Ненависть.NET

Запись от 21 декабря 2017 года       Я пришел в сознание 17 декабря от сильной и жуткой головной боли. Открыв глаза, я увидел, что лежал на кровати в небольшой белой комнате, свет был выключен, горела только пара ночников. Рядом противно и размеренно пикал какой-то прибор, стоявший на столике. От него тянулись множественные провода к моему телу. Взгляд упал на руку, потом на иглу от капельницы, а затем на холодные пальцы, сжимающие мою ладонь крепко — крепко.       Это был ты. Я сейчас не могу сказать, какие чувства испытывал тогда в тот момент, увидев тебя спящего рядом, сжимающего мою руку. Ты был рядом! Боль куда-то пропала и внутри начал образовываться огромный шар из эмоций и счастья, от чего покатились слезы, и стало трудно дышать. Только тогда я понял, что дышу не сам: какая-то трубка торчала изо рта и видимо она уходила далеко в глотку.       Резко подступила тошнота, и начался сильный кашель. Ты проснулся. Секунда, две и в палате тут же появилась целая толпа врачей. Они что-то кричали, а ты был все время рядом; они суетились, а ты спокойно продолжал держать меня за руку. В твоем взгляде читались и радость, и боль, и счастье, и отчаянье.       Меня охватила какая-то паника, я начал задыхаться и срывать с себя датчики. Игла капельницы проткнула вену, что-то упало, прибор противно пищал, а врачи все кричали.       Мне поставили другую капельницу, ввели в нее какой-то раствор, и стало вдруг так спокойно, нет, не спокойно, внутри все горело, а тело не слушалось и этот твой взгляд, а потом я не помню.       18 декабря я окончательно пришел в себя. Датчики сняли, прибор отключили, трубку убрали, пока я еще спал, оставалась только капельница и какие-то уколы.       Ты был рядом. Все это время ты не отходил от меня ни на шаг, хотя тебе и самому нужен был врач.       Тебе было плохо тогда, когда ты всю ночь сидел в гостиной и раз за разом перечитывал мой дневник. Ранним утром ты зашел в нашу комнату, я еще спал, убрал тетрадь на место и сев на край кровати, ты просто смотрел на меня и думал, что же делать дальше. Поцеловав меня в последний раз, ты встал и ушел. Ты был опустошен, у тебя отняли самое дорогое, нет, ведь я тебе никогда и не принадлежал. Ты поехал в какой-то бар и с раннего утра ты пил, много пил. Тогда все эмоции и выплеснулись наружу: агрессия, отчаянье, боль и страх перед будущим.       Ты поехал к брату, и вы долго говорили, затем что-то пошло не так и вы начали ругаться, дошло до драки, и ты выскочил из дома, прыгнув в машину, помчал неважно куда. Тебе нужно было просто уехать, убежать от всего. В какой-то момент ты вдруг резко затормозил на трассе уже за городом. Машин не было, не было ничего, только снег медленно падал большими белыми хлопьями. Это был первый снег, который ты так любил, ведь первый — он особенный, он будто волшебный.       И ты вспомнил, как же любил в этот самый первый снег укутать меня потеплее и вытащить на улицу, как и в первый день весны вдвоем гулять под теплым весенним дождем, весело шлепая по лужам, как в первый день лета устроить пикник где-то на берегу озера и как теплым осенним деньком гулять по парку вдвоем, смеясь и пиная опавшие листья всех возможных оттенков. Вдвоем. Вместе.       Вдруг ты четко осознал, что этого больше не будет. Никогда больше солнце не будет ярким, дождь таким теплым, снег таким искрящимся, а осенние листья такими завораживающими, но ты твердо решил, что нужно меня отпустить, чтобы мне было хорошо, а на себя ты наплевал.       Сигареты, много и часто, Блэк Лейбл практически залпом и этот чертов первый снег… без меня.       Именно тогда ты и написал мне это письмо, решив отправить его мне чуть позже, когда алкоголь и сигареты взяв верх, немного притупят острую боль и дадут ту пленку безразличия, которая так нужна была в тот момент. Ты, резко вдавив педаль газа в пол, помчал дальше, куда-то вперед сквозь темноту, рассеянную тусклым светом фар и белыми хлопьями того самого первого снега.       В полночь, в ночь с 14 на 15 декабря, в день моего рождения машина потеряла управление и, слетев с трассы, скатилась в кювет. Тебя выкинуло сквозь лобовое стекло, что и спасло тебе жизнь. Только спустя 2 часа рядом затормозила случайная машина. Супружеская пара, ехавшая в Нью-Йорк, заметила тусклый свет фар сквозь тонкую пленку снега и громкую музыку.       Вскоре тебя доставили в больницу, по документам, найденным в машине, быстро установили личность и тут же позвонили родным. Все приехали достаточно скоро и тебя перевели в частную клинику.       4 ребра сломано, множество порезов и ушибов, растяжения, открытые раны, гематомы и сотрясение мозга. Тебе наложили швы и шины, но в сознании ты не приходил. Утром 15 декабря твое состояние резко ухудшилось, и тебя перевели в реанимацию. Ты просто не боролся за жизнь, тело никак не реагировало на препараты. Но к вечеру ситуация резко изменилась, врачи не могут это объяснить, но ты пришел в себя.       — Где он? Что с ним?       Твои первые слова.       Необходимо было провести обследование и что-то еще, но ты никого и слушать не хотел, срывал все приборы, отталкивал врачей и только спрашивал где я, требовал, чтобы тебе дали позвонить.       — Что-то случилось! Что-то происходит!       Ты кричал и совершенно не замечал боли. Чтобы хоть как-то успокоить тебя, в палату впустили брата.       — Тим, с ним что-то случилось. Тим, скажи, что с ним? Тим, скажи!       Брат пытался успокоить тебя и повторял раз за разом, что все в порядке, но ты не верил. Выхватив у него мобильный, ты быстро набрал заученные наизусть цифры.       Гудок… гудок…казалось, все затаили дыхание и молились, чтобы я снял трубку, ведь только мой голос привел бы тебя в чувство. Гудок… гудок, но ничего, только губки.       — Мне надо к нему! Домой!       Из больницы тебя бы не выпустили ни за что, если бы не одно «но». Наш пес постоянно что-то грыз и при удобном случае не выпускал из пасти мой телефон. Возможно это или что-то еще, я не знаю как это объяснить, но твой вызов был принят. Сначала тишина, холодная, пугающая и ледяная тишина, а затем жалобное поскуливание собаки.       Тебя не могло остановить ничего, поэтому брат сам вызвался отвезти тебя домой. Была уже ночь, все замело снегом и стало достаточно холодно. В доме было темно, но ты сразу направился в гостиную, словно чувствуя, что я там. Угли в камине продолжали тлеть, я лежал рядом на полу на той самой белой шкуре медведя, пес скулил где-то рядом, зарывшись мордой в мои распущенные волосы. Я уже почти не дышал, в одной руке была пара таблеток, в другой зажата гелевая ручка.       В больницу доставили достаточно быстро, чтобы не дать остановиться сердцу. Как оказалось, у меня аллергия на одну из составляющих частей феназепама — это практически остановило работу легких.       Чистка желудка, искусственная вентиляция дыхательных путей, сильно повреждены печень, почки, сердце.       Действие твоего обезболивающего давно закончилось, но ты не отходил от меня ни на секунду. Спустя сутки врачи и родные оставили попытки вытащить тебя из моей палаты, пока не начались обмороки, тошнота и спазмы от боли, поэтому насильно, но все же тебя поместили в палату рядом, хотя большую часть времени ты все равно проводил со мной несмотря ни на что.       19 декабря мое состояние стабилизировалось и ты, несмотря на все запреты врачей относительно твоего здоровья, сам решил, что мы уже достаточно времени провели в больнице, и мы поехали домой. Ты согласился лишь на медицинского работника, который бы пару раз в день приезжал и отслеживал наше состояние, ну и уколы обезболивающего тебе и антибиотиков мне.       Весь остаток дня мы провели сидя на уютном диванчике в гостиной, закутавшись в плед, для фона был включен какой-то фильм, но нам было все равно. Мы говорили, говорили обо всем и ни о чем одновременно. Мне было так интересно узнать тебя, слушать все, что ты говоришь. Мне было так хорошо рядом с тобой, казалось, это был первый день в моей жизни, когда все было так хорошо. Пес впервые не скулил, не грыз что-то, а просто лежал рядом.       О дневнике мы не сказали ни слова. Эта тема вообще не поднималась, как и все написанное в нем. Ты прочел последнюю запись и больше не нужны были слова, все было понятно и без них. И вроде бы у меня впервые в жизни было все, что хотят многие — счастье, но в какой-то момент что-то пошло не так…       Вечером 20 декабря к нам приехал Уайт, твой брат, Георг с женой и даже Густав. Мы долго сидели в гостиной и даже на пару часов сходили прогуляться, играли в снежки, веселились, смеялись. Ты даже признался, что боль в груди от переломов не так сильна и все порывался снять эластичные бинты.       Ближе к ночи все опять собрались у камина в гостиной. Густав демонстрировал видео, отснятое в его поездку в Шотландию, откуда он и привез настоящий домашний виски. Мы все курили, пили, шутили и в какой-то момент алкоголь взял верх, и начались какие-то придирки, предъявы друг другу. Сначала в шутку просто подколки, пока дело не дошло до меня. Они говорили, и в их словах читался скрытый смысл: обвинение, унижение, злоба. Они сравнивали меня с женой Георга, меня мужика и ее бабу сравнивали со мной, намекая на то, что я тебе не пара с моими-то выкидонами, а ты просто не слышал и не видел всего это, ты просто сидел и отшучивался, а эта второсортная шлюха, жена этого бабника, сидела и ржала все громче и громче. Кажется, пес начал скулить.       На столе стояла большая ваза с фруктами, и я почему-то начал резать маленьким ножичком яблоки или апельсины, точно не помню. Мне было все равно, главное то, что хотелось почувствовать, как нож вонзается во что-то мягкое и меня перемкнуло. Яблоко это Уайт, груша — Георг, апельсин — его похотливая жена, Тим и Густав — манго.       Какой-то бред творился в голове и их голоса начали отдаляться, словно их перекрывал какой-то шум в ушах. Я четко видел картинки как одному за другим медленно словно наслаждаясь, перерезаю глотки, вырываю языки, выкалываю глаза.       Они все говорили и смеялись, а ты смеялся вместе с ними и ненависть, она вернулась, не такая сильная, но ее сила набирала обороты с каждым словом этих ублюдков. И я возненавидел тебя. Я резал, резал, пока…       — Том, милый, это кровь? Ты порезался?       Шум резко спал и рассеялся, кажется, пес перестал скулить. Я опустил глаза: ваза, фрукты, все было в крови, и она не капала, она лилась струей из моей ладони, а я смотрел на это. Не было больно, было красиво: вы все перевоплощенные в эти фрукты лежали передо мной в этой вазе покрытые кровью.       Я не помню, как мы оказались в ванной.       — Сейчас, надо промыть. Ну, что же ты так. Больно, да?       Ты опустил мою ладонь под струю теплой воды.       — Потерпи немного, сейчас защиплет.       Ватой, смоченной перекисью, ты провел вдоль пореза, жидкость зашипела, образуя белую пену. Больно!       Ты сделал мне больно!        — Я хочу, чтобы они ушли!       — Что?       — Выгони их, сейчас же! Пусть убираются!       — Том, милый…       — Вон! Пусть проваливают, ты слышишь?       Я шипел, срываясь на крик, а ты совсем не понимал, что происходит. Хотя и я не могу сейчас это понять. Нож, тот самый маленький нож оставался в другой руке и я почти не помню эти события, но вдруг я резко толкнув тебя к стене, прижался рядом и приставил к твоему горлу нож. Его острие упиралось в кожу и казалось еще чуть-чуть и…       — Я сказал, пусть убираются и ты вместе с ними!       Ты был в шоке? Да!       Ты не пытался оттолкнуть меня, убрать руку или отнять нож, ты просто стоял и смотрел в глаза. Кажется, моя рука дрогнула и по твоей шее тонкой струйкой очень медленно, но завораживающе потекла кровь. Секунда, две, три… вдох-выдох-вдох…и все ушло. Ненависть и злоба сменилась испугом. Нож упал, звонко ударяясь об пол. Мне было страшно. Что? Как? Что со мной происходит? В моей голове?       Страшно. Очень страшно.       — Билл…       Я больше не мог сказать и слова, а ты просто обнял меня и как-то старался не испачкать своей же кровью. Я стоял, уткнувшись тебе в плечо, а ты только шептал что-то успокаивающее и гладил по волосам, сильнее прижимая к себе.       — Билл, мне страшно. Что со мной, Билл?       — Все хорошо, ты просто перенервничал.       — Да нет же. Что-то происходит, со мной что-то не то! Что-то в моей голове… я не понимаю.       — Шшш…       Поцелуй, еще и еще раз.       Сегодня 21 декабря. Я не спал всю ночь, и ты тоже, мы долго говорили и я рассказывал тебе все как есть. А рассказав про то странное состояние ненависти, я сказал, что мне нужна помощь. Ты говорил, что это пройдет, и ты сделаешь все, но я понимаю, что самому мне не справиться. Я нашел визитку доктора Янга и попросил встретиться, а ты долго отговаривал меня от этой идеи.       -Тебе не нужен психиатр. С тобой все нормально. Если хочешь, можно нанять психолога, но психиатр это уже слишком, да и психолог лишнее.       Но я не слушал тебя, ведь я отчетливо понимаю, что это состояние ненависти вернется, и я боюсь. Боюсь за тебя, Билл.       Я не хотел никакого другого специалиста кроме Янга, ведь он был прав тогда в кафе. Он был прав, черт возьми, он понимает меня и возможно поможет мне.       В частную клинику мы приехали только к обеду. Достаточно милое и приятное место. Мистер Янг встретил нас у порога и тут же проводил в свой кабинет. Кажется, его я заинтересовал своей проблемой. Мы долго говорили и о нас с тобой, о нашей жизни, отношениях, моей ненависти, даже читали вместе дневник, разбирая отдельные случаи. Затем Янг начал задавать какие-то глупые вопросы, совершенно не относящиеся ко мне: «черное или белое, 34 или 78, красное или синее, птица или рыба, солнце или дождь». Я должен был выбрать один из вариантов и обосновать почему. Как это глупо. Затем он показывал картинки, знаменитые кляксы, как в фильмах. Там были птички, ромашки, белочки, а затем картинки сменились на ножи, оружие, смерть. Он показывал их быстро, не дав времени даже подумать над ответом, и я говорил, что приходило в голову.       — Вы, Томас, даже не заметили, что здесь всего 5 различных картинок, которые повторяются.       Он вздохнул и добавил.       — Мистер Уилсон, я могу поговорить с вами наедине?       В кабинет ты вернулся один и мы еще час разговаривали.       — Он хочет, чтобы ты остался на пару дней. Говорит, что здесь что-то серьезное, но …       — Я останусь.       — Нет, мы поедем домой. Это все глупо и …       — Билл, я останусь. Это же всего на пару дней.       — Нет.       — Билл, пойми, мне нужно разобраться в себе. Я не хочу так жить дальше, я хочу быть с тобой, я люблю тебя, но мне что-то мешает.       — Что?       — Я не знаю.       — Н-нет, ты только что сказал, что …       — Что люблю тебя?       — Да.       — Потому что это так, но мне нужно понима …       А дальше поцелуй, еще и еще. Я уговорил тебя оставить меня здесь. Вип-палата все как полагается, даже плазма есть, кабельное, какие-то журналы. В палате стоят камеры, и я знаю, что за мной наблюдают, но это не важно. Мне здесь как-то спокойно… спокойно за тебя.       Единственное условие, которое поставил мистер Янг так это то, что я должен продолжать вести дневник.