудь за океаном. С него станется. Гермиона уже раскрыла рот, чтобы возразить, но голос ее заглушил поднявшийся в толпе гомон. Тут же ослепительно замелькали вспышки фотоаппаратов, люди повскакивали со своих мест, обратив внимание на человека в черном, окруженного тремя мракоборцами. – Мистер Малфой, мистер Малфой, интервью для «Ежедневного пророка», – кричал невысокий репортер с фотоаппаратом. – Минутку для Ритты Скиттер, – расталкивая своих коллег в первом ряду, взвизгнула журналистка рядом с которой парило ее знаменитое волшебное перо. – Фото для Придиры, – крикнул какой-то мальчишка, протискиваясь в толпе. – Предатель. Мерзкий Пожиратель, – скандировала толпа. – Наконец-то, хоть здесь с него собьют спесь, – довольно произнес Рон, усаживаясь на свое место. – Тихо! – заглушив другие голоса с помощью заклинания, проговорил Тиберий Огден, занявший место председателя. – Тишина в зале! Тишина! Зал начал затихать, зрители и судьи медленно усаживались на свои места, Люциус, провожаемый полными презрения взглядами направился к своему месту в центре зала. А Гермиона, во все глаза наблюдавшая за ним, смотрела на него и не узнавала. Без сомнения, это был он, но в то же время другой мужчина. Его походка стала мягче, движения плавнее, высокомерный взгляд угас. Сейчас пред ними предстал не низвергнутый «король», не горделивый аристократ и маглоненавистник, а самый обыкновенный человек, согнувшийся под гнетом нескончаемых проблем. Наряд его был прост и скромен, а оттого казался еще более элегантным, волосы стянуты атласной лентой, и что самое удивительное – ни одного украшения: ни кольца с родовым гербом, ни драгоценной фибулы на вороте мантии, ни алмазной булавки в галстуке. Взгляду непривычно, а оттого еще более притягательно. Обойдя стул, Малфой медленно сел на него и выжидающе посмотрел на председателя суда. Адвокат по устоявшемуся обычаю расположился на скамейке в первом ряду, рядом с родственниками подсудимого. Ну, а точнее, с родственником, ибо Драко сидел там один. Несколько мгновений в зале стояла гробовая тишина, а потом, прочистив горло, Тиберий Огден начал свою вступительную речь. – Сим дело Министерства Магии против Люциуса Малфоя объявляю открытым. Подсудимый, встаньте, – маг медленно поднялся. – Вы обвиняетесь в предумышленном убийстве Каталеи Дюбурже и Базилио Агиллара, в применении непростительного заклинания «Авада кедевра», а так же в нарушении правил досрочного освобождения. Признаете ли Вы себя виновным в содеянном? – Нет, – громко заявил Люциус, – не признаю. – Лжец! Убийца! – раздался истошный крик с задних рядов и какая-то женщина, облаченная в старую, изъеденную молью мантию, бросила под ноги Малфою старую газету с некрологом. – Называешь себя невиновным, а на деле хуже своего хозяина. Взгляни… их замучили до смерти в подвале твоего дома с твоего молчаливого согласия. Убийца! По залу прошелся оживленный гомон. Люциус легким движением подхватил газетенку и пробежался взглядом в статье: «15 марта 1997 на востоке Уилтшира найдены зверски изувеченные тела Тодеуса Бредбери сорока пяти лет и его сына Лораса…», мужчина посмотрел на колдографию, с которой ему улыбался мальчик лет семи, сидящий на плечах отца. Лица поразительно знакомые, но сказать наверняка были ли они среди пленников в Мэноре он не мог. Столько их прошло за это время войны, всех и не упомнишь. А эти моменты Люциус и запоминать не хотел. – Протестую, Ваша честь, – поднимаясь с места, проговорил Перегрин. – Следствие не установило причастность моего подзащитного к данному делу. Прошу судей не учитывать слова этой женщины. – Принимаю, – кивнул Огден, а Люциус тем временем, не смотря на явное недовольство судей, подошел к женщине и протянул ей газету. – Соболезную Вашему горю, – голосом, полным участия, произнес он. – Я и сам отец, и понимаю, что такая рана никогда не затянется, но клянусь Вам, что моей вины в случившемся нет. – Вот же ж лицемер, – пробубнил Рон, – врет о таком и даже глазом не ведет. В зале вновь воцарилась тишина. Женщина, явно не поверившая ни единому слову, нервно закусила губу, но возражать не стала, вернувшись на свое место. Где-то рядом с её ухом скрипнуло вездесущее перо Риты Скиттер, по залу пробежался недоуменный шёпот, а Люциус под одобрительным взглядом адвоката возвратился к своему месту. «Вот это будет спектакль», – исподтишка наблюдая за бледной, словно мел, Гермионой, подумал Перегрин, любивший скандальные дела больше денег. Хотя от последних тоже никогда не отказывался. – Поскольку подсудимый не признал своей вины, начнем процесс. Томас, прошу обвинение предъявить доказательства по делу, – глядя на темноволосого мужчину, в котором Гермиона опознала допрашивающего ее аврора, проговорил Огден. Мужчина поднялся с места и встал в центре зала прямо напротив Люциуса. – Для дачи показаний приглашается Джон Долиш, служащий в Мракоборческом Центре Министерства, – секунду спустя дверь в зал распахнулась и на пороге показался высокий изможденный мужчина с каштановыми волосами. На вид ему было чуть больше сорока лет, хотя в глазах читалась усталость столетнего старца. Впрочем, и выбранный им наряд добавлял ему добрый десяток лет. Облачен он был в строгий английский костюм по моде пятидесятых годов и просторный плащ песочного цвета. Обойдя кресло подсудимого, он опустился на лавочку около председателя суда. – Мистер Долиш, скажите, Вы ведь были в числе прибывших в Годрикову Впадину авроров десятого апреля текущего года? – Так точно. Был. – Прошу Вас, расскажите нам о событиях того дня, начиная с обращения в аврорат Гарри Поттера и Рональда Уизли. – Юноши прибыли в мракоборческий отдел утром десятого апреля с заявлением о пропаже мисс Гермионы Грейнджер. По их данным накануне вечером девушка покинула Хогвартс в сопровождении подсудимого и больше туда не возвращалась. Мы предположили, что имеем дело с похищением и немедленно отреагировали на заявку. С помощью отдела по магическому надзору попытались определить их местоположение. – И что произошло дальше? – Мы не смогли их разыскать. – Но как такое возможно? Разве подсудимый не должен был носить браслеты надзора в течение всего «испытательного срока»? – Должен был. Мы до сих пор в точности не можем сказать, как мистеру Малфою удалось обойти заклинание надзора, но факт остается фактом, на момент обращения мистера Поттера в аврорат, подсудимый находился вне границ магической Британии, чем нарушил обязательное условие досрочного освобождения. – И это уже не в первый раз, господа судьи. Мистер Малфой уже однажды был уличен в махинациях с браслетами надзора, – обвинитель достал из рукава мантии протокол Министерства, составленный после приключения Гермионы и Люциуса в Скандинавии. – Минувшей зимой нами уже был зафиксирован факт использования подсудимым боевой магии в норвежских горах. Тогда жертв среди маглов и волшебников не было, и Министерство не стало предавать дело огласке, завершив всё дисциплинарным слушанием и штрафом в пользу казны, но видимо эти демократичные меры эффекта не возымели, – обвинитель всплеснул руками, обводя взглядом собравшихся в зале. И, убедившись, что они полностью поддерживают его, заговорил снова. – Впрочем, я несколько отклонился от темы. Мистер Долиш, что произошло после? – Мы попытались найти подсудимого уже не с помощью заклятий надзора, а с помощью заклинаний обнаружения волшебных палочек. К вечеру нам стало известно, что мистер Малфой использовал непростительное заклинание в Годриковой Впадине. – И что это было за заклинание? – Авада Кедавра, – ответил аврор и по залу снова прошелся оживленный шепот. – Тогда мы немедленно трансгрессировали на место происшествия. – И что Вы там увидели? – Дом директора Дамблдора, объятый огнем; изувеченные огнем и магией тела Каталеи Дюбурже и Базилио Агиллара; раненную мисс Грейнджер и подсудимого в крови погибших, – опять раздался гул голосов. – Следуя протоколу мы немедленно взяли мистера Малфоя под стражу. – Что удалось выяснить на допросе? – Подсудимый не отрицал своей вины. Он признал, что им действительно было применено непростительное заклятие против месье Агиллара, но лишь в целях самообороны. Что до убийства мисс Дюбурже, то она погибла при весьма сомнительных обстоятельствах от большой кровопотери. Тело ее сильно пострадало в огне, но нам удалось установить, что кости ее были изломаны, а на спине остались рваные раны. – И как это объяснил подсудимый? – И он, и мисс Грейнджер уверяли, что это был несчастный случай из-за родового проклятия, наложенного на Агилларов. Согласно их версии после полуночи погибший подвергался трансформации, по своей природе схожей с перевоплощениями оборотней. Принимая обличие монстра, он терял контроль над своими действиями. Однако… – Да, мистер Долиш. – Доктора из больницы святого Мунго и наши эксперты обследовали тело Агиллара и не нашли никаких свидетельств, указывающих на проклятие. – Благодарю Вас, мистер Долиш. У обвинения больше нет вопросов, – с этими словами Томас передал судьям заключения по делу и уселся на свое место. – Защитник Перегрин, – произнес Огден, – у Вас будут вопросы к свидетелю? – Разумеется, – застегивая пуговицу на пиджаке, произнес адвокат и встал на место обвинителя. – Мистер Долиш, скажите, Вы лично или кто-то из лиц Вас сопровождавших видели, как мой подзащитный убивал мсье Агиллара и мисс Дюбурже? – Нет, но… – Выходит, обвинение в умышленном убийстве было предъявлено моему клиенту без должного количества доказательств? – Во-первых, мистер Перегрин, подсудимый не отрицал, что применил к погибшему непростительные чары. Во-вторых, было доказано, что заклятие выпущено из волшебной палочки Люциуса Малфоя. И в-третьих, он был весь в крови жертв. По-Вашему, этих доказательств недостаточно? – По-моему, Вы выворачиваете наизнанку факты, пытаясь выставить моего подзащитного безжалостным убийцей, хотя на мой взгляд существует правдоподобная альтернативная версия событий помимо той, что рассказывает нам обвинение. И в этой версии Люциус Малфой является скорее героем, чем законченным злодеем. – Это Малфой-то герой, – усмехнулся Рон. – Этот лицемер нашел себе такого же скользкого адвоката, как и он сам. Более абсурдного вранья не слышал. Ага… герой… ему только нимба не хватает. – И мне кажется, – продолжил адвокат, видимо не услышав ехидств Рона, – о событиях той ночи лучше всего расскажет человек, который присутствовал там лично. Защита вызывает для показаний мисс Гермиону Грейнджер. Надеюсь, суд не усомнится в словах героини войны. – Гермиона, ты что?! – в эту секунду возмущению Рона не было предела. – Ты будешь его защищать? Ты могла отказаться от дачи показаний. Да как ты… – Рон! – прошипел Гарри, хватая друга за руку, а потом склонившись к его уху, тихо произнес, – она делает то, что говорит ей совесть. Даже такой, как Малфой не должен отвечать за преступления, которых не совершал. Мы тоже можем ошибаться в суждениях. Вспомни хотя бы историю со Снейпом и не устраивай тут шоу. В первую секунду по залу прошло нешуточное волнение, и все взоры обратились на галерку, где сидела гриффиндорка в компании друзей. С самого начала девушка знала, что ей придется давать показания, но когда ее вызвали, все равно оказалась не готова. Глядя по сторонам, она то и дело ловила на себе удивленные взгляды людей, откровенно непонимающих почему героиня войны решила свидетельствовать в пользу Пожирателя Смерти. Никто из них не произнес ни слова пока она шла к своему месту, но все как один осуждали ее. Гермиона видела это… чувствовала каждой клеточкой своего тела. Но, как оказалось, самое сложное испытание ждало ее впереди, ибо во время допроса она должна была сидеть напротив Люциуса, смотреть ему в глаза и бояться… каждую секунду бояться выдать себя, выдать собственные чувства. Бояться, что сердце ее будет стучать так громко, что иных признаний не потребуется. О, Мерлин, как ей справиться с этим. «Только не смотри на него», – проговорила она себе, садясь на стул. Да только выполнить собственную установку не смогла. Поддалась искушению и подняла взгляд. И в тот же миг возненавидела себя за это, потому что уже не смогла оторваться. Было что-то поистине гипнотическое в его глазах, а может, она просто соскучилась. Хотя, если уж быть совсем откровенной, она просто боялась, что после этого слушания Люциуса навсегда похоронят в Азкабане, а потому пыталась запечатлеть в памяти его суровые черты, мягкую волну платиновых волос, спадающих на плечи, даже лукавую ухмылку, так сильно раздражающую ее в былые дни. Что до Люциуса… то он в сущности делал то же самое, хотя внешне и оставался невозмутим. Подумать только, в тюрьме он почти забыл черты ее лица, звучный голос, блеск в глазах, а сейчас, глядя на нее – такую близкую и далекую одновременно, искренне недоумевал, как память могла сыграть с ним такую злую шутку? Как она могла отобрать у него образ любимой женщины? А ведь Гермиона действительно стала для него любимой. Кто бы мог подумать: он-то самоуверенно полагал, что никто уже не сможет потревожить его холодную душу, а тут на тебе – подарочек судьбы. – Мисс Грейнджер, – раздался звучный голос адвоката, ворвавшийся в сознание Гермионы откуда-то издалека, хотя мужчина стоял практически вплотную к ней. Никакой реакции. – Мисс Грейнджер, – уже громче и более напористо произнес Перегрин, тряхнув девушку за плечо так сильно, что она едва не слетела со скамьи. – Да, – еле слышно отозвалась она, пытаясь прийти в себя после зрительного контакта. – Вы ведь были спутницей мистера Малфоя в ту ночь, когда произошла эта трагедия, расскажите, что случилось на самом деле? – Как я уже говорила на допросе, обстоятельства сложились таким образом, что мы с Люциусом Малфоем вынуждено стали компаньонами в поисках одного артефакта, – вспоминая наставления Перегрина, начала Гермиона. Адвокат был прав – необязательно врать в суде, просто нужно правильными словами преподносить правду. – Какого артефакта, мисс Грейнджер? – Мы искали библиотеку Мерлина, – твердо ответила она, и в тот же миг ее слова заглушил гул голосов. – Тишина в зале! Тихо! – стуча деревянным молотком, повысил голос Огден. – Признаюсь, заинтриговали, – с наигранным интересом, произнес Перегрин, – но думается мне, что только поиски столь редкой реликвии могли привести к заключению союза столь различных меж собой людей. Уверен, что не только мне, но и остальным зрителям в зале будет интересно узнать о том, с чего начались эти поиски? Что побудило Вам принять помощь мистера Малфоя? И что Вы собирались сделать с этой библиотекой в том случае, если сумеете ее найти? Гермиона начала эту историю с самого начала, рассказывала долго и подробно, акцентируя внимание на мелочах, но в то же время опуская некоторые аспекты их с Люциусом отношений, которые сыграли в поисках ключевые роли, но были нежелательны для огласки в суде. Так, например, она много рассказывала о своих библиотечных изысканиях; о первом испытании; о том, как Люциус спас ее из озерного «зазеркалья», об их вылазке на драконьем плато в Скандинавии (все равно аврорат о ней узнал, так пусть хотя бы узнают о том, почему Малфой применил запретные чары). При этом она намеренно опустила в своем рассказе их визит в дом Базиля, а так же подробности о вылазке в Тоскане, плавно переходя к событиям последнего дня в их многомесячных поисках. Тут-то Перегрин и прервал ее рассказ, с удовлетворением оглядывая зал. Выступление Гермионы произвело настоящий фурор. Да, этой девчушке действительно удалось представить Люциуса в новом, более выгодном свете, причем выступление ее было таким естественным и не наигранным, что даже рьяные скептики начали смотреть на него иначе. Не без ненависти и злости, конечно, но иначе. Лед надломился – они открылись новой истории и теперь главное правильно вывернуть факты. – Мисс Грейнджер, понимаю, это тяжело, но не могли бы Вы подробней остановиться на ночи ареста моего подзащитного? Что произошло, когда Вы перенеслись в Годрикову Впадину? – Мы пошли к дому профессора Дамблдора. Я посчитала, что раз он был одним из соискателей, то вполне мог оставить какие-то записи. В общем, так оно и оказалось. Когда мы уже собирались уходить, я услышала скрип половиц за спиной и обернулась. У самого порога в тени стоял темный силуэт мужчины. – Вы знали этого человека? – Да. Это был Базилио Агиллар. – И чего он хотел? – Заполучить записи. Мсье Агиллар и Каталея Дюбурже тоже были соискателями, как мы в тот день узнали, именно Каталея в начале года взломала кабинет профессора Макгонагалл и похитила дневники Дамблдора, – по залу опять прошел оживленный гул. – Видимо они решили пойти в своих поисках более простым путем, но, так же как и мы, столкнулись с проблемами. – И что было дальше? – невозмутимо продолжил Перегрин. – Люциус... – Гермиона осеклась, – мистер Малфой сказал, что если Базиль действительно хочет заполучить «ключ» от библиотеки, то у него есть только два пути: забрать его у нас силой или начать поиски самостоятельно с самого начала. – И он выбрал первое? – Да. Между ними завязалась схватка. Вспышки от заклинаний то и дело озаряли комнату и вскоре пол под ногами стал похож на решето, а потолок покосился. Обвал дома был неизбежен, а потом я почувствовала сильный удар, – Гермиона запнулась переводя дыхание. Было очевидно, что воспоминания о том дне давались ей с трудом и заставляли заново ощутить весь ужас пережитого. – Нас выбросило из дома ударной волной. Не знаю каким чудом мне удалось сотворить левитационные чары, но продержались они недолго. Следующее, что я помню, как мистер Малфой подхватил меня и потащил на площадь… – А потом… что было потом? Гермиона посмотрела на Люциуса глазами затравленной лани, тяжело сглотнула, впившись ногтями в собственные колени. – А дальше были пламя и кровь. Все происходило, как в каком-то страшном сне. Что-то случилось… с Базилем. Сразу после полуночи он переродился подобно оборотню, но только это существо было страшнее. Магия его не ранила – заклинания отскакивали, будто от невидимого щита. Но самым ужасным было то, что вместе с человеческим обликом он полностью утратил контроль над разумом. Это был зверь, повинующийся первобытным инстинктам. – Тогда-то и погибла мисс Дюбурже? – Она… она стояла к нему ближе всех. И монстр схватил ее. Мы ничего не видели из-за пылевого облака, но слышали. Хруст костей и скрежет зубов. До сих пор… – она подняла свою очаровательную головку, глядя на Люциуса, и по щекам ее катились слезы, – до сих пор закрывая глаза, я слышу этот звук. И в эту самую секунду, глядя в ее янтарные глаза, Малфой ощутил острое желание… нет не желание – необходимость подойти к ней и обнять. Ее слезы тронули его больше, чем что-либо за последние годы. Признаться, он и сам сейчас готов был плакать вместе с ней, только не знал о чем. – Ужасная смерть, не достойная такой красивой женщины, – подытожил Перегрин, разрушая тот хрупкий миг эмоциональной близости, что возник меж ними. – Продолжайте, мисс Грейнджер. – А дальше все размыто: помню, как эта тварь бросилась на нас, как Люциус применил «адский огонь», потому что только он и мог остановить монстра; помню, как я побежала к горящему дому в попытке спасти записки Дамблдора; помню, как Базиль бросился за мной, впиваясь когтями в спину и помню боль невыносимую, сравнимую лишь с круциатусом. А потом была спасительная зеленая вспышка и… – Спасительная… Вы очень правильно выразились, – перебив ее на полуслове, произнес адвокат. – Дамы и господа, уважаемые судьи, из слов свидетельницы явствует, что предъявленные моему клиенту обвинения просто абсурдны. Он не похищал мисс Грейнджер, не убивал мисс Дюбурже и не совершал преднамеренного убийства Базилио Агиллара, как уверял представитель обвинения. Да, он применил непростительное заклятие, но лишь в целях самообороны. Применил тогда, когда иные способы помешать монстру были исчерпаны. Причем защищал мой клиент не свою жизнь, а жизнь юной девушки, за которую был в ответе. На данный момент обвинению удалось доказать лишь одно – Люциус Малфой достаточно небрежно отнесся к правилам досрочного освобождения, но разве это повод к тому, чтобы суд в полном составе рассматривал административное правонарушение? – зал молчал, а кто-то из судей в знак поддержки данного выступления даже одобрительно закивал. – Позвольте, мистер Перегрин, но Вы выворачиваете факты. – А разве Вы несколько минут назад не занимались тем же, Томас. По-моему, очевидно, что мой клиент невиновен. – Уважаемые судьи, дамы и господа присутствующие. Мисс Грейнджер действительно пролила свет на события той ночи, но давайте зададимся вопросом: а все ли она нам действительно рассказала? – лукаво поинтересовался обвинитель. – На что Вы намекаете? – достаточно резко проговорила Гермиона. – О, я лишь хотел сказать, что память из-за такого стресса может сыграть с нами злые шутки. К тому же, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Хотя Вас, мисс Грейнджер, я могу слушать бесконечно. – Довольно загадок, мистер Томас. Переходите к делу, – явно начав скучать, проговорил Тиберий Огден. – Да, конечно. Перед началом слушания свидетельница любезно предоставила нам свои воспоминания, – обвинитель достал из кармана хрустальный фиал, – я думаю, никто не станет возражать, если мы посмотрим на них. – В этом нет совершенно никакой необходимости, – возмутился адвокат. – Свидетельница весьма четко описала те события. – И все же, я настаиваю, – проговорил Томас. – Не возражаю, – согласился Огден. Не успел Огден договорить, как в зале появился омут памяти. Томас опустил склянку с воспоминанием внутрь и тут же произнес: «проектус». Свет угас, а над чашей Омута вспыхнула нечто похожее на кинопроекцию, в которой замелькали ее воспоминания. И тут же весь зал увидел, как они с Малфоем, держась за руки, перенеслись из склепа под часовней в пустынное помещение библиотеки, прошлись вслед за ними по лабиринтам из пустых стеллажей, а затем оказались в старом домике Дамблдора, воочию увидев страшную картину, в которой главной темой были пламя и кровь. А потом все закончилось, проекция угасла и в зале воцарилась тишина. Люциус поднял взгляд на возлюбленную. Дыхание ее было рваным и тяжелым, лицо бледнее, чем у умирающего, а пальцы так сильно впились в подлокотники стула, что стали видны белые костяшки. – Мисс Грейнджер, – с ехидной улыбкой на лице, проговорил обвинитель, – не могли бы Вы объяснить нам один аспект, о котором Вы видимо забыли упомянуть в своих показаниях. – Вы считаете, что тут еще что-то нужно пояснять? – О, после просмотра Ваших воспоминаний у меня, признаюсь, возникло столько вопросов¸ что я даже не знаю с чего и начать. Пожалуй, начну с начала: несколько минут назад Вы нам сказали, что мсье Агиллар так же, как и Вы заинтересовался данным артефактом, но исходя из его обращения к вам, мне стало ясно, что у него был и другой интерес в этом деле. Я точно слышал, что он обвинил Вас с мистером Малфоем в воровстве. Не могли бы Вы пояснить, что он имел в виду? – Протестую, уважаемый судья, к делу не относится, – проговорил Перегрин. – Позвольте это решать суду, – произнес Огден. – Отвечайте, мисс Грейнджер. – Это… досадное недоразумение. Мне довелось присутствовать на маскараде в доме мсье Агиллара, как раз тогда, когда там произошло хищение некоего артефакта, видимо, хозяин вечера посчитал меня к этому причастной, потому как я имела неосторожность обронить там свою диадему. – А это не так? – ехидно подметил Томас. – Не отвечайте, Гермиона, – тут же произнес Перегрин, едва Гермиона успела открыть рот. – Мисс Грейнджер не должна свидетельствовать против себя. – Только в том случае, если эти подозрения обоснованы. Не вижу проблемы в том, чтобы невиновный человек оное подтвердил под присягой. – Гермиона, молчите, не отвечайте на эту провокацию. – Хорошо, я изменю вопрос, – весьма жестко произнес Томас. – Мисс Грейнджер, когда был прием в доме Агиллара? – Точно не помню… зимой, – девушка потерла лоб в попытке вспомнить. – Нет! На Хэллоуин. Точно на Хэллоуин. – И Вы были на этом празднике в одиночестве? – Разумеется, нет, – с таким же вызовом глядя на обвинителя ответила девушка. – Там было еще сотни две гостей из разных стран, всех и не упомнишь, – но хоть внешне Гермионе и удалось сохранить бесстрастный внешний вид, сердце ее готово было в любую секунду выпрыгнуть из груди, ибо она знала наверняка, каким будет следующий вопрос. О, Мерлин, и что ей делать теперь? Она хотела защитить возлюбленного, а в итоге топит его своими же руками. Мельком она глянула на Люциуса, по его лицу сложно было что-то прочесть, но судя по тому, как пульсировала голубая венка на его шее, Малфой тоже был на грани самоконтроля. – О, я не это имел в виду, – непринуждённо проговорил обвинитель. – Я хотел узнать, с кем Вы прибыли на этот праздник? И помните, Вы под присягой. – Не понимаю, какое это отношение имеет к процессу? Это мое личное дело… – И все же, я попрошу Вас ответить. Гермиона прикусила губу… и что ей оставалось делать? Соврать? Но какие будут последствия у этой лжи? Конечно, сыворотку правды пить ее не заставят, но… едва ли кто-то поверит в историю о том, что она могла получить приглашение на этот вечер и прибыть на него одна. К тому же, попавшись на мелкой, легко доказуемой лжи, по-крупному уже не соврешь. – Я была там вместе с мистером Малфоем, он хотел выкупить у Агиллара какой-то артефакт, который мог помочь нам в поисках, – зал взорвался. Девушка подняла взгляд на галёрку – туда, где сидели ее друзья. Сейчас она готова была сквозь землю провалиться, но только не видеть этих осуждающих, полных неверия и негодования взглядов. Миссис Уизли сидела белее простыни, Гарри и Джинни смотрели на нее с какой-то исступленной грустью, а Рон. О, на него она даже смотреть боялась, ибо он не побледнел, он позеленел от злости и ненависти. – И почему Вы не сказали об этом ранее? – Я…я подумала, что для суда не важно то, как и с кем я провожу свое свободное время. – Для суда важно не это, а тот факт, что мистер Малфой в очередной раз показал полнейшее пренебрежение нашими законами. Ведь, насколько мне известно, дом мсье Агиллара находится за пределами Британии, но по нашим данным подсудимый не покидал пределы страны в этот период времени. Потому мне удивительно, что Вы, зная об оном, предпочли скрыть этот факт от суда. – Я не скрывала. Просто Вы не спрашивали. – О чем еще Вы предпочли умолчать? Можете не отвечать – это риторический вопрос. Хотя он наталкивает меня на мысли иного толка. Должен заметить, что эти поиски сильно сблизили Вас с подсудимым, а потому простите мне мое любопытство, но не спросить об этом я не могу: какие отношения связывают Вас с Люциусом Малфоем? Вот оно – момент истины. То, чего она так боялась. Но самое худшее в данной истории то, что независимо от того, какой вариант ответа он выберет – плохо будет обоим. Если скажет правду – суд усомнится в ее показаниях, а если соврет – одному богу известно, чем такая ложь может обернуться…неизвестно какие карты в рукаве скрывают обвинители. Она посмотрела на Люциуса. Он вместе с залом выжидающе молчал. О, как же было тихо кругом. Пожалуй, если бы сейчас пролетела муха, то каждый сидящий в зале ее бы услышал. – Поиски библиотеки, действительно, заставили меня по-новому взглянуть на мистера Малфоя. Раньше он виделся мне надменным эксцентричным богачом, но, как оказалось, он может быть еще и надежной опорой, и понимающим другом. – Только другом? – Да, – с выдохом ответила она, стараясь не смотреть на Люциуса. – Только другом. Меня оскорбляют Ваши грязные намеки. – Что ж, прошу меня за них извинить, я не ставил своей целью обидеть героиню войны. У меня больше нет вопросов к свидетельнице. При этих словах Гермиона облегченно выдохнула и пошла к своему месту, лишь краем глаза взглянув на Люциуса и во встречном взгляде уловила едва заметный одобрительный кивок. Однако не успела она сделать и пары шагов, как Томас окликнул ее вновь. – Ах, да, мисс Грейнджер, последний вопрос: скажите, где Вы купили Вашу волшебную палочку? – Девушка на миг застыла, а потом продолжила свой путь, на ходу бросив равнодушное: – Там же, где и все волшебники – в лавке у Олливандера. – Прошу Вас дать мне ее для небольшого следственного эксперимента, – гриффиндорка обернулась, с недоверием глядя на Томаса, но все же вытянула палочку из рукава и протянула мужчине. – Благодарю. Не волнуйтесь, она вернется к Вам через несколько минут. – Итак, обвинитель, – проговорил Тиберий Огден, – Вы полностью изложили свою позицию? Будут ли заявлены другие свидетели по делу. – Да, будет еще один свидетель. Обвинение для дачи показаний вызывает Гарика Олливандера. Все взгляды обратились к массивной двери, которая с шумом растворилась и в проходе появился ветхого вида старец в потертом сюртуке и песочного цвета кальсонах. Проковыляв мимо Люциуса он опустился на скамью, где только что сидела Гермиона и стал молчаливо ждать. – Мистер Олливандер, – начал Томас, – скажите, как долго Вы делаете волшебные палочки? – Много, очень много лет. Я начал обучаться этому ремеслу с измальства, ну а сейчас я уже ветхий старик. Сами посчитайте… – Да, пожалуй, не каждый из нас может похвастаться такой преданностью делу. И Вы действительно помните каждую волшебную палочку, которую когда-либо продали? – Да. – А что Вы можете сказать об этой палочке? – обвинитель протянул Олливандеру волшебную палочку, инкрустированную янтарем. Волшебник с трепетом принял ее из рук Томаса, покрутил в руках и прислонил к уху, точно пытался услышать от нее какое-то признание. – Бук и волос банши, 10¾ дюймов, умеренной упругости, – проговорил маг. – Очень сильная палочка. И очень строптивая. Не всякий сможет с такой совладать. – А что Вы можете сказать о хозяине этой палочки? – вкрадчивым тоном проговорил мужчина. – Сейчас эта палочка принадлежит мисс Гермионе Грейнджер. – Простите… вы сказали «сейчас». Выходит, раньше она принадлежала кому-то другому? – Несколько месяцев назад эту палочку приобрел Люциус Малфой, – на этот раз удивленного возгласа не последовало, просто все присутствующие, как один, обратили к Гермионе полные недоумения взгляды. Кто-то смотрел на нее откровенно враждебно, будто она только что предала свою семью, друзей и страну; кто-то, например, Рита Скиттер – с откровенным восхищением, правда восхищение в ней вызывал не поступок Гермионы, а ощущение грядущей сенсации. Кто-то глядел на нее с откровенной жалостью, видимо видя в ней жертву какого-то насилия и лишь Гарри и Джинни держали ее за руки с молчаливым участием, помогая пережить весь этот кошмар. – Вы в этом уверены? – уточнил обвинитель. – Вне всякого сомнения. – Но… все мы здесь волшебники, и все мы с детства знаем, что палочку должен выбирать волшебник. Так как же палочка, купленная Люциусом Малфоем, могла проявить лояльность к Гермионе Грейнджер? – Я Вас немного поправлю, мистер Томас, – произнес Оливандер. – Каждый мастер знает, что не волшебник выбирает палочку, а палочка волшебника. Но Ваш вопрос мне понятен. Истории известны случаи, когда волшебные палочки меняли свою преданность. Самый распространенный способ заполучить волшебную палочку – это выиграть ее в битве у другого волшебника. И здесь имеются в виду не показательные занятия и дуэли, а самые настоящие сражения. Так же известны случаи, когда члены одной семьи могут пользоваться одними волшебными палочками. – Очень интересно, а не могли бы Вы сказать, как палочка Люциуса Малфоя попала в руки к мисс Грейнджер? Быть может это была какая-то схватка? – Олливандер вновь поднес палочку к уху. – Ммм… нет, палочка попала к мисс Грейнджер не насильственным путем, полагаю, что это был подарок! – собравшиеся в зале охнули. Напряжение вокруг можно было ножом резать, даже воздух стал почти осязаемым. – Уважаемые судьи, не понимаю, какое отношение показания мистера Олливандера имеют к делу? – На мой взгляд самое прямое, – ответил Томас, и если Вы проявите больше терпения, то обо всем узнаете. – Поддерживаю, – ответил Огден. – Продолжайте, обвинитель, только быстро. Мы не можем весь день сидеть здесь. – Мистер Олливандер, скажите, а как могло так произойти, что палочка, купленная подсудимым, подошла мисс Грейнджер. – Ну… здесь сложно сказать наверняка. В большинстве случаев палочки могут проявлять лояльность к людям схожих темпераментов, взглядов, идей. Возможно в тот момент, когда мистер Малфой покупал эту палочку, его с мисс Грейнджер связывала очень тесная ментальная связь. Ну… или духовная близость, если Вам так больше нравится. И палочка это почувствовала. – Благодарю, мистер Олливандер. У меня больше нет вопросов к данному свидетелю. В свете открывшихся событий я хотел бы снова вызвать на скамью свидетелей мисс Гермиону Грейнджер. Гермиона, доведенная этими показаниями до крайней черты, не смогла найти в себе силы подняться с места, впав в ступор. И лишь когда Гарри в очередной раз с силой сжал ее руку, девушка вышла из своего молчаливого небытия и посмотрела на него так затравлено, так обреченно, что у юноши сердце сжалось от жалости. – Мисс Грейнджер, суд не может ждать вечно. Девушка понимала, что она должна подняться, но сил не было даже на то, чтобы пошевелить рукой. Собственное тело отказывалось ей повиноваться. – Гермиона, – Гарри вновь сжал ее ладонь, слегка подтолкнув за локоть, – надо идти. Надо. – Юноша привстал, помогая подняться подруге и подвел ее к скамье после чего вернулся на свое место. – Итак, мисс Грейнджер. О чем еще Вы забыли нам сказать, посчитав неважным? И о чем еще Вы нам солгали сознательно? – сейчас в голосе обвинителя звучала неприкрытая агрессия. – Только что Вы уверяли нас, что сами приобрели эту волшебную палочку, а оказалось, что это подарок. Причем весьма интимный. Так почему же Вы, дав присягу, солгали суду? Или Вы опять будете говорить нам о провалах в памяти? – он подошел ближе, вторгаясь в личное пространство Гермионы, и она нервно попятилась назад. – С другой стороны, всем нам делают подарки и ничего дурного в том нет. Но если в этом нет ничего зазорного, то почему Вы попытались скрыть от суда эту деталь? – сейчас он уже стоял совсем близко. – Или Вам есть чего стыдиться? – Хватит, – едва слышно, проговорила Гермиона, чувствуя, как на глазах наворачиваются слезы. От правды, которой она страшилась все это время, ее отделяли лишь несколько слов, и она не желала… боялась их услышать. Только не здесь. Только не так. Не при всех этих людях, не при журналистах, которые превратят ее скорбную драму в спектакль для забавы. – Пожалуйста, хватит. Замолчите, – сейчас ее голос стал похож на писк. – Возможно Вам было стыдно признаться в обстоятельствах, при которых этот подарок был сделан? – он подошел к ней вплотную, уперев руки в подлокотники по обе стороны от нее. Сейчас его дыхание огнем обжигало щеку девушки, но отступать было некуда. Ох, как она сейчас желала превратиться в бестелесного призрака или провалиться сквозь землю. – Но что же такого постыдного произошло между Вами, если Вы – героиня войны боитесь в этом признаться? – Остановитесь, – пискнула она. Тут же последовало возмущение адвоката, упрекавшего обвинение в давлении на свидетельницу, но это возражение было мгновенно отклонено, лишая девушку той хрупкой, последней поддержки, на которую она еще могла рассчитывать. А они все смотрели. Эти жадные стервятники смотрели на нее, обратившись в слух. Где-то рядом проскрипело ненавистное перо Риты Скиттер, а Томас все продолжал, напирал на нее, словно бесконтрольная стихия. – Что же Вы молчите, мисс Грейнджер? Где Ваша хваленая смелость? Неужели так сложно признать, что Ваши «правдивые показания» предвзяты? Что Вы намеренно утаили от суда некоторые весьма пикантные подробности, чтобы… – Хватит! – взвизгнула Гермиона, чувствуя, как голова ее начинает раскалываться от боли, словно кто-то при помощи легилименции пытается прорваться в ее сознание. Она попыталась выстроить защитный барьер, но напрасно. Ее навыки ментального противостояния оставляли желать лучшего. Вот он – момент истины. В эту секунду, оглянувшись назад, Гермиона почувствовала всю свою слабость. Как? Как, черт возьми, она могла выдерживать пытки Беллатрисы Лестрейндж и почему сдалась сейчас? Может тогда силу ей придавала уверенность в своей правоте и преданность великому делу, а сейчас… ее настолько вымотала эта ложь, эта таинственность, эти нескончаемые сомнения и угрызения совести, что принимать происходящее и молчать больше не было сил. – Довольно, – пытаясь оборвать этот допрос, прошипел Люциус, подрываясь с места, но в этот же миг вокруг шеи и рук его обвилась стальная цепь, приковав к стулу. Мужчина захрипел, но продолжил попытки вырваться, чем только усугублял свое положение – чем больше он пытался, тем сильнее цепь давила ему на горло. – Хватит. – Скажите правду, Гермиона, Вы ведь пытались скрыть Вашу интимную связь! – обвинитель наконец закончил эту фразу. – Признайтесь, наконец, что Вы пришли сюда вовсе не для того, чтобы защитить своего учителя и компаньона в поисках. Вы пришли сюда для того, чтобы защитить своего любовника. Признайтесь в этом! – он практически впечатал несчастную в спинку стула, применяя всевозможные способы психологического давления. – Скажите правду! Облегчите свою совесть и не вынуждайте меня приглашать в зал других свидетелей! Говорите! – Да, – взвизгнула Гермиона и в тот же миг прикрыла рот ладонями. – Перерыв. Защита пользуется своим правом отложить слушание на сутки! – вскочив с места произнес Перегрин. – Суд не в праве отказать! – Слушание перенесено на сутки, – произнес Огден, поднимаясь с место. – Вы использовали право вето, Перегрин. Иных поблажек не ждите. Это был конец. Гермиона подняла полные слез глаза на Люциуса. Он сидел недвижно, скованный по рукам и ногам, сидел с видом человека, принявшего неизбежность, взгляд его был спокоен, дыхание размеренно. Гермиона попытался удержать с ним зрительный контакт, чтобы понять ход его мыслей, но они остались сокрыты от нее каким-то незримым барьером. Тогда девушка посмотрела дальше… на Драко. Юноша был белее свежевыпавшего снега. С застывшим неверием в глазах он сжался на скамье, пытаясь побороть собственные чувства. Оно и понятно… Всю жизнь ему внушали ненависть к маглорожденным и предателям крови, ограничивали круг его общения… а сейчас он узнал, что его родной отец спал с грязнокровкой, и не просто с грязнокровкой, а с его сокурсницей – такое кого угодно из колеи вышибет. Но стоило Гермионе поднять голову выше и посмотреть на Рона… как сердце ее ледяным ядром ухнуло куда-то вниз. Пожалуй, никого из присутствующих эта новость не потрясла так, как его. Ныне лицо его было уже не бледным, не зеленым, как прежде… оно казалось прозрачным, словно стекло, а в глазах зияла пустота. Однако стоило ему поймать на себе взгляд Гермионы, как настрой его мгновенно переменился и потерянность во взгляде сменилась злостью. Сжав губы в тугую линию, юноша подхватил куртку и стремглав вылетел из зала, расталкивая других волшебников. И только Рита Скиттер, затаившись в углу, с восторгом что-то записывала в своем блокноте. Наутро, как ожидалось, газеты пестрили скандальными заголовками. Какими только нелицеприятными эпитетами не награждали Гермиону на желтых страницах: и «подстилка Пожирателя», и «любовница убийцы», и «маглорожденная интриганка» и «порочная героиня». А ведь это только заголовки, страшно было представить, сколько грязи выливали на нее в самих статьях. О, Мерлин, куда не глянь – везде ее лицо. Но эти бульварные статейки были лишь верхушкой айсберга. Куда больше проблем было не от сплетен репортеров, а от «злых» языков в самом Хогвартсе. Теперь все ученики таращились на нее, как на преступницу, замолкая и уводя взгляды стоило ей войти в комнату. Никогда прежде ей не приходилось сталкиваться с подобным пренебрежением. Утешало одно – терпеть весь этот ужас ей долго не придется. Оставалось сдать экзамены… а дальше… Впрочем, рано было думать об этом «дальше», оставалось выдержать еще один бой. На следующий день ей снова пришлось пройти через девять кругов унижения и дать показания, и хоть Перегрин полностью перестроил стратегию защиты, легче ей не стало. Стороны так рьяно поливали друг друга грязью и Гермионе начало казаться, что после такого она уже никогда не отмоется. Каким-то неведомым образом Томасу удалось вывалить перед судьями столько «грязного белья», что слушание стало похоже на какое-то скандальное ток-шоу. Впрочем, и Перегрин в долгу не остался, найдя причину столь агрессивного поведения обвинителя. Как оказалось, семья Томаса подвергалась страшным гонениям в военное время, его мать и сестра погибли во время массовых чисток, а младший брат тронулся умом, будучи не в силах справиться с пережитым. Личная обида заставила обвинителя добывать факты по делу весьма сомнительным путем, что сделало позицию обвинения крайне неустойчивой. С переменным успехом защита и обвинение бросались громкими фактами, выворачивая историю в угоду личным интересам. За ночь защитой были найдены новые «свидетели» из числа жителей Годриковой Впадины, полностью подтверждавшие слова Гермионы, а так же аристократы, присутствующие на балу в доме Агиллара. Так же на скамью свидетелей были вызваны профессор Макгонагалл и Гарри, чьи показания несколько разбавили ядовитые речи адвоката и обвинителя, но решающую роль в процессе сыграл, как это всегда бывает в подобных делах, золотой галеон. Однако, и на следующий день дело не решилось. Защита вновь затребовала перенос слушания, чтобы доработать свою стратегию, а потому на третий день все собрались вновь. Радовало одно, новых свидетелей стороны не заявляли, а значит, дело оставалось за заключительными речами обеих сторон. Первый по обыкновению выступал обвинитель: – Уважаемые судьи, волшебники и волшебницы, собравшиеся под этой крышей, защита будет уверять вас, что подсудимый невиновен, что он был лишь жертвой режима своего господина и не меньше прочих пострадал от его действий, но дамы и господа, это всего лишь очередной спектакль, призванный нас запутать. Люди не меняются. Гнилое яблоко уже никогда не станет хорошим, и если его положить в корзину с хорошими яблоками, то они тоже начнут гнить. И мы с Вами стали тому свидетелями, – при этих словах Томас выразительно посмотрел на бледную, будто снег, Гермиону. – Если сейчас Вы оправдаете Люциуса Малфоя, то через пару лет он снова окажется на этой скамье, как бывало не раз, и снова кто-нибудь погибнет, как это бывало не единожды. Так давайте не допустим подобной несправедливости, – мужчина обвел взором собравшихся, – слуга виновен не меньше господина. Было доказано, что он неоднократно нарушал условия досрочного освобождения, проведя махинации с браслетами надзора. Было доказано, что он совершил убийство волшебника с помощью непростительного заклинания, так неужели подобное останется безнаказанным? Неужели богатство и на этот раз даст ему иммунитет к правосудию? Адвокат защиты будет нас уверять в том, что погибший был монстром. Но так ли это? Что мы имеем в доказательство этой теории? Слова мисс Грейнджер? Любовницы обвиняемого! Но можно ли верить ее словам? Влюбленная женщина, как известно, собой не владеет… а зная подсудимого рискну предположить, что он запудрил ее голову настолько, что она уже добро от зла отличить не сможет, – некоторые присутствующие одобрительно закивали головами при этих словах. – А что еще мы имеем в подтверждение слов о невиновности подсудимого? Воспоминания мисс Грейнджер? Ну так они пугающе отрывочны. Их видели все… но разве кто-нибудь из Вас увидел там монстра? Лично я видел только стену огня и стоны. Что до показаний нового свидетеля защиты, то задумайтесь, волшебники и волшебницы, можно ли им доверять! Сразу после этих трагических событий мракоборцы опросили всех присутствующих в Годриковой Впадине колдунов, и не нашли ни единого свидетеля. Так поверите ли Вы в то, что защита могла преуспеть в этом больше? В связи со всем вышеизложенным прошу признать подсудимого виновным в предумышленном убийстве, а так же в грубом нарушении правил досрочного освобождения. Избрать меру пресечения в виде пожизненного заключения в Азкабан. – Мистер Перегрин, Ваш черед блистать, – произнес Тиберий Огден. – Благодарю, – вставая с места, произнес адвокат и вышел в центр зала, чтобы его лучше слышали. – Уважаемые судьи, волшебники и волшебницы, вся позиция обвинения построена на притянутых за уши свидетельствах. Они пытаются пробудить в Ваших сердцах ненависть к подсудимому, используя один-единственный аргумент – его прошлое! Они уверяют, что подсудимый не может измениться, а между тем свидетельства директора Макгонагалл и Гарри Поттера говорят об обратном. За время своих исправительных работ в Хогвартсе он сумел зарекомендовать себя прекрасным педагогом и пробудить у учеников интерес к своему предмету. Это ли не доказательство того, что его воззрения изменились? Подумайте сами: неужели прежний Люциус Малфой сделал бы своей возлюбленной маглорожденную ведьму? Разве смог бы этот «мстительный», по мнению обвинения, человек забыть былую вражду и ненависть? Я полагаю, нет. Но новый Люциус Малфой справился с этой задачей. Он изменился. Да, в прошлом ему не посчастливилось оступиться, но сейчас его судят не за это. Его судят за то, что он, рискуя своей жизнью защитил юную девушку, за которую был и остается в ответе, от страшной смерти! Но задумайтесь, как бы Вы поступили, если не приведи судьба оказались на его месте? Неужели бы стояли молча и смотрели, как обезумивший монстр разрывает на части близкого Вам человека? Обвинение, – Перегрин указал на Томаса, сидящего рядом с председателем суда, – имеет наглость называть мисс Грейнджер лгуньей, а ее воспоминания о том дне – не заслуживающими доверия, но позвольте, разве лживы те шрамы, что она до сих пор носит на своей спине? Разве мог человек такое сотворить? Нет! Это мог сотворить только дикий зверь, и мой клиент был вынужден защищаться, применив непростительную магию лишь тогда, когда все прочие заклинания были испробованы. Произошедшие в ту ночь события – это лишь пугающая неизбежность, за которую мой подзащитный не может и не должен расплачиваться пожизненным заключением. Поэтому прошу оправдать его по этой части обвинений. Что до обвинений в нарушении правил «испытательного срока», то мистер Малфой дал весьма убедительные объяснения на сей счет. Он, опять-таки, опасаясь за жизнь своей возлюбленной, не смог остаться в стороне от этих испытаний и прошел с ней весь путь от начала и до конца, прекрасно понимая, что на карту поставлена его свобода. Разве это поступок настоящего мужчины? И за этот поступок мой клиент готов понести наказание, назначенное судом в соответствии с законом. Уважаемые судьи, волшебники и волшебницы, да будет суд ваш справедлив, – с этими словами адвокат опустился на скамью рядом с подсудимым. – Признаю вину в нарушении условий испытательного срока? – возмущенно прошипел Люциус, склонившись к его уху. – Что за бред? – Это не бред, а тщательно продуманный ход. Так называемое признание малой вины. Они не отпустили бы Вас просто так… так пусть лучше судят за административные грехи – отделаетесь штрафом. – Разумеется, не Вы же будете платить, – презрительно фыркнул Малфой. – Лучше так, чем пожизненное заключение в Азкабане, – огрызнулся Перегрин, а судьи тем временем преступили к голосованию. – Кто за то, чтобы признать Люциуса Малфоя виновным в убийстве Базилио Агиллара и избрать мерой пресечения пожизненное заключение в Азкабане? – произнес Тиберий Огден, поднимая руку. Следом за ним вверх взметнулось около десяти рук. – Кто против? – поднялось около сорока. Явный перевес. Гермиона, с замиранием сердца ожидавшая оглашения приговора, едва сумела подавить стон радости, распирающий грудную клетку. – Кто за то, чтобы признать подсудимого виновным в нарушении правил досрочного освобождения? – тут судьи оказались единодушны в своем решении, приговорив Малфоя к административному штрафу в двести тысяч галеонов. – Мистер Малфой, суд выносит Вам оправдательный приговор. Вы свободны. В течении недели прошу оплатить казначейству Министерства установленную сумму и… постарайтесь больше не попадать на эту скамью. Удача – спутница переменчивая, – с этими словами Огден взмахнул волшебной палочкой и кандалы, сковавшие узника, с лязгом упали на пол. В эту самую секунду в зале поднялся самый настоящий гвалт: волшебники, несогласные с принятым решением, подорвались со своих мест, закидывая судей прошениями о пересмотре решения; журналисты с фотокамерами наперевес бросились к освобожденному; ослепительно замелькали вспышки камер. – Мистер Малфой, мистер Малфой, что Вы ответите всем тем, кто не верил в Вашу невиновность? Будете ли Вы подавать ответный иск в Министерство за незаконный арест? – подбежав к Люциусу прокричала Рита Скиттер, и где-то над ухом мужчины скрипнуло ее волшебное перо. – Мистер Малфой, крохотное интервью для «Ведьминого досуга», – подскочив следом за ней, поинтересовался низкорослый юноша, облаченный ярко-зеленую мантию. – Мистер Малфой, пару слов о Вашем заточении? Скажите нашим читателям насколько правдивы слухи о страшных условиях, в которых содержатся узники Азкабана? Скажите, станете ли Вы инициировать закон об изменении норм содержания заключенных? – Кому есть дело до узников, Оливер, – отпихнув мужчину в сторону, прошипела молодая ведьма, каким-то чудом сумевшая прорваться через стену папарацци. – Мистер Малфой, как Вы прокомментируете свои отношения с Гермионой Грейнджер? Планируете ли Вы продолжать с ней отношения? – И правда, преподаватель и ученица – очень пикантная история, – подытожила Скиттер. – Но что скажет об этом миссис Малфой? Ответьте, правдивы ли слухи о Вашем разводе? – Довольно, – пытаясь перекричать гул голосов, начал Перегрин, – мой клиент не станет сейчас отвечать на эти вопросы. О встречах и интервью будет сообщено отдельно. Расступитесь! – он попытался проделать брешь в заслоне из человеческих тел, но они лишь сильнее обступили их. – Мистер Малфой, только пару слов для наших читателей! – продолжали они. Люциус рванулся вперед, достаточно небрежно отпихнув от себя какую-то девицу, ослепившую его вспышкой камеры, но вырваться из «плена» так и не сумел. Репортеры, точно жадные до сенсации стервятники, в наглости своей тянули его то за рукав, то за полы мантии в попытке привлечь к себе внимание, так что мужчина начал всерьез опасаться, что его раздерут на части – то-то будет зрелище. – Расступитесь! Всем покинуть зал суда! – достаточно грубо прорычали авроры, выталкивая собравшихся из помещения. – Всем покинуть зал суда! Идите на выход! – но люди не двинулись с места. Трибуны застыли в своем негодовании, закидывая судей обвинениями во взяточничестве; репортеры галдели, пытаясь перекричать друг друга; адвокат из последних сил пытался их увещевать, обещая всем и каждому подробное интервью в оговоренное время и тут над их головами вспыхнула алая вспышка, а за ней еще одна – верное свидетельство того, что всех нарушителей сейчас заберут под стражу. Неподвижная до сего момента толпа тотчас уплотнилась и двинулась вперед, возбужденно гудя. Людская волна подхватила Люциуса и понесла прочь из зала. Лишь краем глаза Малфой успел взглянуть на верхнюю трибуну, стоя на которой, на него с откровенной враждебностью взирали все члены семейства Уизли, однако Гермионы среди них не было. «Должно быть она покинула зал сразу после того, как огласили приговор», – пронеслось у него в голове. «Но где она сейчас? И почему она ушла? Почему не дождалась?» Когда толпа потянулась по коридору, Люциус незаметно вынырнул из галдящего потока и скользнул в ближайший тоннель, разумно рассудив, что пока репортеры будут толкаться в ожидании лифтов, он спустится по лестнице и успеет перехватить Гермиону в аппарационном зале. Так и произошло. Ее хрупкую фигурку он увидел практически сразу. Накинув на голову капюшон, девушка быстрыми шагами пересекла главную аллею Министерства и чуть ли ни бегом рванулась к каминам. Люциус едва успел ухватить ее за локоть и притянуть к груди, чтобы «птичка» в очередной раз не упорхнула из его рук. – Что Вы делаете? Пустите! – взвизгнула она от неожиданности, но тут же замолчала, осознав, кто сейчас так нежно и в то же время крепко прижимает ее к своей груди. Аромат его одеколона накрыл ее с головой, и Гермиона не смогла сдержать грубого вздоха. – А если не отпущу, то что ты сделаешь? – игриво шепнул он ей на ухо, ничуть не смущаясь любопытных взглядов, обращенным к ним. – Пустите… здесь не подходящее для место для Ваших острот! – То есть в любом другом месте ты бы не возражала? – выпуская девушку из своих объятий, произнес он. Гермиона медленно повернулась, на лице ее застыло каменное выражение, но в глазах сверкали молнии. Ух… если бы только взгляды могли убивать, то Люциус сию секунду бы рухнул к ногам возлюбленной. – Что Вы хотите? – А разве это не очевидно? – иронично поинтересовался он, протянув к ней руку, но девушка, оглядевшись по сторонам, не двинулась с места. – Какой бы спектакль Вы не затеяли на этот раз, я в нем участвовать не стану. – Спектакли закончились, я хотел поговорить о другом. – Если честно, последнее, что мне сейчас нужно – это говорить с Вами. Завтра экзамен и я хотела к нему подготовиться. – Учитывая, что принимать его буду я – это необязательно. О Ваших способностях и талантах… – он сделал короткую, но весьма красноречивую паузу, – мне известно больше, чем кому бы то ни было. – Как раз потому, что принимать экзамен будете Вы, я и должна подготовиться, – спокойно ответила она. – Мистер Малфой! Мистер Малфой! – за спиной послышались крики репортеров, а через секунду рядом с ними уже стояла Ритта Скиттер. – О, как же это прекрасно, что Вы здесь вместе с мисс Грейнджер, – затараторила она. – Оливер, сделай фото крупным планом, – пнув в бок своего ассистента, добавила она, а потом вновь обратила свое внимание на «влюбленную парочку». – Люциус, ответьте на вопрос, который беспокоит всю прекрасную половину нашего сообщества: Вы и мисс Грейнджер собираетесь продолжать отношения? Ваши заявления в суде были правдивы? Вы действительно состояли в интимной связи? Гермиона, как Вы решились на подобные отношения? Почему предпочли их карьере в Министерстве? Как Ваши родители смотрят на подобный союз? – Замолчите! Слышите: замолчите! И перестаньте писать грязь в этой бульварной газетенке! Вы же ничего не знаете, – вскричала Гермиона, побагровевшая то ли от злости, то ли от стыда. Было видно, что вопросы Скиттер бьют ее по больному, и несчастная держалась из последних сил, чтобы не поддаться на эти провокации. – Наши отношения вас не касаются! Никого из вас! Вы… – но не успела она закончить предложение, как почувствовала руки Малфоя, обившиеся вокруг ее талии и потянувшие за собой, а в следующий миг вокруг них зажглось зеленое пламя, и девушка ощутила сильный толчок. Казалось все тело ее, все внутренности, каждую клеточку вывернули наизнанку и заново собрали, а потом в лицо ей ударил порыв свежего ветерка и она, наконец, смогла сделать глубокий вздох и оглядеться. Перед ней раскинулась пустынная кленовая аллея, живая изгородь тянулась вперед на многие километры и терялась вдали, а где-то совсем близко от них слышалось журчание ручейка и пение птиц. Солнечные лучи, просачиваясь сквозь листву, играли «зайчиками» на траве, согревая не только тело, но и душу. А запах, этот чарующий запах влажной земли, смешанный с ароматом цветов и травы, просто сводил с ума, воскрешая в памяти давно забытые детские воспоминания. – Где мы? – проговорила Гермиона, делая несколько шагов вперед. – В парке Мэнора. Здесь нас точно никто не сможет побеспокоить. Девушка оглянулась, действительно где-то вдалеке над кронами деревьев возвышалась покатая крыша древней твердыни. Поражало то, что лето, солнце и красота этого дня преобразили даже этот томный оплот Средневековья. Со стороны казалось, что дом, видевший на своем веку немало кровавых убийств и знавший немало тайн, начал новую жизнь, сбросив с себя мрачное зимнее одеянье. – О чем Вы хотели поговорить, Люциус? – не глядя на своего собеседника, проговорила Гермиона, все еще разглядывая особняк. – А разве это не очевидно? Я хотел поговорить о нас и о том, что будет дальше. – Тогда не тратьте понапрасну слова. Разве это не очевидно? Для нас нет никакого дальше, – проговорила Гермиона, впав в задумчивое оцепенение. И хоть лицо ее осталось спокойно, даже идиоту было понятно, что внутри нее происходит небывалая внутренняя вражда. Некоторое время они молчали, пытаясь совладать с собой, а потом Гермиона решилась нарушить тишину. – Вы говорите о будущем… Но какое будущее Вы можете мне предложить, Люциус? Жизнь в достатке и позоре в качестве Вашей содержанки и любовницы? Едва ли Вы когда-нибудь удостоите меня чести носить имя миссис Малфой! Ведь так? – она подняла глаза на мужчину, но Малфой не проронил ни слова, мрачно глядя на нее. – Мне нужна семья… свой уголок… дети… Сможете ли Вы мне это предложить? Готовы ли растить полукровок? Готовы видеть осуждающие взгляды предков каждый раз, когда проходите по коридору с их портретами? «Все верно. Все правильно», – мысленно протянула Гермиона. «Он молчит, потому что знает, что ты права. Он стер сыну память, чтобы тот не связался с подобной тебе». – А даже если удостоите, – продолжила она, – то что это будет за жизнь? Жизнь изгоев? Затворников? Тогда чем такая жизнь будет отличаться от заточения в Азкабане? Вы же видели их сегодня? Думаете это общество когда-нибудь сможет нас принять? Они ненавидят Вас и презирают меня. Ваши друзья осудят Вас, как предателя крови, а мои – всегда будут видеть в Вас врага. Но хуже всего то, что даже Ваш любимый Мэнор не сможет нас принять! И сколько Вы выдержите это? Через сколько возненавидите меня за то, что разрушила Вашу прежнюю жизнь? Месяц? Год? Два? – Моя прежняя жизнь давно уже лежит в руинах, – спокойно ответил он, искоса поглядывая на Мэнор. – Но Ваши убеждения еще живы. – Они немногого стоят сейчас. Сидя в Азкабане, я часто думал о том, как сложится моя жизнь, если мне удастся вырваться из этой гробницы. И каждый раз, когда меня покидала надежда, я думал о тебе. И эти мысли предавали сил. – Девушка тяжело вздохнула, пытаясь сдержать стон. Эти слова резали ее по больному, подтачивая былую уверенность. Никогда прежде ей не приходилось видеть этого человека таким… уязвимым, таким открытым. Именно сейчас, в эту самую секунду она могла прочитать его, словно открытую книгу. И все же именно сейчас бесстрашная гриффиндорка как никогда боялась поднять на него глаза. – Посмотри на меня. Посмотри! – приподняв пальцем ее подбородок, произнес Люциус. – Ты хочешь, чтобы я пообещал тебе светлое будущее. Но я не могу этого сделать. Я не знаю, что будет через десять лет, через год… о, Мерлин, я даже не знаю, что будет завтра, но одно я могу сказать наверняка – буря закончится. Через месяц или два наши отношения перестанут быть сенсацией, и ни один репортер о тебе и не вспомнит. Поверь, я проходил через это. И не раз. Много ли сейчас говорят о том, что Гарри Поттер самый молодой участник на турнире волшебников? А ведь когда-то первые полосы газет пестрили этими новостями. Никто больше не вспоминает о том, что когда-то под его колдографией в каждой газете светилась надпись: «Нежелательное лицо №1». Что до друзей – они привыкнут. Все проходит, Гермиона, пройдет и это. – Есть вещи, которые не проходят. Есть вещи, которые не меняются. Этой истине Вы научили меня. Мы можем надеть на себя маски, притвориться, стерпеть, но мы никогда не перестанем быть теми, кто мы есть. Вы навсегда останетесь чистокровным аристократом, а я маглорожденной ведьмой. Мы различны меж собой, как небо и земля. И хоть я готова сражаться с целым миром ради Вас, я готова врать на суде ради Вас, но сражаться с Вами я не смогу. А эта битва станет неизбежностью реши мы остаться вместе. – Выходит, лживы были все Ваши слова о любви, – спокойно произнес он, однако при этих словах даже взгляд его изменился. Стал холоднее, жестче. Единожды открывшись и получив отказ, он оказался не готов его принять со смирением истинно любящего человека. – Или же у Вас просто не хватает смелости, чтобы дойти до конца, – сейчас он встал к ней так близко, что Гермиона пошатнулась и едва не потеряла равновесие, но Малфой ухватил ее за запястье, не давая отступить ни на шаг. – Если Вы действительно так считаете, Люциус, значит, Вы меня совсем не знаете. Поверьте, это лучшее доказательство моих чувств к Вам. Лучше годами хранить воспоминания о любви, чем с годами осознать, что некогда прекрасное чувство превратилось в ненависть. Малфой в очередной раз промолчал. Признаться, этот разговор оказался для него непосильным испытанием, ибо разумом он понимал, что она права. Пропасть, разделяющая их, никуда не исчезла, и хоть Азкабан показал ему всю ничтожность его принципов и убеждений, на свободе трезвость суждений вновь к нему вернулась. Однако сердце его рвалось при мысли, что он больше никогда не сможет коснуться ее кожи, поцеловать ее, почувствовать единство тел и душ. И вновь в памяти замелькали воспоминания о той ночи в Мэноре, вновь по телу прокатилась приятная истома от предвкушения чего-то прекрасного, и он, повинуясь этому порыву, приблизился к Гермионе и, коснувшись ладонью ее щеки, притянул девушку к себе. – Что… что Вы делаете? Вы что… не слышали, что я сейчас сказала? – Скажи мне, что ты готова отказаться от этого сейчас, – он запечатлел на ее губах почти невесомый поцелуй, – скажи, и я отпущу тебя, – он вновь прильнул к ее губам. И этот поцелуй выбил почву у нее из-под ног, ибо он целовал ее так, будто она была для него всем: его жизнью, его дыханием, его сокровищем. Его губы сводили Гермиону с ума, руки скользили по обнаженной коже девичьей шеи, заставляя ее плавиться, точно воск от жарких прикосновений. Ее пальцы зарылись в его волосы, и он замер, прикрыв глаза и наслаждаясь этой лаской, такой невинной и такой чувственной одновременно. – Я люблю тебя, — его горячий шепот коснулся ее губ, и девушка замерла. Никогда прежде он не говорил ей этих слов, и почему-то она была уверена, что больше никогда не скажет. И все же эти три заветных слова, которые она так жаждала услышать, возымели обратный эффект: она не утратила дара речи, не потеряла контроля над собой, и хоть сердце ее болезненно сжалось в груди, былая решимость лишь усилилась. – И я люблю тебя, – тихо произнесла она, коснувшись его щеки, – именно поэтому я и должна уйти. И ты знаешь, что это правильно, – она попыталась покинуть его объятия, но Люциус так и не выпустил ее ладонь из своей руки, цепляясь за нее, как за спасительную соломинку. Хотя и прекрасно понимал, что корабль его надежд стремительно идет ко дну. Правда гордыня не позволяла ему утонуть вместе с ним. Секунда, и на его лицо легла привычная высокомерная маска, губы скривились в усмешке, а в глаза стали холодными, как замерзший океан. – А как же поиски библиотеки. Помнится, это дело так и осталось незаконченным. – Есть тайны, которым лучше оставаться тайнами, – тихо ответила она, отходя на пару шагов. – Дамблдор не случайно ее спрятал, так пусть же она покоится с миром. – Вы же так хотели ее найти, – сейчас голос его приобрел полный надменности тон, а подчеркнутое «Вы» так резануло слух, что девушка поморщилась. – Выходит, Вы изменили мечте… – Нет, просто мечту изменила. – И о чем же Вы мечтаете теперь? – Уехать отсюда туда, где мое прошлое не будет иметь никакого значения. Я долго думала над этим и решила после экзаменов уехать в Америку. – В смысле убежать в Америку? Да только проблема в том, что от прошлого не скрыться… ты не сможешь от него отказаться по мановению руки. Ты не сможешь отказаться от своих чувств… – Я не отказываюсь от любви к Вам. Я отказываюсь от Вас. И через несколько лет Вы поблагодарите меня за жертву, которую мы принесли сейчас. Прощайте, – со слезами, застывшими в глазах, проговорила она и, не дожидаясь его ответа, достала волшебную палочку и через секунду исчезла, оставив после себя лишь легкий аромат сирени. – О нет, мисс Грейнджер, – тихо произнес он, глядя на то место, где только что стояла девушка, – я не приму такой жертвы и не принесу ее сам. Ничего не кончится до тех пор, пока я этого не желаю, – оправив полы мантии, мужчина нервно тряхнул головой, будто отгоняя от себя что-то невидимое, и развернувшись на каблуках, медленно побрел по тропинке домой. Когда-то давно он пришел к выводу, что решать нужно по одной проблеме за раз, и чтобы решить ее правильно, нужно четко понимать, когда идти в бой, а когда отдыхать. Как говорится: «утро вечера мудренее».Судный день
17 января 2018 г. в 08:00
Для Люциуса допрос закончился вполне ожидаемым заключением в Азкабан. После применения непростительного заклятия и гибели двух волшебников глупо было рассчитывать на то, что его отпустят под залог до конца следствия. Глупо было рассчитывать на то, что его вообще отпустят, учитывая его биографию. По крайней мере, до суда, а суд в связи с новыми обстоятельствами по делу, откладывался на неопределенный срок.
Потянулись мучительные дни заключения: долгие, нудные, похожие друг на друга. Одна и та же каморка, напитавшаяся запахом тлена и плесени, одна и та же свеча, догоравшая к закату и вспыхивающая с первыми лучами солнца, одна и та же кровать с истлевшим соломенным тюфяком вместо матраца. Изредка допросы, изредка еда, изредка возможность поговорить с живым человеком. И все больше мысли, мысли, черные мысли, пропитанные одиночеством и отчаянием от пребывания в этом духовном аду, над которым точно так же, как над вратами в Дантевский ад можно было смело выбить надпись: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Кстати, это было весьма точное описание, ибо каждый заключенный знал: если какое-либо несчастное существо попало в Азкабан, то оно должно попрощаться с белым светом, воздухом и жизнью. Выходом была лишь смерть, ну или поцелуй дементора – как повезет. Причем сей печальный исход для узников этой проклятой тюрьмы действительно считался везением, ибо альтернативой было погребение заживо, поскольку между собой и свободой осужденные каждый миг ощущали нависающую над головой громаду камня и темниц. И вся тюрьма, вся эта массивная крепость посреди моря превращалась для несчастных в огромный склеп, навсегда отгородивший их от мира живых.
Вот в такую-то дыру, в крохотную одиночную камеру без окон, опасаясь, видимо, побега, и посадили низвергнутого «короля волшебного мира». Каждый, кому довелось бы увидеть Люциуса Малфоя в заключении, и каждый, кто ранее видел его гордо вышагивающим по коридорам Министерства, ужаснулся бы. Он был холодным, как арктические льды, холодным, как покойник; волосы его больше не отливали платиновым блеском, губы потрескались и кровоточили, щеки ввалились. Человеческий голос не достигал его слуха, дневной свет не отражался в серых, будто сталь, глазах. Закованный цепями, сидел он, скрючившись, перед миской кислой похлёбки, на старом прогнившем тюфяке, в луже воды, которая стекала с сырых стен камеры; неподвижный, почти бездыханный, ни живой, ни мертвый, будто призрак забытых времен.
С тех пор как Малфоя заточили здесь, он не бодрствовал, но и не спал, погрузившись в какое-то мрачное оцепенение. В нем уже не было спеси, присущей «молодым» узникам, брошенным в темницу. Он не метался по камере, не колотил в дверь, не кричал в агонии, взывая к своим незримым тюремщиками. Он смирился и в смирении этом было нечто фатальное.
На этот раз Люциус даже не пытался отмечать дни заключения, царапая черенком ложки черточки на стене, как делал в первое свое заточение в попытке скрасить время. Хотя и это вполне объяснимо: тогда у него было больше надежды на освобождение, а сейчас… зачем считать дни, если заключение предполагается пожизненное? Зачем терзаться от бессилия, отмечая время, проведенное без солнца?
Брошенный в темницу, потерянный, но не сломленный, он порой уже не мог отличить явь от сновидений, грёзы от были, ночь от дня. Реалии и вымысел смешивались, дробились и расплывались в его сознании, всё ближе подводя несчастного в пропасти спасительного небытия. В этом состоянии он пребывал неделями, почти не слыша, как на двери скрежетал засов, и чья-то рука, открыв люк, бросала ему плесневелый сухарь, будто бездомной собаке. А между тем эти краткие визиты молчаливого тюремщика были его единственной связью с внешним миром – единственной ниточкой, доказывающей, что о нем кто-то помнит.
Лишь единожды за минувшие месяцы, а может быть и годы, его одиночество прервалось свиданием с адвокатом, – оно и понятно, новое дело не оставляло последнему времени для праздных визитов. Что до остальных посетителей, то законовед (может из жалости, а может из чувства долга) в первый же день сообщил, что иные встречи для него не предусмотрены. Впрочем, особых иллюзий на сей счет Малфой не питал – едва ли у Азкабана выстроится очередь из желающих его повидать. И все же он надеялся. И надежда это была единственным, что заставляло его бессознательно напрягать слух, когда кто-то проходил мимо его двери.
Порой в этой смрадной клоаке тьмы и грязи он чувствовал, как нечто холодное, то здесь, то там, пробегало у него по руке или ноге; тогда он инстинктивно вздрагивал, пытаясь отогнать незримую тварь, однако, по прошествии нескольких секунд несчастный уже не мог сказать наверняка было ли это реальностью или плодом его больного воображения. Как не мог с уверенностью сказать, какие из его воспоминаний являются правдой, а какие – вымыслом.
Из прошлой жизни Люциус помнил лишь произнесенный дознавателем приговор, помнил, что потом его схватили авроры, сковав по рукам и ногам, помнил, как очнулся во мраке и безмолвии, а дальше сплошной туман. Память работала странно, избирательно. Как ни старался, мужчина не мог вспомнить ни адреса родовой усадьбы, ни даты своего рождения, хотя прежде знал их назубок. Но хуже всего было то, что он постоянно ловил себя на мысли, что не помнит близких ему людей. Малфой четко знал, что у него есть сын…и есть возлюбленная… была возлюбленная, но как ни старался не мог вспомнить их лиц, не мог вспомнить, как звучали их голоса. О, Мерлин…иногда он даже не мог вспомнить их имен. Их-то он и выбил на стене камеры у изголовья своей кровати, чтобы никогда не забывать. И каждый раз при пробуждении, скользя рукой по камню, он чувствовал под пальцами выпуклую надпись: «Драко» и «Гермиона». И в эти моменты так сладко и тепло становилось на душе, что у него появлялись силы мечтать.
И в этих видениях Драко всегда являлся ему возмужавшим юношей, примерным отцом, хозяином семейного поместья и наследия Малфоев. Он часто видел его, гуляющим с сыном в кленовой аллее подле Мэнора, точно так же, как когда-то гулял с ним сам Люциус.
В такие моменты Малфой ощущал невероятную гордость и счастье от того, что его единственный наследник стал достойным преемником и хранителем семейных традиций. А вот мысли о Гермионе, напротив, были горькими на вкус, ибо сопровождались они жгучими сожалениями об упущенных возможностях; о том, чего он не сказал и не сделал. И каждый раз, когда Люциус закрывал глаза, эти сожаления рождали сводящие с ума образы, в которых Гермиона являлась счастливой матерью и счастливой женой. Сидя у камина в Сочельник, она вместе со своими детьми наряжала елку. Наряжала сама, без помощи магии и выглядело это так естественно и легко, так завораживающе, что дыхание перехватывало. Старшая дочь подавала ей гирлянды, а сын лет трех, копошился у коробок, разглядывая разноцветные хрустальные игрушки. И все в этой картине было прекрасно за исключением одного – ее мужем и отцом ее детей был другой мужчина. Люциус никогда не видел его, никогда не видел его лица, но присутствие ощущал так явственно, будто они находились с ним в одной комнате. В эти мгновения в сердце Малфоя закипала такая страшная, неистовая злоба, что даже стены камеры начинали дрожать из-за неконтролируемых выбросов магии. В эти секунды он ненавидел себя, ненавидел Гермиону, ненавидел мужчину, посмевшего украсть у него жизнь, которая могла бы быть вполне реальной. А когда злость проходила, на Люциуса волной накатывало раскаяние, и он мысленно вопрошал себя: а что было бы если? Что было бы, если б он нашел силы признаться Гермионе в своих истинных намерениях? Что было бы, если б он открыто признал, что его чистокровные принципы рухнули, точно песчаная крепость под нахлынувшей волной? Возможно тогда у него появилась бы надежда на то, что она его ждет, и в этой надежде он черпал бы силы для дальнейшей борьбы. О, Мерлин, каким же глупым, самонадеянным и лицемерным он был тогда, когда цеплялся за свои чистокровные убеждения! Еще никогда они не казались ему такими ничтожными, как сейчас, ибо здесь, в Азкабане, не имели значения ни титулы, ни богатство, ни чистота крови – дементорам всё равно кому дарить свой поцелуй. О, Мерлин, как же поздно он это осознал. Он собственными руками затушил тот светоч, который мог развеять мрак темницы.
С этими мучительными мыслями, балансируя на грани жизни и смерти, Малфой проводил бессчетные дни, потеряв всякую надежду уже не на освобождение, а на суд. Он не знал сколько времени провел в этом Богом забытом склепе: может – месяц, может – год, а может целую вечность.
Но вот однажды, то ли днем, то ли ночью (полдень и полночь были одинаково черны в этом саркофаге) он услышал лязг замка и скрип дверных петель. Мужчина поднял голову и увидел золотистый свет, проникавший сквозь щели тяжелой двери, а в следующий миг створка распахнулась, заставив узника тихо застонать. Свет причинил ему такую острую боль, что он закрыл глаза. А когда открыл их вновь, дверь уже была заперта, а перед ним стоял высокий человек, облаченный в черную мантию тюремного надзирателя, ниспадавшую до самых пят, капюшон такого же цвета скрывал лицо. На миг Люциус подумал, что его час настал и это смерть явилась в его склеп, чтобы оборвать муки. Но нет… за этим черным саваном ощущалось что-то живое… теплое.
Несколько мгновений он пристально смотрел на вошедшего. Оба хранили гробовое молчание. Со стороны их можно было принять за две застывшие в камне статуи. И действительно, в этой камере живыми казались лишь маленькая свечка, потрескивающая от сырости, да капли воды, срывавшиеся с потолка.
– Вставай, – первым нарушил тишину тюремщик. И звук его голоса показался Малфою до боли пронзительным. Он даже поморщился. – Вставай, – повторил тот, когда реакции за его словами не последовало. Люциус не двинулся с места. – Ты что, совсем оглох?! – теряя терпение прогрохотал мужчина, схватив узника за шиворот и с силой встряхнув, но несчастный словно тряпичная кукла сполз по стене на пол. Люциус попробовал пошевелиться, но не получалось, уж больно затекли конечности от долгого неподвижного положения. Ледяные части тела отказывались слушаться. – Да чтоб тебя… – не скрывая раздражения, тюремщик подхватил узника и поволок за собой, Люциус даже не всегда успевал перебирать скованными ногами, спотыкаясь о каждую ступеньку, чем вызывал еще большее недовольство у своего вынужденного спутника.
Шли они достаточно долго и медленно. В переходах было темно, к тому же они были очень тесными и низкими, Малфою все время приходилось наклонять голову, чтобы не схлопотать себе очередную шишку. Лестница спиралью поднималась все выше и выше. Вскоре факелы на стенах исчезли и их заменили узкие амбразуры окон, точно таких же, как в средневековых замках. Люциус слегка сбавил шаг, лишь на мгновение выглядывая наружу. В лицо тут же ударил порыв солоноватого морского ветра. Воздух – уже почти свобода. Правда насладиться этим чарующим моментом ему не дали, тюремщик с силой дернул за цепь, и Малфой рухнул на ступени, раздирая колени в кровь. – Пошевеливайся, мерзкий Пожиратель, – надзиратель снова дернул его за цепь и ускорил шаг.
В таком темпе они двигались еще несколько минут, пока не уперлись в небольшую дверцу, открывшуюся, едва они подошли к порогу.
– Проходи, что встал? – вновь прогрохотал надзиратель и втолкнул Люциуса в небольшую, освещенную зеленоватым светом комнатушку. Дверь тут же захлопнулась. И узник остался один. Что ж, в его положении даже смена места заключения уже праздничное событие. Малфой огляделся.
Эта скудно освещенная комната была немногим больше его камеры. Стены облицованы кафельной плиткой, в углу находились душевые проемы, а почти у самого входа – белая раковина, формой напоминавшая морскую ракушку.
«Ба… вот уж удивительно. Неужели сжалились и решили устроить мне банный день. Можно подумать, что мертвецкий запах этих камер можно смыть мылом и водой», – подумал Люциус, приметив на туалетном столике, прямо около мыльницы, опасную бритву. «Интересно, они хотят, чтобы я побрился или вскрыл себе вены?»
На миг эта мысль показалась ему заманчивой. В его положении – смерть эта свобода. Ухватив бритву, Малфой скользнул пальцем по лезвию. Острое. На пальце осталась тонкая царапина. На миг он застыл, борясь с собственными демонами, а потом отбросил бритву в сторону.
«Что ж, если уж дали возможность помыться – грех ей не воспользоваться».
Сбросив с себя изодранную робу, Люциус взял кусок мыла и ветошь и встал под душ. Вода была ледяная, все тело свела неприятная судорога. Ощущение было такое, будто в кожу ему впиваются тысячи игл, и все же Малфой и не думал закрывать кран. Вымыться после стольких дней заключения – уже небывалое наслаждение. Озябшее тело тут же покрылось мурашками.
Намылив ветошь, мужчина с силой начал соскребать с себя грязь, но та настолько впиталась в поры, что поначалу он не поверил, что от нее удастся избавиться. И все же он изо всех сил скоблил мочалкой кожу до кровавых царапин. Наконец, после многоминутных стараний, омертвевшие чешуйки заскользили по рукам и ногам, постепенно отставая от тела. Ощущение чистоты и обновления смешалось с зарядом бодрости. Он, словно змея, сбросил с себя старую кожу и возродился в слепящей чешуе.
Оставалось дело за малым – остричь волосы и сбрить бороду. Оглядевшись в поисках зеркала, Люциус иронично усмехнулся. Видимо это еще одна насмешка над осужденными, которые, терзаясь в заключении, должны были забыть не только облик своих родных, но и собственное лицо. Бриться приходилось на ощупь, чего он прежде никогда не делал. Лезвие скользнуло по подбородку, сбривая пряди спутанных волос, и оказалось в опасной близости от горла. И вновь в голову закралась эта пагубная мысль…
«Одно движение и все. Свобода… забвение…», – Люциус тряхнул головой, чтобы отогнать от себя это пугающее наваждение и продолжил. Через четверть часа усиленных стараний подбородок его был гладко выбрит, а волосы острижены до обычной длины (скорее всего не ровно, но это пустяки – здесь не перед кем чиниться). Взяв с полки деревянный гребень, Малфой прочесал спутанные пряди, и оглянулся в поисках одежды.
Чистой робы ему не дали, что вполне ожидаемо, а надевать на себя грязные лохмотья не хотелось, потому он так и остался стоять посреди комнаты с полотенцем, обмотанным вокруг бедер.
Правда ждать долго не пришлось. Минут через десять дверь вновь с шумом распахнулась, и на пороге появился всё тот же надзиратель с капюшоном на лице.
– Пойдем, – прорычал он, но в этот раз тянуть себя за шиворот Люциус не позволил. Сам сделал первый шаг, да еще и бритву с собой умыкнул. Такая вещица в тюрьме уж точно пригодится, если не для побега, то для того, чтобы счеты с жизнью свести. Но стоило ему переступить порог душевой, как сталь накалилась настолько, что держать ее было невозможно, и Малфой выронил бритву. – Ах, ты, мерзавец, – вновь зарычал надсмотрщик, бросив в него заклятием «инкарцеро», – в былые времена за такое тебя отдали бы дементорам. А ну пошевеливайся! Быстро!
И вновь они запетляли по каменным, поросшим плесенью, тоннелям Азкабана. Прежде Люциус и не думал, что здесь столько камер… столько узников, заживо загнивающих в каменных мешках.
Спустившись на несколько ярусов в подземелье, они прошли по узкому коридору, остановившись у камеры допросов. Ее Малфой помнил очень хорошо еще со своего первого заключения. Правда сейчас она несколько изменилась. Стала более уютной, конечно, по тюремным меркам. Большой каменный стол теперь укрывала холщёвая скатерть, уставленная какой-то снедью, на стенах пылали факелы, даже в небольшом камине горел огонь – приятный бонус для того, кто много дней не знал тепла.
– Проходи, – охранник опять бесцеремонно втолкнул его в помещение и захлопнул дверь.
– А, мистер Малфой, рад видеть Вас в добром здравии, – Люциус обернулся на голос. На деревянной скамье в углу расположился невысокий мужчина худощавого сложения на вид лет сорока. Одет он был в дорогой костюм и длинную лиловую мантию, переливающуюся в неровном свете факелов – весьма изыскано. И стоя рядом с ним, впервые за свою жизнь Люциус почувствовал себя неловко из-за своего внешнего вида. – Вот, возьмите, – почувствовав напряжение своего собеседника, мужчина протянул узнику халат.
– Мистер Перегрин, если не ошибаюсь, – накидывая на плечи халат, проговорил Малфой, легким кивком приветствуя адвоката.
– Совершенно верно, – ответил тот, указывая на стол, – располагайтесь.
– Это что? Последняя трапеза узника перед смертью? – поинтересовался Люциус.
– Боюсь, что так легко Вы не отделаетесь, – вмиг приняв суровый вид, ответил адвокат. – Скорее это последний инструктаж перед боем.
– Он же и первый, – съехидничал Малфой, усаживаясь за стол. Как бы не хотелось ему сохранить на лице равнодушное выражение, но приличной еды без личинок и плесени он не видел уже давно, а потому наплевав на остатки гордости, кричавшей о том, что не пристало ему бросаться на еду, как голодному псу, Люциус внял мольбе желудка и до краев наполнил тарелку печеным мясом и картофельным пюре.
– Вы у Министерства на особом счету. Просто так попасть к Вам невозможно, – холодно ответил Перегрин, усаживаясь против своего клиента. – Вина? – он достал из-под стола бутыль красного французского.
– Благодарю, – положив в тарелку еще кусок мяса, ответил Люциус, протягивая стакан. Какое-то время в комнате был слышен лишь звук столовых приборов. После такого сытного обеда настроение у заключенного немного улучшилось, по крайней мере, желание убить всех и каждого отпало.
– У Вас есть ко мне вопросы? – поинтересовался адвокат прежде, чем перейти к самой сути.
Вопросы? О, у Люциуса были сотни вопросов, начиная с того, какого дьявола адвокат, которому он платит баснословные суммы, объявился только сейчас и заканчивая тем, с каким счетом в последний раз сыграли Холихедские гарпии. О, Мерлин, он столько пропустил за время своего заточения, что даже не знал с чего начать.
– Какое сегодня число? – этот вопрос сам собой сорвался с губ, еще до того, как Малфой сумел его осмыслить.
– Пятнадцатое июня, – ответил Перегрин. Люциус тяжело сглотнул и перевел дыхание.
– Которого года? – едва слышно произнес он, глядя на адвоката едва ли не с мольбой. По губам последнего скользнула недоуменная улыбка, которая, впрочем, тут же исчезла, стоило ему встретиться глазами со своим подзащитным. То ли Люциус действительно не знал, какой нынче год, то ли умом повредился – проверять не хотелось.
– Тысяча девятьсот девяносто девятый, – ответил стряпчий.
– Два месяца?! – с удивлением воскликнул Малфой, не веря своим ушам, – как такое может быть? Я здесь всего два месяца. Быть не может.
В прошлый раз он просидел в Азкабане почти год, но тогда у него не было такого чувства опустошенности, как сейчас. Ведь самому Люциусу казалось, что он прожил десяток жизней и постарел на тысячу лет, а на деле прошло чуть больше шестидесяти дней.
– Что-то не так, мистер Малфой?
– Видимо, я оказался не так силён духом, как полагал, – мрачно ответил он, наливая себе еще один бокал вина.
– Азкабан способен сломить любого, – отчеканил Перегрин. – Каждое последующее заключение тяжелее предыдущего. Сделайте себе одолжение: не пытайтесь это анализировать, просто примите, как данность.
– О, а Вы, я вижу, знаток, и много ли дней Вы провели в этой Богом забытой тюрьме? – на этот выпад адвокат предпочел не отвечать. – Зачем Вы пришли? – придав лицу непроницаемое выражение, поинтересовался Малфой.
– На сегодня назначено Ваше слушание.
– Да что Вы? – презрительно фыркнул Люциус, к которому вернулась былая саркастичность, – и как обстоят наши дела?
– С удовольствием отмечу, что нам удалось сохранить все предыдущие договоренности с судьями. Все те, кто получил от Вас некоторые… – мужчина замялся, подбирая правильное слово, – поощрения, подтвердили свою лояльность по отношению к Вам.
– И это заслуга моего предыдущего адвоката, – невозмутимо заметил Малфой, делая глоток. – А мне интересно послушать о том, что удалось сделать лично Вам.
Перегрин нервно прокашлялся, промокнул рукой вспотевший лоб, и начал говорить. Начал говорить издалека, как делают все политики, не способные сказать, что в деле своем не продвинулись ни на йоту.
– Мистер Малфой, в виду новых обстоятельств по делу, удержание старых договоренностей представляет немалую заслугу. Вам вменяется применение непростительных заклинаний, которое карается пожизненным заключением в Азкабан. И будет весьма сложно доказать Вашу невиновность, особенно учитывая то, что Вы ничего не пытались отрицать; особенно учитывая Вашу дурную репутацию. Однако… я сделаю все возможное, чтобы Вас освободить.
– Мистер Перегрин, – закатив глаза, произнес Люциус, – пять минут назад я задал Вам вопрос, на который до сих пор не получил ответа: как обстоят наши дела сейчас?
– В целом, не так плохо, как могли бы быть. К счастью для нас Визенгамот немного обновил состав судей.
– И скольких мы потеряли?
– Троих…
– И что же в этом хорошего?
– То, что новый состав судей подобрался самый что ни на есть подходящий. Печально, конечно, что мы потеряли троих «наших», но остались остальные… и что самое лучшее – никто не заподозрил в них лояльности к Вам. Они станут нашими темными лошадками. Что до новых заседателей, то никто из них и их семей не страдал от режима Сами-Знаете-Кого, а это дает нам надежду на беспристрастность их суждений. Они будут открыты для Вашей версии событий, а я уж постараюсь показать все так, чтобы они прониклись к Вам состраданием.
– Мне не нужна их жалость, – прошипел Люциус.
– Нужна, если хотите оказаться на свободе, – твердо сказал адвокат, – сегодня Вам придется сыграть роль жертвы, которая не меньше прочих страдала от режима Темного Лорда, так что сотрите с лица Вашу фирменную ухмылку и примерьте личину раскаяния и смирения, Малфой. Не для того я столько времени потратил на построение Вашей защиты, чтобы Вы разрушили все своим высокомерием.
– Вы, кажется забываете о том, кто оплачивает Ваши издержки, раз позволяете себе говорить со мной подобным тоном, – холодно подметил Люциус, закинув назад выбившуюся прядь.
– Нет, мистер Малфой, это Вы забываете о списке предъявленных Вам обвинений. Если сегодня вечером Вы не хотите вернуться сюда, делайте так, как я Вам говорю. С этой минуты забудьте о своем происхождении, богатстве и чистоте крови. Забудьте о своем высокомерии. Для всех, кто будет в зале суда Вы будете человеком, который в попытке защитить свою семью был вынужден…вынужден занять темную сторону. Они должны поверить, что в те минуты Вами руководило не желание очистить магический мир от грязнокровок, не жажда власти и богатства, а страх – первобытный страх за свою жизнь и за жизнь Ваших близких. И пусть они называют Вас трусом… не отвечайте на их выпады… лучше быть живым, чем храбрым. Что до событий в Годриковой впадине, то тут все будет зависеть от показаний мисс Грейнджер, – при упоминании этого имени Люциус напрягся всем телом.
– Она будет на суде?
– Да. Как свидетель защиты. Я говорил с ней накануне. Умная девочка – без лишних объяснений поняла, что и как нужно говорить. Надеюсь, здесь пройдет без осложнений и у нее получится превратить Вас из охотника за сокровищами в героя, рисковавшего жизнью, чтобы спасти свою ученицу. Признаюсь, тот факт, что когда-то Вы были врагами, добавит баллов в Вашу копилку. Если правильно обыграть все факты, судьи будут рыдать.
– С трудом верится, что мисс Грейнджер согласилась играть такую роль.
– Она и не соглашалась, – надменно фыркнул адвокат, – но ее никто и не станет спрашивать. Когда колесо закрутится выбора у нее уже не будет. Вам ли не знать, что любой факт, любое слово может иметь диаметрально противоположное значение, все зависит от того, под каким соусом это подать: она может быть героиней войны или постоянно влипающей в неприятности девчонкой…
– Вы ступаете на зыбкую почву, Перегрин, – предостерегающе подметил Малфой.
– Нет, я просто пытаюсь предугадать возможные исходы дела и придумать стратегию защиты. А теперь одевайтесь, – он кивнул в сторону скамейки, на которой стопкой были уложены черный сюртук, брюки, шелковая белая сорочка, белье и мантия. Пара лакированных черных ботинок стояла чуть поодаль, рядом с тростью.
– Что ж, хотя бы в суд не придется идти в тюремной робе.
– И все же это не совсем та одежда, к которой Вы привыкли. Я позволил себе внести некоторые изменения в Ваш гардероб.
– Я это уже понял, – натягивая рубашку, проговорил Малфой, – прежде на этой сорочке были алмазные пуговицы, а на сюртуке золотое шитье.
– Ничто так не возвеличивает человека, как скромность, – невозмутимо ответил Перегрин, – если желаете завоевать сердца бедноты, не тычьте им в лицо своим богатством. Они должны поверить в то, что Вы изменились.
– А я то наивно полагал, что скромностью называют удачно замаскированную гордыню, – фыркнул Люциус.
– Считайте, как хотите. Главное им этого не показывайте.
Пока Малфой, отвернувшись лицом к стене, примерял на себя костюм, Перегрин привалился к стенке, исподтишка наблюдая за ним.
– Люциус, – после некоторого молчания начал он, – Вам должно быть прекрасно известно, что отношения адвоката и его подзащитного строятся на доверии и строжайшей конфиденциальности. Ваши тайны – мои тайны, а моя репутация в коллегии адвокатов для меня важнее жизни.
– Ииии, – протянул Люциус.
– Во время нашей первой беседы Вы без утайки рассказали мне обо всем, обходя лишь одну тему – Ваши отношения с Гермионой Грейнджер.
– Не вижу особых причин акцентировать внимание на этом вопросе. К данному делу это не имеет никакого отношения.
– Если этим вопросом задался я, им зададутся и судьи, а я не желаю неожиданностей на заседании. Согласитесь, тот факт, что Вы посреди ночи оказались у черта на рогах со своей ученицей подозрителен сам по себе.
– Мне казалось, что я дал достаточно убедительный ответ на этот вопрос при нашей прошлой беседе.
– Да, я помню. Вы искали библиотеку. Но у меня тут же возникает другой вопрос: с чего Вы вдруг решили помогать этой девочке? Разумеется, ту версию, в которой Вы желаете преумножить свое состояние и получить доступ к хранилищу древних знаний в суде мы озвучивать не станем. Верный ответ мы с Вами давно отрепетировали, и все же…
– Раз мы все отрепетировали, к чему эти намеки?
– К тому, чтобы я правильно мог построить Вашу защиту. Если Ваши отношения с этой девушкой выходили за рамки принятых между преподавателем и ученицей, я должен это знать. А потому прошу ответить Вас предельно откровенно: Вы когда-либо спали с мисс Грейнджер?
Люциус сжал губы в тонкую линию, лицом сравнявшись по цвету с собственной рубашкой, нервно сглотнул и ледяным тоном ответил:
– О, я делал с ней не только это.
По губам адвоката скользнула легкая усмешка.
– Вашему хладнокровию можно позавидовать, Люциус. Другой бы на Вашем месте начал отрицать сам факт подобной связи.
– Вы сами просили откровенности.
– И я рад, что правда открылась мне сейчас, а не в зале суда. Что ж, даже эту карту в случае необходимости можно будет прекрасно разыграть.
– Послушайте, – прорычал Люциус, подскочив с места, – я не позволю Вам играть с ней в эти игры.
– К счастью, мистер Малфой, мне не требуется Ваше позволение. На войне все средства хороши, а я привык побеждать, и если Вы не разделяете моей тяги к победе, то… – он потянул за золотую цепочку и достал карманные часы, – до Вашего слушания осталось чуть больше часа, Вы еще можете подыскать себе нового адвоката, – Люциус нервно прикусил губу, мысленно подвергнув Перегрина мучительной пытке, но поток слов, готовых сорваться с языка, все же удержал. – Я рад, что мы друг друга поняли, – заключил стряпчий. – Поторопитесь.
Спорить Малфой не стал. Молча надев сюртук, который, к слову, сел, как влитой, Люциус ухватил мантию и, не заметив зеркала, лежащего под ней, набросил на плечи. Тут же послышался звон разбитого стекла.
– Не к добру, – холодно проговорил он.
– Глупые магловские предрассудки, – отмахнулся Перегрин.
Наклонившись, Люциус ухватил зеркало за ручку. Косая трещина делила его продолговатый овал пополам, но не смотря на это, Малфой все же сумел разглядеть в нескладных осколках собственное отражение.
Поразительно, сколь быстро может изменить людей тюрьма. Люциус Малфой вошел в Азкабан с круглым, цветущим лицом человека не знавшего лишений, лицом человека, которому каждый шаг в жизни давался легко. Его взор был надменен, его движения легки… От всего этого не осталось и следа. Словно два месяца заключения начисто стерли того мужчину, который пересек врата этого проклятого места. И сейчас здесь стоял совсем другой Люциус. Люциус, которого не знал никто, даже он сам.
Овал его лица удлинился, кривящийся в ухмылке рот принял твердое и решительное выражение; брови изогнулись, а меж ними залегла суровая, прямая морщинка, прежде появлявшаяся лишь когда он хмурился; во взоре его разлилась глубокая тьма; платина в волосах перемешалась с серебром, а кожа лица, так долго лишенная дневного света и солнечных лучей, приняла матовый оттенок, который придает болезненную аристократичность людям темноволосым, его же он сделал похожим на восставшего из могилы призрака. И чернота мантии лишь подчеркивала сей контраст.
– Пожалуй, стоило надеть серый костюм, – философски заключил Малфой, отбрасывая зеркало.
– Напротив, костюм идеальный, – не согласился Перегрин, – Вы не на курорте отдыхали, судьи должны видеть, что Вы здесь страдали.
– В этом случае, не стоило устраивать цирк с переодеванием. Нужно было отправить меня в суд в тюремной робе, – саркастично подметил Люциус.
– Переигрывать тоже нехорошо. Могут не поверить.
– Неужели Вы считаете, что мне придется их в этом убеждать?! Абсурд… об условиях содержания узников в Азкабане легенды ходят. Поверьте, о моих муках они прекрасно осведомлены.
– То, что я считаю не должно иметь никакого значения. Вы платите мне за результат, – адвокат взглянул на часы, ухватил за рукоять трость Люциуса, и протянул ему, – Пойдемте. Пунктуальность вежливость монархов. Не гоже опаздывать на собственный расстрел.
– В любое другое время я бы посмеялся над Вашей шуткой, – привычным движением перехватив трость, Малфой инстинктивно повернул рукоять и потянул на себя. Разумеется, волшебной палочки там не оказалось.
– Разумная предосторожность, Вы же понимаете.
Люциус молча кивнул, оправляя полы мантии и следом за адвокатом вышел в коридор, где их уже ждал конвой.
Примечания:
А это небольшой бонус к части. Стихотворение было написано давно, но на мой взгляд к главе очень подходит https://ficbook.net/readfic/5501644