Душевная рефлексия

Повернись… Просто повернись, улыбнись мне и станет чуть легче. Чуть проще ждать тебя так долго и невыносимо. Кивни, что понимаешь, что мы все еще вопреки всему на одной волне. И тебе так же муторно и херово. Ну, повернись же… Мысленный призыв. Почти мантра, бегущая неоновая строка перед глазами, налипшая яркой лентой на сами глазницы. И истошно орет из глубины отчего-то, паникующее сердце, и рвется душа на мелкие шматки, потрепанная содрогается в судорожных рыданиях. Практически полу-истеричное состояние, которое накрывает и придавливает к полу многотонной плитой. Одновременно с аномальным сучьим облегчением такой силы, что чтобы не свалиться нахуй, упираюсь ладонью в стенку и приваливаюсь устало плечом. Тело сдается под напором эмоций. Анестезирующее онемение расползается по ступням и стоять все сложнее. Ноги тупо не держат. Мысли мерзко в разнос. Я рад, что он сейчас вскочит в машину и исчезнет, чтобы дать мне время на поиск душевного равновесия. Но с другой стороны, черт возьми, меня потреплет вот так день, ну два, максимум неделю, а после я же волком взвою и буду лезть на стены без его присутствия рядом. Тоска начнет отгрызать огромные куски, рвать меня на части. И пофигу, что когда Арно далеко, я становлюсь пресным и безвкусным внутри, она не из брезгливых… обсосет и обглодает каждый сраный клок эмоций и чувств. Сложно стоять, но жадно припав к окну, всматриваюсь в силуэт, стоящий у тротуара. Арнольд, заклинаю, повернись ко мне… Пальцы с силой впиваются в подоконник. Побелевшие костяшки проступают отчетливее, кожа внешне, будто тонкий белый лист бумаги, грозящийся надорваться, и мне почему-то иррационально холодно, словно лютый мороз по ту сторону стекла и потому тащит прохладой, но нет. Леденеет все внутри не из-за погоды. Покрывается тонкой хрустящей коркой, заставляет застыть без движения. Молча, тупо, одиноко. Замирать, столбенеть, как угодно, смысл ровно тот же. Все блять хуево, господа. Все пиздец как не смешно. Любимый и дорогой мне человек уезжает на два долгих месяца. Которые кажутся маленькой жизнью. Я и ранее откровенно плохо справлялся с разлукой. А теперь и подавно не понимаю, как существовать в режиме сраного Хатико, вообще ни единой мысли… особенно на фоне происходящего и в голове и вообще вокруг. Раздрай тотальный. Колбасит, и это не просто забавное слово, меня и правда практически трясет, поколачивает и знобит и телом и в мыслях. Он еще не уехал, а мне уже холодно. Студеное одиночество окутывает своим колючим снежным одеялом. Не околеть бы насмерть от такой «заботы». И хочется, как безумцу залиться в голос грудным гомерическим смехом. Каким-то удушающим, истерическим приступом. Потому что зашкаливает нервное напряжение, искрят эмоции, прорываются. Он все еще мелькает перед глазами, а мне уже плохо… Ну, посмотри же, блять, в мое сраное окно! Не-а, не смотрит. Даже не двигается, будто врос своими дорогими лакированными туфлями в асфальт в ожидании такси. Он настолько неподвижен, что создается впечатление, будто и не дышит. Одеревенел и пустил корни. Я словно вживую слышу скрип коры, шум листьев… и сорваться бы с места, выскочить на улицу и растрясти его к херам. Ибо… Он стоит и не смотрит, ему, будто все равно и нет ощущения моего взгляда на своей коже, хоть я и пытаюсь выжечь на его спине легко интерпретируемые символы. Но… почему?! Что такого критически ужасного успело произойти без моего ведома, что человек сам не свой? И между нами разверзается пропасть величиной с Марианскую необъятную, чтоб ее, впадину. Не обскакать, как не пытайся. Только попыток даже вялых не было. И в этом вся соль нашего шаткого положения. Полное, удручающее бездействие. Костер потух, в нем не осталось дров. Их просто никто туда не добросил. Такие дела. Блять… Пятнадцать минут гипноза в широкую спину и рыжий затылок. Пятнадцать минут тишины и барабанящего в глотке сердца. Я порываюсь с десяток раз схватить телефон, набрать заветный номер и проорать, мол: «Какого хера, ты даже не можешь просто посмотреть на меня? В чем дело? Что сломалось и когда успело?» Но… Телефон как лежал в кармане, так и оттягивает его. Ничего нового ни в моих, ни в его движениях. Совсем. Смирение возведенное в абсолют. Взаимное до омерзения. Я буквально вижу эту уродливую непреодолимую стену, что будто по щелчку чьих-то призрачных пальцев, вырастает между нами. Машина, неуместно для гнетуще-серого настроения — ярко-лимонно-желтая подъезжает к подъезду на восемнадцатую минуту моего молчаливого бешенства. Арнольд ровно, спокойно, совершенно отрешенно с виду, закидывает свои вещи в багажник, присаживается на заднее сидение, четко за водителем и даже когда находится лицом к окну, где я, как долбаный фикус, стою и жду хотя бы взгляда, не поднимает глаз. Он уезжает, оставив после себя гребанное пепелище из нерадужных мыслей и легкой обиды. А еще опустошение. И в грудине перекати поле, завывает ветер и рокочет эхо. Он уезжает и мне надо бы в расстройстве крушить все вокруг и сетовать, что буду в одиночестве просыпаться и засыпать. Проораться от души, содрать кожу с кулаков, локтей и коленей, в попытке отдубасить и пол и мебель и стены. Заменив душевную боль физической. К ней ведь приспособиться в разы проще. На крайняк есть обезболивающее, которого для души еще не изобрели. И как-то странно, обычно лучшей терапией был танец, а тут… Не тянет. Он уезжает и я вдыхаю полной грудью. Внезапно понимая, что отчего-то стало легче. Чертов груз свалился, ничто не держит, никому не нужен. Гребанный призрак, скитающийся в четырёх знакомых стенах, впитавших его запах. И не задохнуться бы им… вот так упав лицом в подушку и дыша как обезумевший наркоман, боясь, что с его отъездом аромат аномально быстро выветриться и не останется ничего кроме мыслей. Ничего кроме воспоминаний, никаких других подтверждений его существования на этих квадратных метрах. Ненормально — это первое слово, которое посещает меня и оно, я считаю, идеально описывает тот клубок противоречивых эмоций, который сейчас бурлит внутри. Определенно, чтоб его, ненормально. Потому что хотеть привязать к себе и не отпускать и в тоже время прогнать и никогда не видеть — это не есть вариант нормы. Когда ты любишь, хочешь, нуждаешься в человеке… но внезапно приходит осознание, что делать это ты способен и на расстоянии. И это лучшее, что случалось за последнее время — длительное молчаливое расстояние. Верно. Так лучше. Стопроцентно лучше, потому что, какого хера я должен загоняться, если он с чистой душей и с пафосной речью на тему того: «Что нахуй я тебе буду весь не такой нужен?», берет и сваливает. Целуя, словно механическая кукла, у которой проржавел каждый элемент и двигается та с огромным трудом, поскрипывая и будто нехотя. Или он переступал через себя? Через «не хочу»? Но так как впереди не одна неделя разлуки, то как бы надо?.. Ебаный цирк. Нет, правда. Это же в самом деле смешно. Я так заморачиваюсь, страдаю, нервничаю, мне плохо, тоскливо и больно. Но что, если только мне? *** Остаток дня проходит под лозунгом «Выносим мозг каждому, кто осмелиться приблизиться на расстояние вытянутой руки или же телефонного разговора». Причем очень успешно. Ромина в неслабом шоке от потока негатива, который ей приходиться выслушать, я не прошу совета, мне не нужно ее мнение. Ни черта, ни от кого, мне нахуй ничего не нужно. А просто беру и бесконечно поливаю дерьмом и свой день, и последние недели, и отношения с Арнольдом и его самого и всю жизнь в целом. Потому что, какого, мать его, ХЕРА? Возмущает в крайней степени, задевает и обижает такое прощание. За несколько часов я подетально разобрал каждое слово, взгляд и микроэмоцию. Препарировал каждую реакцию, каждое движение языка в поцелуе и каждое касание. И выводы, я вам скажу, неутешительные ни разу. Он что прощался не на время, а навсегда? Что за надрыв, надлом и полный вообще пиздец произошел посреди коридора перед его отъездом? А если бы я не вернулся сегодня так рано из-за того, что Марат выпер с тренировки? Был бы хотя бы звонок перед отлетом? Или записка? Смс? Тупое постфактум: Я улетаю на два месяца, развлекайся и ни в чем себе не отказывай. Ибо мне в общем-то похуй? А что, если даже вот так утрируя, я прав с посылом? Истинным? Может, просто слепой и не умею читать между строк? Может, был какой-то пространный намек, но проскочило мимо? На двадцать пятой минуте ее нервы сдают и пара фраз, которые я слышу, заставляет меня замереть. Не в метафорическом, а в буквальном смысле. — Ты рад тому, что его не будет рядом настолько продолжительное время? И хочешь выбросить из головы и сердца? Потому что из того потока идиотизма, который ты выплескивал на меня, словно из дерьмомета, выводы можно сделать исключительно подобного плана. — Я… Я в ахуе. Вот что я. Но договорить не успеваю. Однако мысль проскакивает довольно циничная и неприятная, на тему того: что такой член потерять было бы преступлением. И почему-то ни слова о душе, сердце, любви и чувствах. — Мне иногда кажется, что несмотря на то, что ты старше меня, мозгов у тебя с каждым годом, увы, не прибавляется. В чем ты пытаешься обвинить Арнольда, Кексик, в че-е-ем? — Старая как мир и прилипшая хуже жвачки кличка, родом из довольно давних времен, вызывает кратковременную улыбку. И не будь я в крайней степени раздражения, посмеялся бы, но… — Ром, мне дерьмово. Мой партнер уехал на два месяца, при том, что сложности у нас возникли не сегодняшним днем, а много ранее. Он закрылся, залез в свою раковину, будто чертов моллюск и молчаливо иссыхает там внутри. Я не знаю как помочь ему, я не знаю как помочь себе, я не знаю как помочь нашим отношениям. Не хочу ничего решать, чего-либо добиваться. Я устал. — Тогда, может имеет смысл просто все прекратить? Если удовольствие от происходящего нулевое, зачем все это? Для чего? Ответа, что логично, на озвученный вопрос у меня нет. И быть, собственно, не может, потому что сказать со стопроцентной уверенностью: что нет, я не готов отпустить его и жить своей жизнью — не могу. Потому что жизнь без Арно ровно также возможна, как и была до его появления. Нет незаменимых на нашем пути. НЕТ. Все остальное удел максимализма, утрирование и просто красивые фразы. Нет в нашей вселенной еще ни одного родившегося или не родившегося, но чертовски незаменимого для другого человека. Это истина, которая приходит с годами и так и остается обитать в нашем мозгу, только соглашаться с этим многим не шибко-то хочется. Потому что фраза — «Я не могу без тебя жить» из красивой и романтической превратится в откровенный пиздеж. И это гребанная так не в тему отданная мне в распоряжение пустующая неделя без работы и планов. Для чего? Как мне в чем бы там ни было разбираться, если причина моей пасмурности укатила так далеко, как только могла? И забиться дома в угол, чтобы рефлексировать, накручивать себя и бесконечно страдать нет никакого желания. Почему в то время как Арнольд будет на съемках в шикарных отелях, с безупречной едой и прочими ништяками, я должен просиживать штаны в размышлениях, а как бы нам вернуть былую легкость в отношения? Может он потому и укатил, прикрывшись очень важным контрактом, смертельно устал и задолбался и не желает что-либо менять? Осознал, что зря променял жену модель на дерганного танцора? И потеря части недвижимости и бизнеса того не стоила? Сглатываю ставшую горькой и излишне густой слюну. Быть чьим-то сожалением — это последнее что я бы хотел получить. Определенно последнее. И тем обиднее будет, если догадка, болезненная и отодвигаемая усиленно куда подальше, окажется попаданием в десяточку. Четко промеж моих ахуевших от осознания подобной истины глаз. Нахер. Подрываюсь, иду в комнату и включаю на максимум колонки. Открываю шкаф и думаю, чем же я вечером займусь. Вариант номер раз — пойти вопреки обещанию данному Марату обратно на нашу базу. Вариант номер два — заскочить к матери на перекус, а попозже выдвинуться в клуб, где мы чаще всего зависаем в последнее время. Застываю на целый трек, подергивая в такт пальцами и взвешивая какое из решений мне ближе. Оказывается — клуб. Только вряд ли это разумно… забивать на мини-звоночки о своем внутреннем состоянии и вопящей интуиции. Посылать к черту орущее от боли сердце, затыкать доводы разума громкой музыкой и алкоголем. В попытке найти пресловутую анестезию не только для тела, но и для души. Просто выключиться хоть на какой-то промежуток времени, чтобы не трепало так сильно. Не умно ни разу ставить себя на паузу и прокрастинировать максимально, только бы отсрочить тот самый момент, когда жизнь догонит осознанием. Но как говорится: после пожара и хуй — шланг. *** Неделя пролетает мимо, словно на сверхновой скорости. Чудовищно быстро, максимально забитая тусовками, тренировками и прочим мелким и неважным дерьмом по сути. Я много танцую, смеюсь, употребляю алкоголь, встречаюсь с друзьями. Игнорирую мать. Не пытаюсь связаться с Арнольдом, разве что пара смс, дабы быть уверенным, что он долетел, на большее… порыв иссяк. Обида, холимая и лелеемая, разрастается до невероятных масштабов. Потому что, ладно я ощущаю себя выброшенным за борт на этом празднике жизни, одиноким, несчастным и угасающим. И выходить на связь мне не то чтобы не хочется. Я не могу себе позволить сделать этот чертов шаг. Не. Могу. Просыпается драная гордость, которая диктует свои права, поколачивает и без того расшатанные вконец нервы и убеждает, что явно не мне следует искать пути примирения и воссоединения. Не-а. Не мне. Я тут пострадавшая сторона, а не… А он? Что мешает ему? Только вот неожиданно в этом постоянном движе вокруг меня, в котором якобы принимаю непосредственное прямое участие, понимаю, будто все ускорились, а я замедляюсь. Где-то внутри сломался какой-то тумблер, меня тормозит собственная накатывающая пространная тоска. Даже не по нему как таковому, хотя я бы не отказался сейчас уткнуться в шею, оцарапать кожу его жесткой щетиной и притихнув дышать. Я скучаю по… ощущению рядом с ним? Тихо тлеющей страсти и той остроте, что была у нас первое время и ощущалась безумно сильно. Когда на грани запрета и сожаления. С внутренней борьбой, переоценкой ценностей и сменой жизненных устоев. Когда распахивал для него двери, показывал неизведанное и нечто новое. Времена ошарашивающих открытий и долгих сомнений, а после полный ураган из ощущений и взаимности. Хочется украсть пресловутый пульт у того, кто сидит сверху и измывается над нами. И отмотать обратно, чтобы снова и возможно не раз и не два повторить. Было круто… По-настоящему крышесносно и кайфово. Запоминающиеся ночи, где сна не было ни минуты, а под утро в два зомби с горячими кружками какао устало улыбались и поочередно, либо вместе, принимая душ — шли на работу. Физически вымотанные, но морально… о это были времена чудовищно-сильной эмоциональной зарядки, когда внутренних сил хватало с лихвой, чтобы перекрыть физическое недомогание из-за недосыпа. Когда с кругами под глазами, но те светились счастьем и удовлетворением. Все вокруг будто расцветало, пело и на манер безумного карнавала внутри плясали чувства. Ночи были шикарны, не менее яркие были и дни. Спонтанные поцелуи, короткие встречи, горячие переписки и минутные звонки в перерывах. Когда каждое слово на вес золота, когда отпечатывается и каждое касание и взгляд и микроощущение. Когда друг для друга и центр мира и единственное притяжение и орбита. Недели такого невероятного морального и физического отрыва, недели свободы, внутренней и одурманивающей. Когда не было перед глазами тысяча и одна преграда, когда только поднимающийся гул их шепотков не трогал совершенно, когда мы были действительно едины и во взглядах и в стремлениях. И на контрасте с той прострацией, в которой мы в данный момент оба оказались, не в последнюю очередь именно потому, что он не захотел все прекращать… становится максимально грустно. Не верится, что после того, как было действительно, непередаваемо хорошо, вдруг стало так тихо, больно и непросто. Арнольд молчит. И я молчу. Работа над новым проектом отвлекает от мыслей. Я нагружаю себя до такой степени, что практически валюсь без сил. С раннего утра и до позднего вечера, забывая про еду, порой и про нормальный сон. Весь день как сука вкалываю, вкалываю и вкалываю. А по ночам кутеж. А по ночам Вадим критически близко со своей легкостью и беззаботностью. Танцующий рядом, не переходящий намеченных мной рамок, но замечающий, что во мне есть какой-то надлом. Проницательный на удивление, не навязчивый и почему-то чересчур заметный в последнее время. Его стало так много, а может и было всегда, но воспринималось иначе. Но в последнее время я задыхаюсь от его присутствия и не понимаю в хорошем ли смысле. Он бередит мою совесть и свежие раны. Но, как бы там ни было, уже которую ночь к ряду мы вместе. В огромной компании, в темном зале со слабым, моментами слепящим мерцанием в такт мощным басам из колонок. И как-то все… странно и отчасти стремно, но все же отвлекает. Я начинаю верить что еще немного и станет полегче. Чуть перенастроюсь, вцеплюсь щипцами в работу, полностью в нее погружусь и увязну до возвращения Арно. И я не буду о нем думать. И ведь почти получается этой ночью… Только под утро получаю обезоруживающе-внезапное «Люблю тебя, Ви» и напиваюсь как сука, как последняя чертова мразь, я лакаю текилу как никогда в жизни, до смертельной дозы алкоголя в крови, до отключенного сознания. Чтобы не видеть, не смотреть и не отвечать. Но проклятые буквы отпечатались на роговице и травят. Травят и жгут и мне начинает казаться, что какой-то мудак насыпал мне соли и залил сверху лайма прямо в глаза. Потому что боль резкая и противная. Не помогает не гуляющий спирт в крови, ни самовнушение, ни состояние на грани отключки и моральной и физической. А на следующий день все прелести накрывают с головой, начиная от бесконечной тошноты, вертолетов в голове и сушняка, когда хочется себе кружку размером со средиземное море с бесконечным лимитом замораживающей все внутренности ледяной водой. Заканчивая так и не смазавшейся или забытой фразой на телефоне. Я пьяный уснул с ней открытой, а проснувшись, лишь сняв блокировку экрана… снова ее увидел и все пошло по пизде. Танцы не танцы. Кутеж не кутеж. Работа не работа. Не отвечаю ему. Терплю, сдавленно мычу и ору в подушку со всей дури, луплю ее кулаками, в бессильной злобе. Потому что, зачем писать подобное после такого долгого молчания? Для чего? Он не захотел позвонить, не попытался выйти на связь или извиниться. Он просто поставил перед фактом своей любви. Не угаснувшей или же наоборот ее тлеющих остатках. Не знаю. Обычно Арно говорил с исключительно индивидуальным, таким как умел лишь он смыслом вложенным в простые слова «Обожаю тебя». Теперь, похоже, стал просто любить. Мы скатились на уровень ниже. А дальше что? У меня осталась к тебе симпатия? А после никакого реанимирования и хладным трупом наша любовь опуститься на самое дно. Помним. Любим. Скорбим. Хотя насчет «Любим» выходит дебильная тавтология. Мне плохо. Я начинаю теряться… физически меня кроет или эмоционально? Какое из ощущений сильнее выводит из строя? И не могу отвлечься. Каждый последующий день, после чертовой смс, с меня будто сдирают заживо кожу. Слой за слоем с прилежным, чудовищно старательным и медитативным удовольствием. Стягивают и укладывают пластами друг на дружку. Знатная смрадная куча уже образовалась. И у меня содрогается все внутри от омерзения, я агонизирую и потрепанной выцветшей душой и еле бьющимся, почти ставшим бесчувственным, сердцем. И каждое воспоминание пульсирует в голове болезненно сильно, полосует сволочь ебучая память и не отпускает, это уже переходит все границы, полнейшим дурдом, боль невыносима и психика сдается. Ломаюсь, расхожусь весь трещинами, как фарфоровая ваза, и отвечаю на пятые сутки свое вымученно-короткое — «Сдыхаю без тебя». А я и правда сдыхаю, мне как-то уродливо, тихо и плохо. Нет анестезии для подобного состояния. Нет обезболивающего, нет отвлечения, ничего нет. Никаких чувств во мне не осталось вообще. Я выпотрошен ожиданием, тоской и нуждой. В нем. Я почти сраный мертвец в эмоциональном плане. И понимаю это, когда Вадим перебрав на пару со мной, но вмазавшись куда сильнее меня привыкшего за последние дни к спирту вместо крови. Обычно сидящий часть ночи с одним лишь коктейлем и ни капли более. Ведь ему и без того весело. С характером подобным взрывной карамели, когда и сладко и искрит-лопается все в веренице нескончаемых эмоций. Он не напирает по-прежнему. Просто почему-то весь вечер пьет и смотрит, так что меня выворачивает наизнанку от понимания в чужих глазах. Он пьет… и вдруг внезапно оказывается ближе позволительного, нарушая границы личного пространства и тоскливо, вымученно выдыхает практически в мои губы: — Я хочу тебя поцеловать. — Не отводит взгляда, нет там ни стеснения, ни смущения, ни стыда за вырванную с мясом педаль тормоза. — Я так пиздец сильно и очень давно этого хочу, — его пальцы не дрожат, прохладные и пахнущие лаймом и солью, твердые и наглые проходятся по моим воспаленным и обветренным губам. Тонкая кожица неприятно натягивается, грозясь лопнуть, прям под его шершавыми подушечками. Смотрит, вынимая сука душу, словно ждет сопротивления и тестирует. — Но блять, я не готов к одноразовой херне. Не к быстрому перепиху у грязной стены этого заебавшего меня в конец за последние дни клуба. Я же здесь ради тебя, Виталь, ради тебя и не более. — Дергаюсь, когда он нажимает большим пальцем мне на подбородок и тянет, заставляя приоткрыть рот. — А ты недоступная, провоцирующая тем, что не мой и никогда не станешь, сука. — Моргаю, медленно как сквозь дымку просачиваются в мозг отравляющие слова. Моргаю в непонимании, чем и когда умудрился дать чему бы там ни было зеленый свет. И проебываю момент, когда он оказывает слишком близко. — Как же ты заебал… Не знаю, что обычно говорят в таких ситуациях, но почему-то оттолкнуть не получается, тело непослушно замерло в ожидании развязки. И эта еле заметная, но обреченность напротив, блеск захмелевших, чуть мутноватых глаз, неустойчивая поза. Но ведь тянется. Кажется самой душой сейчас мне в руки. Швыряет ее буквально и наблюдать за тем, как кто-то ломается не самое приятное зрелище, пусть человек и не вызывает особо эмоций, только легкую симпатию граничащую с безразличием. — Вадим, — тотальная, фатальная, чтоб его, ошибка — тот хрип, которым слетает его имя с моих губ. И ведь нет педали тормоза, тот ранее вырвал ее к херам, потому злорадно выжимает соседнюю. И после удара лопатками о кирпичную стену, я чувствую его рот, язык и окативший приливной волной запах. Не мое. Понимание приходит с первой секунды. И нет, никакого отвращения. Просто не то. Не он. Не мой. Меня много раз целовали. Кто-то лучше, кто-то хуже. Кто-то сразу врываясь глубоко до самых гланд языком и пошло имея, кто-то мягко оглаживая губами. Вадим, кажется, пытается меня съесть. Такой голодный, невозможно, неожиданно странно возбуждающий, и можно вырубить трубящую во всю совесть и поддаться этому порыву. Когда алкоголя в крови так много, что тонет в них зов разума, а тело реагирует, ему просто нахуй плевать, кто это делает с ним, маленький полет фантазии и у грязной стены случится не чудо, но… Арнольд. Меня целует красивый, даже смазливый, но действительно бесспорно яркий. Ну… да, молодой, если судить по его талантливым работам — потрясающий и харизматичный парень. Губы же предательски, совсем не старательно и без особой самоотдачи, механически двигаются, совершенно бездумно в ответ. А руки неподвижны, а ноги, словно в асфальт вросли и я не смогу больше никогда сдвинуться с места. А в голове тот, кто сейчас так далеко, что сердце сжимается в тиски. И это я вам скажу ахуеть как больно. И это мгновенно отрезвляет. И резкая вспышка от прокушенной губы, окатывает легким раздражением. Когда глаза напротив сверкают и он будто наказывает меня за сам факт существования. За недоступность. — Как же ты бесишь своим неосознанным флиртом, когда и не подпускаешь и клеймишь взглядом, не позволяя найти кого-то другого. — Практически рычит на меня, такой дерзкий и резкий. С повадками обезумевшего животного, и совесть барабанящая в висках отступает, я еще немного и сдамся просто из-за жесткого напора с его стороны. И давит же сволочь. Как комара давит, насилует мой рот, цепляется до синяков руками. Душит этим поцелуем. И я понимаю, что задыхаюсь, не потому что воздуха не хватает или меня тут накрыло невыносимым кайфом. Нет. Просто так сдавило в грудине, что хочется начать растирать ее кулаком, оттянув ворот майки и до красноты кожи работать рукой, как безумный, потому что… — Я же говорю — сука. — Вадим отталкивается от меня руками, вытирает губы кончиками пальцев, злой и не такой уж и пьяный, как мне казалось. — Я серьезно думал об этом два месяца, — слышу смешок как на периферии, слова, будто сквозь вату долетают. — Два, блять, месяца. — Достает пачку сигарет, чиркает зажигалкой и смотрит исподлобья. — Молчишь? Неинтересно что же я думаю о происходящем? Я знаю, что тебе похер. Вообще до икса как себя чувствует рядом человек, пытающийся добиться внимания. Ты видишь только себя. Пестуешь свой эгоизм и носишься с ним как сумасшедший. Лелеешь обидки, слепой и ограниченный только на себе. Взрослый же мужик. Я вообще не понимаю, что он в тебе нашел, реально. — Фыркает, снова закуривает. А я молчу, потому что алкоголь вдруг открыл истинное лицо милого мальчика Вадима, который ошивается с десяток недель рядом. — Ты же какой-то ненормально тугой для своего возраста, будто застыл где-то между взрослением и идиотизмом. Талантливый, шикарен в танце. Но когда дело касается эмоций? Тебя раскручивает как флюгер на ветреной погоде. И тогда ты не видишь дальше своего носа. И проебываешься знатно. Я вот думал, что даже если ты всего разок окажешься со мной в постели, то мне этого будет достаточно, чтобы исцелиться от глупой, ненужной никому ебаной мании, или влюбленности как хочешь, называй это дерьмо, дерьмом оно не перестанет быть от подобранного красивого словца. Но только сейчас понимаю, что нет. Не исцелит оно. И ты не нужен мне частично. — Третья сигарета к ряду, а мой шок растет и уже не удивляет ничего из услышанного. Нарвался, похоже. Сам виноват. — Нужен весь… Почему-то. И я понимаю, что могу надавить сейчас и сексу быть. Стопроцентно быть и понравится обоим, но ты же любишь его и гниешь изнутри, как сраное, с виду красивое яблоко без него. И я вот что скажу, шел бы ты домой и позвонил уже наконец-то ему. — Я сейчас хуйню скажу, но, а что не так с моей реакцией было? — Живущий в танце — погибший в поцелуе. Краше и не сказать про тебя. Видимо живой ты только с ним. А я даже на заменитель не тяну, но это нормально. Это логично, было бы странно, если бы ты бросился на меня в страстном порыве. Ты не из таких. — А из каких я? — Не до конца все же понимая о чем он, спрашиваю. — Из тех, кто если любят то отдавая и сердце и душу и каждую чертову мысль. Тело действует по инерции, многого на самом деле и не нужно, чтобы встал. Но мозгом, мозгом ты где-то очень далеко. Он резко замолкает. Я вижу его красные зализанные губы, припухшие и красивые, что уж скрывать. Его самого сейчас вдруг внезапно вижу. И не трогает никак вообще. Просто чужой рандомный человек случайно оказавшийся рядом. А тот, кто нужен, да так, что до приступа удушья, где-то очень далеко. Недоступен. Возможно, слишком занят. А может точно также страдает. Что я творю?.. И пальцы сами набирают заветный номер, который спьяну удалил из списка контактов, но… помню наизусть. Даже если бы хотел, хер забыл бы. Отпечаталось все под скальпом каленым железом. А в трубке длинные, оглушительно-отвратительные гудки. Десяток гудков, молчаливых свидетелей моего падения, моих сдавших нервов, моей зараждающейся истерики, моего не мнимого, а самого натурального приступа паники, подгоняемого болезненным отчаянием. Он молчит и это моя микро-смерть.

POV Арнольд

Если судить по логике вещей, то обычно спустя какой-то промежуток времени должно становиться легче. Чтобы не произошло на нашем пути. Насколько бы глубоким не оказалось заражение, всратая рана где-то глубоко внутри, туда, куда даже скальп хирурга не имеет хода. На самой оболочке нашего внутреннего мира. На тонкой мембране окружающей подсознание. Рано или поздно… но нарыв таки прорывает, выходит терпко пахнущий метафорический гной, густо сочится из глубины самой страдающей души и… псевдо-воспалительный процесс забивается своеобразной терапией, увы, антибиотиков для расшатанного психического состояния и тошнотворной депрессии еще не придумали. Такое лечится хорошими, желательно долгими и что куда важнее остального — профессиональными и вразумительными разговорами, легкими седативными и прочей хераборой. Но смысл в том, что когда приходит осознание, что существует серьезная проблема, требующая пристального и, разумеется, сиюминутного внимания, обязано стать, как минимум, не настолько напряжно. Ведь самое противное — это быть в подвешенном состоянии. Когда не понимаешь, в какую сторону рвануть, везде одинаково херово. Когда мечешься, как загнанный зверь в кованой клетке, из которой нет выхода, ни тебе дверей, ни окон. Замурован ты, как ебаный Тутанхамон, в саркофаге из боли, отчаяния и не проходящей горечи. И взаперти, когда нет ничего и никого… наедине с самим собой, начинаешь пожирать себя с огромным аппетитом. Перевариваешь и снова жрешь. Бесконечный, обреченный на провал, чудовищно-неправильный процесс. Ни сблевать, ни отвернуться. Грызешь, глодаешь кости своего подыхающего от безысходности нутра, чтобы спустя мгновение все наросло заново и в еще куда большем количестве. И выход удивительно прост в этой ситуации — открыть свой долбаный рот и начать говорить, вываливать, выблевывать изнутри каждую эмоцию, чувство и даже просто пространно мелькающую мысль. Просто взять и говорить. Но нет же, замыкаешь в себе, молчишь, не просишь помощи и жрешь, сука, до гребанной изжоги. Мерзко. И я терпел. Гордо задрав голову, крепко сцепив зубы, сжав руки в кулаки терпел. Долгие часы вынашивал в себе этот не перевариваемый и не усваиваемый коктейль. Кисель из внутренностей, расплавленных от силы того гнета, который устроили мысли в моей голове, отравив собой нахер все к чему прикасались. Я гребаное зомби, дышащее, употребляющее еду и жидкость, испражняющееся, моргающее, даже временами говорящее и артистично реагирующее. Идеальное внешне зомби, абсолютно полностью выгнившее внутри. Та самая крайняя точка и последняя капля. Когда ну дальше уже некуда. И хуже точно не будет, если просто открыть свой долбанный рот и начать говорить, пока не разорвало как медленно дотикавшую своим тормознутым таймером бомбу. И… … я открылся Кристине. Выговорил все, что скопилось, неровной струей, широким временами прерывающимся потоком выплеснул этот отвратительный осадок от произошедшего за эти бесконечно долгие месяцы. У меня создалось ощущение, что я и правда выблевал все, опустошился по полной, осталась лишь псевдо-живая оболочка с приклеенной неестественной улыбкой. Кто-то не знающий достаточно близко поведется. А вот тот, кто прожил много лет бок о бок? Нет. Мы несколько дней в Амстердаме, кое-как умудрились уладить конфликтную ситуацию и заплатив штраф за сорванную съемку, после отработанных часов, запираемся в номере и напиваемся до соплей, как два подростка. Но не куча спирта в крови первостепенна, вопреки бессознательному состоянию, когда мозг отказывается работать, мы вместо того чтобы валить отсыпаться, долго, нудно, много разговариваем. Обо всем. О каждом обидном слове или поступке. Пережитом потрясении. Случайностях, совпадениях, преднамеренных или наоборот ошибках. Я перестал вообще воспринимать ее как человека противоположного пола. Просто антидепрессант умудрившийся оказаться в женском теле. Знакомом и сотни раз изученном. Она стала моим отражением, моими ушами, моим голосом, моим разумом. Взяла за меня ответственность, ведя как мать свое неразумное дитя вперед сквозь тернии, в кромешной тьме, стирая ступни в кровь, но не останавливаясь. Крис гребанный якорь, тот самый который удерживает от неминуемого пиздеца, не дает рвануть по течению, не позволяет нанести себе ущерб, ограждает от кучи дерьма. Она капитан, схвативший штурвал в непогоду и из последних сил страдает в попытках спасти от неминуемого, она рулит, и тянет за собой вопреки всем сокрушительным и разрушающим мыслям. Она поводырь для меня ослепшего и оглохшего от душевной боли, и не будь ее, я бы споткнулся об очередную ухабину и полетел в пропасть. Останься я в одиночестве и мой корабль давно разбился бы о скалы. Ибо… Ибо нет никаких моральных сил бороться и со своим и с чужим недовольством. Я просто срываюсь. Не контролирую себя. Не способен, кажется, вообще это делать с недавних пор. Похожий на не привитую от бешенства собаку, которую уже не спасти. Выходов несколько и все с летальным исходом: пуля в буйную головушку или инъекция дабы уснуть навеки вечные. Или по старинке, транквилизатор и утопить к хуям. Чтобы не мучился… Мы разговариваем много и часто, без издевательства, неуместного смеха или стеба. Предпочтительно голыми, максимально беззащитными и открытыми. Ведь разве оголив тело, ты сумеешь умудриться в такие моменты откровения не оголить еще и душу? И это может казаться чертовски странным. Но действует, именно подход настолько с одной стороны тривиальный, как прекрасная первобытная сближающая терапия. И да. Сработаю на опережение и скажу, что ничего подразумевающего даже легкий сексуальный подтекст, взаимодействие, даже банально лишнее касание между нами исключено. Полностью. Отрубило. Мы стали ближе, чем когда бы там ни было. Но в тоже время абсолютно чужими. Это стало понятным после слез Крис и слабой попытки все свести к поцелую, когда я замер, просто выставил перед собой руку и покачав в отрицании головой, сказал что не хочу, не могу и не буду этого делать. Даже в память о тех потрясающих годах, что мы подарили друг другу. Нет и все. Она в моих глазах асексуальна, эфемерна и вознесена до какого-то более высшего уровня, та кто познал такие нюансы моего внутреннего мира, которые мне и самому были не открыты еще недавно. Ее это задело. Несомненно. Обидело и быть может — унизило. И будь все не настолько плачевно, конфликт разгорелся бы нешуточный, все же долбить по женской самооценке страшная штука имеющая сокрушительные, фатальные последствия. И могло бы быть много различного дерьма, но фокус перетащило на себя мое разобранное состояние и полный дисбаланс внутри, который испугал, казалось бы, привыкшую к различным проявлениям моего характера и настроения Кристину. Я считал, что если буду выливать тоннами всю боль, сомнения, пространные бессвязные практически бредовые мысли ей, то это поможет и станет легче. Что если выдохнуть как сраный дым из легких этот смрадный воздух, разрушающий меня, если пропитаю ее всю насквозь этой безнадегой и попытаюсь повесить часть груза на плечи Крис, то что-то изменится, появятся силы двинуться хотя бы минимально вперед. Однако время идет, замедляясь все больше и растягиваясь жвачкой. Я все жду перемен. Но легче не становится. — Мы идем к психологу в среду. Платный пробный сеанс. Если захочешь даже совместный. На любых твоих условиях, но отказ не принимается. Потому что еще немного и ты утонешь. А я пойду следом за тобой ко дну, ибо слишком многое ты разгрузил на мои плечи. Мы достигли лимита, Арнольд. — Легкая паника в глазах, убежденность и твердость в голосе — все, что мне нужно, чтобы дать свой ответ. Единственно верный. — Хорошо, — даже не планируя выносить мозг на тему — как же она посмела навязывать мне свое видение наших дальнейших действий и почему не посоветовалась. Просто потому, что успевший оказаться на моей шее булыжник, который тянет меня все ниже, намереваясь утащить на самое дно, начал проявляться и на ее хрупкой шее. Я вдруг понял, что переоценил Кристину. Ее внутренние силы и особый резерв на случай чрезвычайных ситуаций. Либо слишком быстро вычерпал до самого дна. Ведь внутренний этот самый резерв сложно восполняется и у всего собственно есть мера. Даже у дружеской психологической помощи. А в том что мы стали по особому близки сомнений нет никаких. Эти дни слепили из нас подобие сиамского близнеца. Имеющего два тела, с одной головой. Странный гибрид подчиняющийся общему мозгу. И пришло осознание, что потерять ее я не хочу и приложу максимум усилий, чтобы наши дороги не разошлись. Мы нуждаемся друг в друге, по разным причинам, но так уж вышло, что она один из столпов которые помогают мне держать душевное равновесие. *** Первый сеанс удивительно прекрасный. Мужчина средних лет, с той самой внешностью, когда сложно определить реальный возраст. Всегда одевающийся в нейтральные спокойные тона, с понимающей и располагающей улыбкой, внимательно и скрупулезно разбирает по составным озвученные мной опасения по поводу собственного состояния. Никакого осуждения, абсолютная участливость и… я буквально в середине пробного сеанса говорю ему, что планирую как минимум в ближайший месяц трижды в неделю на первых порах, а после пореже, но стабильно посещать этот кабинет. Если смотреть на это со стороны денежного вопроса, то около сотни долларов за час разбора своих же мыслей кажется кощунством. Но мне настолько хреново, что о наполненности своего кошелька я думаю в последнюю очередь. Ибо… Не шибко сильно хочется оказаться в белоснежной комнате с мягкими стенами. Если быть достаточно откровенным, то не хочется вообще ни разу. И потому дабы предотвратить окончательный слом чего бы там ни было внутри, я готов платить хоть папе римскому и его еле живой бабушке, если это поможет. Немного мешает то, что разговаривать приходиться на английском, но работа давным давно обязала вызубрить самый распространенный на земном шаре язык еще во времена, когда я студентом познавал азы моделинга. Не скажу, что владею им в абсолютном совершенстве. Но языкового барьера не ощущаю. К счастью, наверное. В Тель-Авиве мы с Кристиной работаем как сумасшедшие, начиная со съемок ранним утром и до позднего вечера, часть которых отдана показам достаточно масштабным, чтобы даже такому прожженному в этой сфере существу, как я, ощущать легкое волнение. Работаем, будто от этого зависит, сумеем ли мы прожить следующий день, чтобы прямо со съемок, порой на ходу в такси смывая макияж — ехать к Эммануилу за очередной дозой ответов на волнующие вопросы. Или чтобы просто выговорить то, что успело скопиться. Парная терапия. Вообще не для того, чтобы что-то-там склеить между нами с Крис или восстановить, не дай бог, утерянный брак. Никак нет. Оказалось, что развод долбанул по нам обоим с равной сокрушительной силой. И чтобы не наслаивать раз за разом слой из негатива и обид, мы откровенно говорим свои мысли одновременно и друг другу и наблюдающему за нами специалисту. Эффект потрясающий, несколько часов после того, как мы закрыв дверь, возвращаемся в свой отель, у меня такое чувство, что я сбросил как минимум около центнера со своей души. Разгрузился по полной. Но… Со следующего же утра все повторяется. Тяжесть в мыслях, отторжение принятых ранее решений. Сомнения. Сожаления. Непризнание. Каждый наш сеанс мы миниатюрными, лилипутскими шажками двигаемся к заветной цели. Получается с переменным успехом, но сдвиги есть и они нас всех троих радуют. Первый же совет психолога состоит в том, что мне стоит ограничить себя от сильных эмоциональных переживаний. Хотя бы какое-то время сократить круг людей с которыми общаюсь и в идеале уделять именно себе и своим потребностям максимально много внимания. Пожить для себя, только для себя. Попытаться выключить запустившийся режим самоуничтожения, саморазрушения и слишком огромного и не всегда уместного самопожертвования. Потому телефон перекочевывает к Крис, которая дает честное обещание, что не притронется к личной информации, будет лишь поддерживать в нем уровень заряда и принимать звонки от родителей. И только от них, потому что во время моих длительных командировок они действительно звонят только в случае непредвиденных ситуаций. Порой критических. Только родители. Крис. Работа и сеансы через день ровно по часу. Все. И пусть сердце кроваво стонет и едва стучит, рвется в руки к тому, кто за тысячи километров, я стараюсь даже не думать о нем. Получается, если быть до конца честным — слабо, сны воскрешают множество ошеломляюще сильных в плане ощущений и эмоций моментов произошедших между нами. Картинки скачут, сменяясь на манер слайд-шоу под веками. И я чувствую себя вгашенным легкими наркотиками. Когда вроде и притупилась способность здраво мыслить, но пытаешься держать себя в руках и никому этого не показывать. И мне страшно. Я люблю его, порой кажется с каждой минутой все сильнее, но не признать, что в данный момент нам лучше находиться как можно дальше друг от друга — не могу. Потому что дико растерять себя. Полностью растерять в другом человеке. Он мой чертов краш. Сломал, изменил что-то в изначально прописанном в черепной коробке коде. Перетасовал на свой лад карты раскиданные самой судьбой, если она сука существует и… Рассыпался четкий пазл моей жизни. Все полетело в ебеня. Я могу, несмотря на сильнейшую зависимость жить без него. Мне даже, что парадоксально, с одной стороны хреново, ломает и тоскливо, а с другой в разы спокойнее. Мысли становятся рациональнее, трезвее и адекватнее. Не всегда, через прилагаемые усилия, но видна положительная тенденция. Я могу без него жить, это совершенно не сложно. Просто утопать в работе, ища поддержку в тех, кто рядом и прислушиваясь к авторитетному мнению специалиста. По расписанию с четко заданным ритмом, не выпадая из режима. Раздражающее в прошлом меня регулярное дерьмо. Теперь мне знатно помогает. Я могу без него жить и буду какое-то время, пока не обрету себя заново. Не соберу и не склею, но никак не ранее. Мне нужно попытаться выдержать максимальную паузу. Иначе… Может произойти откат и станет еще хуже, чем в самом начале нашей работы с психологом. Эммануил шокировал меня тем, что оказывается в моих мыслях и поступках прослеживается отторжение того факта, что я оказался в отношениях с человеком своего пола. Он намеренно избегает ярлыков вроде бисексуальности или гомосексуальности. Не упоминает что Виталик такой же мужчина как я. Он пространно зовет его — человек одного со мной пола. Спокойным тоном, с легкой почти незаметной улыбкой, с тонной понимания во взгляде. Говорит, что нет ничего плохого в том, чтобы любить и совершенно неважно кого, ведь главное, чтобы это был удивительный и особенный именно для нас и нашей души человек. Что сердце само выбирает и сопротивляться чувствам вполне реально и при желании можно, но имеет ли это смысл? Спрашивает, что мне необходимо для комфортной жизни, для состояния счастья и полного удовлетворения. Роется внутри черепушки и будто как лягушку препарирует, а я не сопротивляюсь. Скорее наоборот с радостью иду на очередную экзекуцию. На чертов сеанс экзорцизма, чтобы изгнать сраных демонов захвативших власть и над мыслями и над чувствами и над телом. — Порой мне кажется, что я готов бросить все к его ногам и остаться ни с чем, но главное что ОН рядом. Но после я останавливаюсь, обдумываю возникающие образы и мысли, и мне становится не просто страшно, меня бьет приступ паники. Ведь это неправильно приносить всю жизнь в жертву ради одного человека, какой бы сильной не была любовь. Ведь если я так поступлю, то не останется меня. Лишь просто оболочка, мое нутро просочится ему в поры, и мы станем единым целым. Но как личность существовать я перестану навсегда. И это будет безвозвратно. Неисправимо. — Сигарета тлеет между пальцами, смотрю в окно, не вижу ничего, а если честно гипнотизирую мелкое пятнышко на стекле.— Наверное, это будет даже хуже, чем смерть. Эммануил не спорит, не осуждает, не дает моим словам вообще никакой оценки. Он периодически делает пометки в своем черном кожаном блокноте. Задает наводящие вопросы и слушает, а главное слышит. А тем временем парные сеансы подходят к концу. Все, что мы только могли, мы уже проработали за эти четыре недели и Кристина, поблагодарив за помощь, осталась просто моей ждущей за дверью поддержкой и не более. Потому что есть места в нашей душе, куда запускать даже трижды близкого друга мы не станем. То самое сокровенное, местами постыдное. Потому что быть откровенным даже с самим собой иногда чертовски неприятно и даже больно. Очень больно. А к числу мазохистов я себя не причисляю. Потому что говорить о Ви и глубине моего падения к его ногам я готов лишь наедине с психологом. И даже тупо наедине с Эммануилом говорить о Виталике это как жевать стекло. Я практически слышу этот хруст и ощущаю кровь во рту. Все что угодно, работа, развод, личностные заебы… кошмары, неудачи. Боль, обида, предательство, детство. Я могу бесконечно чесать языком, о чем бы там ни было. Только не о нем. Стыд. Вот что оказывается я испытываю при мысли, что выбрал его вопреки всем и всему, потеряв куда больше, чем сумел себе признаться. Намного больше. Например — себя. Стыд, ведь пусть и был толерантным в достаточной степени, но не допускал никогда мысли о том, чтобы связать свою жизнь с мужчиной. Это казалось дикостью. С кем угодно, но не со мной такое произойдет. Но как говорится, то чего боишься и подсознательно идешь против — тебя же и настигнет в итоге. Стыд, ведь строить семью с женщиной привитый почти рефлекс, вбиваемый нам в головы с рождения. И встреть я его подростком, все произошло бы лайтовее и куда более мягко. Психика ведь в то время была намного более гибкой, мы все в том возрасте ищем себя, смотрим на вещи проще, осуждаем меньше. Экспериментируем, в конце концов. Но мы встретились тогда, когда у меня уже были выбраны четкие цели и ориентиры. Двое самодостаточных, взрослых, по-своему травмированных жизнью людей. Не сумевших разобраться в глубоком и сильном чувстве, которое на нас обрушилось снежной лавиной. За Ви естественно никто выводы не делает. Даже никаких предположений. И, на самом деле, спросить его мнение хочется с каждым днем все больше, но Эммануил советует выдержать намеченную длиной в два месяца паузу. И только потом думать о последующей тактике. И как же это мучительно. Пиздец как сложно. Тянет позвонить или написать и хоть как-то выйти на контакт. Ломает с каждым днем все больше, все регулярнее, почти двадцать четыре часа в сутки и я понимаю, что начинаю употреблять успокоительные и прочее дерьмо в большем количестве. И пить. И выносить мозг Кристине, которая походу теперь даже рада тому факту, что мы разведены. П-ха. В Израиле мы решаем задержаться. Пока что на неопределенный срок. Все зависит от того: как скоро я наберу прежнюю форму. И в профессиональном и в моральном плане. Так что работаем скорее в легком режиме, удаленно берем заказы, организуем своим пташкам фотосеты и участие в известных показах. Резонно решив, что по отдельности ломаем дровишки и пускаем по пизде все чего добились, и в конечном итоге приходим к тому, что необходимо в кротчайшие сроки заново все собрать и, объединив усилия — толкать нашу лодку вперед. А не пытаться поделить на составные части. Разумно. Как минимум разумно. И я не знаю психолог тому виной или наконец мозги заработали у обоих, после взаимных извинений и реально налаженных взаимоотношений. Совершенно стопроцентно дружеских. С обещанием постоянной вопреки всему и всем взаимной поддержки. Но все имеет свою цену. Всегда. Кто бы собственно сомневался. Бескорыстные в нашем мире только святые. Которых нет. А значит, нет и бескорыстных. Кристина все же оставляет себе половину акций, отсыпав мне с десяток процентов и вернув в кресло управляющего и главы всего и вся, встав тенью за спиной и выдохнув с облегчением, таки не ее это: вот так сражаться лбом ко лбу с другими. Это моя работа — пробивать и расчищать нам место под солнцем. С ней же остается и выигранная в суде недвижимость и половина лежащего на счетах под проценты. Никто не собирается полностью возвращать мне потерянное. Зато агентство снова управляется моими руками, я получаю доступ к ряду счетов, несколько платиновых карт и беру в свои руки заказы, которые она уже успела принять и наметить сроки их выполнения и многое другое. Крис вбрасывает меня, успевшего выпасть за борт, обратно в игру. И это блять лучшее, что происходило за последние месяцы. За достаточно долгое время. Быть в упряжке, быть самим собой и на своем месте — прекраснейшее из чувств. Наконец никаких ебаных игр, только цель и мечта, продолжающая вдруг снова воплощаться в реальность. Метаморфозы, происходящие и со мной в целом и моей психикой удивительны. Пожалуй, наилучший и самый быстрый эффект из возможных. А сравнить мне есть с чем, все-таки это не первый психолог встреченный на жизненном пути. Даже не второй. Облегчение наступает довольно быстро, принятие того факта, что моя любовь все же вариант нормы, задушенное совместными усилиями осуждение себя же родимого и выбранный новый ориентир в жизни. А главное найденное спокойствие. Хоть какая-то стабильность. Осколки собираются крупными частями, приклеиваются друг к дружке. Да, былого состояния и целостности никогда уже не достигнуть, так чтобы полностью. И пусть трещины будут давать о себе знать и будут заметны своими шероховатостями при близком рассмотрении. Но общая картина начала восстанавливаться и это безумно радует. Оказалось что четыре столпа, которые держат меня в равновесии это: работа, Кристина, родители и Ви. Хромую ногу, а точнее восстановление бизнеса — сделали. Как и прощение взаимных обид, недосказанность и висящее над головой огромным грузом страшное слово — развод. Пережили, проработали, с трудом, но все же переварили, переступили и пошли с Кристиной дальше. С родителями пришлось очень непросто, потому что они довольно консервативны и им дико, что я принял решение связать свою жизнь с кем-то другим, кроме полюбившейся своенравной невестки. Но, я их сын, дорогой, важный, и любимый несмотря ни на что. Они решили довериться мне. И как бы там ни было они могут не понимать, но принимать мое решение относительно своей личной жизни. Все же этот аспект их не то чтобы очень касается. Внуков им в любом случае не видать, потому какой смысл бить панику? И если три ноги стали устойчивыми и практически позволившими мне обрести равновесие, то четвертая… Мы не разговариваем уже около трех месяцев. Ни смс, ни звонков. И если сразу меня крошило и ломало, сейчас я держу это внутри где-то очень глубоко, учась не быть зависимым от другого человека. Приобретаю себя заново. Прислушиваюсь к желаниям, чувствам не притянутым за уши, а реальным. Не утрированным, не вымышленным, а настоящим, которые и правда живут во мне все это время. Преображаются, крепнут и обрастают, образовывая нечто прекрасное собой. В Тель-Авиве, что ожидаемо — задержались, и вместо запланированных пяти недель, торчим ни много ни мало — двенадцать. Понимаю, что это вероятно со стороны выглядит дико и неправильно. Даже нечестно по отношению к Виталику. Но во мне живет уверенность, что все будет хорошо. И у него и у меня и у нас. Вместе. Только торопиться в этот раз я не намерен. Хочу плавного и правильного развития событий. Без недосказанности, недовольства, обид и ущемления желаний и порывов друг друга. Я хочу свободы для него и себя, свободы для нас двоих. Чтобы не привязывали и не тащили на дно, а помогали, поддерживали и с одинаковым темпом шли вперед. Не пытаясь перетянуть каждый на себя фокус внимания, не стараясь вырваться и спешить сломя голову в выбранном спонтанно направлении. Только через разговоры, только совместными решениями, только обдуманно, полюбовно и максимально приходя к компромиссам. И пусть мое решение попахивает эгоизмом, то что я решил за нас двоих и за эти месяцы многое могло измениться. Однако… я настолько давно забыл о себе, отдавая отношениям критически много и внутреннего и внешнего резерва, что смело могу позволить перетащить фокус на свою нескромную персону и попытаться если не навязать, то максимально повлиять на развитие дальнейших событий и попытаться донести до него, что подобный вариант для нас лучший. А также надеяться, что все намеченное, вдумчиво запланированное и выстроенное ровной, красивой и правильной дорогой в голове — исполнится. Осталось дело за малым… Вернуть в мою жизнь едва ли не важнейшую ее часть. Потому что я до такой степени соскучился, измучился в тоске и ожидании встречи, что нет никаких сил. И желания… Быть вдали от него, еще хотя бы несколько дней — форменная мука. Я словно обезвожен, чудовищно оголодал и был выброшен на необитаемый остров. Никто не способен мне его заменить. Перекрыть эту нужду полностью. Настало время выйти из вынужденной комы. И без того, словно под анестезией онемевший весь изнутри. Теряется чувствительность, рубцуются раны, запечатываются глубокие царапины-порезы. Мне просто нужно окончательно осознать то, что я способен существовать отдельно от Виталика. Способен делать это безболезненно, не травмируя себе нервную систему и не скатываясь в глубокую гнетущую яму депрессий. Способен… Но не хочу.