camera obscura

      Дверь мягко — но, проклятье, всё равно слишком громко! — скрипит, впуская незваного посетителя прямо посреди важного разговора с Браксом. Арчибальд даже не поворачивается: и без того знает, кто может себе позволить вот так, без стука, ввалиться в кабинет в любое время…       Но мысли всё равно путаются, сбиваются с ровного строевого шага. Надо бы записать все инструкции, хоть бегло тезисы набросать перед совещанием — но время, время! Бракс записывает — и довольно… Но на чём же остановились? Всё ли предусмотрели? А если…       — Брат Бракс, — официально и бесстрастно говорит Корлагон. — Вас там ждут.       — Вы что-то путаете, генерал, — с вызовом откликается Бракс. — И потом, мы с его величеством ещё не обсудили всех деталей кампании…       — Брат Бракс, — голос Корлагона — сталь, обёрнутая бархатом; и нет, не мерещится, в нём изрядно сарказма. — Я совершенно уверен, что кто-то где-то вас очень ждёт. За пределами этого кабинета. Прямо сейчас.       — Что вы себе позволяете, генерал?! — возмущается Бракс, и от визгливых, истеричных ноток Арчибальд против воли морщится, трёт виски.       — Бракс, подите вон, — уже без всякого бархата распоряжается Корлагон. — Вы умный… ну, допустим, человек. Так используйте голову по назначению, не отрывайте его величество от дел из-за каждой мелочи!       Голос Корлагона — спокойствие, надёжность; Бракс истерически взвизгивает и чудовищно раздражает. Стыдно признаться, но это — самая веская (единственная) причина сказать:       — Свободны, Бракс. Во всём, что не успели обсудить, действуйте по своему усмотрению.       Дверь снова скрипит; Арчибальд не смотрит, воспользовавшись паузой, чтобы хоть ненадолго прикрыть глаза. Проклятье, песка, что ли, под веки насыпали? Да и в череп, кажется, тоже. Сейчас, полминутки только — и снова за дела. Решить, что важнее, что первостепеннее — гонец от огров, письмо от Аламара, отчёт из Кузни… что-то ещё, пугающе огромная кипа бумаг на столе…       Корлагон стоит напротив, и чтобы его чувствовать рядом, смотреть не надо. Арчибальд некоторое время выбирает между «ты охуел тут распоряжаться?» и «спасибо, что выставил его», но так и не останавливается ни на одном варианте. Молча тянется в ящик стола, нащупывает бутылку с зельем…       …бутылку выбивают из рук.       Вот тут уже тело реагирует само, на голых рефлексах: пальцы складываются до боли знакомо, мозг посылает сигнал… «Искры» не получаются. Руки слишком дрожат, а усталость давит на плечи, как неподъемная плита. А зелье, бодрящее зелье, которое могло бы дать ещё немного сил, лежит на полу, стекая из открытой бутылки на ковёр.       Проклятье.       Проклятье-проклятье-проклятье!       Ярость с усталостью пополам затягивают сознание багровой пеленой. Здесь-и-сейчас нет верного друга, генерала, правой руки и ещё чуть больше — есть препятствие. Арчибальд бьёт без замаха снизу вверх, под челюсть. Запястья мягко, но бескомпромиссно перехватывают, сжимая горячими ладонями. И как-то вмиг обрушивается ясность, становится просто и понятно: бей. Бей как можешь — не кого-то конкретно; просто по-звериному переплавляй усталость, сомнения, груз ответственности — в удары. Затылком в лицо, пятками в коленки, да даже и зубами впиться в предплечье, если получится извернуться… Массивный стул падает, они, сцепившись, падают тоже, катятся по ковру, как дикие коты. Корл не отвечает, просто блокирует — молча и спокойно, и это бесит ещё сильней.       — Когда ты последний раз спал? — спрашивает Корлагон, наконец прижав Арчибальда к полу всем телом. И, проклятье, этот истукан даже не запыхался.       Двое суток назад? Трое? Никогда не спал?       — Неважно, — рычит Арчибальд. — Я должен…       — Ты должен поспать, Арчи. Ты уже на лича похож больше, чем на живого человека.       И он, конечно, прав. Прав — и это такой же факт, как собственная беспомощность, придавленность, прижатость к ковру в кабинете тяжёлым, будто из стали отлитым, телом.       — Ублюдок, — выплёвывает Арчибальд в ярости. — Предатель! Я тебя повешу!       Корлагон молчит, и слова гремят в тишине кабинета как предчувствие грозы.       Предчувствие непоправимого.       — Я, — тихо говорит Арчибальд, — я не это имел в виду. Я не… Я действительно слишком устал.       — Именно, — невозмутимо соглашается Корл, но Арчи не может не слышать холода в его голосе: задел всё-таки. Не ударами, но словами задел.       Торжества почему-то нет.       — Ты устал, — продолжает Корлагон. — Сам не понимаешь, что говоришь. И ладно — мне. Но ты взвалил на себя все дела, а эти уроды, твои советники, скоро зад подтереть не смогут без твоего распоряжения. Отдохни, выспись. И потом уже решай, вешать ли меня за предательство.       Он легко поднимается — дышать сразу становится проще; протягивает руку, помогая встать на ноги.       — Корл, — говорит Арчибальд, отводя глаза. — Я…       — Ты идёшь спать, — безапелляционно приказывает тот. Смотрит на заваленный бумагами стол с нескрываемой ненавистью: — А я пока разберусь с пустяками. Важное оставлю тебе.       Обнаглел, конечно. Совсем страх потерял. Предатель. Повесить бы.       Арчибальд молча идёт спать. Засыпает, кажется, раньше, чем голова касается подушки.       Первое, что чувствует Арчибальд, просыпаясь — ясность. Мысли, оказывается, могут двигаться в голове и без принуждения, а не как лошадь под кнутом извозчика, волокущая тяжеленную телегу. Держать глаза открытыми — просто и естественно, не какой-то невероятный триумф воли.       Корлагон сидит на краю кровати, смотрит пристально и немного виновато.       — Сколько я спал? — спрашивает Арчибальд.       — Восемь часов, — немедленно, как ждал вопроса, докладывает Корлагон. — Извини, но дольше и правда нельзя.       — Всё уже развалилось? — равнодушно уточняет Арчибальд. — Война проиграна, армия Роланда у ворот, союзники разбежались? Скажи, что всё так — и я с чистой совестью просплю ещё сутки.       Корлагон чуть заметно улыбается. Глаза у него уставшие.       — Жаль тебя разочаровывать, Арчи, но пока ничего не развалилось. Пока. Ещё минут десять точно обойдётся без твоего участия.       Арчибальд смотрит на него, сидящего полубоком, немного скованно. На руки, которые словно не знает, куда деть. На глаза, глядящие прямо и как-то так, что словами не сказать, но сердце падает — привычно и каждый раз как в первый — куда-то в бездну.       — Всего десять минут? — негромко спрашивает Арчибальд.       Корлагон пожимает плечами и говорит подчёркнуто-бесстрастно:       — Вряд ли тебе понадобится больше, чтобы позавтракать.       Проклятье. Надо его всё-таки повесить.       — Где десять минут, там и час, — решает Арчибальд. — В конце концов, советники могут и без моего одобрения, — он усмехается, вспоминая, — подтереть зад.       Корлагон наклоняется ниже, почти нависая, смотрит в глаза.       — Хотите рискнуть и проверить, ваше величество?       Арчибальд хочет. Определённо хочет.