Семь

Он слышит тиканье часов. Громкое, почти что разрывающее барабанные перепонки. Тик-так. Тик-так. Он бежит куда-то. Слышит, как что-то взрывается, и его лицо осыпает прохладными... каплями? осколками? Он бежит, понимая, что теряет время. А время – самый важный ингредиент... В чем? Эта мысль ускользает от него, бежит впереди его ног, и он не может за ней угнаться. Мысль, как и время, его не ждет. И в какой-то момент тиканье замолкает. Да, в какой-то момент оно замолкает, и Геральт понимает, что со всем покончено. Он проиграл. Конец игры. Он чувствует, как на его плечо ложится рука, чувствует дыхание на затылке и... просыпается. Градины пота скатываются по лицу, а сердце бешено колотится под ребрами, как умалишенный, не принявший свою дозу лекарства. И дышит он так же загнано, как этот умалишенный. Ночная тьма подкрадывается к кровати. Геральт протирает глаза, закутывается в одеяло, потому что холод проникает под кожу. Что ему снилось? Что? Он не может вспомнить. Больше заснуть не получается. В этот день ему удается попасть на утреннюю службу. Он чувствует себя бесконечно уставшим, бесконечно вымотанным, но голос Региса мягок и ласков, голос Региса ведет его сквозь усталость и уже поднимающую голову безысходность. Он сидит на одном из последних рядов, в забытьи, но не во сне. Он слушает, он чувствует, как силы постепенно возвращаются к нему, потому что есть ради кого стараться, ради кого превозмогать. Он... – Здравствуйте, шериф, – раздаются тихие, но отчетливые слова за спиной. Геральт хочет повернуть голову, но незнакомец останавливает его. – Нет-нет. Я бы на Вашем месте этого не делал. Геральт чувствует, как что-то острое упирается ему в спину, беспрепятственно скользнув в пространство между спинкой скамьи и ее сиденьем. Если он решит повернуться, этот человек, кем бы он ни был, всадит ему в поясницу нож. – Ты знаешь, чем это может обернуться, шериф, – с деланым безразличием продолжает голос сзади, будто прочитав его мысли. – Кто ты? – спрашивает Геральт, взглядом пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, что могло бы ему помочь. Но зеркал в церкви нет. – Геральт, Геральт... Какой же ты любопытный, – издевательски тянутся слова. – Сказать тебе сейчас и испортить всю игру? Нет, так не пойдет. – Игру? Какая к черту игра? Ты убил уже двоих. – Я никого не убивал. Лезвие сильнее упирается в поясницу, и страх парализует. Заставляет замереть. Он молится о том, чтобы проповедь поскорее кончилась. Чтобы Регис заметил его бледное, напряженное лицо. – Он не увидит, не волнуйся, – доносится до ушей Геральта смешок. – Я не позволю никому помешать нашему маленькому разговору. Геральт стискивает зубы, челюсть немеет, но ему удается потушить огонек паники. – Что тебе нужно? – Я пришел дать тебе наводку, Геральт, но хочу остаться инкогнито. Помощь в обеспечении безопасности нашего городка. – И поэтому угрожаешь мне? – У меня... особые методы. Геральт молчит, потому что лезвие ножа снова сдвигается. Всего на несколько миллиметров. – Отец Регис сказал тебе, что Детлафф не убийца, но ты ему не веришь, верно? Не можешь ничего поделать с собой и своими подозрениями. Что если я скажу, что ты на правильном пути? – С чего мне тебе верить? Голос его выдает. Ему кажется, что кто-то запустил руку в его грудную клетку и выворачивает ее наизнанку. – Ох, Геральт, я не прошу тебя поверить мне. Поверь своим глазам и своим предчувствиям. Ну же, Волк. Возьми след. Проповедь заканчивается, и нож перестает упираться в поясницу, но, когда Геральт оборачивается, он не видит никого. Вздрагивает, когда кто-то касается его плеча. Регис. – На тебе лица нет. Что-то случилось? – спрашивает Регис, когда они остаются в церкви одни. Губы Геральта приоткрываются, но с них не слетает ни звука. Он не знает, что должен сказать. Не знает, стоит ли это что-то говорить. Регис внимательно смотрит на него. – Просто не выспался, – отвечает Геральт, сглотнув вставший в горле ком. Регис касается его плеча ладонью, задерживает руку, а шериф может думать почему-то только о лезвии ножа, утыкающемся в поясницу. Его водят за нос? Пытаются заманить в ловушку? Но он в самом деле... Кто этот человек? Откуда ему известно, что Геральт чувствует, о чем думает? – Геральт? Этот голос спасает его из болота мыслей, и Геральт вздрагивает, смотрит Регису в глаза и попадает в болото противоречивых чувств. – Я в порядке, – лезут с губ слова, а язык становится непослушным, будто бы раздувшимся, едва ворочается в пересохшем рту. Он повторяет, сам не убежденный своими словами. – Я в порядке. Ладонь Региса касается его щеки, и он позволяет себе на секунду закрыть глаза. Чувствует теплые объятия. – Расскажешь, что тебе снилось? – спрашивает Регис. Геральт открывает глаза, смотрит поверх плеча Региса и ловит взгляд серых глаз отца Детлаффа. – Я ничего не помню. Только чувство погони. Как будто какой-то хищник преследовал меня, чтобы впиться зубами. Детлафф смотрит на него, и Геральт никак не может понять, что отражается в его взгляде. Злость? Боль? Беспокойство? Интерес? – Он меня поймал. Во сне. Детлафф отводит взгляд и исчезает, тень среди теней. Регис отстраняется, внимательно взглянув на него. В эту секунду в церковь быстрым шагом входит запыхавшийся Лютик. Геральт слышит женский плач, и от одного этого звука внутренности выворачиваются наизнанку. Он не справился со своей работой. Лютик говорит ему, что сам займется женой убитого, но Регис останавливает его. – Позвольте мне помочь. Геральт рассеянно кивает. Смотрит на тело: черты лица расплывчаты из-за побоев, а на коже – фиолетово-голубые цветы, похожие на цветы гидрангеи. – Где его сын? – собственный голос кажется чужим. – Я здесь. К нему подходит темноволосый высокий подросток, худой, как тростинка. Но он не плачет, глаза у него сухие, хоть и красные. – Расскажи мне, что произошло? Ты что-нибудь видел? Слышал? Знаешь, кто мог бы это сделать? Парень смотрит на тело. – Я помогал матери с покупками. Он уже был мертв, когда мы вернулись. Его голос холоден и почти спокоен. Почти – лишь немного дрожит. Геральт молчит, позволяя ему говорить. – Я... На самом деле я... – спокойствие уходит из голоса, но в нем звучит не боль или горе или печаль, а ненависть. Геральт чувствует, как она вибрирует в чужой глотке, словно бурный поток воды, сшибающий с ног, смертоносный и беспощадный. – Говори, парень. Не бойся. Подросток стискивает в кулаки дрожащие руки. – На самом деле я рад, что его убили, – говорит он. Продолжает, потому что Геральт молчит. – Рад, что он мертв. Он бил меня и мать. Почти не просыхал от постоянных попоек. Взгляд парня кидается к нему, твердый и полный самоуничтожающей ненависти. – Я чувствую не пустоту, а облегчение. Это плохо? Геральт смотрит на него, прямо и молчаливо, и юноша, смешавшись, отводит взгляд. – Вы же не думаете, что я его убил? – спрашивает он тихо. Геральт мотает головой и опускается на корточки рядом с телом. – Посмотри на характер побоев, – говорит он. – Они не хаотичны. Кто бы это ни сделал, он бил не просто, чтобы ударить. Бил туда, где больнее, где смертоноснее. Это вывернутый наизнанку гнев – холодная расчетливость. Мальчик смотрит на него внимательно. – Я хочу быть шерифом, когда вырасту, – говорит он вдруг, и Геральт улыбается ему. – Тогда тебе стоит научиться контролировать свои чувства. На горячую голову очень сложно принять правильное решение. Он поднимается. – Ламберт, где ты, мальчик? – раздается взволнованный женский голос. – Уже иду, мам, – отзывается парень. Вновь смотрит на Геральта. – Простите. Геральт кивает, и Ламберт отходит утешить мать.