camera obscura

Словно лиловый дым, словно душистые облака склонились к щедрой земле Саммерсета. Илэйни смотрит, моргает растерянно — что-то с глазами, что-то с нею, что-то с миром вокруг — раз облака льнут к ладоням Фариен, послушные, ручные… — Посмотри же, — зовёт та. — Подойди, Лэйни. И морок спадает с глаз: конечно, это не облака, не дым — всего лишь цветущий куст свободно, причудливо раскинул кисти-соцветия. Так пышно, отчаянно, самозабвенно цветёт, что за лиловой пеной не разглядеть ни ствола, ни листьев… Илэйни подходит ближе — и облако в самом деле распадается; или, может, глаза теперь смотрят иначе. Не облако — но мириады маленьких звёзд-цветов. И каждый — каждый — совершенство. Бледные, почти прозрачные лепестки — темнее у чашечек, бледнее к краям, — симметричны, одинаковы, неотличимы друг от друга. Илэйни смеётся по-детски, отступает на шаг, моргает — и снова видит облако. Шаг вперед, опустить-поднять веки — и облако распадается на отдельные цветы. Назад — облако — вперёд — цветы — назад… Илэйни думает, что это какое-то саммерсетское чудо… Пока, увлекшись своей игрой, не подходит совсем близко. Запах… Он тонкий и нежный, такой же бледно-лиловый, как идеальные четырёхлистные соцветия. И — знакомый, всё равно знакомый… Дома никто бы не назвал эти кусты чудом, хотя по весне они буйно цветут везде, раскрашивая мир сиреневыми яркими мазками. Такие же, но другие: гуще и сочнее, и цвет не робкий, не бледный — темней, насыщенней, почти в синеву. И запах — иной: он весною такой, что падать в него, как в пуховую перину, кутаться не как в шёлк даже — а словно в плотный мягкий бархат. Не облака, но пятна яркой краски на сочной зелени листвы. И мельче, куда меньше соцветия — Илэйни едва признала в этих бледных, идеально симметричных четырёхлистниках те, домашние… И сейчас она смотрит на облако цветов, совсем не похожих на те, валенвудские, и понимает: родня. Эти — идеальнее, и крупнее, и цветут как облако. Дома — дикие, мельче, и душно, самозабвенно пахнут, будто все силы свои, жажду жить, радость весеннюю не в лепестки — а в приторно-сладкий запах льют до дна, через край. Эти — сдержанно-идеальны. Те — необузданно-своевольны. Но — родня. Будто альтмеры и босмеры, думает Илэйни. — Посмотри же, — снова зовёт Фариэн. Илэйни подходит ближе и понимает, что снова ошиблась: не все четырёхлистные лиловые соцветия одинаково-идеальны. На ладони Фариен — особый, волшебный, чудесный цветок. Почти прозрачная лиловая звезда — с пятью лучами-лепестками. Илэйни улыбается счастливо и свободно, потому что хоть в этом лиловые облака Саммерсета похожи на душистую сирень Валенвуда — к удаче. — К удаче, — говорит она, не отрывая глаз от бледных, невесомо-нежных лепестков на золотой ладони. — У нас говорят, найти пятилистный — это к удаче. Фариен отводит взгляд, и Илэйни чувствует: что-то не так. — А у нас говорят, что это — брак. Несовершенство. Ошибка. Илэйни моргает растерянно и непонимающе: почему, как? Разве может быть счастливый пятилистник — ошибкой? — Но ваша версия мне нравится гораздо больше, — улыбается Файриен тепло и ясно. — Я и сама всегда так чувствовала. А что… Что нужно делать со счастливым цветком? Илэйни снова смеётся — всё опять правильно. — Загадать желание, — говорит она. — А потом… съесть его. Фариен смотрит чуть искоса, внимательно; думает, наверное, не разыгрывают ли её… — Он твой, Лэйни. Этот счастливый цветок — для тебя. Илэйни берёт его с раскрытой ладони робко, осторожно, будто хрупкую бабочку. Щурясь, загадывает желание, подносит к губам цветок. На языке чуть горчит сок — знакомо и правильно. Чужие губы касаются её губ незаметно, как ветер, как тёплое пятнышко солнечного света. Касаются, украв дыхание, и сердце, и лиловый пятилистный цветок. Илэйни открывает глаза и смотрит на Фариен, улыбающуюся ей смущённо, растерянно и немного виновато. — Сбылось, — шепчет Илэйни. — Желание сбылось.