camera obscura

Ревус не был готов к такому. К опасности, к безрассудным экспериментам, к парадоксальным вопросам и не менее парадоксальным ответам — но не к этому. Нерамо, конечно, виднее, и Ревус не стал спорить: его эксперимент, его правила. Надо затаиться, не выдавая своего присутствия, и дожидаться самостоятельной активации центуриона — значит, надо. Но сидеть в темноте, в полной тишине, не шевелясь и почти не дыша — всё равно изматывает. Вокруг темнота — пятнами чуть светлее, но, может, просто мерещится; тишина — Нерамо, кажется, застыл, будто сам стал деактивированным анимункулем. Ему, наверное, отлично, с ноткой обиды думает Ревус. Ушёл в свои загадочные исчисления в уме, отключив все остальные функции — смотреть, слушать, думать… Переживать, в конце концов, и мучиться сомнениями. Включится, проклятый альтмерский автоматон, ровно в тот момент, когда — согласно расчетному времени, как иначе-то? — оживёт и центурион с запрограммированным запуском… А Ревусу неуютно. Его поиски и вопросы, его путь и стремления — совсем другие, не сухие и бездушные, как у Нерамо. Может, он и не такой совершенный вычислитель, но зато его импульсивные порывы — прорывы — порой оборачиваются крупными удачами. Ну или наоборот… Не думать сейчас о Гнисисском недоразумении — одёргивает себя Ревус. И без того волнение не даёт сидеть спокойно, вынуждает дёргаться и ёрзать, нервно сжимать в кулаки ладони… Движение рядом Ревус скорее угадывает, чем видит или слышит; и едва может удержаться от крика, когда его суетливые пальцы накрывает чужая рука — уверенная, спокойная, горячая. Нерамо в своей неподвижной невозмутимости, видимо, утомился чувствовать рядом чужое беспокойное нетерпение. Надо было отсесть подальше, с досадой думает Ревус. Теперь-то уже поздно: двигаться нельзя. Да и глупо это будет — уползать, как неловкий школяр. Наверняка при этом ещё и ударившись о какой-нибудь злополучный выступ в каменной стене. Приходится загнать подальше смущение и сидеть так, как сел: на расстоянии вытянутой руки от Нерамо — в полной уверенности, что никто из них не будет эту самую руку тянуть и расстояние преодолевать. Но вот сейчас его пальцы уверенно накрывает невидимая в темноте рука… И Ревус отнюдь не находит этот сюрприз неприятным. Пусть даже Нерамо заботится исключительно об успехе своего эксперимента. А это наверняка так, и нечего выдумывать себе что-то, чего не может быть, потому что не может, вот и всё. Но когда рука Нерамо начинает едва заметно, неторопливо и очень выверенно двигаться, подобрать этому рациональное объяснение становится всё сложнее. Да, у Ревуса мёрзнут кончики пальцев — больше от вынужденной неподвижности, чем от настоящего холода; да, Нерамо наверняка это чувствует всей своей горяченной — по контрасту ему Ревусовы руки кажутся совсем ледяными — ладонью; да, это просто… Забота? Забота, как заклинание повторяет Ревус, когда пальцы Нерамо сплетаются с его собственными. Не просто сплетаются, а словно изучают наощупь: каждую костяшку, каждый сустав растирают горячие подушечки пальцев Нерамо, один за другим, от левого мизинца и дальше. Ревус не знает, можно ли вот так, вслепую увидеть его руки: худые, костлявые руки с выступающими косточками, с царапинами — свежими и зажившими, с неидеальными (а то и вовсе обкусанными, стыдно-то как!) ногтями. Разве было холодно? Сейчас ладони у Ревуса горят, даже, кажется, горячее, чем у Нерамо… А ещё горят щёки, и от них душный жар спускается по шее, под воротник и ниже, в межреберье… Спасибо темноте, хоть этого Нерамо не увидит. Но мысли, с размаха рухнув в тёмный, тягучий и вязкий омут непристойных фантазий, уже не дают вернуться, уцепиться за остатки здравого смысла и суровый безжалостный реализм. Все движения Нерамо кажутся теперь очень интимными: приходится закусить губу, когда он своими потрясающими, чуткими, сильными пальцами ведёт по пальцам Ревуса: от ладони к ногтю, сжимая крепко, но не слишком, одним длинным уверенным движением, и обхватывает всей горячей рукой, сжимает тугими, но мягкими и горячими тисками… Переплетает свои пальцы с Ревусовыми, так отчаянно-тесно, так бесстыдно-интимно, как будто переплетает не только пальцы, как будто настойчиво втискивается в узкое и тугое пространство не между средним и указательным… Их ладони — тыльные стороны, нежная изнанка, чувствительная кожа с глубокими линиями — сливаются так плотно, что, кажется Ревусу, не просунуть и тончайшего лезвия. Сплетаются пальцы, и Нерамо чуть двигает запястьем, вжимая ладонь в ладонь так идеально, что, кажется, будто две детали безупречного механизма нашли свое место, став одним целым… Ревус уже дышит приоткрытым ртом, стараясь лишь — из последних сил отчаянно пытаясь — сохранять тишину. Его руки, сплетённые с рукой Нерамо, слившиеся с рукой Нерамо, совокупляющиеся с рукой Нерамо — отчаянно дрожат. То ли пытаясь успокоить — то ли, что вероятнее, продолжая свою пытку-игру, Нерамо чуть ослабляет замок пальцев, высвобождая большой… И принимается выводить круги, издевательски-медленные круги по тыльной стороне ладони Ревуса, по коже, такой чувствительной, будто её и нет вовсе, будто Нерамо рисует прямо по голым нервам… Он рисует, вдруг понимает Ревус. Он и правда рисует. Точнее, пишет. То, что казалось интимной лаской, то, от чего в штанах тесно, а лицо давно залито краской — всего лишь попытка передать послание. Буквы. Или, может, цифры. Может, очередные расчёты, теории, планы. Может, конечно, и что-то на самом деле важное — но Ревус сейчас точно не готов разгадывать проклятые альтмеровы ребусы. Он хочет эту руку не на ладони. Проклятье, он хочет эту руку ниже, хочет так, что искры из глаз, кажется, вот-вот разгонят тьму двемерских катакомб. Хочет настолько, что готов подставляться, умолять, выпрашивать… «Й», «С», «Я», — начинает сам, против воли Ревуса, расшифровывать мозг. — «У», «С», «П», «О», «К», «О»… Ревус наконец находит в себе силы разорвать это… рукопожатие? Соитие на кончиках пальцев? Новый способ коммуникации? Ладонь Нерамо застывает над его руками, уже не касаясь, но совсем близко, так, что Ревус чувствует кожей жар. Отчаянно, мучительно хочется сейчас взглянуть ему в лицо: предсказывать своего… этого альтмера Ревус так и не научился. Озадачен ли? Смеётся? Раздражён? Или… ну а вдруг всё-таки?.. Ревус сжимает руки в кулаки так, что неровные ногти впиваются в ладонь. Нельзя, невозможно позволить себе никакие «ну а вдруг». Или можно?