Душевная рефлексия

Сжимаю в руке телефон, ибо тот норовит выскользнуть из влажной ладони. Сжимаю до побелевших костяшек. Сжимаю и, шумно выдохнув, швыряю на так и не застеленную кровать. Тот, мягко пружиня, словно крупноватый камушек по идеальной глади воды, останавливается почти у самого края, и именно это спасает гаджет от падения. Нервы. Сплошные нервы раз за разом, день за днем, заказ за заказом. На них играют как на чертовой скрипке, елозят смычком в виде бесконечных претензий и недовольств. И инструмент — мой организм — от такого отношения к нему ставится постоянно нуждающимся в настройке. Ибо так себе звучание стало. Мягко говоря. Уровень напряжения такой сильный, что создается ощущение, будто кто-то высоковольтный провод без присмотра оставил, разгрыз его тупо на середине и выбросил где-то поблизости, чтобы заряжался весь воздух вокруг. Отвратительно. Даже дышать становится с каждой прожитой минутой все сложнее, и порой кажется, что еще самая малость — и сердце, этот чертов пока еще живой мотор — закоротит и остановится, получив при вдохе убийственный разряд тока. Я же не робот, чтоб его. Не робот, если после только что свершенного удара кулаком об стену лопается кожа на костяшках и пара капель крови срывается на ламинированный пол в спальне. Физически больно. Эмоционально — ступор. Не проходящий. Командировка. Длительная, сука, командировка. Не на пару недель, а на два месяца практически. Это что до меня пытались вчера вечером донести. Деньги баснословные, размах почти грандиозный, уровень, граничащий с гениальностью — то, что я услышал. Почему позвали меня в это царство моделинга — вопрос открытый и животрепещущий. Но от таких предложений отказывается лишь тот, кто готов похоронить карьеру. А я не готов. Она и без того страдает вкупе с бизнесом, над которым я столько гребаных лет работал. Выбивал себе место под солнцем, рвал когти вперед, как ебучий спринтер, грыз, цепляясь зубами за малейшие возможности. Не жалея конкурентов, втаптывая их головы. Не для того угроблено частично здоровье, нервная система и еще миллион разных вещей и, что уж греха таить, межличностных отношений, чтобы вот так просто все потерять. Не для того. Только где взять топливо для рывка вперед? Бак пуст, я глохну на полпути к поставленной цели в виде расширения границ своего, почти своего в текущий момент бизнеса. В то время как буквально все вокруг буксирует, сволочь, назад, отбрасывает на десятки шагов, игнорируя годы работы и усилий. Просто откатывает и все, сука. Я пытаюсь тормозить, работая на износ, забывая и о еде, и о сне, и о себе в целом. Понимая, что страдают и отношения, ради которых столько жертв принесено на алтарь чертовой взрывающейся в крови сумасшедшей любви. Я все ради него отдал и еще столько же готов отдать. И теперь бьюсь как рыба об лед, случайно выскочив из привычной зоны комфорта — из воды, в которой проплавал большую часть жизни. Без толку бьюсь, нанося больше вреда себе же, чем хотя бы минимальной пользы. И начинаю задумываться, а стоит ли это охватившее нас так внезапно безумие вообще всего в моей жизни? Что я буду делать, когда останусь с пустыми карманами, но рядом с любимым человеком? Что станет со мной, если плоды моей работы сотрутся в труху и улетят в пустоту. С моей самореализацией и жизненными ориентирами? Как уважать себя после того, как все проебано безвозвратно? Как смотреть на того, кто стал причиной всему? И стоит ли крышесносный оргазм и высасывающий саму душу поцелуй этого всего? Развод с Кристиной оказался не просто бомбой, взорвавшейся в СМИ и измусоленной темой в не одном интервью и вечернем шоу. Мои кости так вымыли, перебрали и отполировали на пару с уже бывшей женой и моим текущим партнером. Что до конца своих дней нам всем троим артрит и проблемы с суставами определенно не грозят. Наше расставание оказалось, по словам большинства селебрити, — Катастрофой локального масштаба. Каждый, нет, я серьезно, без преувеличения, КАЖДЫЙ посчитал важным высказаться по этому поводу и построить огромное количество нелепых предположений, абсолютно далеких от истины. Они такого нагородили на радость жадным шакалам, что я вряд ли когда-либо отмоюсь от ярлыков с привкусом какой-то неадекватной бесовщины. Меня, понимаете ли, приворожили. И я в секту попал. А еще сексоголик, наркоман, алкоголик и задумываюсь о смене пола. Лютейший маразм. У меня волосы дыбом от происходящего пиздеца, и вроде сам человек творческий, но их полет фантазии переплюнул на хуй все. В начале, когда только-только хлынуло, я еще пытался как-то урезонить все это говно, не оправдывался, но огрызался и отстаивал свою точку зрения. По истечению пары месяцев понял: бесполезно. Чем больше пытаешься, тем глубже грозишь увязнуть в этом вонючем болоте из предрассудков, сплетен и слухов. Никому не нужна правда. И чем более безумным кажется инфоповод, тем шикарнее. Смысла в опровержениях высказываний своего мнения и тем более судебных тяжбах за клевету — нет. Ибо предвзятые все, переметаются на сторону большинства, и хоть колом по горбу чеши, ни хрена не исправить. Лишние потуги только выматывают и без того изношенную нервную систему. Подписан, к слову, документ о расторжении брака был в рекордные сроки. Как и ненадолго задержался с постановкой штамп, шустро нарисовавшийся в графе семейного положения. Юристы постарались на славу, продажные чертовы шавки сыграли как по нотам. Вытрясли все наше с Крис грязное белье на всеобщее обозрение, приписали неприписываемое, подоставали из моих карманов какие-то а-ля спрятанные тузы, вычистили счета. Оставив мне, дай бог, процентов сорок из непосильным трудом нажитого. Ведь если судить по справедливости, большая часть, далеко за половину, примерно две трети оцененного общего состояния — исключительно мое. Кристина там с боку припеку. И можно было бы обвинить бывшую в том, что подстроила весь этот фарс. С легкостью. Раздуть до вселенских масштабов, подключить прессу, различные ток-шоу и еще кучу никому из адекватных людей ненужных способов манипулирования. Но… в глубине души чувство вины тупо дает ей зеленый свет на все запросы и позволяет отыграться подобным образом и на мне, и на совместно построенном бизнесе. Понимание, что женщина, с которой я проводил столько времени в постели и вне ее, с которой срослось мышление, виденье, цели и еще куча всего. И смотрели не друг на друга, а в одном направлении. Где порой не стоило и озвучивать — в глазах было то самое верное, осмысленное и совершенно безошибочное решение. Осознание, что она теперь не моя. И уже не существует вариант — подойти и спросить совета, позвонить, чтобы просто вывалить все дерьмище, скопившееся в нереальном количестве в голове. Нет советника. Партнера. Друга. Невозможность внутреннего принятия, что она живет в нашем пентхаусе. Одна. Проводит время в нашем агентстве. Руководит всем ОДНА. И тратит, черт возьми, заработанные мной деньги. Я как брошенный за борт капитан корабля; штурман захватил мой пост и счастливо, блять, на построенным мной корабле поплыл. Вообще ему насрать, как я тут выживаю, не загрызли ли насмерть пираньи, не появилась ли зубастая акула, которая добьет окончательно. Выбросила и поплыла дальше. Без оглядки. Это. Блять. Убивает. Попросту душит и не дает потоку воздуха проникнуть в болезненно сжавшиеся легкие. Мука. Настоящая, не психосоматическая, а реальная душевная, сильнейшая из испытываемых мною мука. Я словно похоронил детище всей своей жизни. Увидел как его убили на моих глазах, а после забрали тело и уплыли в светлое, блять, будущее. Но без меня. Это травмирует. Наносит огромные, сочащиеся кровью раны, края которых и не думают стягиваться. Мне так тотально, чудовищно сильно хуево. Ломает и выкручивает до такой степени, что хочется сжать зубы с силой и сдавливать челюсти до крошева. Чтобы после выплюнуть все содержимое рта. Меня словно располовинило. Я так долго был с ней, что не заметил, в какой именно момент ушла та самая сука-любовь и пришла чудовищной силы привязанность и привычка. Она просто вопреки всему была рядом. Всегда. А потом вдруг растворилась, будто чертов призрак. Имея не храним? Потеряв — плачем? Нет. Стопроцентно нет. Как женщина она окончательно перестала меня интересовать ровно в тот миг, когда место в сердце занял Ви. Плотно, полностью перекрыв собой всех, кто был до него. Заставил поверить, что настоящих чувств прежде и не существовало. Так, суррогат и не более. Фастфуд вместо полноценно хорошего сбалансированного приема пищи. Перекус, чтобы обмануть организм и заставить поверить, будто голод ушел. И я, честно, не страдаю из-за того, что мне перекрыт доступ к ее телу. Даже не промелькнула единичная мысль на тему «Как же так, теперь ее постель будет греть кто-то другой»! Да бога ради. Ее право, ее тело — ее дело. Совершенно, абсолютно полностью все равно. Не трогает. Не мучает. Не интересует. Я умираю где-то очень глубоко внутри, потому что потерял твердое плечо рядом. Надежного соратника, напарника, партнера, того, чей мозг настроен на ту же волну. Она ведь со мной с истоков. Есть ее важная лепта, внесенная в самом начале. Когда вдруг поняла с полуслова и заменила собой мою правую руку, порой кажется, что и левую тоже… Воплощала мои идеи в жизнь. Порой превосходила все самые смелые ожидания, преображала задуманное мной. Мы были идеальным тандемом, я идейный вдохновитель, мозг и рациональное зерно вкупе с мощной движущей финансовой силой. А она воин, выбивающий идеально каждую мелочь, фея, волшебным образом договаривающаяся на нужных нам условиях. И вот теперь меня словно лишили обеих конечностей разом, я теряю свою работоспособность, концентрация падает, не хватает терпения и гибкости, чтобы добиться результатов в кратчайшие сроки. Приходиться наступать себе на горло, давить негодование и возмущение. Молчать там, где не стоило бы, спускать то, что нельзя. Ее не стало рядом, и коэффициент полезности моих действий упал как минимум вдвое. У меня теперь нет помощника, прикрытия, того самого клея, который склеивал по мелким частицам мои наработки … Нет той мягкой силы, которая сгладила ни один конфликт, той маленькой искры, которая дала шанс нашей мечте загореться и гореть так долго и ярко. Кристины теперь нет у меня, и я ощущаю себя беспомощным. У меня словно насильно, но с моего позволения вырвали очень важный, родной, любимый как-то по особому кусок изнутри. Лишили работоспособного органа, важного, слишком важного в этом механизме. И работать безумно сложно. Нереально. В буквальном смысле этого слова невозможно. Потому что мы смогли заработать прекрасную репутацию как тандем, чета Шварц стала знаком качества исполняемых заказов и скорости. Мы были понимающие, но жесткие, однако находящие компромисс без исключения всегда. Клиентов было огромное количество. Заказов валило с такой силой, что приходилось придирчиво расфасовывать и выбирать только лучшее. И эти самые лучшие стали тянуться к нам еще в большем количестве. Замкнутый круг, абсолютная цикличность, взаимовыгодное сотрудничество. Нам безоговорочно доверяли, нас знали и звали. Но по отдельности мы стали котом в мешке. Расколотая надвое монета. Порванная надвое карта. Две потертые с одной стороны игровые фишки. Доверие начало таять в сумасшедшем темпе. Лед тронулся, перемены грянули. Народ засомневался и начал метаться в поисках подобающего ответа на их вопросы: кому же из них можно довериться в большей степени; кто был лучшим в этой звёздной паре; как не ошибиться? И что не удивляет с недавних пор вообще ни разу — попали в сети раздутых слухов, распускаемых и в СМИ, и нашими конкурентами. Куда уж тут без войны за сферы влияния. Все любили нас, когда мы были вместе, обожали, превозносили, купали в признании и славе. Но что с нами делать порознь не знает никто, и это ставит пиздец какие непреодолимые палки в колеса. Если раньше были проблемы с моделями, с урезанными сроками, с внезапными чрезвычайными ситуациями на местах проведения показов. То теперь основной затор в том, что работать приходится там, куда меня бы не занесло ранее никогда и ни за какие деньги. Ибо предложений все меньше. Цены на услуги слетают до рекордно низких, и бороться приходится за каждую копейку. И я устал. Так сильно устал, что кажется: еще немного — и не смогу двинуть даже пальцем. Эмоциональное истощение будто научилось атрофировать мышцы, и тело становится каким-то онемевшим и неподъемным. Запахи, вкусы — все смазывается. Впечатления стираются. Меня окутывает гребаный туман. Я познаю заново, что такое безысходность, вспоминаю ее чертов полынный привкус, и он мне не нравится. Все, что происходит сейчас в моей жизни, мне не нравится, и лишь один факт того, что у меня есть Виталик, к кому я возвращаюсь с этой сраной каторги, в которую превращается моя карьера и остатки бизнеса… не перекрывает абсолютно полностью. Не способно это ошеломляющее своей силой чувство стать заменой совершенно всем сферам моей жизни. Не может оно стереть рисунок шрамов, появившийся на душе, и не сумеет выгнать густеющую тьму изнутри. Начинаю срываться, не хочу винить, не жалею. Вроде. Но не могу по-прежнему смотреть на него такого требовательного и беззаботного, погруженного в самого себя и реализацию планов. Он взлетает, а я чертов трамплин имени Шварца, выкинул его в мир шоу-бизнеса, познакомил с нужным человеком, и надо бы радоваться. А на душе словно копоть копится и копится, множится недовольство, смешанное с гордостью за него. Что у него все получается… Он взбирается выше, в то время как я соскальзываю вниз. Стремительно. И нет того, кто встретит на самом дне, нет того, кто подбросит обратно. Мазохизм во всей красе, цветет буйными красками все ярче. Я не думал, что у меня может когда-нибудь в этой ебаной жизни развиться такая разрушительная степень самопожертвования. Которое стало уже не в радость, но как остановить это саморазрушения — не понимаю. Хочу, но не могу, не получается. Общие с Кристиной друзья, что вполне логично, начали, словно мелкие катерные лодки, пришвартовываться к нам, их ведущим по жизни крейсерам. Вынужденные выбирать стороны. Как будто бы. Еще и обвиняющие в этом, особо и не скрывая свое никому на хер ненужное мнение по поводу происходящего в наших личных жизнях. Считающие, что так будет правильно. Взять и высказать свое «фэ», словно я без этого жить, блять, буду не способен дальше. И на этом не останавливаются, осуждают и отворачиваются демонстративно. Активно разыгрывая крайнюю степень непонимания. Это что же в мире делается-то, а? Глупость, граничащая с тупостью. Еще и узколобость и слепота. Ограниченность и бестактность. Тут сейчас можно вообще в далекие дебри по ассоциативному ряду пойти, нескончаемым потоком осуждать себя же их словами. Ая-яй, как я убог. Это ж додумался променять потрясающую женщину, еще ж и модель с идеальными внешними данными, да и цепким умом и прекрасной, незаменимой деловой хваткой — на танцора! Пиздец. Звучит практически как «серийный убийца». Извращенец лютый, таких на электрический стул или усыпить, как собаку сутулую. И без того выбор жесть какая-то, так я ж, дебил, выбрал того, которому уже за тридцать! Профессиональная профнепригодность из-за ебучей цифры в паспорте. Мнение, что танцоры и спортсмены свое танцуют и играют, ну, максимум до сорока, а дальше все — конец. То ли карьеры, то ли жизни — хуй их разберёшь. У каждого свои псевдоценности. А у моего ж плюс ко всему, в ЕГО-ТО ВОЗРАСТЕ, ничего стоящего и нет, кроме сомнительных, по их мнению, достижений в этой сфере. Он, оказывается, бесполезен для меня чуть более, чем полностью. И ни разочка, даже частично не способен перекрыть количество потерь. И я вообще форменный, откровенный долбоеб в их глазах. Потому что ничья хоть трижды прекрасная задница, а она средненькая и ничего особенного с их слов, не стоит вот этого всего дерьма, которое началось в тот момент, когда я сделал свой выбор. Судьбоносный, вот тут ни хуя не спорю. Только почему, помимо сарказма, которым затопило всего до макушки, и несогласия с их словами, так ненормально разрывает изнутри от противоречий? Почему душа исходит слоями, облезает, как выброшенная на улицу под проливной дождь лишайная шавка? Нет четкого понимания, чего я смогу добиться. Ушла уверенность в будущем. И затопило осознание, что я хочу тихого, мирного, взаимного обожания и безбедной старости, но только без блевотных сожалений и бесящей до дрожи постоянной оглядки в прошлое, чтобы сравнивать с тоской на сердце и растущим камнем за душой. Я хочу, наконец, душевного покоя, но получаю удар за ударом. Без остановки. Наотмашь бьют и по сознанию, и по телу, которое сдается на нервной почве. Мигрени родимые плотно возлюбили меня, обхаживают как родного, ничего не помогает. И раздражение растет. Я хочу просто, мать его, быть взаимно влюбленным, как подросток, и так, чтобы навсегда. Без гребаных поисков врасти корнями и наслаждаться достигнутым, почивать на лаврах. Хочу жить в любви, комфорте и согласии и кончать так, чтобы видеть самые дальние сраные звезды. А не давать цену тому, что имею, цинично соизмеряя, сопоставляя и сравнивая, понимая, что получаю куда меньше, чем заслуживаю. И как итог не понимаю, кому, скорее просто пространной мечте, но завидую. Из-за упадка сил — бешусь и срываюсь. Я просто, мать его, срываюсь. Только то ли морально, растеряв заначку и понимая, что почти не осталось ресурса, то ли с метафорического обрыва, падая четко в леденящую разум мутную воду, и отдаюсь несущему меня на скалы течению, чтобы расшибиться лепешкой насмерть. *** Врожденная педантичность вкупе с порой просыпающимся идеалистом, обитающим где-то в капиллярах, не так уж и глубоко под кожей, тащат меня к раскрытому чемодану, в который психованно с полчаса назад были сброшены брендированные и баснословно дорогие вещи. Сущий пустяк в прошлом. С моим-то достатком. Роскошь в настоящем. Таки пояс приходится подзатянуть с непривычки. Теперь деньги не просто хрустящая бумага. И платиновая карточка не отдает сладким запахом безлимитных трат. Почти безлимитных. Медитативно достаю пуловеры, футболки, рубашки, брюки и прочие совершенно точно необходимые мне в поездке предметы гардероба. Аккуратно складываю, ровно с тем же внезапно посетившим-таки апатичным спокойствием обматываю пищевой пленкой каждый чемодан, чтобы не было проблем в аэропорту. Иду зачем-то варить себе кофе, хотя можно было бы выпить его непосредственно в самолете. Все же до вылета чуть более трех часов, мигрень трепетно любит мои виски и ласкает лобную долю, и время, можно сказать, слегка поджимает. Плюс минус час пути без пробок на такси, а после регистрация и различные тонкости. Надо бы выдвигаться. И кое-что еще… Например, позвонить Ви. Хотя бы просто позвонить, мы не виделись двое суток и не разговаривали практически. Пара фраз не считается. Но не звоню. Просто не знаю, как сказать ему, что наша разлука в этот раз будет куда больше, чем мы привыкли. Ведь раньше я заведомо знал, что мы не вынесем ее, и отказывался, если сроки ставили более трех недель по контракту. А в данном случае нет ни желания отказывать, ни выбора вообще как такового. Вариантов, где подзаработать и наверстать хоть крупицу утерянного — на дороге не валяется. И что-то должно быть принесено в жертву, чтобы в другом месте прибыло. Сраная истина нашей несправедливой жизни. Не звоню… Потому что боюсь услышать легкое или — что еще страшнее и моей моральной смерти подобно — безразличие и безболезненное прощание. Теперь уже не на время, а навсегда. Чертов триггер и оживший страшный сон и без того периодически преследующий мой больной, воспаленный мозг. Страшно, что ему вдруг станет фатально похуй. А я ведь хочу, чтобы меня ждали, я хочу его безумной страсти, вспышки эмоций и недовольства из-за вынужденной разлуки. Не звоню, ведь стану просить приехать, чтобы хотя бы обнять напоследок и поцеловать, впитав в себя его вкус и обещая хранить и не забывать, смаковать в минуты одиночества. Поцеловать так глубоко и ошеломляюще, чтобы осталась метка на самой душе. Нестираемая и заметная лишь нам обоим. Но, не звоню… медленно споласкиваю кружку в ледяной воде, ставлю ее на лежащее у самой раковины тонкое вафельное полотенце в забавные широкие полосы, на которых ползают мелкие синие обезьяны, как любит делать Виталик — донышком кверху. Стряхиваю нервно руки и, выходя из кухни, слышу звук открывающейся двери. Мгновенно глохну. На долю секунды в глазах темнеет. Огненным хлыстом по нервным окончанием ударяет паника. Сердце делает кульбит. Потому что так рано он мог прийти по нескольким причинам, и ни одна из них не дает гарантий, что у него все в порядке. Увы. Травмы в его деле — вариант нормы. Чего стоит то растяжение, с которым он периодами до сих пор мучается. И это волнение тащит меня за шиворот к нему навстречу. — Что-то случилось? — слетает с не картинным, а вполне с искренним беспокойством. Жадно шарю по его фигуре взглядом, цепляясь за каждую мелочь глазами. Не вижу физических увечий — что радует. Зато выражение лица… — Ты уезжаешь? — прилетает одновременно с моим вопросом, бровь удивленно приподнимается, а спустя мгновение он начинает хмуриться и подходит ближе. — Арно, что происходит? Ты решил съехать от меня? Я понимаю. Все непросто, мягко говоря, непросто. И в данный момент у тебя, скажем так, черная полоса. И, блять, ты, возможно, жалеешь, что подписался на все это дерьмо из-за меня или вдруг прислушался к «советчикам», — делает кавычки пальцами, — по поводу того, что я того не стою и нужно чем быстрее, тем лучше слать меня на хуй, но разве я не заслуживаю хотя бы услышать настоящую причину? Разве все, что между нами есть и было… не без проблем, но все же. Позволяет тебе молча уйти, пока меня нет дома? — Остановись, — вымученно выдыхаю. Получается шумно, резко, громко. Череда озвученных подозрений, требовательный, бескомпромиссный, даже жесткий недовольный голос режет слух. Непривычно. Чуток странно, и это расстраивает. А его глаза вообще сложно читаемые, с каким-то незнакомым раскаянием, вызывающим недоумение. Но времени разбираться с этим нет совершенно. Тот факт, что он озвучил подобный вариант, — неприятно удивляет. Словно я смог бы взять и уйти от него насовсем, просто собрав вещи и молча покинув квартиру. Как истеричная баба после пары пробных месяцев отношений, мол, если проканает, то отлично, а нет? Ну, значит, не судьба. Не очень-то, собственно, и хотелось. То, что он считает, будто есть причина ЕГО бросить и резко, безвозвратно все закончить. А главное душой, сердцем своим безумным, шальным верит в возможность подобного развития событий. Допускает мысль о том, что мы сможем существовать порознь… После всего произошедшего, после того, как я доказал не единожды, что готов послать к черту весь мир ради него. Пиздец. — Арнольд? — Мне предложили контракт. — Делаю паузу. Встречаюсь с ним взглядом. Максимально спокойный внешне. Бьющийся в панической атаке — внутри. — Огромные деньги, в самом деле. Но главное — это прекрасная попытка восстановить потерянное доверие давнего клиента. Очень важный, очень мне нужный, масштабный проект. — Запускаю руки в карманы. Чуть кривлю губы в крайней степени недовольства, но пытаясь выглядеть, по крайней мере, убедительно, дабы скрыть истинный пиздец в эмоциях, понимая, что эта работа сейчас как легкая попытка к бегству. Все-таки она. Черт бы ее побрал. — Мне нужно лететь сразу в Италию, после Нидерланды. И это в течение первых двух недель, потом на следующие пять я улетаю в Израиль, и там-то и будет основное действо. — Два месяца, — тише говорит, усаживается, вмиг растерявший весь пыл, словно его на кнопку выключили, так и не сняв кроссовки, на диван, цепляясь с силой пальцами за собственные волосы и чуть оттягивая успевшие отрасти пряди. — Я так понимаю, в промежутках у тебя не будет времени прилететь домой хотя бы на пару дней? — Не будет, Ви. — Значит, два месяца, — прокашливается, внезапно охрипнув, и я понимаю, что еще немного — и никуда не полечу, как всегда, бросив все ради него. Не сумею оставить в таком расстроенном виде. Как и всегда… Гребаная пугающая способность растворяться в этом человеке. Почему-то настолько чудовищно особенном. Отдавать всего себя без остатка, всего себя и все, что у меня есть в наличии. К его ногам. Что бы не ждало впереди. Его чувства — моя ахиллесова пята. Он весь. — Есть один вариант — ты можешь прилететь ко мне в Израиль хотя бы на какое-то время. Я поговорю с Маратом, все улажу. — У нас скоро несколько фестивалей, заказов насыпало немерено, много проектов, слишком много, я тупо не могу все бросить. Блять, — отчаянно откидывается на спинку, пронзительно смотрит, удерживает контакт глаз, и я вижу боль, такую яркую, багрово-алую вспышку, исказившую его лицо. Следом темным пятном расползающуюся безысходность и легким сквозняком промелькнувшее, но сразу же спрятанное сучье облегчение, едва заметное, но… Что же… Даже так. — Если я в который раз пошлю все на хуй, в конечном итоге в этой квартире появится безработный, постоянно находящийся в депрессии, совсем не настолько, как раньше, для тебя привлекательный товарищ. Я, но уже не лощеный, моя всратая терка, которую ты грыз, как оголодавший кот, исчезнет, и все… Насколько нас хватит, если я потеряю то, к чему шел всю осознанную жизнь? Я буду нужен тебе, когда стану настолько жалок, что возненавижу собственное отражение? — Я не прошу тебя остаться. — Отрицательно покачивает головой. — Просто сама мысль о том, что мы не увидимся два месяца, шокирует с непривычки. Но, может, нам нужна эта передышка? Просто понять, сможем ли мы существовать по отдельности. И хотим ли?.. Не знаю, как себя чувствуют те, кому по голове прилетает пыльным мешком. Но, вероятно, точно так же, как в данный момент себя ощущаю я. Неожиданное откровение, болезненно-бритвенно-острое, безжалостно полосующее и вводящее само сердце в состояние агонии. Холодок проходится вдоль позвоночника, за моей спиной словно сука-старуха с косой примостилась и дышит смрадно в шею. Накатывает легкое чувство паники, заставляет вздрогнуть онемевшие кончики пальцев и сжать руки в кулаки, чтобы реакция, столь неожиданно даже для меня самого бурная, не была заметна кому-либо, кроме меня. Ему не была заметна. Потому что… К черту. Сегодня, видимо, день шокирующих открытий, а может, он специально делает это, чтобы мне было, о чем подумать несколько недель. Назло. Почему бы, собственно, и нет? Почему бы не отыграться хоть минимально за то, что уезжаю на такой срок? Или же он что-то для себя решил, но не озвучивает. Пока что не озвучивает или все еще не озвучивает. Игра слов. А вот смысл, который они несут… И это неожиданно пиздец как больно. Щемит в грудине, сковывает тисками бедное сердце. — Думаю, в твоих словах есть смысл. — Уроки актерского мастерства, спасибо вам. Внесли свою лепту. Пригодились там, где не ожидал. И несколько не самых крупных, но ролей на большом экране, и долгие годы работы на камеру в различных амплуа помогают сделать «правильное лицо». Долбанную «хорошую мину» при плохой игре. Потому что рассыпаться на мелкие осколки в гребаное крошево посреди коридора — не то прощание, которого мне бы хотелось, но к этому, видимо, близится. Семимильными ебаными шагами… — Я буду скучать, — внезапно шепчет, вымученно улыбается. Снова мягкий и искренний. Такой мой в этот момент. Встает и подается стремительно навстречу, замирает в считанных сантиметрах от моих губ. Какой-то растерянный. Сожалеющий. — Очень сильно скучать, Арно. — Чувствую его теплое мятное дыхание и автоматически закрываются глаза. Рефлекс. Поцелуй так сильно отдает горечью, что хочется отстраниться. Боль, много боли, концентрированной, и словно изжога выжигающей где-то в районе желудка, дает о себе знать яркими вспышками. Но я не могу это прекратить. Попросту не способен. Это тот самый случай, когда вопреки, а не ради чего-либо-там. Мучительно. Клеймяще. И меня ведет, мне дурно и плохо, но я с настоящим, ненормальным мазохизмом отдаю ему все, на что сейчас способен. И мне кажется, наши объятия никогда не были настолько болезненно-крепкими, едва ли не до хруста ребер и синяков от впившихся пальцев, будто друг в друга пролезть хочется одновременно обоим и так там и остаться. Пугающая тень зависимости. Взаимной. И не будь я столь оптимистичен в нашем отношении, несмотря ни на что, подумал бы… что и правда, это наш последний прощальный поцелуй. Совсем последний. Потому что столько надрыва, горечи и боли не может быть между двумя любящими людьми, как бы ни скучали оба в преддверии разлуки.