Семь

У нее заплаканное лицо, одежда, почти полностью скрывающая тело, и море грусти в глазах, смертоносные волны которой накрывают с головой. – Вы единственный, кому я могу довериться, шериф, – говорит она. Старается сохранить в голосе спокойствие, но Геральт все же улавливает легкую дрожь. – В последнее время Ольгерд редко приходит ночевать домой. Еще реже делает это трезвым. Они сидят на скамье во дворе полицейского участка, и ее бледное лицо кажется призрачным в лучах яркого солнца. – Он Вас бьет, Ирис? Геральт ненавидит задавать этот вопрос. И получать утвердительный ответ. Она мотает головой, плотно сжимает губы, и Геральт пытается найти признаки лжи на ее красивом лице, но не находит. – Он... просто кричит и плачет, – говорит она так, будто сама хочет расплакаться и сорваться на крик. – Он никогда не бил меня. И я не верю, что когда-нибудь ударит. Ирис закрывает глаза. – Я беспокоюсь за него. Воцаряется молчание. Геральт смотрит на солнце, прищурившись, смотрит на Ирис, холодную и печальную. – Сходите в церковь, – говорит он и встает. Ирис поднимает на него взгляд. – Я попробую с ним поговорить. – Спасибо, шериф. И простите, что отняла у Вас время. – Если я могу сделать что-то, чтобы вернуть улыбку на Ваше лицо, я это сделаю. И она ему улыбается. Горькой, неуверенной улыбкой. И она ему улыбается. Ее лицо – восковая маска, навеки запечатлевшая улыбку. Через отверстие в ее грудной клетке, прямо сквозь сердце, просунута роза с фиолетовыми лепестками. Геральту дурно. Он смотрит на лежащую на кровати женщину, и мысль о том, что еще утром он разговаривал с ней, кажется абсурдной. Нет, разве утром? Целую вечность назад, не меньше. Целую... жизнь назад. – Геральт, – зовет его Лютик. Дрожащим голосом. Геральт поворачивает голову. Лютик, кажется, хочет еще что-то сказать, но вместо этого растерянно молчит. Лишь потом, на выдохе, практически неслышно говорит: – Какое чудовище могло сделать такое?.. Геральт трет веки. Надежда, что это всего лишь очередной кошмар, вереница которых мучает его с тех самых пор, как начались эти убийства, исчезает, стоит снова открыть глаза. Преодолев оцепенение, он наклоняется к неподвижно лежащей Ирис. Касается кончиками пальцев маски и осторожно снимает ее. Гладкий, прохладный воск задевает какую-то струну на скрипке памяти. Геральт старается не вспоминать и не думать. Лицо Ирис кажется спокойным, почти умиротворенным. Геральт касается ее щеки. Недоуменно смотрит на руку. – Пудра, – говорит он, растирая белесую пыльцу между пальцами. – Что? – Он нанес на ее лицо пудру. Лютик, недоверчиво взглянув на него, приближается. – А ты уверен, что она сама не... Геральт мотает головой. – В последнее время она редко носила косметику. Я видел ее сегодня... Сегодня ли? Разве сегодня? Днем его сморило в сон. Может, он проспал целую вечность? Вечность до того момента, как Лютик постучал к нему в дверь, выдернув из кошмара. – ...сегодня утром. Да и на ее туалетном столике нет пудры. – Убийца мог забрать, – предполагает Лютик, отстраняясь и отходя. – Стоит спросить ее мужа. Ольгерда фон Эверека. Ты видел его? – Соседи говорят, что он уже как неделю дома не появлялся. Геральт кидает взгляд на восковую маску. Неделю. Бессильная злость разгорается и погасает, как спичка. Неумолимо медленно. – Я бы поискал в салуне ближе к ночи, – говорит Лютик. – Геральт... Ты думаешь, он это сделал? Конечно. Всем от этого стало бы легче. Просто признайся, фон Эверек, прижатый к стенке, что ты совершил все эти убийства. Что все это было лишь приготовлением к убийству собственной жены, потому что тебе не хватило смелости. Просто признайся... «Он никогда не бил меня. И я не верю, что когда-нибудь ударит» – Сомневаюсь. В лучшем случае, – Геральт жалеет, что эти слова сорвались с языка, – сделал это убийство похожим на другие. Это бы объяснило, почему оно так... –...отличается? – заканчивает Лютик. Хмурится. – Как будто он относился к ней с уважением или... Геральт вынимает розу. Стебель, запачканный кровью, смотрит на него отсутствием шипов. Обрезанный конец потемнел от контакта с чернилами. Геральт осторожно кладет розу рядом с маской. Он берет Ирис на руки. Ее холод прожигает даже сквозь одежду. – С уважением или нет, это все равно убийство, – говорит Геральт сухо. Лютик не отвечает. – Я знал ее. Хорошая была девушка. Присутствие Региса успокаивает нервы. В сакристии пахнет ладаном, от Региса – травами. Геральт приближается, вжимается лбом в плечо. Теплые руки скользят по его спине, срывая, как паутину, воспоминания о трупном холоде. – Я не... – пытается сказать Геральт, но слова не лезут из глотки. Что он хочет сказать? Что не справляется? Что не понимает ничего? Усталость валится на плечи неподъемным грузом. Кошмары, кошмары, сплошные кошмары. Ответ подсознания на всю эту дьявольщину? Регис не перебивает его, дает время собрать предложение из неподатливых слов. Его ладонь поднимается к затылку. Гладит волосы. – Я не знаю, что мне делать, – заканчивает Геральт, чувствуя, как к глазам против воли подступают слезы. – Уже четвертое убийство, а я не знаю, что мне делать. Пальцы замирают, будто почувствовав дрожь. Геральт сильнее прижимается к Регису, вцепившись в черную ткань сутаны. Какое-то время он просто беззвучно плачет, а молчание обволакивает, как одеяло, спокойное, понимающее молчание. – Приляг сейчас, поспи. Быть может, в Божьем доме тебе не будут сниться кошмары, – вздыхает священник, отстраняясь. Помогает Геральту лечь на скамью, стоящую здесь же. Узкая, жесткая, но уставшему шерифу она кажется мягкой периной. – Спасибо, – благодарит Геральт немного охрипшим голосом. Регис улыбается ему и гладит по голове. Закрыв глаза, Геральт почти сразу же проваливается в сон. Даже не слышит, как хлопает дверь. В церкви пахнет ладаном, все затянуто дымом от благовоний, и Геральт видит едва ли дальше вытянутой руки. Он осторожно, опираясь на скамьи, идет вперед, слыша эхо своих шагов. Поднимается к алтарю, но что-то останавливает его. Он опускает взгляд и видит щупальце дыма, обвившееся вокруг ноги. – Геральт, – неуловимо знакомый голос. Дым расступается у алтаря, и Геральт видит Региса, стоящего на коленях. Региса, неотрывно, почти жалобно смотрящего на него, а рядом с ним вцепившуюся в его волосы фигуру в черной одежде. Он кидается вперед, но щупальце натягивается, и Геральт падает, больно ударив руки о плитки пола. Поднимает голову, когда голос раздается снова. – Геральт, – зовет он. – Мужеложство – один из самых худших грехов. Слышишь меня, Геральт? Мужеложство... Фигура вскидывает руку, а в ней – меч, и лезвие припадает к шее Региса, голодное и трепещущее, как хищник. – Нет! – кричит Геральт, но из горла не вырывается ни звука. – Нет! – и снова царапающая уши тишина, но он все пытается остановить неизбежное. «Мужеложство – один из самых худших грехов. Слышишь меня, Геральт?» Эхо играет с ним, повторяя слова, прозвучавшие за многие секунды до этого, играет с ним, потому что он лишен своего голоса. Лезвие впивается в кожу. Рука заставляет Региса запрокинуть голову, и ярко-алая струя крови окрашивает багровым алтарь. Крови так много, что вскоре она начинает стекать на ступени, ниже, ниже, кровавая лужа подступает к Геральту, а он не может сдвинуться с места, лишь беспомощно наблюдать, как закатываются глаза, как закрываются веки, как сотрясается в смехе черная фигура. – Геральт... Еще прежде, чем он успевает понять, что делает, Геральт хватает руку, протянувшуюся к нему. Сжимает сильно. Лишь затем понимает, что лежит на скамье, а не на холодных плитах, а над ним стоит, склонившись, Детлафф. Геральт тяжело дышит, сердце колотится, а серые глаза смотрят на него внимательно. Его ли это был голос? Или сон лишь наложил свой отпечаток на реальность, заставив его поверить, что голос Детлаффа – голос черной фигуры, взывающий к нему из мглы ладана? Взгляд опускается ниже, к белой колоратке и черной сутане. Черной. – Кошмар приснился? – спрашивает Детлафф и кидает взгляд на руку. Геральт понимает, что все еще стискивает его запястье. Растерянно разжимает пальцы. – Ага. Голос словно ему совсем не принадлежит, хриплый, будто бы сорванный. Шериф поднимается со скамьи. – Я кричал? – Нет. Бормотал. Почувствовав холодящую тревогу в грудной клетке, Геральт оборачивается на дверь. – Где Регис? – Проводит вечернюю службу, – Детлафф наклоняется, заглядывает под скамью, чем еще больше сбивает Геральта с толку. – Она скоро закончится, так что, если хочешь увидеть его, можешь подождать тут. Если нет, открою тебе дверь на улицу. Он протягивает руку и что-то достает. Геральт видит золотой отблеск. – Что... – хочет спросить он, но слова застревают в горле, когда он видит золотую брошь. Брошь, которую не так давно видел в собственном сне. – Это? – заканчивает за него Детлафф, не замечая пораженного взгляда. – Подарок от старого друга. Не понимаю, как мог обронить ее здесь. Геральт долго не может найти подходящих слов. – Красивая, – выдавливает он наконец. Детлафф смотрит на него, внимательно и напряженно. Видимо, голос выдает. Геральт отводит взгляд. – Откроешь дверь? Мне нужно на свежий воздух. – Да, конечно. Снаружи его встречают холодный воздух и подкрадывающаяся к ступням тьма.