Promise

      Как только белый огненный шар лениво устремился на запад, стремясь спрятаться за горизонт от взглядов, в путь выдвинулась жуткая процессия. Пыль, поднимаемая копытами лошадей и ногами озлобленных, испуганных людей поднималась в воздух слабым туманом, стремясь скрыть от посторонних взглядов темную сторону величественной и благополучной страны, сумевший за короткий срок подняться с колен и стать почти центром мира. Дорога была извилиста и пустынна. Выбрана она специально, чтобы никто из непосвященных не проник в тайну. Кругом ни души, лишь легкий топот нарушал странную мертвую атмосферу, сгущающуюся тем больше, чем ближе процессия приближалась к месту, где оборвалась не одна человеческая жизнь. Небольшая, окруженная горами пустошь уже мелькала перед глазами, а если сильно втянуть воздух носом, то можно даже почувствовать витавший там приторно сладкий запах смерти.       Не выдержав напряжения, кто-то застонал, путаясь в трясущихся ногах, готовый упасть навзничь и умолять о пощаде. Ехавшие впереди два генерала даже не обернулись на чужие еще тихие голоса. Пусть замыкающие шествие солдаты разбираются с этим, подгоняя особенно медленных пленников. Шестнадцать изнуренных силуэтов, шипящих проклятья в адрес нынешнего правления и в спины непреклонным генералам. Среди них пять женщин и двое совсем юных мальчика. Но даже они не могут надеяться на пощаду. Никто не смеет выступать против Барбароссы и ставить под сомнения его власть. Старики, женщины, дети. Он не пощадит никого. - Пожалуйста, - дрожащим голосом пролепетала женщина, когда процессия достигла пункта назначения, конечного пункта для тех шестнадцати, что посмели выступить против Национальной партии независимости. Женщина прижала к себе своего сына, словно так могла скрыть его от гнева главы Партевии, от предстоящей им участи.       Едва сдерживая страх и подступающую к горлу дурноту, остальные обреченные молча взирали на отчаявшуюся мать. А она готова была броситься на колени, плакать, умолять. - Он еще совсем ребенок, - причитала несчастная, смотря на возвышающиеся над ней фигуры палачей. – Это я во всем виновата. Только я. Он ничего не сделал. Умоляю, отпустите Дани. Прошу, смилуйтесь. - Заткнись, - зашипел на женщину бородатый сутулый мужчина, кидая на солдат полные презрения взгляды. – Лучше сдохнуть в грязной канаве, чем прогнуться под этого тирана Барбароссу. Мы умрем за свободу. Это честь. Прими ее для себя и своего отпрыска, Хамида.       Но женщина не слушала. Она продолжала причитать, протянув руки к сверкающим доспехам всадников.       Спешившись и достав из ножен меч, Хесса подошла к Хамиде, и быстрым отточенным движением снесла голову ей и ее сыну. Земля обагрилась первой за этот день кровью. Солдаты кровожадно оскалились, предвкушая бойню. - Как милосердно, - усмехнулся Ротта, тоже спрыгивая со своего скакуна. Он обернулся к бородатому мужчине и расплылся в улыбке. – Что же, эти двое, и правда, удостоились чести пасть от руки предводителя отряда зачистки. - Ротта, давай быстрее здесь закончим и вернемся, - сказала Хесса, жестом отдав команду солдатам. Те незамедлительно бросились на пленников, как стая изголодавшихся собак на кость. - И когда это ты успела стать такой суровой? – вздохнул генерал, наблюдая за развернувшейся перед ними картиной казни. – А как же умолять великого меня? Тесное общение с господином Барбароссой не идет тебе на пользу. - Что ты сказал? – сквозь зубы прошипела Хесса, резко развернувшись к другу. – На что ты намекаешь? - Ни на что, успокойся. Просто в последнее время президент как-то часто вызывает тебя к себе. - Много работы в связи со вспышками недовольства. Тебе бы тоже стоило больше думать о своих обязанностях, а не спать на посту. - Это было всего один раз, - возмутился Ротта, со стыдом вспоминая, как умудрился заснуть прямо во время охраны важного груза и проснулся только после увесистой затрещины Хессы. – Но спасибо, что не сдала меня. Иначе Мемфис весь мозг бы съел своими пафосными лекциями. - В следующий раз будь осторожнее и внимательнее. - Беспокоишься за меня? – лукаво улыбнулся Ротта. - Не дождешься, - фыркнула в ответ Хесса, подавив улыбку. - Это уже вторая такая казнь, - выдохнула Хесса после небольшой паузы. – Если так пойдет и дальше население Партевии значительно поредеет. С каждым месяцем недовольных становится все больше. - Лучше пусть людей станет меньше, чем кормить весь этот неблагодарный сброд. Господин Барбаросса поднял страну с колен и был так великодушен к этим отбросам, а они чем-то недовольны. Ну, что за идиоты. - О, а ты у нас заразился от Мемфиса и теперь тоже дрочишь на светлый образ президента? – усмехнулась Хесса, припоминая слова самого Ротты.       Генерал на мгновение оторопел, а потом залился громким смехом. Что вперемешку с мученическими криками звучало довольно зловеще. - Нет, что ты. Это фишка Мемфиса.       Хесса все же тихо прыснула в кулак. Что бы ни происходило этот эгоистичный, нахальный генерал всегда мог вызвать на ее лице улыбку. - Мы закончили, - отрапортовал один из солдат, вытирая кровь с лезвия меча. Генералы кивнули и, забравшись на своих лошадей, отдали приказ выдвигаться. В тщательной зачистке не было нужды. В этих горах обитали хищные птицы, которые уже к утру отчистят пустошь от мертвых тел.       На обратном пути Ротта слегка обогнал Хессу. Теперь он скакал впереди, беззаботно мурлыча какую-то веселую песенку. Девушка не вслушивалась, размышляя о прошедшем времени и о том, что совсем скоро Синдбаду придется вернуться, чтобы закончить все приготовления уже на месте. С того самого момента, как Син покинул Партевию, Барбаросса не обмолвился о нем ни словом. Лишь однажды внезапно решил посетить Балбадд, прихватив с собой Мемфиса. А когда вернулся, то на лице его играла странная самодовольная улыбка. Как бы Хесса ни пыталась осторожно разведать, что являлось причиной такого настроения президента, у нее ничего не вышло. Мемфис лишь немногословно сообщил, что все идет по плану.       Путь обратно был не легче, в чем-то даже тяжелее. Когда сзади больше не слышались шаркающие шаги пленников и их тихие, полные проклятий высказывания, мысли снова заполонили голову, и в Хессе нарастало нетерпение.       Оставалось совсем немного, она вновь увидит Синдбада, и тогда ей придется дать ему ответ. Хесса старалась не придавать этому большого значения, не думать лишний раз, нагружая себя работой. Но дни сменяли друг друга, а Хес все больше запутывалась и теряла иллюзии в отношении Барбароссы и правильности его правления. По его приказу она следила за людьми, критикующими политику правящей партии или самого президента. Большинство из них были просто «кухонными» ворчунами, не заходящими дальше высказываний своего недовольства в кругу таких же трусливых единомышленников. С такими было просто. Показать им кнут и пряник, и они тут же без зазрения совести меняли свое отношение, восхваляя партию. Но были и особо упертые. Они не желали бездействовать, выходя на площади, оставляя гневные и протестующие надписи на стенах, устраивая тайные встречи, где с губ срывалось тихое, пока еще неуверенное «революция». Если таких людей удавалось вычислить, они быстро исчезали бесследно.       Хесса старалась не думать о безнравственности и жестокости происходящего. Лишь бы не начать сомневаться. Иначе это сведет ее с ума.       Без Синдбада было легче. Время, занятость и сила воли помогали смягчить смятение, что вызывал в ее душе этот юноша. Хесса готова была молить всех возможных богов, лишь бы он не приезжал, не требовал от нее ответа, который она не могла дать. Синдбад словно яд пропитывал все собой, проникал глубоко в сердце без возможности когда-нибудь его покинуть. Хесса с позором признавала, что если он снова окажется рядом, если он снова попытается сблизиться с ней, то она уже не захочет терять его. И даже Барбаросса больше не сможет удерживать свою власть над ней.