Семь дней

Пять дней. - Есть смерти, о которых мы не знаем?- продолжаю я свой допрос на следующий день. Хэ косится на меня с кушетки и тихонько хмыкает. - Ты полагаешь, я считал? Пять гребанных дней. - А по именам помнишь? - Дашь ручку и бумагу – я напишу,- отвечает спокойно и быстро, в голосе ни тени насмешки, и я неверяще приоткрываю рот. - Ты…- вырывается у меня сквозь зубы, и я быстро прикусываю губу, потому что он… - Да, я монстр,- легко соглашается Донхэ. Потому что он знает. А у нас пять дней. - И ты никогда не сомневался в том, что делаешь? Он может ответить все что угодно. Может, например, ответить вопросом на вопрос: сомневался ли я когда-нибудь в мерах наказания для заключенных. Или в его смертном приговоре…хотя это пример не лучший. Но отвечает просто «нет». - И тебе,- я отвожу взгляд и подтягиваю к себе колени,- нравилось? Хэ медлит с ответом, и я несколько секунд надеюсь, что его нерешительность – ключ к его спасению, значит не все потеряно, еще не мертв, пока лишь только грешен, но… - Я должен ответить честно?- зачем-то уточняет он. - Разумеется,- недоуменно отзываюсь я, скрещивая руки на груди и стараясь не прижиматься спиной к холодной стене. Донхэ морщится, отрешенно смотрит на стену и ковыряет потрескавшуюся краску. - Мне…не нравилось, когда приходилось убивать самому,- цедит он сквозь зубы.- Не нравилось, когда они понимали, кто за ними охотится, кто дышит им в затылок. Когда понимали, что в эту секунду я нажму на курок. Впрочем,- короткая мрачная улыбка.- Жать на курок тоже особой радости не приносило. Быстро и бессмысленно, не наказание, а избавление. Мне нравилось сводить с ума: сила, власть, уверенность, чужое безумство… - Замолчи,- глухо и зло. - …интерес и азарт. Похоже на партию в шашки: я одна дамка, а они обречены. Ты знаешь, многие из ваших мошенников и карманников в конечном итоге признавались в вооруженных грабежах, в насилии, в том, в чем никогда бы не признались вам. Рассказывали, как под видом сиделок пробирались в дом стариков, травили их, насиловали их внучек… - Заткнись,- громче и тверже. Донхэ осекается, но на лице не сожаление, а снисходительная ухмылка. - Вот видишь, Хёкки. Ни твой мир, ни мир Рё, увы, не так прекрасны, как вам обоим кажется, а то, что началось шесть лет назад с моей смертью не закончится - лишь ненадолго затаится. Кто знает, может, следующим убийцей станет кто-то из вас,- пожимает плечами и бросает на меня короткий взгляд.- А то, о чем ты сейчас думаешь…Хёкки, я не первый, и далеко не последний. Убийство остается убийством, кто бы его ни совершил. Так что выбрось эти пять дней из головы. Я понимаю, к чему он клонит, меня не удивляет его проницательность, но от «пяти дней», произнесенных вслух, отшатываюсь как от пощечины. Осторожно поднимаю руку и касаюсь тонкой скулы. Поднимаюсь с пола, сажусь на край кушетки и убираю со лба непослушную челку. Хэ прикрывает глаза, от длинных ресниц на бледных щеках пляшут острые тени, дышит неслышно, грудь едва вздымается у меня под рукой. Хочется целовать. Прямой нос, тонкие губы, легкую морщинку на переносице, каждую родинку на нежной шее. Хочется зарыться носом в шелковые волосы, вдохнуть соленый запах моря и ни о чем не думать. Например о том, что он третий день тут, а от него все еще пахнет ветром и свободой. Кожа под губами прохладная, горько-сладкая. Нежная тонкость пальцев. Томительное, мягкое тепло в шоколадных глазах. И безумная, страшная надежда. Нет истинного отчаянья без надежды – это я уяснил уже очень давно. Когда хоронил родителей и брата Донхэ, когда прощался с Шивоном, Итуком, Мином. Шиндоном, Канином…Когда до рассвета сидел под дверью Реука, рассказывая ему как часто и много говорил о нем обычно неразговорчивый Йесон, когда подписывал увольнительную Кюхена. Когда отдирал Хичоля от третьей за день бутылки виски и умолял перестать. А сейчас – мягкие прикосновения губ, и мир будто бы выключается. Есть только разгоряченное лицо Донхэ в моих ладонях, рваные стоны и горячее дыхание на моей шее. Его пальцы – в моих волосах, мои ладони – на его спине и внезапно заинтересованное и совершенно спокойное: - Хёкки, а как Кю? Момент упущен – у бабочек оторваны крылья, а я не сразу понимаю, кто такой Кю. Хэ, видно, уловив разочарование на моем лице, виновато улыбается и крепче прижимает меня к себе. Неуверенно сопротивляюсь, упираясь ладонями в жесткий матрас, и в итоге все равно оказываюсь у него на груди. Обреченно вздыхаю, вслушиваясь в звук мерно бьющегося сердца и тихо отвечаю: - А как он может себя чувствовать, когда один его друг убивает другого? Сердце не пропускает ни одного удара, разве что бьется чуточку быстрее, а Хэ зачем-то опускает руку мне на затылок и аккуратно перебирает жесткие пряди. - Ну не знаю…Убей Кю тебя, я бы… Мне кажется, я знаю его наизусть. Мне кажется, ответ очевиден. - Убил бы его? Но Хэ всегда мыслил как-то иначе. - Нет,- качает он головой.- Попросил бы пустить мне пулю в лоб. Пять дней. Пять жалких дней. И только светлая мысль приходит мне в голову, как он тут же меня осаждает. Зло и жестоко, совершенно бескомпромиссно: - Даже не думай. Хэ, ты не думаешь, что это несправедливо?