Люблю не за что-то, а вопреки всему

В течение следующих двух дней Люси рыдала, разве что немного поменьше, Альберт выхлопатывал мне и себе штрафы вместо заключения, а я носила передачи родителям и Бенжамину, к которому меня должны были пустить черед двое суток после суда. Ловетт без особого труда откупил меня (срок то был совсем небольшой) и себя, на что ушло очень много денег. С родителями дела обстояли куда сложнее, а про несчастную Эмму мне и говорить не надо. Что бы выкупить и отца и мать, нам нужно было потратить деньги на сырьё для пирогов на пару месяцев вперёд, — и обречь себя таким образом на банкротство, — да ещё продать половину вещей. Про горничную тут уже не будешь думать. Пришлось в срочном порядке выставлять на продажу крохотную квартирку семьи Греев, да ещё заложить кое-какие побрякушки, да и то мама с папой могли выйти только через месяц заключения. Люси пыталась всучить мне деньги, скопленные Бенжамином, но я покрутила у виска и велела ей думать о ребёнке. Ей ещё как-то жить без добытчика, а наши расходы покроются через полгода сполна, если ещё и отец продолжит работу сапожника. Я ходила эти два дня в каком-то анабиозе. Не реагировала на окружающих, ничего не делала, и даже в голове не было никаких мыслей. Может, это был защитный механизм моего организма — превращаться в пень, когда лишние эмоции могут убить. И впрямь, если бы я стала задумываться о Нём или свей семье, наверное, сошла бы с ума. Наконец, наступил долгожданный день встречи. Так как я знала, что меня будут обыскивать, письмо от Люси я спрятала в декольте. Конечно, ещё я взяла с собой сумку с тёплыми вещами, едой и всякими мелочами, которые могут понадобиться. И даже собирала я всё это, как автомат. Только одна мысль билась в голове — нельзя сейчас быть слабой, поплакать и погоревать я всегда успею. Хватит того, что Люси целыми днями рыдает и даже за дочкой не особо следит. Что уж там говорить о том, что бы собрать вещи для Бенжамина?! Всё так же глядя в прострацию и не думая ни о чём, я дошла до временной тюрьмы, где держали мистера Баркера. Рослая женщина обыскала меня — нельзя было проносить колюще-режущие предметы, письма и всякие другие запрещённые вещи. Эмоции вернулись, лишь когда меня вели по коридору. Когда дверь камеры открывали, сердце колотилось, как бешеное. Когда я заходила внутрь, я была готова лишиться чувств. Бенжамин сидел на койке, подперев голову руками. Его пальцы запутались в волосах, и казалось, что молодой человек о чём-то думает. Но вот дверь хлопнула, и он вскинул голову. Как ужасно выглядел брадобрей! Бледнее обычного, волосы взъерошены, под глазами тени, да ещё один из них украшен хорошим фингалом… Бенжамин Баркер всегда был в идеальном порядке и сейчас один его вид причинял мне боль. Испуг в карих глазах сменился недоверием, а потом и радостью! — Нелли!.. — полушепнул-полупростонал цирюльник. — Бенжамин! — тут уж и я забыла про формальности. Я бросилась к любимому и, сев рядом, порывисто прижала его к себе. Вскоре его руки взяли меня в плотное кольцо. — О, Нелли, как я рад, что ты пришла! Я не верю, что вижу кого-то близкого! Это такое отвратительное место! Здесь мораль не в чести — на неё все плюют! Никакого закона, никакого порядка! Жестокие, бездушные чурбаны! А этот приговор?! Это не честно! Это не справедливо! — Боже, кажется, его плечи задрожали… Я нежно перебирала густые волосы, гладила подрагивающую спину и шептала какую-то успокоительную чушь, сама глотая слёзы. А Баркер просто спрятал лицо у меня на шее, как ребёнок, ищущий защиты. Как бы я хотела защитить его от всего мира! Сказать, что всё будет хорошо, что он в безопасности! Но я не могла ничего… Чувство непонятной вины всё увеличивалось — я раз за разом прокручивала к голове последнюю неделю и думала, что могла сделать, чтобы ареста не случилось. А в том, что я могла что-нибудь сделать, я была уверенна. Чувствуя подступающую истерику, я поспешила что-нибудь сделать, лишь бы отвлечься от тяжёлых мыслей. — О, да вы же голодны, наверно! — вскрикиваю я, доставая из корзинки пирожки. — Вот — тут по десять с мясом, капустой и вишней. А, и ещё чай. Он должен быть горячим — только налила. Да и вообще тут холодно. Я всучила в руки цирюльника корзину с пирожками и стала напяливать на него тёплую куртку. Бенжамин закутался в неё и набросился на еду так, будто его вообще не кормили. С очень довольным видом он ел, благодарно на меня поглядывая. А я понимала, что больше никогда не увижу, как он ест мои пирожки. Да что там, я вдруг поняла, что теперь мне вовсе не нужно вкусно готовить. Не для кого. — В этой корзинке еда на ближайшие дни — её нужно съесть, пока не испортилась. А в сумке мешок с сухарями, макаронами и сушёная рыба. Это съедите, когда повезут… повезут… Я не могла сказать это слово. Каторга… Сейчас, когда расставание было так близко, я уже не могла держаться — мой голос дрожал и слёзы так и норовили хлынуть. Я украдкой смахнула слезинку, но любимый заметил это. Он тут же отложил еду и придвинулся ко мне. — Пожалуйста, не плачь сейчас, когда у нас осталось так мало времени. Я хочу видеть тебя улыбающейся, так легче. Знаешь, я не мог видеть слёзы Люси на суде, если бы ещё и ты тогда рыдала… Я бы не перенёс этого. Цирюльник положил руку мне на спину, и я собрала всю волю в кулак, чтобы сдержать слёзы и выдавить улыбку. — Я не плачу. — Спасибо. Я очень благодарен тебе, Нелли. Тогда перед всеми этими напыщенными титулованными особами в париках и лживыми свидетелями только ты поддерживала меня и Люси. — У меня не получилось… Я не смогла заставить её нормально выступить! Я не смогла пресечь измену в семье и из-за меня вы тут! Это я во всём виновата! Не выдержав, я таки заплакала. Глупо извиняясь и всхлипывая, я тщетно пыталась взять себя в руки. Бенжамин поднял моё лицо за подбородок и внимательно вгляделся мне в глаза. — Ты всё сделала так хорошо, как только могла. Если бы не ты, я бы сейчас болтался в петле на главной площади. Это я должен извиняться — я не сдержал данного обещания. Я подвёл всех — и Люси, и Джоанну и тебя… — Да вы-то тут при чём? — я смахнула новые слёзы. — Всё этот Тёрпин, будь он неладен! Но… Наверно, каторга лучше, чем казнь. С каторги можно будет сбежать… Да и вообще, я сама собираюсь ехать в Австралию! Баркер ахнул и уставился на меня огромными глазами. — Нет! Ни в коем случае! Там и взрослые мужчины мрут, как мухи, что будет с хрупкой маленькой девушкой?! — Именно поэтому я и поеду! Что будет с вами? В качестве Сестры Милосердия я отправлюсь за вами… Бенжамин встряхнул меня за плечи. — Ты не сделаешь этого! Помочь мне ничем не сможешь, только погубишь себя! Глупо пытаться сделать что-нибудь для меня. — Может, глупо, но можно! — упрямо говорю я. — С виду я хрупкая, но очень выносливая на самом деле. Вот увидите, я не подведу вас! — Ты нужнее здесь. Ради меня, пожалуйста, останься! У Люси и Джоанны больше никого нет! Что с ними будет? Пообещай, что будешь заботиться о них. В его глазах было такое отчаяние и такая мольба, что я не смогла больше сопротивляться. В конце концов, Бенжамин прав. На каторге я помру быстрее него и не принесу пользу никому. А вот если останусь здесь, то очень помогу его жене и дочери. — Я обещаю. Цирюльник облегчённо вздохнул и отпустил мои плечи. — Я в вечном долгу перед тобой. — Ах, я совсем забыла! Люси кое-что вам передала! — я вспомнила о записке. Прекрасный цирюльник весь подобрался. — Правда у вас нет права переписки, поэтому я… Ну в общем, вот. — на этих словах я стала копаться у себя в декольте, а Баркер отвёл взгляд. — Нашла! — я протянула цирюльнику бумажку. Естественно, я прочитала это по дороге. Что могла написать Люси? Всякий бред, который можно подытожить одной фразой — она очень любит мужа и ей очень без него плохо. Банальные фразы, не многим отличающиеся от того, что говорила я минут десять назад. Зато брадобрей сразу как-то переменился. В глазах появилась жизнь, на губах — улыбка. В другое время я, может, стала бы ревновать, но не сейчас. Я понимала, что, скорее всего, вижу его в последний раз и просто любовалась, старалась запомнить каждую чёрточку. Правда, на самом деле, я и так могла по памяти нарисовать самый точный его портрет. — Я не могу выразить, сколько для меня это значит… — прошептал брадобрей, судорожно сжимая жалкий клочок в руках. — Я тоже хотела кое-что вам дать. Вряд ли для вас это будет значить столько же, но мне так будет спокойнее. Если вообще можно использовать это слово, когда кто-то близкий отправляется на каторжные работы… Я сняла с себя маленький серебряный крестик и надела его на Бенжамина. Он дотронулся до него и едва заметно улыбнулся. — Это тоже много значит. Я всегда буду помнить тебя. Я даже не пыталась остановить потоки слёз. — Что ж, сейчас уже нечего скрывать… Пришло время говорить всё, так как другой возможности может и не быть. Я всегда буду вас любить. Бенжамин с жалостью посмотрел на меня. Ах, он ещё может кого-то жалеть и в чём-то винить себя! Какой же он всё-таки добрый, светлый и какое у него большое сердце! Что сделает с ним Австралия?.. — Нелли, ты сделала для меня очень многое. Как жаль, что я не могу ответить ничем… — Только возвращайтесь, мне больше ничего не надо. — Но как? — Не знаю. Но уверенна, что шанс сбежать подвернется. Бенжамин опустил голову. — Как я могу вернуться? После того, как не оправдал твоего доверия, бросил Люси с ребёнком на руках… Я вообще приношу лишь беды тем, кто окружает меня… Я кое-что понял, пока сидел ночью перед судом и не мог заснуть. Все, кто когда-либо были близки мне, погибают. Я будто бы падаю в бездну и тяну за собой всех… Ты подумай — сначала погибают мои родители, теперь меня арестовывают и я утягиваю с собой за решетку мистера и миссис Грей, мистера Ловетта, Эмму, тебя. Это ещё хорошо, что вам всем можно откупиться! А Люси и Джоанна? Что может стать с ними? От меня лишь беды, Нелли! Лучше бы Бенжамину Баркеру никогда не рождаться… Слабый, жалкий, мальчишка, который не может постоять не то, что за свою семью, а даже за себя… — застонал молодой человек. — Нет! Вы лучший! Вы даёте людям тепло! Вы похожи на солнце, которое обогревает всех, кто рядом! Вы самый необыкновенный человек из всех, что я знала! Вы… ангел! Я бы всё отдала за то, чтобы избавить вас от каторги! — выдаю я на одном дыхании. Цирюльник очень грустно усмехнулся и лукаво взглянул на меня. — Ох, Нелли… Ты явно меня переоцениваешь. Что ж, если это хоть немного окупит мой долг перед тобой и порадует тебя… Он наклонился ко мне… А в следующую секунду наши губы едва дотронулись друг до друга. И на несколько секунд мир перестал существовать и все проблемы улетели. Да, он сделал это не по любви, а из жалости и благодарности… Но он сделал это! Сразу откуда-то появились силы и желание жить. — Пожалуйста, не таи на меня обиды ни на что. — Вы думаете, я могу? — Я знаю, что не можешь. Ты любишь меня, хоть я и не понимаю, за что. И, если уж это день откровений я тоже скажу то, что при других обстоятельствах в жизни не произнёс бы. Если бы я не знал Люси, я бы точно отдал своё сердце тебе. Я улыбнулась сквозь слёзы. — Мне нечего ответить — вы знаете, что я хотела бы этого больше всего на свете. Скажу только, что буду ждать вас и через год, и через десять лет и через тридцать лет. Пообещайте, что если сбежите, то вернётесь обязательно! Чтобы не случилось. Если вы убьете, чтобы сбежать, если станете калекой, не дай Бог, если состаритесь и превратитесь в дряхлого деда — возвращайтесь. Да и не только я вас буду ждать… Люси и Джоанна будут грезить о воссоединении вашей семьи. — Я сделаю всё, что бы вернуться домой. Скажи Люси, что я вернусь. И сделай так, чтобы Джоанна знала обо мне только хорошее. — Плохого и не было. Дверь стала с шумом открываться и вскоре зашли двое жандармов. Бенжамин едва успел спрятать свою бумажку. — Прощай, Нелли. Я бросилась ему на шею. — Нет, до встречи. Я же обещала ждать, — едва слышно прошептала я. — Ваше время истекло! — Позаботься о них! — Обещаю! Последний взгляд глаза в глаза и меня выводят за дверь. Я не помню, как вышла на улицу. Но зато вдруг поняла, что мир утратил все свои краски. Когда Бенжамин был рядом, всё было радужное и солнечное. Теперь же город показался мне очень серым и мрачным. Кажется, какая-то моя часть навечно осталась вместе с Бенжамином Баркером. Я брела по улице, не видя ничего вокруг. Слёз уже не было. Я просто куда-то шла, и до меня медленно начинало доходить то, что теперь точно всё кончено. Город навсегда останется серым — солнце уже не покажется из-за туч. Когда я решила оглядеться, чтобы понять, где нахожусь, я нашла себя в парке. Возле той беседки, в которой мы когда-то были с Ним… На небе собирались чёрные тучи. Вскоре засверкали молнии и послышались раскаты грома. Пошёл ливень, и я зашла в беседку. Села на ту скамейку, где когда-то сидела с Бенжамином. А вот тут я дала волю слезам и зарыдала громко и истерично — совсем, как Люси. Прошло довольно много времени. Часа три или около того. Дождь не кончался, так же, как и мои слёзы. Уже темнело и парке не было ни души, так что я могла и орать в пустоту проклятья судье, и взывать к Богу. К слову, я не особо-то верила в него теперь. Потому что, если бы Господь был на небесах, самого чистого и правильного человека не приговорили к пожизненной каторге.