Танец Хаоса. Догоняя солнце

Идти по бездорожью оказалось сложнее, чем думала Вель. Пашня разъезжалась под ногами, а невозделанные поля встречали жесткой непроходимой щеткой новых всходов, из которых ноги приходилось буквально выдергивать силой. К тому же, Волчицы заставляли их идти как можно быстрее, почти что перебегать открытые пространства, позволяли снижать скорость передвижения только в рощицах и перелесках, отделяющих одно поле от другого. Их беспокоила возможность встречи с местным населением. Учитывая последние обстоятельства, привлекать к себе лишнее внимание Волчицы не хотели. Не хотела того и Вель, как, впрочем, еще многих и многих вещей. Кажется, список этих вещей занял бы не один рукописный том, если бы ей пришло в голову когда-нибудь написать его. А единственное, чего она сейчас действительно хотела, так это чтобы ее оставили в покое. Самой заветной мечтой стала какая-нибудь отдаленная, затерянная в бескрайних лесах избушка, где не было бы никого, кроме нее, где никто бы не хотел от нее чего-то, чего она не могла ему дать. Никого, кроме Данки, конечно же. Когда она продиралась сквозь перепутанные стебли мышиного горошка или спотыкалась на вязкой пашне, когда она искала дрова в густом подлеске разделяющих поля рощ или засыпала на земле у костра, когда она открывала глаза и делала свой первый вздох, когда ела, когда чистила зубы ледяной водой, когда расчесывала волосы или выдирала из них репей, Данка была с ней. Теперь Данка была с ней всегда, стучала вторым сердцем прямо в груди, растекалась по венам невыразимой нежностью, наполняла клетки Вель изнутри своим светом. Вель могла чувствовать, когда Данка смотрит на нее, когда она улыбается или грустит, когда она устала или, наоборот, бодра. Она даже ощущала ту тонкую-тонкую перемену в самом воздухе вокруг них, когда Данка засыпала и просыпалась. Это казалось невозможным, потому что два человека не могли медленно, но верно сливаться, становясь одним. Они ведь родились и выросли в разных телах, они были совершенно разными созданиями. Тысячи, десятки тысяч мировых законов доказывали, что такого не бывает, что этого просто не может быть. И вот прямо сейчас это происходило с ними. На фоне такого чуда, совершенно обычного, совершенного естественного, разворачивающегося внутри Вель в каждое мгновение времени без фанфар и фейерверков, все остальное меркло и становилось каким-то неважным, незначительным. А может, сюда прибавлялось и все произошедшее за последние недели. Порой она ощущала себя стебельком травы, что рос и рос на одном месте долгие годы, а затем чья-то могущественная рука просто выдернула его вместе с корнями из земли и швырнула в бурный поток несущейся с гор ледяной реки. И теперь течение крутило-вращало-кидало ее по собственной воле, и Вель не оставалось ничего, кроме как отдаться целиком и полностью в его власть. Все равно сопротивляться было бесполезно, как и спорить, как и сетовать. Да, кажется, у нее просто не осталось сил на это. Теперь она приняла тот факт, что родилась Аватарой Создателя. Не потому, что поверила в это или согласилась бы на такую судьбу, но потому, что никто не оставил ей выбора. И если это была цена за глаза Данки, что глядели и глядели прямо в ее душу, то, пожалуй, Вель готова была ее заплатить. Смотреть в них так долго, как только можно. Смотреть без конца и искать что-то, что бесконечно тянуло ее на самое дно, к ответу, которого она никак не могла то ли углядеть, то ли понять. Отстраненно она осознавала всю странность сложившегося положения, и что-то в ней отчаянно кричало, пытаясь доказать Вель, что все это – безумие, что ее судьба ужасающа, что впереди их обеих ждут испытания, которые не сможет выдержать ни одно человеческое существо, даже что все это – ложь, и на самом деле никакие они не Аватары, просто Волчицы решили их использовать в своих целях и… И неважно. Все это становилось в одно мгновение неважно, стоило Данке взглянуть на нее и улыбнуться. Весь мир расцветал в хрупкой нежности ее взгляда, в этом мягком тепле, что лилось и лилось на истерзанную душу Вель, заставляя ее желать лишь одного: чтобы взгляд этих глаз никогда, ни на одно мгновение не отрывался от нее. Она даже представить себе не могла, как жила все эти годы, все эти невыносимо долгие дни и минуты до встречи с ней. Как можно было жить в этом холоде вечной отделенности, одиночества, боли, которую ты даже не воспринимаешь? Вся прошлая жизнь казалась одним безнадежным однообразным серым кошмарным сном, в котором даже не осознаешь, что спишь. И взгляд Данки разбудил ее, наполнил жизнью, силами, красками, наполнил невероятной сладостью первого глотка горного воздуха после невыносимого удушья. И все стало иначе. Вель даже не смогла бы сказать, что изменилось, но изменилось все. Как будто речной поток, что тысячелетиями бежал по одному и тому же руслу, в какой-то странный и волшебный миг, миг великого молчаливого чуда, вдруг изменил направление и заструился по песку и камням, пробивая себе новое русло, создавая новый поток, новую реку, новую дорогу. И все вокруг него переменилось, один раз и навсегда, установившись так прочно, словно тысячелетиями продолжалось именно так, словно от самого первого вздоха мира незыблемо существовало таким. Изменившимся. Иным. И чистая свежесть раннего утра лилась и лилась в грудь Вель, наполняя каждый ее новый вздох ощущением чуда и невероятной нежности. И чьей-то мягкой улыбки. Она почти чувствовала этого кого-то прямо у себя за плечом и знала, что именно он совершил чудо и повернул русло ее реки. Все сложнее день ото дня становилось не смотреть на Данку. Иногда Вель казалось, что только в те моменты, когда они шагали рядом, когда соприкасались взглядами или кончиками пальцев, она по-настоящему жила. А все остальное время лишь существовала без какой-либо цели, без надежды, без дороги. И ей хотелось больше, гораздо больше этого взгляда, этого касания, ей хотелось всю Данку целиком и полностью, чтобы слиться с ней до самой последней клеточки, до самого последнего мельчайшего кусочка ее самой. Странное дело, все ощущения прошлой жизни теперь походили на какую-то бесцветную лишенную объема картинку, нарисованную впопыхах ленивым художником. И вроде бы с Лайной было что-то похожее, по крайней мере, Вель смутно ощущала, что эти эмоции имели похожую природу. Только вот прошлое казалось обманом. Как никогда не обретет объема, нежности, запаха цветущей веточки жасмина торопливый набросок углем на холсте, как никогда не наполнится жизнью, мягкостью и гибкостью холодный мрамор, пусть даже из него изваяна самая красивая фигура, какую только может создать человеческий гений. Лайна была зачерствевшей точностью линий, сухим изложением фактов, искусно вычерченным пейзажем, в котором все от первой до последней точки идеально. Лайна была лишь подобием жизни. А вот здесь, вокруг Вель, прямо сквозь нее струилась настоящая жизнь, звонкая, смеющаяся, поющая. Живая жизнь. И как только люди не понимали этого? Неужели же им хватало того, в чем они жили? Того, что окружало их, того, что заполняло их голову и, как им казалось, их сердце? Впрочем, Вель ведь и сама не знала, что что-то подобное может существовать в мире до той самой секунды, пока не пережила. И, кажется, это переживание стало для нее настоящим рождением. А еще ее все время терзало странное, смутное ощущение незаконченности, неполноценности. Внутри как будто открылась странная, сосущая пустота, которая просила и просила чего-то иного, и Вель все не могла понять, чего же конкретно. Всего стало мало, всего стало недостаточно, будто она задыхалась, силясь ухватить ртом хоть немного воздуха, и чем больше она пила его, тем глубже становилась эта нужда. Прежде всего, ей хотелось Данку, и не так, как когда-то Лайну. Что-то тяжелое, тянущее, тревожащее ушло из этого, и осталась только напоенная солнцем жажда. Словно Данка могла влиться золотым медом в каждую ее клетку и наполнить ее до предела тем незабываемым наслаждением, которое они испытали в безымянной березовой роще под оглушительными раскатами первой весенней грозы. Вель до сих пор не могла понять, что же тогда случилось, не могла объяснить этого никак и ничем, но ей уже было все равно. Тело помнило ощущение заполненности, раскаленной плотности собственной структуры, тело помнило прикосновение невыносимого блаженства в каждой клетке, когда казалось, будто Вель раскрылась навстречу солнечным лучам одним единственным тянущимся сквозь ил и воду цветком и слилась с солнцем, став чем-то третьим. И сейчас ей мучительно хотелось только одного: вновь ощутить это, только глубже, полнее, больше. Ощутить Данку всей собой, стать с ней одним существом, не разделенным больше двумя разными телами, двумя парами глаз или двумя сердцами, стучащими порознь. Барьер между ними теперь казался каким-то ложным, неправильным, несуществующим. Словно волнорез, который зачем-то возвели прямо посреди русла реки, силой разделив ее на два рукава. И как ни бейся о камни, как ни стремись стать целым, а все-то не получается. Что значило это чувство? Иногда откуда-то из глубин ее существа всплывало одно единственное слово, которое Вель слышала тысячи раз, но ни разу еще не переживала вот так напрямую, звонко, всей собой. Любовь. Если и могло это быть хоть чем-то в этом мире, то только любовью, и теперь эта любовь в буквальном смысле физически заполняла весь мир, изливаясь двумя солнечными водопадами из бездонных глаз Данки. И Вель дрожала осиновым листом на ветру под напором этой невыразимой мощи, и жаждала ее так сильно, как может жаждать лишь умирающий в раскаленной пустыне одного единственного глотка воды. По сравнению с этим весь мир потерял свои краски и значение. Кажется, даже если бы прямо сейчас Вель схватили Каратели, она бы и не обратила на это больше никакого внимания. Любовь заполняла их обеих до самой последней клеточки, Вель знала это, хоть не было произнесено еще ни одного слова, знала, как знают птицы дорогу через половину мира, как знают океанские течения громадные рыбы, как знают небосвод подкованные кометами небесные кони. И эта любовь защищала их надежнее любого щита, любой брони, любого меча. Потому что не было ни одной силы в мире, которая могла бы сравниться с ней. Так тогда какая разница, являлись ли они Аватарами Создателя или нет? Шли ли по их следам убийцы или готовили ли им ловушки впереди? Все это не имело больше ровным счетом никакого значения для самой Вель. Она не могла оторвать глаз от Данки, а та ненавязчиво старалась держаться как можно ближе к Вель. Они шагали рядом и сидели рядом у костра, они засыпали рядом, сплетая пальцы, они стучали сердцами друг у друга в груди. Остальные путники чувствовали это, но деликатно не мешали им, стараясь держаться в стороне и не нарушать их уединения. А может, просто еще не знали, как вести себя с Аватарами? По крайней мере, Вель часто ловила на себе задумчивый взгляд темноволосой серьезной Мефнут, и когда смотрела в ответ, молодая анай сразу же отворачивалась. Китари тоже почти никогда не обращалась к ним с Данкой напрямую, все больше стараясь говорить с Мефнут или высказывать свои замечания как будто бы в никуда, но явно ожидая ответа от них. Милана казалась равнодушной и спокойной, но и она поглядывала с интересом, а в глазах Крол постоянно искрилась неприкрытая насмешка и почти что высказанный вслух вызов. Но даже она не говорила ни слова и не вмешивалась в их разговор, если Вель с Данкой о чем-то заговаривали между собой. А они все говорили и не могли наговориться, хоть порой и приходилось едва ли не шептаться, чтобы не слышали шагающие рядом спутницы. Вряд ли им было бы интересно слушать о детстве Вель, ее отношениях с родителями и сверстниками. Удивительно, но рассказывать об этом Данке было так легко и просто, словно всю свою жизнь они провели бок о бок. И Вель внезапно поняла, что рассказывает ей обо всех обидах и боли, что она претерпела в жизни, о всей тоске и одиночестве, в которых она искала и искала Данку, ждала ее долгими черными зимними вечерами и дождливыми днями, звала и звала, хоть даже не знала имени… И Данка говорила о том же, пусть и другими словами, пусть и несколько иначе. О тишине Роще Великой Мани, в которой ей не было места, о вечном поиске и вечной дороге, что звала и тянула ее на восток. Ни разу никто из них не произнес одного единственного слова, но они слышали его в дыхании друг друга, видели в глазах, чувствовали в сердцебиении. Они и были этим словом. Уж Данка точно. Если бы можно было назвать человека одним единственным словом, которое ему больше всего соответствовало, Вель назвала бы ее Любовью и никак иначе. Вот и сейчас, когда вечерние тени уже опустились на затихающие поля, а языки оранжевого огня плясали на стволах деревьев маленькой рощи, в которой они остановились на ночлег, Вель украдкой любовалась тем, как Данка рядом с ней плетет что-то из тонкой гибкой хворостины, и думала о том, что вся любовь, какую только можно было найти в этом мире, вплелась в мягкие завитки ее волос и улеглась золотыми песками на дно этих пронзительных серо-голубых глаз. Глаз, которые она знала лучше, чем собственное сердце. Мефнут помешивала их готовящийся ужин длинной ложкой в подвешенном над огнем котелке, старательно не глядя по сторонам и вообще пытаясь делать вид, что ее тут нет. Милана попыхивала трубкой, протянув к огню ноги в мягких кожаных сапожках, погруженная в свои мысли и не обращающая ровным счетом никакого внимания на происходящее вокруг. А Крол распекала Китари, которой доверили принести еще дров для костра. - Это, по-твоему, горит? – вкрадчиво спрашивала она, указывая на принесенную Китари гнилую ветку, единственную гнилую ветку в большой куче сушняка, который она успела натаскать за последнюю четверть часа. У Вель закралось подозрение, что Крол специально придирчиво осмотрела каждую ветку в куче в поисках той самой, к которой сможет придраться. Разноцветные глаза Волчицы поблескивали в отсветах костра. – Я, конечно, понимаю, что вы в своей Роще только и делаете, что молитесь да коленки на штанах протираете, ползая перед святилищами Богинь, и это дело, естественно, очень важное и все-такое. Но сама ответь мне по чести, Китари дель анай, разве Аленне будет приятно, если в Ее честь ты сожжешь на этом костре вот эту гниль? - Нет, первая, - бубнила в ответ Китари, потупив глаза. - Но, конечно же, если я не права, и так принято делать в Роще, этому учили вас Наставницы или Держащая Щит, ты поправь меня, и я от всей души принесу извинения и тебе, и им при встрече с ними, - не унималась Крол. – Ты только скажи мне, если я ошибаюсь. Потому что меньше всего мне хотелось бы оскорбить тебя или твоих Наставниц по незнанию. - Ты права, первая, - совсем уж неразборчиво бормотала Китари, перетаптываясь с ноги на ногу. - Ты уверена в этом? – уточнила Крол. - Уверена, первая. - Тогда какой бхары ты тащишь эту гниль вместо нормальных дров сюда? – в голосе Волчицы послышалось постепенно нарастающее рычание. – Мало нам что ли неприятностей за последние дни, еще захотелось? Ты прекрасно знаешь, что Милосердную также часто зовут и Жестокой, и поверь мне, вовсе не потому, что Жрицам очень нравится выдумывать Небесным Сестрам новые прозвища. Так что будь добра, согни свою упрямую шейку и повнимательнее посмотри под ноги, посвети себе чем-нибудь, если не видишь, что на земле лежит. Нам нужны нормальные дрова, которые горят. И если их не будет, ты снова будешь до рассвета сидеть у костра и поддерживать пламя. Я ясно выражаюсь? - Да, первая, - Китари бросила страдальческий взгляд на Крол и со вздохом поплелась в сторону зарослей. - Может, я помогу ей? – осторожно предложила Вель, глядя на Волчиц. Она все никак не могла взять в толк, отчего Крол без перерыва шпыняет Китари, и каждый раз чувствовала себя при этом не в своей тарелке. - Сиди, Аватара, - взгляд Крол был насмешливым и при этом жестким. – Девочка должна сама справиться. Недаром же ее учили столько лет. Вель промолчала, не став больше ни о чем спрашивать. Правда, она поймала на себе благодарный взгляд Мефнут, которая осторожно помешивала варево в котелке над огнем. Эти две были не разлей вода, иногда Вель даже думала, что они - родные сестры, хоть и не походят друг на друга, как день и ночь. Дождавшись, когда Китари скроется среди заволокших рощу сумерек, Милана вытащила изо рта мундштук трубки и негромко заметила: - Если долго дразнить даже самую смирную собаку, пиная ее в ребра, можно рано или поздно заработать себе с десяток новых шрамов. - Волку собака не страшна, - оскалилась в ответ Крол, и Вель вздрогнула, когда ее глаза поймали и преломили танцующие языки пламени. – А если эта собака умна, она еще и поучится, как правильно огрызаться, чтобы ее больше не дразнили. Милана взглянула на сестру долгим взглядом, и на несколько мгновений напряженная тишина повисла над костром. Вель отчего-то очень сильно захотелось уйти прочь в заросли, поискать дров или просто погулять, но она не смела шевельнуться, чтобы не привлечь к себе внимание Волчиц. Данка рядом не отрывала глаз от плетенки в своих руках, Мефнут напротив них прижала уши, стараясь казаться и вовсе незаметной. Невыносимо долго тянулись секунды, в которые Волчицы буравили друг друга взглядами. Крол выразительно вздернула бровь, насмешливо глядя на сестру. Милана в ответ вздохнула и негромко проговорила, отводя глаза: - Только не увлекайся. - Тут нечем увлекаться, - безразлично дернула плечом Крол. На этом разговор увял, и Вель перевела дух, только сейчас заметив, что задержала дыхание. Вокруг Волчиц постоянно присутствовало ощущение напряженной сгущенной опасности, натянутой до предела звенящей тетивы. Особенно сильным оно было вокруг Крол, Милана все-таки отличалась большей сдержанностью, чем ее яростная сестра. И все равно Вель ощущала себя так, будто ее вызвались охранять два неконтролируемых, смертельно опасных зверя. И вот теперь, впервые на ее памяти, эти звери начали скалить зубы друг на друга. Оранжевые тени пламени плясали на стволах деревьев, колебались широкие листья кленов, что росли прямо над тем местом, где к небу вскидывал свои языки костер. Вель старалась поменьше смотреть в темноту между деревьями, которую отделял от них круг яркого света. Ей постоянно казалось в последнее время, что из этой темноты кто-то следит за ней. Воображение рисовало странные темные фигуры, крадущиеся между стволов, чьи-то глаза, что без устали пристально вглядывались в нее, и она не могла никак и нигде укрыться от их взглядов. Вель понимала, что все это – лишь ее разыгравшееся воображение, потрясенное нападением тех трех убийц, которых удалось уложить Мефнут с Китари. Она понимала, что чуткие Волчицы, видящие в темноте не хуже, чем на свету, часто ориентирующиеся по запаху, способны за версту услышать любого преследователя, и раз они совершенно спокойны, значит, вокруг костра никого нет. Головой-то она прекрасно понимала все, но легче ей от этого все равно не становилось. Чтобы хоть как-то отвлечься от сжимающего все тело напряжения, Вель повнимательнее присмотрелась к тому, что мастерила Данка. Ее тонкие и удивительно цепкие пальцы быстро прилаживали друг к другу кусочки древесины, сплетали их нитями травы, обвязывали мхом. Вель только в который раз молчаливо поразилась Данке. Если бы она попыталась сделать что-то подобное, у нее в ту же минуту все развалилось бы на куски, да и дело с концом. А в пальцах девушки сейчас постепенно прорисовывался составленный из тонких прутиков и коры символ: шестиконечная звезда, два равносторонних треугольника, наложенные друг на друга. Символ был небольшим, всего-то с ладонь длиной, аккуратно обвязанным мхом, украшенным белыми цветочками кислицы и сине-розовыми веточками медовки. - Что это? – тихонько спросила она Данку, склонившись к ней и невольно вдохнув запах ее волос. Золотистые кудряшки пахли костром и хвоей, а еще чем-то очень сладким, очень знакомым. Вель готова была поклясться, что ни разу в жизни не слышала этот запах, и что слышала его тысячи раз. - Это символ анай, - охотно отозвалась Данка, показывая ей свою работу. Неоплетенным мхом оставался только один участок звезды в самом ее центре. – И еще это оберег. – Данка улыбнулась, бросив на Вель мягкий взгляд, и вновь вернулась к работе. – Чтобы защитить тебя, - совсем уж тихо добавила она. В груди мягко сжалось, и Вель едва не прикрыла глаза, щурясь от наслаждения. И вновь спросила, готовая говорить о чем угодно, лишь бы подольше слушать ее голос. - А что значит этот символ? - Все четыре стихии, четыре Небесных Сестры, слитые воедино, и Их Великая Мани, - отозвалась Данка, не отрываясь от работы. Пальцы ее ловко переплетали цветы и мох, крепили их друг к другу. Вель только головой качала. Ей бы в жизни не удалось сделать все так ладно и аккуратно. - Очень красиво, - тихо проговорила она, словно завороженная, следя за тем, как Данка мастерит оберег. - Самое главное, чтобы он помог тебе, - улыбнулась в ответ та. – Я буду очень просить Небесных Сестер, чтобы Они послали тебе сил и Милости. Вель не знала, что ей ответить на это, и просто отвела глаза. Порой ей казалось, что Данке очень-очень важно, чтобы она тоже поверила в этих ее Небесных Сестер с той же силой, как верила сама Данка. Вот только Вель не могла этого сделать, просто не могла и все. И отчего-то испытывала стыд и странный, колеблющийся внутри страх: а что если Данка узнает об этом? Что она сделает? Уйдет? Отступится от нее? Ведь для нее-то эта вера значила очень много, как и для всех остальных анай… - Ты чего? – внимательные серо-голубые глаза взглянули в глаза Вель, и она неловко дернула плечом, надеясь, что Данка воспримет это за ответ. Только та несколько секунд всматривалась в ее лицо, а затем опустила работу и проговорила: - Я же чувствую, что с тобой что-то не так, Вель. Здесь чувствую, - она приложила ладонь к груди. Собравшиеся у костра анай то ли делали вид, что не слышат их разговора, то ли действительно его не слышали, только Вель все равно чувствовала себя совершенно неловко в их присутствии. Особенно, когда Данка говорила такие личные вещи и смотрела так внимательно. Что ответить, она просто не знала. Несколько мгновений пристально поизучав ее лицо, Данка негромко предложила: - Давай-ка, отойдем, поговорим вдвоем, хорошо? Мне кажется, тебя что-то беспокоит, и мне хотелось бы знать, что это. Ведь это может быть важно для всех нас. Вель ощутила стойкое нежелание, ведь сейчас происходило именно то, чего она так боялась. Но в любом случае, остановить процесс она уже не могла. Данка аккуратно довязала последний цветок вокруг оберега и поднялась на ноги. Крол, глядя на нее, вопросительно вздернула бровь. - Мы скоро вернемся, - голос Данки звучал напряженно, на щеках отчего-то выступили красные пятна, или это тени от костра так ложились на кожу? – Далеко отходить не будем. - Ну-ну, - отозвалась Крол, улыбаясь краешком губ. Отчего-то при таком освещении ее клыки казались еще более острыми. – Передавайте привет Китари. Думаю, она уже успела соскучиться без меня. Мефнут с Миланой не смотрели на них, но Вель ощутила себе еще более сконфуженной. Что они подумали, зачем мы уходим? Она сразу же выругала себя за такие мысли. Какая разница, что они подумали? Разве это действительно имеет значение для тебя? Лучше думай, что сейчас ей сказать, чтобы не потерять ее навсегда. После яркого круга от костра ночь казалась совсем чернильной и гораздо более холодной, чем думала Вель. Ветра не было, но от земли тянуло стылой сыростью, и она покрепче закуталась в свой шерстяной свитер, обхватывая себя руками. А внутри скребли и скребли когтями кошки. Она шагала следом за маленькой изящной анай и все пыталась придумать, как бы ей сказать то, что лежало на сердце, и не обидеть ее при этом. Ведь не виновата же была Вель в самом деле, что не разделяла ее веры. Нельзя же винить человека в том, что у него другие взгляды, ведь так? Они отошли метров на пятнадцать от алого круга пламени и остановились под густыми кронами старых дубов. Сильно пахло землей и папоротниками, и в любое другое время Вель залюбовалась бы звездной ночью, полной какой-то удивительно сладкой тайны. Отчего-то эта ночь напомнила ей странное видение, что давеча посещало их с Данкой. Замшелые камни, светляки, темное небо, этот странный танец посреди нигде. Данка остановилась и развернулась к ней. Вид у нее был встревоженный и решительный одновременно. Звездный свет делал ее еще красивее, будто подсвечивая каждую черточку изнутри. А глаза превратились в два бесконечных омута серебра, и Вель затягивало в них требовательно и сильно. Она ощутила, как начинает кружиться голова, и ступила на шаг ближе к Данке. - Мне кажется, тебе становится неприятно, когда я поминаю Небесных Сестер, - тихонько проговорила та, глядя на нее снизу вверх. – Скажи, это обижает тебя? Если я вдруг чем-то оскорбляю твоих богов или твою веру… - Нет, ну что ты, - покачала головой Вель, чувствуя, как сжимается сердце от разлившейся внутри нежности. Данка была сейчас так хороша, что у Вель буквально ноги подкашивались. И больше всего на свете хотелось обнять ее, прижать к себе и вновь вдохнуть пьянящий запах ее волос. - Но тогда отчего же ты так реагируешь? – серо-голубые глаза смотрели доверчиво и открыто, и Вель чувствовала, что Данка сейчас больше всего на свете хочет услышать от нее правду. Но как она примет эту правду? – Стоит мне только упомянуть Небесных Сестер, как ты сразу же сжимаешься и отводишь глаза. Тебе неприятно, что я говорю об этом? - Нет, - поспешила уверить ее Вель, положив руки ей на плечи. Нужно было объяснить все Данке так, чтобы она поняла. И еще – чтобы это не оттолкнуло ее. На первый взгляд, это казалось просто невозможным, но много чего невозможного уже произошло с ними обеими за последнее время, и вряд ли обычный разговор мог быть труднее всего этого. Выдохнув, Вель взглянула ей в глаза и мягко заговорила: - Огонек, пойми меня правильно. Я выросла при храме, мой отец был Жрецом. Я с детства только и слышала, что о Молодых Богах и о том, что они делают, как они справедливы и так далее. Они должны были защитить меня от всего дурного, если правдой было то, что говорил мне отец. Они должны были вмешаться, когда Каратели, их же собственные воины, волокли нас с тобой в Асфей на казнь. Но они не вмешались. Как не вмешались и твои Небесные Сестры. - Вель, а как же то, что случилось на Рыночной площади? – моргала Данка, глядя на нее так, словно та утверждает, будто вода горит. – Разве тогда не Они вмешались и спасли нас? - Нет, - твердо покачала головой Вель. – Это были мы, Данка. - Но что-то ведь подвело нас к тому, чтобы мы использовали Источники, - настойчиво проговорила та, глядя в глаза Вель. – Что-то ведь подтолкнуло нас к тому, чтобы сделать это! - Да, и это был страх за собственную жизнь. И ничего кроме него. - А разве же жизнь твоя – не есть чудо? Разве жизнь твоя не дана тебе твоими богами? Вель ощутила, как внутри поднимается раздражение. Не на Данку, а на то, что она не могла объяснить. Вся обида, скопившаяся в ней за последние недели, да что там говорить, за всю ее жизнь. И Вель поняла, что просто не может больше сдерживаться, не может молчать. - Жизнь дана ими? – она горько усмехнулась, чувствуя, как внутри саднит и саднит та самая пустота, что никак не желала чем-то заполняться. – Да разве же так? Если жизнь дана ими, почему она так уродлива? – Данка слегка сощурилась, будто ей было больно, но Вель уже не могла остановиться. Слова полились сплошным потоком, и остановить их было уже просто невозможно. – Почему в мире царствует зло? Почему богатые помыкают бедными, почему одни жиреют, а другие сохнут от голода? Почему люди воруют, бьют, насилуют, убивают? Почему они прикрываются при этом всеми этими разноцветными тряпками, всеми этими флагами, на каждом из которых написано громкое слово: «справедливость», «мораль», «добро», «общее благо»? Почему они жгут дома и зорят чужие земли, убивают людей, утверждая, что борются за добро? Что это тогда за добро такое, а? Что за справедливость? И если они есть, почему Молодые Боги ничего не делают с этим? - Я не знаю, почему все происходит так здесь. У нас все по-другому, - тихо пробормотала Данка, опуская глаза, словно была напугана громким голосом Вель. Та ощутила боль, которая стянула обручами грудь, невыносимую боль, а вместе с ней – горечь. - У вас по-другому, - тихо повторила она, кивая. Боль стала сильнее, что-то внутри шепнуло, сейчас нужно остановиться и промолчать, но она не могла. – Я счастлива, что у вас по-другому, Данка. Я только и слышу о том, что у вас по-другому, и что Небесные Сестры заботятся о вас. Так почему же тогда, коли Они настолько хороши и светлы, коли Они так берегут вас, почему же тогда до нас-то Им нет никакого дела? Неужели если Они действительно всесильны и так чисты, как ты говоришь, Им трудно было бы прекратить все то, что творится по эту сторону гор? Разве может для Них быть преграда в виде проклятой горы? Ведь солнце есть и по эту сторону, и ветер дует, и дождь идет, и земля почти такая же, как в Данарских горах. В чем же тогда разница между вами и нами? Вель чувствовала, что сейчас сказала гораздо больше, чем следовало бы, видела это по потемневшим от горя глазам Данки, но вернуть слова назад не могла. Да и не захотела бы, просто не захотела. Потому что все, что так долго копилось внутри, этот нарыв нужно было рано или поздно вскрывать. Иначе он грозил насквозь прогнить прямо в ее душу и навеки запачкать ее так, что уже и не ототрешь. Данка несколько мгновений молчала, потом негромко, но очень твердо проговорила: - Мы верим в то, что Они помогают нам. И Они помогают. - А мы что, не верим в Молодых Богов? – горько спросила Вель. - Не верите, - покачала головой Данка. – Вы просто молитесь их изображениям, но вы не верите в них. Вы изначально знаете, что они вам не помогут, что им нет до вас дела, и просите только для вида. А когда они не отвечают на ваши молитвы, только разочаровываетесь и говорите, что и так это знали изначально. Это не вера, Вель. - А что тогда вера? – спросила она, чувствуя, как раздражение прорывается в намертво стиснутом горле. – Что тогда вера? - Вот это, - Данка приложила ладонь к своей груди, и что-то слабо-слабо ответило в груди самой Вель, ткнувшись в ребра, как тыкается котенок пушистым теплым лбом в подставленную ладонь, чтобы его почесали за ушком. – Вот это – вера, - повторила она. – То, что соединяет нас с тобой, то, что заставляет нас чувствовать друг друга. То, что свело нас вместе, проведя через полмира, что связало крепче крепкого. То, ради чего ты дышишь, что зовет изнутри, толкает, требует, ведет. То, что не дает тебе уснуть, что не дает думать ни о чем другом. То, что стучит прямо под ребрами. - Это – мое сердце, - буркнула Вель, не желая уступать. Но что-то внутри нее уже слушало с жадностью и ожиданием. - Твое сердце – это просто кусок мяса, который гоняет кровь по телу и не дает тебе умереть, - твердо проговорила Данка, глядя на нее. – Твои мозги – просто замысловатый механизм, который позволяет тебе ориентироваться в мире и различать стороны света, ночь и день, людей, позволяет говорить и думать. Но и за тем, и за другим есть что-то иное, что-то гораздо большее. - И что это? – Вель ненавидела себя за промелькнувшую в тоне насмешку, но она все равно там была. Будто два человека намертво сцепились в ней, сражаясь ни на жизнь, а на смерть, и ни один не хотел сдаваться. Она не могла поверить в то, что говорила ей Данка, не могла понять этого, ей хотелось посмеяться или отвергнуть все, что она сейчас скажет. И одновременно с этим в самой глубине своего существа она отчаянно желала слышать. - Твоя душа, - Данка смотрела на нее настойчиво и прямо, и Вель ощутила, что не может отвести глаз от ее лица. – Твоя душа, что возрождается из жизни в жизнь, что бесконечно идет по дорогам времени, меняя одно тело за другим. Коли мы действительно Аватары, значит, сама жизнь подтверждает это. И я не ошибусь, если скажу, что твоей душе нет дела до того, что думает твой мозг, нет дела до намалеванных на стенах картинок, которые все вокруг называют иконами. Она чует, что храмы – это ложь, она чует, что жрецы – это ложь, что ложь – Молодые Боги, и она не верит в них. - Ты просто хочешь убедить меня в том, что твои Небесные Сестры – правда, а мои Молодые Боги – ложь? Последний удар был совсем уж предательским, и Вель знала, что он ранит Данку. Ее сердце буквально обливалось кровью, когда Данка вздрогнула от этого удара, приняв его именно так, как она и ожидала. Но Вель не могла контролировать это. Что-то внутри нее отчаянно не желало сдаваться, что-то сопротивлялось, убежденное в собственной правоте, в том, что Данка лжет. Это что-то было омерзительно черным, вертлявым, скользким, и оно жалило саму Вель, оно жалило без разбора всех. Но откуда-то Вель знала, что это что-то совсем скоро погибнет. Несколько мгновений Данка смотрела на нее молча, часто моргая, словно пыталась оправиться от удара. Затем она заговорила, и голос ее был удивительно мягким, полным странной трепетной нежности, которая подействовала на Вель куда сильнее, чем если сейчас Данка ударила бы ее по лицу, чего она действительно заслуживала. - Небесные Сестры – это тоже ложь, Вель, - это было так странно, что Вель даже не сразу поняла, что услышала. Увидев ее изумление, Данка улыбнулась. – Именно так. Их выдумала или увидела в пламени собственного безумия основательница народа анай, та, что провела чудовищный эксперимент, после которого раса гринальд лишилась крыльев, и мы стали тем, кем должны были стать. Она выдумала Небесных Сестер, она заставила всех остальных поверить в Них. Такая правда открылась нам на развалинах нашего древнего города Кренена, когда туда впервые попали Держащая Щит народа анай и царица Лэйк дель Каэрос. И это едва не сломало их. – Вель заморгала, осмысливая все сказанное, а Данка продолжала, и с каждым словом улыбка ее становилась все мягче, все светлее, как поднимающееся из-за горизонта рассветное солнце. – Только знаешь что? Именно это и сделало нас такими, какие мы есть, позволило нам принять Танец Хаоса, свою роль в нем. Позволило мне это сделать. – Несколько секунд она молчала, глядя куда-то в пространство, затем вновь заговорила. – Царица Лэйк когда-то сказала: «Мы то, во что мы верим», и это правда, Вель. Небесные Сестры есть потому, что мы хотим, чтобы Они были. Они и есть мы. Кажется, только сейчас я начинаю понимать то, что пыталась донести до нас все эти годы Держащая Щит Эрис. Неважно, ровным счетом никакого значения не имеет тот факт, как ты называешь свое божество, даже тот факт, есть оно у тебя вообще или его нет. Ты можешь ровно так же не верить в богов или верить в них, ты можешь отрицать само их существование или жить только молитвой каждую секунду. Это не имеет ровным счетом никакого значения. Это одно и то же. Учитывая всю преданность Данки Небесным Сестрам, слова ее прозвучали для Вель полнейшим абсурдом. Удивление было таким сильным, что она ощутила, как сходит прочь раздражение, гнев, ярость, как пропадает та отвратительная скользкая тварь, что жалила ее все это время. Она просто стояла и слушала то, что скажет ей Данка, и ничего важнее сейчас не могло быть в мире. А Данка вдруг широко улыбнулась, и эта улыбка буквально залила ее лицо своим светом. - Вера или ее отсутствие, Молодые Боги или Небесные Сестры – какая разница? – Данка вдруг рассмеялась так громко, словно это действительно было смешно. Вель заморгала, удивленно глядя на нее. – Это совершенно неважно, Вель. Важно только одно – жизнь. В твоей груди бьется и болит, кипит и дышит жизнь. То, что так тянет тебя, то, что разливается золотом по венам. Ты же чувствуешь это, Вель, я знаю, точно так же, как я чувствую тебя. Вот это – действительно чудо, одно единственное и необъяснимое чудо, которое случилось с нами обеими. И оно здесь, прямо в твоем теле. Не на небесах, не на иконах, не в оберегах и не в чьей-то фантазии. Вот оно, совершенно реальное, совершено сбывшееся, физически ощутимое. – Ладонь Данки легла Вель на грудь, и золотой комочек внутри почти как живой дернулся навстречу ее руке. Данка улыбнулась, заглядывая ей в глаза. – Мы с тобой чувствуем одно и то же, мы переживаем это чудо вместе в каждое мгновение времени. Разве имеет значение, каким именем нам его называть? Вель не могла ничего сказать, только смотрела и смотрела на нее во все глаза. Кажется, Данка сейчас объяснила ей что-то очень важное и такое простое, что она сама знала всю свою жизнь. Но внутри нее было что-то, что еще сделало последнюю попытку и упрямо брыкнулось, не желая до конца отдаваться опьяняющей нежности ее глаз, мягкой музыке ее слов. - Никаких Молодых Богов? – все же с опаской пробормотала она, запуская пальцы в густые кудри Данки и понимая, что ответ ей уже не так важен. По правде, до него Вель уже не было никакого дела. – Никакой церкви? Ты знаешь, я ненавижу все это до глубины души. - Никаких богов, Вель, - повторила Данка, прижимаясь щекой к ее ладони. – Только то, что горит внутри. Только оно настоящее. Вель выдохнула, чувствуя огромное, невыразимое облегчение. Словно гора, которую она и не замечала, еще одна гора высотой до самого неба, свалилась прочь, облегчив ее ношу. На протяжении всей ее жизни Вель учили только одному: уважать веру, в которой она родилась, учили силой, жестоко и непримиримо, а она не хотела этого. И больше всего в последние недели она боялась того, что Данка начнет точно также переучивать ее, но уже в свою веру, подменяя Молодых Богов Небесными Сестрами или еще кем-нибудь. От одной мысли об этом у Вель внутри все сжималось в болезненный узел. Достаточно с меня уже богов. Достаточно с меня людей, которые слепо следуют за глупой тряпкой с намалеванными на ней буквами, утверждая, что это и есть единственная в мире правда. Такой правды я не хочу. - Иди ко мне, - совсем тихо прошептала Данка, осторожно беря ее голову в свои ладони и глядя Вель в глаза. Она смотрела так чисто, так доверчиво, так глубоко, что все сомнения окончательно оставили Вель. Не могла Данка врать. Кто угодно в мире мог врать ей, но Данка не могла. Она – вторая половина моей души. Я и есть она. Осторожно, как будто Данка была новорожденным котенком, Вель дотронулась своим лбом до ее лба и прикрыла глаза. И в тот же миг все переменилось. Опять здесь было то наслаждение, что уже однажды сливало их в одно целое. Золотыми волнами, прибоем бескрайнего океана, ветром, что волочет над миром белые простыни облаков, поднялось внутри Вель наслаждение, поднялось от самого низа ее тела вверх, до самой макушки, заливая, заполняя, уплотняя каждую клетку ее тела. И в этом наслаждении она не чувствовала себя больше отличной от Данки. Разве что казалось странным, почему ее второе тело физически отделено от нее, но это проходило по самому краю, это не беспокоило Вель, создавая лишь легкую рябь. И еще что-то новое было в этом ощущении. Вель нахмурилась, не совсем понимая, что это. В груди, прямо в ее центре, где располагался малхейн, о котором говорила ей Данка, вдруг стало больно. Чувство казалось таким странным, таким непривычным. То ли жар, то ли давление, то ли боль, то ли удовольствие. Что-то странное, что-то иное. Что-то, чего она раньше никогда не чувствовала. Оно набухало и набухало одной тяжелой каплей меда, одной колющейся острой льдинкой. Вель недоуменно прислушалась к себе, сосредоточилась на этой точке, пытаясь понять, что же происходит. Точка уплотнилась, став похожей на узел, который одновременно и жег ее, и ласкал, заставляя все тело дрожать, будто полотнище на ветру. Вель нажала еще сильнее, и вдруг эта точка прорвалась. Она почти что вскрикнула, широко распахивая глаза и вглядываясь в точно такие же распахнутые во всю ширь глаза Данки. Это чувство было неописуемым, необъяснимым, невероятным. Точка превратилась во что-то, напоминающее длинный шнур или канал, и он соединял тело Вель с Данкой, а через нее с чем-то огромным, чему не было имени ни в одном языке. Живой огонь, сгущенная энергия, монолитная статичность невыносимой мощи, текучая, вечно меняющаяся вспышками быстрее молнии. Это пульсировало и билось, это перекатывалось, оставаясь на месте, это было таким невыносимо сладким, что хотелось кричать, таким болезненным, что из глаз текли слезы. Голова закружилась, перед глазами все плыло. Вель чувствовала: еще мгновение, и она упадет в обморок, потеряет сознание, кажется, навсегда, будет разорвана этой мощью на куски, на мельчайшие атомы, раздавлена монолитом силы так, что и пятнышка не останется. И мгновение проходило за мгновением, еще и еще. Каждую секунду ее должно было уничтожить полыхающее под кожей и в каждой клетке инферно, но каждую секунду она жила дальше, вытягиваясь, словно застывающая смола. И это было неописуемо. Жизнь стала такой яркой, будто в каждой ее клетке вспыхнул ослепительно сияющий факел. Жизнь стучала и билась огромным сердцем, готовым в следующий миг буквально разорваться от боли. Вель связывала с этим сердцем пульсирующая пуповина, по которой в нее вливалась и вливалась невыносимая, ослепительная, солнечная мощь. И пуповина эта шла прямо через сердце Данки. Ее глаза напротив были широко распахнуты, по щекам текли слезы, но она смеялась и стонала от этой сладостной мощи, от этой раздирающей на части боли. Вель чувствовала ее рядом, так близко, так внутри себя, что на мгновение перед глазами помутилось, и пришел образ. Два ребенка в одной утробе, плотно прижатые друг к другу. В утробе, что начинает дрожать, и им пришло время родиться. Терпеть все это было тяжело, смертельно тяжело, и Вель поняла, что испытывает потребность в том, чтобы вывести из себя эту мощь, пустить ее куда угодно, во что угодно, лишь бы вовне. В груди собирался резервуар огромной сгущенной силы, словно кто-то заливал и заливал его ей под ребра, утрамбовывая слой за слоем, и в какой-то момент Вель поняла, что еще немного, и она просто лопнет, разлетится на крохотные частички. Полуослепшая, полуоглохшая, с кружащейся головой, на подкашивающихся ногах она попыталась как-то вывести из себя эту силу, хоть совершенно не представляла, как это сделать. Может, надо было просто направить ее вовне. Как поток, срывающийся с горы, когда он пробивает себе новое русло и… Данка застонала в голос, а Вель едва не сошла с ума от наслаждения, когда упругая сгущенная мощь вырвалась наружу и серыми для глаз Вель жгутами, отчетливо виднеющимися в воздухе, обхватила ближайшее сухое дерево. В следующий миг вспыхнул ослепительно яркий огонь, воздух взорвался от грохота и рева пламени, и буквально каменный кулак раскаленного воздуха толкнул Вель в грудь. Она упала на землю, сверху с криком повалилась Данка. Еще мгновение Вель была уверена, что вот сейчас-то точно взорвется на кусочки от мощи, с которой была соединена через Данку, а потом все исчезло, как и не было. Осталась только ночь, освещенная огнем ярко пылающего дерева, и Данка, судорожно дышащая, вздрагивающая и всхлипывающая, рухнувшая сверху на Вель. Вель потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Со стороны костра доносились крики, откуда-то сбоку слышался быстро приближающийся топот сапог и голос Китари: - Я иду! Держитесь! Только все это было так далеко, как будто на другой стороне мира. Вель смотрела и смотрела в глаза Данки, которая, дрожа и задыхаясь, точно также смотрела в ответ. Мы и вправду Аватары, билось в голове Вель. И вправду. Мы на самом деле… - Что случилось? – голос Миланы хлестнул, будто кнут, жесткий и холодный, приводя Вель в себя почище удара кулака. Руки Волчицы сдернули с Вель Данку, в следующий миг ее и саму рывком подняла на ноги Крол. Разноцветные глаза тревожно всмотрелись ей в лицо. - Ты не пострадала? – Крол внимательно оглядывала ее, словно ища раны. – Что здесь произошло? - Кажется, мы научились соединяться, - отозвалась Вель, едва ворочая вялым языком. Горло не слушалось ее, говорить было трудно. Несколько мгновений Крол еще всматривалась ей в глаза, потом негромко хмыкнула. - Что ж, тем лучше для вас. И хуже. Потому что спать нам сегодня не придется. Так что вставай-ка на ноженьки, и пойдем отсюда. – Подхватив под плечи Вель, она почти что на себе поволокла ее в сторону костра. Следом волокла почти бездыханную Данку Милана, а Китари с Мефнут следовали за ними, возбужденно жестикулируя и пытаясь чего-то добиться от отделывающейся односложными ответами Волчицы. Крол тряхнула Вель и оскалилась острым клыком. – Стоило столько времени прятать следы, чтобы вы, бхары неумелые, зажгли нам такой опознавательный факел для любого преследователя на мили окрест. Ну да ничего. Уйдем.