Танец Хаоса. Догоняя солнце

Метель мела и мела над бесконечным полотном Роура, могучая, властная, свободная, раскинувшая свои белоснежные крылья из конца в конец свинцового неба. Ничто не сдерживало здесь ее яростного дыхания, и ветер бесновался, закручиваясь в водовороты, поднимая вихри, залепляя снегом глаза ночи так, что и непонятно становилось, где земля, а где небо. Здесь не было ровным счетом ничего на многие сотни километров вокруг. Лишь ровное белое полотно снега внизу и свинцово-серое небо вверху, разделенные пополам бледной линией горизонта. Ни один след не пересекал сугробы, ни деревца не виднелось из-под них, ни даже хоть какой-нибудь возвышенности. Данка все щурила и щурила глаза, отчаянно отыскивая внизу под ногами хоть какую-нибудь складку местности, но не находила. Иногда над сугробами виднелись наросты не больше локтя в ширину. Она как-то разрыла такой, просто чтобы доказать себе, что она еще не сошла с ума, и под ним оказались хилые пересохшие и обмерзлые ветви каких-то кустов. Дни ползли вперед медленно, словно слизни, похожие друг на друга, как две капли воды. Разницу составляла лишь погода: порой мело, порой серые облака недвижимо висели над головой Данки, порой небо очищалось, и в нем нестерпимо больно сверкало низкое зимнее солнце. И она уже и знать не знала, что хуже из этих трех вариантов окружающего пейзажа. Пожалуй, все-таки хуже всего была метель. Невозможно было найти и намека на укрытие от ледяных игл ветра, что без конца задувал с востока, лишь очень редко, к ночи, стихая. Эти иглы впивались в кожу, пробирались в рукава и за шиворот, протискивались даже сквозь мельчайшие ячейки в толстой шерстяной ткани ее белоснежной формы. Немного помогал дар Реагрес в крови, и самые холодные порывы она отводила прочь, иначе точно не справилась бы, да и замерзла бы насмерть прямо на лету, словно ледяная статуэтка. Но с морозом сила Среброглазой сделать ничего не могла, и Данка уже и забыла, каково это, когда тепло. Холод стал точно такой же частью ее тела, как руки и ноги, холодом была пропитана каждая ее пора. Когда Данка дышала, и изо рта ее вырывались белые облачка пара, ей казалось, что и внутри у нее тоже лишь снег и лед, пустыня, в которой нет ничего живого. Иногда она думала, что сходит с ума. Что никуда она не улетала из Рощи Великой Мани, а просто лежит в своей постели и видит один бесконечный, ничем не прерываемый кошмар про зиму и пустошь, которой нет конца. Почему мир вокруг нее был таким плоским? Конечно, она слышала рассказы про Роур, видела его со стороны, знала, что это бескрайняя степь, но не думала, что все выглядит вот так. Без привычных гор, что окружали бы со всех сторон, прятали от ветров и бурь, она чувствовала себя абсолютно обнаженной и буквально распятой на поживу обжигающим холодным ветрам и ослепительному ледяному солнцу. И это было изматывающе страшно. В первые дни Данка крепилась, уверяя себя, что справится. Ей всего-то и нужно было, что держать курс на юго-восток, несколько недель лететь в одном и том же направлении, и совсем скоро она доберется до Эрванского кряжа. Полная решимости выполнить задуманное, она почти что и не спала, без устали продвигаясь и продвигаясь вперед и уговаривая себя не пугаться странных пустынных земель, таких непривычных для глаза. В конце концов, с кортами был мир, никто ее здесь не обидит, да никого и не было в этих краях посреди зимы. Кочевники давно уже отогнали стада на юг, где снега было меньше, корма для лошадей и пищи для людей больше. Теперь лишь зима и вьюги правили северным Роуром. Опасаться стоило разве что погони, которую уж точно пошлют по ее следу Великая Царица и Держащая Щит, чтобы вернуть ее назад. Никто еще никогда не сбегал из Данарских гор, чтобы посмотреть мир, и Данка не была уверена в том, что ее просто так отпустят. Тем более, что она еще даже не прошла последнюю инициацию, а потому по меркам анай считалась чем-то средним между ребенком и взрослой женщиной. И уж точно не имела никакого права удирать, не испросив разрешения хотя бы у своих наставниц, не говоря уж о царице клана или Великой Царице. Но чем дальше Данка летела, тем хуже ей становилось. Белоснежная пустыня внизу, холод, тишина и голод делали свое дело, исподволь подтачивали ее волю, ее решимость. Постепенно ей начало казаться, что она осталась на свете совсем одна, что кроме нее больше нет ни души, и что если она будет кричать во всю глотку, кричать и кричать целыми тысячелетиями, то никто ее и не услышит. И никто не придет ей на помощь, если что-нибудь случится с ней. Хотя, кажется, здесь и случиться ничего не могло. Тишь. Ни звука человеческого голоса, ни трели птицы, только завывание холодного ветра, его злое дыхание на лице. Иногда Данка принималась тихонько бормотать себе под нос, негромко разговаривать вслух с самой собой, чтобы не было так одиноко. Но это не слишком-то помогало. В конце концов, ее единственным собеседником была она сама, а темой для разговора – все те сомнения, что без конца раздирали ее на части. Зачем она убежала? Неужели не жилось ей в тепле и покое Рощи Великой Мани? В окружении друзей, родных и близких, под присмотром наставниц. После недели на однообразной пшенной крупе теперь уже и овощное рагу с мясом казалось ей роскошным пиром, и скука крохотного домика ее родителей – интересным и веселым времяпрепровождением. Данка забыла, что такое тепло и хороший отдых, и ледяной, почти что примерзший к позвоночнику живот был ее единственным спутником. И еще тянущее чувство страха и неуверенности из-за отсутствия гор вокруг нее. И еще – тоска по родным краям, безжалостно тянущая жилы. Увижу ли я когда-нибудь улыбку ману? Услышу ли, как мани поет песни своим золотым, будто солнечный свет голосом? Смогу ли вновь склонить голову перед звездчатыми безднами глаз Держащей Щит и ощутить благословение ее взгляда, очищающего меня до самого дна? А Мефнут с Китари? О них и вовсе думать не хотелось. При воспоминании о них у Данки едва слезы на глаза не наворачивались. Как было бы хорошо, если бы сейчас они были рядом! Как было бы надежно, если бы они летели по обе стороны от нее и беспрестанно переругивались друг с другом, как делали всегда с самого детства. Китари бы орала, что они сбились с пути, предлагала лететь напрямик на солнце, чтобы уж точно не перепутать, жаловалась на дурную еду и вечный холод. Мефнут бы глаза закатывала и ворчала, что она полная идиотка, и толку от нее не больше, чем от саней летом. Мысли о них поддерживали, давали сил. Данка с теплой улыбкой вспоминала все их шалости, проделки и приключения, и в такие моменты тоска чуть отступала, отходила прочь, хоть и лежала внутри свернувшейся в клубок гадюкой. А вместе с ней кололась острой болью сосновая роща вокруг становища Сол, в кронах которой так задумчиво шептался с облаками ветер. И напоенное солнцем становище Ифо на берегу озера Белый Глаз, где сама земля дышала летом и сладким запахом земляники. И густая тишина Рощи Великой Мани, наполненная перекатывающейся, словно морские волны, силой. И так хотелось домой, так хотелось!.. И почему бы не повернуть назад? Это ведь так легко: лететь-то по ветру, а не против него, как сейчас. Вьюга сама понесет ее туда, и уже через несколько дней она вновь будет дома. Да, там ждет нагоняй, но и тепло, и друзья, и покой. Неужто не жилось ей все эти годы? Ведь жилось же! Ведь могла же она не слушать этот душащий зов, эту бесконечную песню, что звенела и звенела где-то на грани слуха за ее спиной, и Данка все крутилась, пытаясь расслышать хоть одну ноту. Ведь можно же было это терпеть… Нет, нельзя было. По вечерам заворачиваясь в свои золотые крылья у крохотного пламени, на котором Данка варила в котелке пшенную кашу, она все трогала и трогала ладонью точку посередине груди, ту самую, где располагался дар Богини. Вельды называли эту точку малхейн, утверждали, что это один из важнейших энергетических узлов на теле человека. Держащая Щит говорила, что там находится капля самой Великой Мани Эрен, и именно эта капля – и есть душа анай. Данка же только хмурилась. Она чувствовала, как в этой крохотной точечке сплетались в один клубок тысячи ощущений, буквально душа ее, давя, не давая ни секунды покоя. Золотая мягкость, нежность, похожая на бутон полевого цветка. Боль и тяжесть, словно гора долга, сваленная прямо на ее плечи. Тоска, невыносимая и тянущая, радость, искристая и пьянящая. Все это было в одной единственной точке, горело раскаленным шариком прямо в середине груди, словно кто-то положил Данке под ребра уголек. И этот уголек неумолимо тянуло вперед, словно к нему привязали стальной трос и наматывали, наматывали на катушку. Чем дальше летела Данка, тем невыносимее становилась тоска, тем сильнее радость. Порой она настолько наполнялась этим чувством, что попросту задыхалась, всей грудью хватая воздух и все никак не имея возможности насытиться. Порой чувство меркло, превращаясь в едва ощутимую золотую щекотку, и тогда ей хотелось выть от отчаяния, что его больше нет. Великая Мани, что же со мной? Что это такое? Данка поднимала глаза к полному вьюги небу, неосознанно потирая уголек в груди, но небо молчало, такое далекое, такое холодное. Она знала, что ответа не будет. По крайней мере, такого ответа, который бы ее успокоил. Видимо, Великая Мани и Небесные Сестры предпочитали передавать свою волю каким-то другим способом, и Данке самой стоило отыскать его. Пока же она полагалась лишь на разгорающийся в груди уголек, что неумолимо тянул ее на юго-восток, отметая прочь все ее терзания, всю неуверенность, все желание повернуть назад. А еще она заметила, что все больше отклоняется к югу, и, похоже, уголек в груди это полностью устраивало. Вьюги и метели бушевали почти каждый день, ослепляя ее, сбивая с направления, и Данке то и дело приходилось вновь отыскивать нужную дорогу. И каждый день она забирала еще чуть-чуть южнее, и еще чуть-чуть, и в груди от этого росло странное предвкушение. Словно кто-то неумолимо подталкивал ее в выбранном направлении, вел туда, куда ему было угодно. Оставалось лишь не сопротивляться. В сущности, какая разница? Лететь севернее или южнее, разве это имеет хоть какое-то значение? Я ровным счетом ничего не знаю о тех краях, кроме того, что мне рассказывали ману и мани, так какая мне разница, откуда начинать свой путь? Дальше этого Данка в своих раздумьях старалась не заходить. И без того внутренний голос постоянно вновь и вновь возвращался к обоснованности самого ее предприятия, или побега, как выразиться было бы честнее. Лишний раз думать об этом ей вовсе не хотелось. Что делать, когда она пересечет Эрванский кряж, Данка тоже в общем-то не совсем понимала. Мани упоминала, что у нее есть родственники в Лесном Доме, что ее родной дядя – сам Алеор Ренон Тваугебир, самый известный наемник всего Этлана Срединного, живая легенда. Впрочем, в Данарских горах о нем знали только по песням, которые пела мани, его самого анай и в глаза не видели. Возможно, стоило попробовать его отыскать, он все-таки был единственной ниточкой, протянутой от ее родителей в Этлан Срединный. К тому же, Данка понимала, что отказываться от разумной помощи в совершенно чужом ей краю не следует, а потому собиралась первым делом отправиться в Лесной Дом. С собой она прихватила также немножко самоцветов из тех, что дарили родители или выменивали ей друзья. Мани упоминала, что за Эрванским кряжем еду и все необходимые вещи можно купить за деньги, которых у анай не было в ходу, а самоцветы ценятся даже больше денег. Данка очень надеялась, что сможет продать самоцветы, чтобы купить еды в дорогу; пшенка ведь скоро кончится, а на охоту требуется время. Ей не хотелось сокращать то преимущество в скорости, что, как она надеялась, ей удалось заполучить, урезая время на отдых до трех-четырех часов в день. Даже самые выносливые анай не смогут двигаться с такой скоростью. Ее эльфийская кровь хоть в чем-то шла на пользу, ведь сон ей прекрасно заменяли не требующие много времени грезы. Из вещей с собой было только самое необходимое: одеяло, чтобы не застудиться на холодной земле, котелок для приготовления пищи, крупа, солонина, чтобы было не так голодно и противно есть пустую кашу. Она прихватила и нитки с иголкой, нож, тетиву для лука, который сможет вырезать, как только найдет нормальную древесину, бечеву, чтобы делать силки на зайцев и ловушки для птиц, множество других необходимых в дороге мелочей. Но ничего лишнего, что снизило бы скорость ее передвижения. Да и с каждым днем вещмешок за плечами становился только легче: крупа и солонина потихоньку заканчивались, и это тоже являлось причиной для беспокойства. Сколько еще ей лететь? Правильно ли она рассчитала расстояние и количество пайка? Не выйдет ли так, что все ее хваленое путешествие закончится посреди безлюдной степи, когда холод и голод все-таки добьют ее? Впрочем, как и всегда, самый темный час оказался предрассветным. Вьюги и бураны, что толкали в грудь, снижая скорость передвижения, слепя глаза, залепляя всю ее с ног до головы снегом, оказались последней яростной вспышкой зимы, что медленно, но верно проигрывала схватку с наступающей весной. Чем дальше Данка забирала на юг, тем теплее становился бьющий в лицо ветер, тоньше покров снега под ней. Если в первые дни ей приходилось с помощью огня и крыльев протапливать себе глубокую ямку среди сугробов, чтобы устроиться в ней на ночь, то теперь уже сугробы доходили ей до бедер, а вскоре и совсем осели, подтопленные первым весенним солнцем. Правда, теперь появилась и другая напасть. Ночевать в морозном сыпучем снегу было все-таки приятнее, чем по уши в мокрой снежной каше, в которую неумолимо превращалась степь. В который раз уже Данка благословила данные ей всеми четырьмя Небесными Сестрами способности: с помощью силы Аленны она отводила прочь с подготовленного для ночлега места воду, с помощью силы Артрены заставляла мокрую землю менять форму и твердеть в ямку с высокими бортами, через которые не мог протечь талый снег. В этой ямке она кое-как сворачивалась в комок, укрывалась теплыми крыльями, подогретыми с помощью огня Роксаны, а затем заставляла ветра огибать ее укрытие и не тревожить грез. Конечно, если бы в ее жилах текла кровь Первопришедшей, как в жилах ее мани, можно было бы и не идти на такие ухищрения. Можно было бы запросто прямо сквозь ткань мира, сквозь пространство пройти на ту сторону Эрванского кряжа и попасть в любое место, куда она только могла бы пожелать. Да только, как говорила Держащая Щит Каэрос Саира, мечтами могли себе позволить жить только низинники и идиоты, а ни тем, ни другим сама Данка себя не считала. С каждым днем солнце все дольше удерживалось на небе и грело все теплее. И Роур начал медленно меняться на ее глазах. Сначала из-под снега появились первые, выглядящие недовольно всклокоченными кусты в тех местах, где ключи пробивали себе дорогу из-под земли. Следом за кустами обнажились и большие проплешины, свободные от снега, но укрытые ровным слоем талой воды глубиной примерно по щиколотку. Это время стало для Данки самым тяжелым. Теперь приходилось подолгу выискивать место для ночлега, не залитое талой водой: хотя бы камень, на котором можно было бы устроиться, скрючившись в три погибели, или особенно густые кусты, которые она могла наломать и из хвороста соорудить себе лежанку. Как эльфийке, простуда и кашель ей ни в коем случае не грозили, но еще нужно было умудриться уснуть в ледяной, продирающей до костей воде. Тут уж даже эльфийская кровь не помогла бы. Небо становилось все глубже и синее, и солнце как-то отогревалось, словно Роксана наконец-то одержала сокрушительную победу над долгой зимней ночью и теперь победно вздымала свой щит, что горел ярче и ярче день ото дня. Роур под ногами Данки теперь выглядел еще хуже, чем раньше: грязно-серое полотно с редкими вкраплениями белых снежных наносов, из которого торчали вверх прошлогодние отяжелевшие от талой воды былки. Как огромное болото, только хоть не настолько смердящее. В тот день, когда на горизонте впервые потянулся с юга на север далекий клин стремящихся обратно на гнездовье птиц, Данка поняла, что победила. Теперь оставалось только держаться выбранного курса и без колебаний лететь на юго-восток. Вьюг больше не будет, а дожди рожденной с даром Аленны в крови не помеха. Золотой огонек разгорался в груди, мерцал и разбрасывал искры, и это придавало ей сил. *** - Проклятая грязь! – в голосе Китари звучало усталое смирение, но она все равно бормотала, без конца бормотала, словно зудящее насекомое над ухом, слишком привередливое, чтобы усесться уже и укусить, слишком вертлявое и непредсказуемое, чтобы его можно было прихлопнуть или отогнать прочь. – Разве может быть в мире столько грязи? Мне всегда казалось, что южная дорога на Сол – настоящий кошмар и грязища, но здесь… Мефнут глубоко вдохнула и выдохнула, сохраняя спокойствие. Держащая Щит анай учила их, что никогда не стоит терять присутствия духа. «В том случае, если вы спокойны и вас ничто не тревожит, вы становитесь прямым руслом реки, по которому, словно вода, проходит энергия, что создала и питает вас. Любая тревога, любое волнение создает трудности, оно сравнимо с обвалом в горах: русло искажено, со дна поднялась взвесь и ил, куда уж тут пройти чистым водам? Если вы хотите добиться результата в том, что делаете, оставайтесь бесстрастны». Сейчас больше всего на свете Мефнут хотела удавить Китари, но сделать этого она не могла. Значит, нужно было терпеть. Золотые крылья мерно взмахивали, неся ее над раскисшей в кашу бесконечной грязной тряпкой Роура. Белые прогалины снега сменялись низинами со стоячей водой и раскисшей грязью, земля была такой мокрой, что достаточно только ногу поставить – сразу же засосет по лодыжку, как в самом настоящем болоте. Хорошо еще, что на ногах зимние сапоги из толстой кожи, которым не страшны ни сугробы, ни слякоть. Но все остальное тело от бесконечной сырости эти самые сапоги уберечь никак не могли. Так что выглядели они с Китари теперь просто загляденье как. Кажется, если бы их сейчас увидели корты, разгорелась бы новая кровная вражда с анай: ни за кого, кроме дермаков с крыльями, издали их принять было просто невозможно. Толстой коркой грязь покрывала белое шерстяное пальто Мефнут снизу вверх до самого капюшона, не исключая и висящий за плечами вещмешок. Китари выглядела и того хлеще: разводы грязи на щеках и лбу дополняли картину, кончик золотистого хвостика на ее затылке тоже был перепачкан в глине. Единственное, о чем уже третью неделю со всей возможной страстью мечтала Мефнут, - это горячая баня с полными лоханями раскаленного кипятка, который можно ведрами лить себе на голову. Кипящий источник был бы, конечно же, еще лучше, но вряд ли они найдут что-то подобное в Низинах. Наставницы говорили, что такая роскошь имеется лишь в Данарских горах. Впрочем, кривить душой не стоило. Еще хотелось есть. Мяса, горячего сочного мяса, а не жесткую как подметки солонину, которая уже в глотку не лезла. И еще кусачего глотку ашвила, что пришелся бы очень кстати в вечернюю зубодробящую сырость. Помнится, они с Китари на радостях, что удрали-таки из Рощи и никто за ними не погнался, выхлебали весь припасенный ашвил в первые два дня. Теперь Мефнут считала совершенную ошибку почти что роковой. И спать тоже хотелось. Не в мокрой луже, сырой и холодной, не под боком у ворчащей и вечно крутящейся во сне Китари, и не те жалкие пару-тройку часов, когда лютая усталость все же намертво склеивала ее веки. А в теплой кровати, в жарко протопленной казарме, где пахнет смолой и дымком, и тепло так, что ночью даже можно откинуть одеяло, потому что слишком душно. Здесь у нее было два варианта: или дремать в один глаз, завернувшись в крылья и греясь таким образом, или спать глубоко и крепко, но без крыльев в луже. Потому что в глубоком сне контролировать крылья Мефнут не умела. Никто не умел, как она всегда считала. Впрочем, в последние дни ей очень хотелось научиться такому трюку и казалось, что скоро уже это у нее получится. - Ненавижу грязь, - монотонно бормотала рядом Китари, взмахивая крыльями и с отвращением разглядывая растянувшийся перед ними горизонт. Точнее, разделенный пополам мир: внизу раскисшее болото, вверху голубое небо с пушистыми облаками, и то и другое однообразно тянущееся во все стороны. – И как корты живут в такой грязи? Даже их лошадки должны бы по колено завязать в гнилье этом проклятом. Как они спят-то хоть? Как едят? Мефнут очень хотелось ответить ей что-нибудь едкое, что прервет уже это бесконечное брюзжание. Ну, или хоть что-нибудь такое, что способно было бы заткнуть ей рот хоть на четверть часа. Только ничего подобного в голову не приходило, а все возможные варианты она уже израсходовала за прошедшие недели. Поначалу Китари еще дулась на нее после резких окриков, теперь же она просто не обращала на них внимания. У нее обнаружилась омерзительная привычка: ворчать и жаловаться без передышки. Конечно, она и раньше то и дело брюзжала, но теперь превзошла саму себя, не замолкая ни на миг. Может, просто раньше мы никогда с ней не путешествовали через зимне-весенний Роур вдвоем на протяжении трех недель? Мефнут тяжело вздохнула. Она не думала, что дорога окажется такой тяжелой, а Китари – такой занудной. Она вообще не представляла себе, как все будет выглядеть, когда героически решалась спасти от напасти Данку в тот злополучный день, самый последний день зимы. Все ее иллюзии рассеялись уже через сутки, когда вьюга натолкала ей полные уши снега, набила его за шиворот и в рот, а ночью так застудило голову, что болели и слезились глаза. Правда, они с Китари еще дня два храбрились и петушились друг перед другом, делая вид, что все им ни по чем. Даже ашвилу нахлебались так, что впору было выть. С другой стороны, когда тебя скручивает пополам от тошноты, ледяной ветер в лицо очень кстати, а высота бодрит и не позволяет упасть на землю и умереть, хоть и очень хочется. Но на четвертое утро над Роуром Мефнут осознала, что не была готова ни к чему из того, во что они ввязались. Казалось, прошло-то всего пять лет с тех пор, как они проходили первую инициацию на звание Младшей Сестры. Все было чин-чином, отряд Младших Сестер отправился на неделю в холодный зимний лес без сопровождения взрослых, с минимальным запасом еды и необходимых вещей. И если бы сейчас их окружал лес, Мефнут бы и не пикнула, ни единой жалобы бы от нее никто не услышал. Ведь лес – это всегда дрова, это сухая земля, это лежанка из лапника, теплая и уютная. Это животные, в конце концов, которых можно добыть и съесть, а не только пшенка с солониной, которая уже в глотку не лезла. В лесу не пропадешь, и дело всегда найдется. Да и привыкла она к лесу. Посреди пустой степи, где горой можно было бы назвать уже метровую кочку, Мефнут чувствовала себя абсолютно беспомощной, словно младенец. Да еще и Китари со своими жалобами. И как только раньше Мефнут ее выносила? - Я понимаю, если бы в этой грязи хоть следочек Данки остался, - продолжала гнусить свое проклятая белобрысая Лунный Танцор. – Один крохотный следочек. Вмятина от сапога, потемневшая земля от кострища, хоть что-нибудь. Так нет же! Сырости хоть отбавляй, а того, что нужно, и нет в помине! Тогда как мы ее найдем? - Позавчера мы видели охапку хвороста, - не удержавшись, проворчала-таки сквозь зубы Мефнут. Молча выслушивать брюзжания Китари стало уже невмоготу. Тогда, помнится, они обе чуть с ума не сошли от счастья. Это был первый след за неделю. К тому моменту Мефнут была уже абсолютно уверена в том, что со следа Данки они сбились и теперь просто летят вслепую, не пойми зачем и куда. Пока еще лежал снег, найти ее следы было несложно: глубокие ямы в метровом снегу на ровном полотне Роура еще издали бросались в глаза, пусть даже и частично заметенные вьюгой. Но теперь в этой водище отыскать что-либо было практически невозможно. И когда они с Китари уже окончательно отчаялись, Мефнут и углядела внизу обломанные кусты, вязанку хвороста, на которой явно кто-то спал, и почерневшую опалину от костра на небольшом камне рядом. Опалину и никакой золы или угольев, значит, это точно была Данка. - Мало ли, откуда здесь эта охапка? – хмуро проворчала Китари. – Может, она еще с осени лежит. А угли снегом и дождями размыло совсем, потому мы их и не нашли. - Не говори ерунды, - вздохнула Мефнут, позволяя себе мгновение помечтать, как берет Китари за загривок и макает ее головой прямо в раскисшую грязищу Роура. И возит по этой грязище, медленно так, с удовольствием. Туда-сюда, туда-сюда… - Ты чего так ухмыляешься? – голос Китари вырвал ее из мечтаний. Мефнут нахмурилась, глядя на подозрительно прищурившуюся подругу. – Чего это тебя развеселило? - Да ничего, - вздохнула она, но все-таки добавила: - Опалина была свежая. Ее оставили недавно. И так как кроме Данки здесь просто никого быть не может, то это она. - А может, это Волчицы? – Китари неуверенно закусила губу, глядя вдаль. Вид у нее стал по-настоящему встревоженный. – Может, они давно уже обогнали нас и даже уже схватили Данку? Может, они ее уже волокут домой, а мы с тобой, как дуры, летим не пойми куда и ничего даже там не найдем. - И что ты предлагаешь? – Мефнут ощутила, что вот теперь начинает по-настоящему закипать. – Поворачивать назад? Возвращаться в Рощу и там объяснять, где мы были и почему? Обычно такой тон и подобные слова отрезвляюще действовали на Китари. Сейчас же она только хмурилась и кусала губу, и Мефнут со вздохом отвернулась. Ей и самой на ум приходили именно такие мысли. Может быть, это было самым правильным решением в подобной ситуации. Только теперь уже не было у них пути назад. Крупы в вещмешках осталось совсем немного, а населяющая Роур дичь еще не откочевала на север после зимовки. На юге они смогут найти пропитание, на севере – точно нет. Вот и выходило, что погоня за Данкой становилась необходимостью. Хоть больше всего на свете Мефнут сейчас и хотелось привязать их с Китари спина к спине да и швырнуть в бездну мхира. Проклятые бабы со своими проклятыми идеями! И я тоже, дура, вечно соглашаюсь на их авантюры, вечно вытаскиваю их из неприятностей. Только как бы на этот раз неприятности-то нас всех и не погубили. - Меф! – вдруг громким хриплым шепотом позвала Китари. Мефнут раздраженно отозвалась: - Чего тебе? - Смотри! – дрожащей рукой Китари указывала вперед. Мефнут сощурилась, пытаясь понять, что же она имеет в виду. День уже клонился к закату, солнце пригревало раскисшую степь, дотапливая последние остатки снега. На горизонте мокрая степь казалась голубой: в одной огромной раскисшей стоячей луже отражалось небо, кое-где заляпанное неаккуратными грязными проплешинами травы или белыми мазками оставшегося снега. Дрожащий палец Китари указывал строго на восток, и Мефнут, сколько бы ни глядела туда, не могла понять, что та ей демонстрирует. - Чего там? – недовольно заворчала она, и Китари почти что взвизгнула: - Еда! Там еда! Правее смотри! Взгляд Мефнут переместился, и она даже выдохнула от неожиданности. С юга на север по небу тянулся птичий клин: стаи возвращались на гнездовье после зимовки в теплых краях. Китари издала какой-то странный полувой-полувскрик и со всей мочи бросилась вперед, колотя по воздуху огромными золотыми крыльями и одновременно с этим выхватывая из чехла на спине лук. При этом она умудрилась дернуть древко нагинаты в креплениях между лопаток так, что чуть не сорвала его со спины, да еще и заехать самым краешком золотого крыла Мефнут по лбу. Чувство было странным: словно тугой, плотный поток горячего воздуха прошел прямо сквозь ее кожу и кости. Заворчав, Мефнут только со вздохом направилась следом за Китари, на полной скорости мчащейся наперерез птичьему клину. Ее надтреснутые вопли летели над пустынным Роуром, отражаясь от грязи и небесно-синих луж. Впрочем, к вечеру, когда Китари-таки добыла жирного гуся, с ликующими воплями почти что тыча им в лицо Мефнут, настроение у обеих все-таки приподнялось. Каким-то странным образом им удалось даже отыскать более-менее сухой клочок степи, крошечную возвышенность, покрытую жесткой бурой прошлогодней травой, которую кольцом огибала стоячая вода. На этом пригорке они с помощью дара Небесных Сестер развели маленький костерок, разложили свои одеяла и принялись жарить добытую дичь, роняя слюни от сводящего с ума запаха, что поднимался над свежим мясом. Раскаленный щит Роксаны медленно опускался прямо в мокрую степь на западе, и казалось, что небо и земля горят, слитые воедино. В каждой самой крохотной луже, в каждом озерце воды отражалось пылающее багрянцем небо, и Мефнут вынуждена была признать, что это даже красиво. Особенно, когда запрокинула голову и взглянула в глубокое весеннее небо, на котором зажигались первые звезды. Здесь они были яркими, словно льдышки, преломляющие солнечный свет, отчего глубокая бархатисто-синяя тьма между ними становилась еще гуще. Мефнут неудержимо клонило в сон, и глаза слипались, будто кто-то тянул ее веки вниз. Впервые за долгие недели они отыскали сухой клочок земли, на котором можно было растянуться во весь рост, не чувствуя, как у тебя под боком переливается вода, выжатая твоим весом из напитанной влагой почвы. Она бы уснула сразу же, как только опустилась на землю, но желудок от голода бесновался и буквально глодал ребра, раздразненный запахом жирного гуся. Ломти мяса висели на тонких прутиках над огнем, с них капал жир, трещал на огне, шипел. Мефнут подумала, что еще чуть-чуть, и точно также зашипит над огнем ее слюна, отодвинулась подальше от мяса. Китари жмурилась на заходящее солнце на другой стороне костра, словно довольный кот. Кажется, добытая дичь значительно подняла ей настроение. По крайней мере, она наконец-то перестала гнусавить про то, как плохи их дела, незавидна судьба, и что ничего-то им не удастся. - Даже представить себе не могу, как вообще можно обходиться даром лишь одной Небесной Сестры в крови, - заявила вдруг она, поежившись. Мефнут подняла глаза на подругу. Сейчас она готова была выслушивать какую угодно околесицу, лишь бы не стенания про грязь и плохую погоду. Ободренная ее вниманием Китари пояснила: - Представь себе, как бы мы вообще справились, если бы у нас был только дар Роксаны. Ну ладно, сугробы с его помощью топить удобно, но что с водой делать, что хлещет на голову, или с ветром, что в морду дует? Или если бы у нас не было дара Роксаны, на чем бы мы с тобой еду готовили посреди зимней степи? - Жрали бы сухую пшенку и снегом закусывали, - невольно ухмыльнулась в ответ Мефнут. На лице Китари отразилась такая искренняя радость, что на этот раз Мефнут не огрызнулась на ее слова, что ей стало даже стыдно. Ей так же тяжело, как и тебе, а ты еще и шпыняешь ее всю дорогу. Но все равно, можно было бы и помолчать хоть немного, хоть иногда. Не обязательно же комментировать каждую увиденную кочку. - Это было бы и правда невесело, - отозвалась Китари, и Мефнут вздрогнула, не сразу сообразив, что подруга ответила не на ее мысли, а на предыдущий комментарий. Мысли в голове путались, тяжелые и неповоротливые. Прикрываясь кулаком, Мефнут широко зевнула до хруста в челюстях. Если бы проклятый гусь не пах так призывно, она бы уже давно спала без задних ног, позабыв про ужин. Китари на другой стороне костра едва не подпрыгивала от энтузиазма, поглядывая на Мефнут. Настроение у нее действительно поднялось от одного только наличия гуся в их жизни, усталость, казалось, как рукой сняло. Сейчас она больше всего походила на пытавшегося подлизаться к наругавшей его хозяйке пса: энергично стучала хвостом по земле и делала умильные глазищи. - А может, карту посмотрим? – предложила Китари, явно стараясь изо всех сил поддержать диалог. - Мы ее уже тысячу раз смотрели, толку-то? Ориентиров нет, - Мефнут вновь громко зевнула. – Да и бхара с ней, с картой этой. Мы за Данкой летим, а не по карте. - Ты совершенно права, - с важным видом кивнула Китари, но выдавал ее тревожный, заискивающий взгляд. – Бхара с картой. Давай тогда поедим, что ли? Кажется, он уже готов. Мефнут со вздохом приподнялась на локте, глядя, как Китари, шипя и обжигаясь, снимает с огня прутик с мясом, самым краешком зубов пытается оторвать от него кусочек, обжигается, дует, вновь ругается и шипит. И все-таки не смогла сдержать улыбки, когда подруга уронила-таки раскаленный кусок себе на штаны и почти что с собачьим визгом принялась отряхиваться, подвывая от боли. Как бы она ни успела взбесить Мефнут за время их совместного путешествия, а она все равно оставалась собой. И вряд ли Мефнут одолела бы этот перелет с кем-нибудь другим. Во всяком случае, этот кто-то через три недели холода и голода вряд ли бесил бы ее меньше. Выбрав и себе прутик с мясом, Мефнут принялась старательно дуть на него, краем глаза продолжая наблюдать за тем, как Китари жонглирует своей порцией. На самом-то деле по-настоящему важным было то, что у них теперь есть еда, и что они действительно идут по следу Данки. Осталось только ее догнать, и все будет хорошо. О Волчицах, дождях, обратном пути, гневе Великой Царицы и наказании Мефнут старалась не думать. Для начала достаточно и того, что у них есть сейчас. Она и так чересчур настрадалась за последние недели, чтобы понапрасну рвать сердце раньше времени. *** В таверне под бесящим до зубовного скрежета названием «Благодать Громовержца» было до неприличия чисто, тихо и чинно. На полу лежал свежий песок, и плевки темнели на нем довольно редко, а пятен крови и вовсе не было видно. Пахло здесь жарящимся мясом и аппетитными ароматами с кухни, а не потом и перекисшим вином. По столам шуршали карты, а не кости, и самым громким звуком в помещении был стук ложек о тарелки, а вовсе не пьяные выкрики матросни и довольные взвизги шлюх. Одним словом, на редкость унылое местечко, но разве мог Первый Жрец Ишмаила ждать отгрузки на корабль в каком-нибудь ином месте? Гайда сидела в самом темном углу помещения, там, куда попадало совсем немного рассеянного света свечей на большой круглой люстре в центре зала. Даже наростов подтаявшего воска на этой люстре было подозрительно мало, и темных негорящих огарков виднелось всего два. Поежившись, Гайда угрюмо уставилась в свою кружку. Проклятые лонтронцы были чересчур чопорны, и все в их стране напоминало Гайде то ли исповедальню, то ли монашескую келью. Зал был заполнен лишь наполовину; ночлег здесь могли позволить себе только очень состоятельные люди. Дубовые столы сверкали чистотой, на стене за спиной хозяина таверны в накрахмаленном белоснежном переднике тикали часы, два наполняющих зал теплом камина украшали искусные литые каминные решетки. Над одним из них даже висело зеркало в аккуратной раме. Зеркало в общей зале гостиницы, где по вечерам все пьют, дерутся и пляшут на столах. Правда, не в такой гостинице как эта, уныло напомнила себе Гайда. Здесь никто столами не швырял. Дородные купцы в дорогом платье обсуждали негромкими голосами цены на соль в этом году. Трое щеголеватого вида молодых парней (явно сынки местных лордов) играли в карты, возле них на столе выстроились башенками стопки монет. Одно это уже говорило об уровне заведения; в тех местах, где предпочитала останавливаться Гайда, деньги на стол выкладывали только в крайнем случае. Обычно ими вообще не светили, чтобы не получить ножом в бок. Краснорукий Ули, сидящий напротив нее у стола, одним глотком допил свою кружку, грохнул ей об стол и утер губы тыльной стороной руки. - Пойду я, - проворчал он, опираясь ладонями о столешницу, чтобы подняться. Тощий паренек, что подавал здесь вместо привычных Гайде служанок, быстро направился в их сторону, чтобы забрать ненужную наемнику посуду, которая могла портить Гайде вид на стол. Это тоже было чересчур странно для нее. Неужто кому-то может помешать одна единственная пустая кружка в полуметре от него самого? Ули тоже воззрился на паренька с нескрываемым подозрением. Тот вздрогнул, поймав взгляд здоровенного детины, схватил кружку и едва ли не вприпрыжку убежал прочь, оглядываясь на него через плечо. - Ты тоже собирайся, - кивнул Ули Гайде. – Грузиться начнем через полчаса. Надо будет проследить, чтобы какие-нибудь крысы не стащили милордово добро по дороге. - Только допью и приду, - Гайда слегка приподняла кружку, демонстрируя, что в ней осталась едва ли четверть. Она слишком соскучилась по хорошему крепкому элю за долгие недели Совета Земель и не смогла отказать себе в удовольствии пропустить кружечку. Ули только что-то нечленораздельно проворчал под нос и затопал в сторону лестницы на второй этаж гостиницы. Полировавший кружки у стойки бара хозяин заведения проводил его грязные сапожищи и не слишком опрятную одежду косым взглядом, но ничего не сказал. Первый Жрец Ишмаила платил достаточно хорошо, чтобы не гнать прочь со двора его телохранителей. Гайда глубоко вздохнула и хмуро уставилась в свою кружку, в который раз уже обдумывая свое положение. Сейчас у нее еще был шанс удрать. Перед тем, как садиться обедать, она улучила минутку и пробежалась по пристани, поспрашивала портовых рабочих. Одновременно с «Белопенным», что уходил вниз по реке в Ишмаил, вверх по реке в сторону Аластара шли аж два корабля, капитаны которых не откажутся за золото прихватить ее с собой. Она может сделать вид, что собирается плыть вместе с Первым Жрецом на юг, как и уговорено, чтобы сопровождать его до самого Асфея, а сама, пока суть да дело, тихонько смоется и уплывет на север, в Аластар. А там уже сядет на первое попавшееся судно, которое перевезет ее на другую сторону Лазурного моря. Оставался вопрос: стоит ли это делать? Смерть Марада явно была намеком Гайде не пытаться противиться собственной участи и просто сделать то, что от нее потребуется. Если вообще за ней придут. Пока же еще никто… - Госпожа Хатор? – раздался над ее головой незнакомый мужской голос. Гайда умудрилась не подскочить и ни единым движением не выдать собственного удивления. И внутренне прокляла себя за беспечность и глупость. Одновременно с этим глубоко внутри разлилась ледяная тяжесть, словно кто-то схватил ее внутренности в стальной кулак, да и сжал хорошенько так. - Да? – Гайда подняла голову от кружки и взглянула на стоящего подле ее стола мужчину. Он был одет в добротную одежду, которую мог позволить себе любой приличный горожанин. Никаких ярких пятен, обычные штаны и куртка, ремень из кожи с простой пряжкой, плащ на плечах. Сам человек был не высок, не низок, темноволос, с незапоминающейся внешностью. Он ничем не выделялся бы среди толпы, и как цепкий взгляд Гайды ни искал в его лице хоть одну черточку, за которую можно было бы зацепиться, чтобы потом припомнить его лицо или попытаться кому-то описать его внешность, а этой самой черточки там не было. Гайда знала, что это означает. - Могу я поговорить с вами? – спросил мужчина, откидывая край плаща и присаживаясь на стул напротив нее. Он не спрашивал разрешения, и они оба это понимали. Гайда подавила тяжелый вздох. Сбежать она не успела.