***
Крейг не боялся судьи, косых взглядов со стороны, критики в свой адрес. Его не смущали наручники и здание с высоким потолком. Пристальное внимание к своей персоне не выводило из себя. Он не боялся даже того, что скажут ему родители. Отец пришёл в бешенство, гнев не позволил ему ни раскрыть рта, ни показать среднего пальца. Редкий случай, когда мистера Такера следовало бояться, но Крейг всё равно не боялся. Он знал: дай отцу разобраться в ситуации, и он всё поймёт, всё одобрит, может даже посодействует, если не узнает нежелательных подробностей. Только вот, надобность в этом отпала в какой-то момент сама собой, потому что Крейгу вдруг резко стало начхать. На всё. Это случилось в тот момент, когда парень отчаялся найти среди пришедших на заседание того, в ком он нуждался больше всего. Мистер и миссис Твик – да, но самого Твика не было с ними. Сперва, это показалось странным, и ничего более не оставалось, как вслушиваться в гневные интонации потерпевшей стороны, чтобы выведать хоть что-нибудь. Хоть крупицу информации, которую можно было додумать самостоятельно. Руби пересекалась с Крейгом взглядом, полным искреннего непонимания и желания разобраться. Миссис Такер сидела рядом и не выдавала признаков беспокойства, но Крейг знал, под маской безразличия сейчас плещется столько эмоций, что женщина своими руками задушила бы всякого, подтолкнувшего сына на эту тропу, дай ей только знак. - …Ваш сын и подсудимый друзья? Крейг насторожился. Мистер Твик ответил что-то смазанное, потому что сам не знал. Очередной левый вопрос – очередной почти уверенный ответ, в зале раздался протяжный зевок и неуверенно бормотание, которое судья моментально пресек, а затем они добрались до самого главного. - Тогда почему его нет на заседании? Крейг успел заметить, как Руби навострила уши, и подумал о том, что, если на задних рядах сейчас начнётся болтовня, он лично выломает прутья и поотрывает всем этим пиздаболам языки. Мистер Твик знал, о чём говорит. Но Крейг всё равно не поверил. Он даже подал голос, но, как только услышал замечание, сел обратно и забыл отчитать самого себя за вспыльчивость. Через несколько секунд он поверил и вспылил снова. Вспылил, когда давал показания. Потом ещё раз, услышав приговор, но глубоко вздохнул и сосчитал до десяти, чтобы красный перестал слепить глаза, потому что сейчас всё будет без толку, или только во вред. Низкорослый адвокат с проплешиной на затылке взглянул на Крейга сквозь очки-лупы так многозначительно, будто бы помог выиграть дело. Губы рефлекторно сжались, чтобы не дать злобе вывалиться наружу. Крейг утвердительно кивнул Руби и опустил глаза. Позже он по-настоящему разозлится, сломает первый попавшийся под ногу стул, проклянет мистера Твика, пересечётся взглядом с родителями, которым так и не дали права внести залог, будет наспех прокручивать в голове, что судья куплен, как и адвокат, хотя это могло быть неправдой, укусит себя за щёку, чтобы перестать думать, а потом снова, чтобы не начать сокрушаться, так как это не в его стиле, подумает о Кенни, о Твике, стиснет зубы и вмажет каменной стене за то, что она такая жирная и не пускает его наружу. Туда, где он должен быть. За тем, с кем он хочет быть. Пришла пора хорошенько подумать обо всём.***
Солнце проглядывало сквозь свинцовые заросли и изредка освещало бетонные стены, заглядывая в окна, передавая обитателям комнат привет от грядущего лета. Южный Парк давно не видел солнца, но тучи были такими серыми и массивными, что никто и не додумался обрадоваться. Оно только прибавило ко всему прочему дискомфорта и сухое чувство неудовлетворённости, произвело ненавязчивую смену обстановки и заставило задуматься: «Сегодня явно что-то не так. Но что?». Твик смотрел на него сквозь дубовые ветви, свет плясал пятнами на лбу и щеках, поэтому приходилось щуриться. Глаза отвыкли от него за столь долгое время. Парень ощущал себя в ином измерении, потому что в его родном щуриться не приходилось. Укрываться от капель и ветра – да, но это небо совершенно точно не его. Что это за место, и почему оно проектирует такой мерзопакостный купол над собой? Могло бы уже додать света, или снова сделать всё серым, чтобы можно было искать в нём оттенки коричневого и голубого, как в старые добрые времена, и плакать, потому что само словосочетание «старое доброе время» звучит очень печально, хотя Твик уже начал его забывать себе во благо. Поэтому и плакать не хотел. Он чувствовал себя, как игрушка, набитая ватой, пустая внутри, и лёгкая до головокружения, готовая упасть при малейшем порыве ветра. - Ха-а, шах и мат! Лузер. Твик заторможено опустил глаза, свет больше не рябил на щеках, только на лбу. - Это шашки, а не шахматы. Старик посмотрел на чёрно-белые кнопки ещё раз, во взбудораженном лице не было ни капли раздражения от неудачи, только бестолковый азарт, с коим он взял одну из шашек в зубы и, пометив острым железным клыком, вернул на место. Состриженная черная борода, прореженная седыми волосами, дрогнула. Он сложил руки на столе и сказал: - Я был мастером спорта по шахматам. Надо… Надо нарисовать фигуры. Твик смотрел вяло и расслабленно двигал потрескавшимися губами: - Ты слишком глуп для шахмат. - Не смей называть меня глупым! Ты мне в правнуки годишься, остолоп, а ну давай сюда. Делать было нечего. Твик вытянул из кармана полувысохший маркер, взятый с кармана куртки местного охранника, и положил на стол, старик тут же схватил инструмент и принялся что-то выводить на белых шашках, не задумываясь о том, каким образом будет различать между собой чёрные. Здесь он был одним из тех, кто мог растормошить и заполнить своим нытьём всю голову, чтобы там не было совсем пусто. О большем Твик не просил: только шума и бестолковой болтовни, чтобы в ней не таилось абсолютно никакого смысла. - Сейчас, подожди, я тебя в два счёта уделаю, - ворчал старик, беспощадно пачкая пальцы. – Ты ещё не знаешь, с кем связался. Магистратура в своё время сделала из меня гения, я этими шахматами и деньги зарабатывал, и от легавых отбивался. Конём в глаз. Сечёшь? Вот этой лошадкой. И он предъявляет белую шашку с коряво нарисованной мордой, точка в центре означала глаз, а червяк сверху – ухо. Твик кивнул, что было для старика с роду похвалы и заставило скривить рот в гордой усмешке. - У меня раньше был внук, - сказал он, начав рисовать на чёрных шашках. – Совсем на тебя не похож, упитанный, как кабан, вымахал бы сейчас под два метра. За него я дяденьке полицейскому глаз и вышиб, тот и года на службе не был, а уже ходил там, как хуй, одноглазый. Очки носил до этого. Но потом его называли просто Очко, ха-ха, вот умора. Твик смотрел на то, как пальцы у деда от соприкосновения с шашками постепенно чернеют. Это происходило постепенно и усыпляло своей монотонностью. - Что случилось с внуком? Старик ответил с прикушенным языком, не отвлекаясь от дела: - Подавился блевотной. Напился и уснул на спине, мать под утро не смогла разбудить. Легавые пришли, сказали, так и надо жирному пьянице, но я вступился. Хотя, не за что уже было вступаться. Играть будешь? Твик отрицательно покачал головой. Его затошнило. Ветер сдвинул несколько шашек с позиций, и старик принялся махать руками, как птица, негодуя, что, если природе дела нет до настольных игр, то пусть тогда хотя бы не вмешивается. - Сколько ты уже здесь? - Две недели. - Как себя чувствуешь? - … - Тебе здесь нравится? Твик сложил руки на столе и уткнулся в них лицом. Глаза резало от сухости, и, чтобы ветер не терзал, их приходилось постоянно держать полуприкрытыми. Когда и это перестало спасать, на помощь пришёл рукав, зарывшись в который Твик начал медленно засыпать. Неподалёку медсестра катила в коляске женщину преклонного возраста, сонную, мычащую что-то о ценах на кукурузу и паршивых шоу о людских взаимоотношениях, коляска поскрипывала на ходу и оживляла полупустой двор под аккомпанемент задумчивого поддакивания деда самому себе. Твику вспомнился свой первый и единственный велосипед. Много лет назад отец купил его с большой скидкой и дал Твику, чтобы тот не опаздывал на работу. Позже велик украли. В памяти Твика он остался огромной скрипучей развалиной, которая визжала на всю улицу с каждым оборотом педали, и которая, чёрт знает, кому могла понадобиться, из этого Твик сделал вывод, что его украли ради того, чтобы украсть. - Хочешь увидеть родителей? - … - Расскажи, в каких ты с ними взаимоотношениях. Твик повернул голову на другой бок и еле слышно всхрапнул, проваливаясь в сонную яму. - Я не помню. На макушку упала капля. Первая, вторая, третья одновременно с чётвёртой. Листва подняла шелест и почернела. Дед засуетился на месте и вытянул ладонь, чтобы проверить свои догадки по поводу грозы. - О-о-ой, - сказал он, почувствовав влагу на грубых пальцах, и принялся сгребать псевдошахматы в кучу. – Какая досада. Эй, парень. Твик уже не спал, но всё равно не откликнулся. Старик решил, что, если не он, то на выручку придут медсёстры, и спешно удалился в корпус, прихрамывая и переваливаясь из стороны в сторону, как пингвин. Твик этого не видел, но живо представил. Капля утекла за ухо, щекоткой пробежала по шее и впиталась в воротник. За всё время, проведённое здесь, этот дождь был первым, как ни странно. Твик сложил руки на затылке, уткнувшись в пластиковый стол лбом, и вцепился в волосы, ощущая влажный холодок на пальцах. Капли скатывались вниз по контуру ладоней, а затем все дружно утекали за уши, сливаясь в ровные дорожки. - Чувствуешь ли ты головокружение? Провалы в памяти? - Да. - Что ж… Я вынужден снизить дозу. Есть ли ещё что-то, что тебя беспокоит? - Когда вы меня отпустите? - Когда ты окончишь курс лечения. - Но я здоров. - Твои родители так не считают. Слёз не было. Твик прикусил губу и замер, слыша, как санитары спешно уводят пациентов в здание и ожидая своей очереди. Дождь подкинул воспоминаний. Всех сразу. Парень впился пальцами в кожу под волосами и замер, согнувшись в три погибели. Он бы хотел, чтобы одно из двух оказалось сном: либо «сейчас», либо «тогда», потому что, если эти два времени – промежутки одного и того же измерения, картина получается очень печальная. Конечно же, он помнил всё, но специально не вспоминал до того момента, пока небо не заволокло серой пеленой, прямо, как «тогда». - Я дома. - Чай? - Пиво. Хочу себе пузо, как у Джека Блэка. Хватит ржать, этот мужик умеет жечь, как никто другой, у него даже игра своя есть. Я обязан вырастить такие же сиськи, чтобы заполучить игру в свою честь. Пальцы впились сильней, Твик не думал о том, что это выглядит несколько странно и идёт в разрез с конечной целью. Он должен был вести себя, как можно более адекватно, чтобы не давать причин и дальше удерживать себя в этих стенах, но дождь парой капель смыл все планы в сточную канаву, вывалив в голову всё то, о чём Твик так усердно пытался забыть, чтобы, в итоге, казаться более вменяемым. - Твик, пойдём в комнату. Парень опомнился и поднял голову. Отнекиваться глупо, гораздо более полезно было бы сейчас сказать, что он спал и ничего не чувствовал.***
Крейг шел быстро. Почти бежал. Местная охрана никогда не смотрела исподтишка, только в упор – глаза в глаза, и под десятком таких увесистых взглядов парень прошёл в комнату для свиданий, не дожидаясь сопровождающего его лица, который еле волок ноги. По сравнению с остальными заключёнными, Крейг находился здесь довольно часто, в основном, приходила Руби, один раз – мать, но сегодняшняя встреча обещала быть интересной. Такер вырулил из-за поворота, за стеклом пробивался сквозь окошко оранжевый пожар, бросая на железные подпорки рефлексы. Казалось, эта парка никогда не выцветет, хотя по годам она была едва ли не старше обладателя, и причин подобного феномена никто не знал. Быстрое движение - приветственный взмах бесцветной, почти серой ладонью, и Крейг с первой секунды встречи начинает хмуриться. - Привет, - сказал Кенни, пока Такер усаживался напротив. Мелкие дыры в бронебойном стекле позволяли им хорошо слышать друг друга. Не сказать, что Крейг не был рад, но того, что он надумал, вторую неделю находясь наедине с самим собой, хватило для потери всякой любезности. Кенни выглядел худо, но лучше, чем в последнюю встречу, он уже не смахивал на дурака, каким прикидывался всё время, околачиваясь рядом с Крейгом. Волосы промокли и слиплись, жёваный мех на капюшоне блестел россыпью капель, больше похожих на пыль, чем на воду. Щёки впали, как у наркомана с большим стажем. - Явился, - пробормотал Крейг, вместо того, чтобы поприветствовать. Кенни старался смотреть в глаза, он ни о чём не сожалел и понимал чужое недовольство. Казалось, он всегда всё понимал. Крейгу не нравилось чувствовать себя раскрытой книгой, которую можно было бы вот так просто читать, и об этом Маккормик тоже знал. - Я тебя предупреждал, - сказал он первым. Крейг выглядел крайне раздражённым, но злился, в основном, на самого себя, и на то, что Кенни, указав ему путь, столь долгое время оставался в тени. Парень потёр переносицу. Он не знал, с чего начать. - Блять, - пробормотал он, опустив голову. Кенни сложил руки на столе и обнял самого себя за плечи, разглядывая чёрную, как смоль, отросшую чёлку по ту сторону стекла. - Осталось ещё столько же. Потерпи, а потом я помогу тебе. - Интересно, в чём же? - Во всём, о чём попросишь. Потому что сам по себе ты идиот. - Знаю! Чёлка качнулась, явив хмурые синие глаза. Крейг мог бы ударить по стеклу, не будь поблизости охраны и камер. Маккормик обязан был пронести за собой хоть чуточку спокойствия, которое Крейг жадно впитывал, чтобы чувствовать себя лучше. - Прости, что не появлялся, - извинился Кенни. – Меня немного помотало, никак не мог заставить себя показаться тебе на глаза. Крейг пробормотал что-то наподобие «да ладно». Он всячески пытался успокоиться, но Маккормика и это устроило. - Он в клинике, с ним всё хорошо, - сказал он. – Мистер и миссис Твик оплачивают длительное пребывание, думаю, денег на это у них хватит надолго. При мысли о Твике Крейг незаметно для себя оживился. - Откуда знаешь? Кенни пожал плечами. - Какая разница? Ты и без того в курсе, что я не стану врать. Твика пичкают препаратами для снижения гиперактивности, скоро он пропьёт курс и некоторое время будет похож на ходячий овощ. Он не знает, что тебе дали месяц, там нет того, кто мог бы рассказать. - Ну, так расскажи ты! - Крейг, успокойся. Сейчас Такер напоминал сам себе призрака без тела и права голоса, а Кенни был единственным, способным видеть и слышать его. Положение давило, в горле застрял ком горечи, избавиться от которого оказалось не так-то просто. Крейг долгое время считал себя каменным, но, в последнее время, всё чаще начал сомневаться в этом. Он неосознанно кивнул сам себе. - Прости. Чёрт. Здесь дни тянутся с мизерной скоростью, я, наверно, уже с ума схожу. - Всё в порядке. - Ты его видел? – Крейг попытался утихомирить гнев внутри себя, поэтому говорил приглушённо. Кенни кивнул и даже немного улыбнулся. - Ага. Совсем недолго, он там такой чистенький сидел на лавке и пялился в окна. А потом я запутался в проволоке и свалился вниз головой, шею сломал. Крейг настолько привык к любви Кенни рассказывать о всевозможных интерпретациях своей смерти, что уже не знал, верить или нет. Это не походило ни на правду, ни на шутку. И Такер уже не был уверен, подыгрывает ли. - А можешь попробовать пройти ещё раз? - Не стану. Мне оттуда не выбраться незамеченным, придётся умирать, и тогда Твик всё забудет. - Блин. Кенни улыбнулся шире, так искренне, будто бы растрогался от чего-то. - Знаешь, - начал он. – Ты правильно поступил. Тупо, но правильно. Я ещё никогда не видел в чужих действиях столько искренности, вы двое не перестаёте меня удивлять. Думаю, в своей честности вы переплюнули бы даже меня. - Честность и ты? - Я всегда честен. И вы оба. Сейчас эта девчачья хрень, наверняка, тебе даром не нужна, такие разговоры нужно вести после бурной пьянки, сидя на кухне в четыре утра, но я хочу, чтобы ты знал… Он осёкся. Крейг недоверчиво сощурился. - Знал что? - Что ты самый настоящий педик. - Сука, Маккормик! Кенни не было смешно от того, что он сказал, он сидел напротив, блаженный, будто разговор с Такером был мечтой всей его жизни, и теперь, когда она сбылась, был полностью удовлетворён. - Я честен, Крейг. И ты тоже – просто подумай об этом ещё раз, на свежую голову, когда будешь уходить. Он встал из-за стола и, уже было собрался на выход, но вдруг услышал сдавленный оклик и наткнулся взглядом на встревоженное лицо. - Что? – спросил он. - Уже уходишь? Кенни замер на месте. - Я бы поболтал с тобой ещё немного, но вряд ли ты сможешь терпеть меня дольше пяти минут. - Смогу. Можешь вести себя, как последняя скотина, я до тебя всё равно не достану. - Вот как, - на губах снова заплясала улыбка. – Старине Такеру одиноко? - Я почти отвык от твоей смазливой рожи. Она вселяет веру в то, что всё хорошо. Этого было достаточно для того, чтобы вернуть парня на место. Крейг был прямолинеен, но не любил литературно выражаться, и вываливал все свои страхи наружу вместе с чистосердечной злобой. Кенни подвинул стул ближе. - Это… - пробормотал Крейг себе под нос. – Что с тобой произошло за эти две недели? - Приятно, что ты спрашиваешь. - Оставь сантименты при себе. Выглядишь так, будто совсем ничего не жрёшь. Что у тебя происходит? - Ничего. Просто переволновался немного. Хочешь послушать, сколько раз и каким образом мне посчастливилось отдать концы? А, Крейг? Тот кивнул, не задумываясь, от этого Кенни сделалось дико, и он удивлённо изогнул бровь. - Серьёзно? - Так сколько? И затем Кенни рассказал. Взахлёб, вываливая избытки информации за толстое стекло. Чем больше он говорил, тем Такеру становилось спокойней, будто бы всё так и должно было быть. Будто бы ничего плохого не происходит, и Кенни всё тот же пиздабол, но знающий больше, чем кто либо другой, будь то мать, отец, Руби, даже Твик. О нём Крейг думал каждую секунду, терзаемый безызвестностью, и Кенни развеял её парой фраз. «Спасибо» вертелось на языке, но осталось несказанным. Крейг полагал, что эту благодарность нереально уместить в одно слово. Оставшийся вечер ум проецировал картинку: трава, дождь и фигура, завернутая в белое, сияющая посреди всеобщей серости. Напевающая что-нибудь себе под нос. Крейг зачеркнул в уме ещё один день и распрощался с Кенни, он отчего-то знал, что Маккормик больше не придёт сюда. Может, потому, что парень всегда исчезал после того, как сделает всё, что хотел. «Я люблю жизнь. Твика люблю. Тебя люблю. Иногда кажется, что я бы умер за вас и безо всякой надежды на воскрешение, но кто знает? Ты должен любить точно так же, иначе всё, что происходит, зря. Учись, пока я жив. Пока жив, зацени, ха-ха. Смешно же, ну».