Танец Хаоса. Догоняя солнце

Храм Грозара Громовержца в Шардане представлял собой массивное и темное сооружение из серого камня, отличающееся от остальных зданий только позолоченными куполами да громадным символом золотого солнца на длинном шпиле над центральной звонницей. Широкие ступени вели к квадратному дверному проему, сквозь который просматривалось полутемное помещение. Посверкивали рыжие огоньки свечей у алтарей Молодых Богов, сквозняком вытягивало наружу сильный запах благовоний и сжигаемых жрецами трав. На ступеньке возле двери сидел грязный оборванец, покрытый паршей, вытянув дрожащую ладонь и бормоча просьбы о подаянии щербатым ртом. И ко всему этому добавлялся серый дождь, что без перерыва моросил с неба, стуча по выщербленным бесчисленными стопами верующих каменным ступеням. Ликард вздохнул. Центральный храм города нисколько не напоминал летящие, напоенные солнечным светом храмы Латра. Ему вспомнились выбеленные стены и высокие потолки, разноцветные витражи с изображениями Молодых Богов, люстры на тысячи свечей, сверкающие так ярко, что их отсветы отражались на мраморных полах и колоннах, играли на завитушках лепнины. И лики Богов, исполненные лучшими художниками, мягкие, благостные, с большими, полными сострадания и любви глазами. На одной из башен, вершину которой венчала изрядно потемневшая от дождя золотая луковица купола, сидели две вымокшие вороны, притулившись к портику над окном. Одна из них взглянула на Ликарда черным глазом и недобро каркнула. Он нахмурился, аккуратно стягивая с пальцев тонкие кожаные перчатки для верховой езды и исподволь рассматривая здание. Вазир сказал ему искать среди истинных жрецов да с тем и удалился, не добавив больше ничего. Ворочаясь на постылых простынях в своей комнате и слушая, как поет в водосточных трубах дождь, Ликард пришел к выводу, что эльф не договорил ему всего. Прежде всего, потому, что был бессмертным, который хоть и испытывал симпатию к Ликарду, но оставался все же слишком далеким от людей существом. И это отчего-то заставляло мелонца испытывать досаду. А с другой стороны, он ощутил глубокое удовлетворение, когда сложил все кусочки головоломки в собственной голове. Единственным жрецом, с которым Геспан до’Галин контактировал постоянно, был Первый Жрец Шардана Истан. Только Вазир никогда не стал бы обвинять вслух столь высокопоставленного представителя церкви, пусть даже и наедине с Ликардом. Но он предположил, что Ликард догадается, хорошенько пораскинув мозгами, потому и дал ему зацепку. Ты чувствуешь радость оттого, что какой-то надменный бессмертный считает тебя достаточно сообразительным, чтобы сложить одно с другим? Ликард не сказал бы, какие чувства вызвала у него эта мысль. Но он совершенно точно ощущал удовлетворение оттого, что разгадал недосказанные слова эльфа. Таким образом, выходило, что церковь Шардана возглавляет истинный жрец, тайно перешедший на сторону Сети’Агона. Все подозрения Лайама оказались правильными, и произошедшие события предстали теперь перед Ликардом совершенно в ином свете. Лорд Пограничья, сосланный в Шардан на должность дипломатического представителя. Развязанная королем идиотская война с гномами, весть о которой принес этот самый Лорд Пограничья, на которого из-за этого ополчились все остальные народы Срединного Этлана. Гарнизоны, снятые с восточных рубежей и переведенные на север. Все это означало одно – скорое вторжение в Мелонию Сети’Агона со стороны Хмурых Земель. Еще неделю назад Ликард не верил в такую возможность с той же горячностью, с какой всю свою жизнь служил своей стране. Но теперь все изменилось, а записка Геспана до’Галина о зерне стала последней вишенкой, уложенной на вершину огромного сложного торта. Она-то все и доказывала, эта крохотная бумажонка. Она являлась свидетельством того, что план убрать Ликарда от двора, разорить его провинцию и оголить границу с Хмурыми Землями существовал уже в то время, как сам он только еще собирался на Совет Земель. Не удивлюсь, если, в конце концов, они все свалят на меня. Назовут войну с гномами моим личным дипломатическим провалом, как и деятельность на восточной границе. А когда начнется вторжение с востока, запишут в исторических анналах, что это именно Лорд Страны Ликард Тан’Тамаранид если не подготовил все для начала вторжения Сети’Агона своими собственными руками, то уж точно по глупости своей немало этому вторжению способствовал. На душе было так мерзко, что хотелось выть в голос. А еще где-то глубоко внутри начал ворочаться душащий сухими горячими пальцами гнев. Он стал всего лишь игрушкой в руках Врага, глупым мальчишкой, которого тот обвел вокруг пальца. Сейчас этот самый Враг намеревался уничтожить его страну, а Ликарда по своей жестокой прихоти сделал своим орудием, ногой, что толкнет первый камушек, с которого начнется камнепад. Использовал его усилия, его рвение, его стремление принести пользу своей родине против него самого. И если бы не Вазир Радан, бессмертный, которых Ликард, в общем-то, не слишком любил, он никогда и не узнал бы о том, какой рок навис над ним самим и его родом. Ну погоди, отродье Тени. Я еще поквитаюсь с тобой. У меня достаточно сил, чтобы разрушить твои планы. Тем более, что никакого другого выбора ты мне просто не оставил. Когда за окнами забрезжил рассвет, Ликард уже твердо все для себя решил. Для начала он разберется с истинным жрецом, что убил Геспана до’Галина, сделает это ради своего друга, который и сам едва не погиб от его руки. А вот потом нужно будет проделать долгий, долгий путь. Сидя в Шардане, он не сможет ничего сделать. Зато по возвращении в столицу у Ликарда будет возможность докричаться до Совета Лордов Страны, выдвинуть обвинения против короля и Лорда-Протектора, даже предоставить доказательства этих самых обвинений. Или он успеет все проделать до начала вторжения и разрушить план Сети’Агона захватить страну, или погибнет, пытаясь это сделать. В любом случае, на данный момент другого выхода у Ликарда просто не было. Кивнув самому себе, он заткнул за пояс перчатки и повернулся к стоящему за его спиной Дариду. Лицо старого солдата избороздили глубокие складки морщин, но руки у него были сухими и жилистыми, а спина – несгибаемой. Всю свою жизнь он служил Ликарду и его роду. На его слово можно было положиться. Если его не одурманили, что вполне вероятно. До Лайама-то они добрались, пусть даже он не слишком часто контактировал с истинными жрецами. Дарид со спокойным ожиданием смотрел в ответ Ликарду, и тот вздохнул. Ты не можешь подозревать каждого. Должен быть хоть кто-то, кому можно доверять. - Ждите меня здесь, - приказал Ликард, мысленно взмолившись Грозару, чтобы тот помог, чтобы Ликард не ошибался. – Ни с кем не разговаривайте и не разбредайтесь. Я исповедуюсь, а затем мы покинем это место. - Как прикажете, милорд, - по лицу Дарида промелькнула тень удивления. Видимо, он не понял, что имеет в виду Ликард: этот храм или этот город. Или он подивился тому, что лорд решил объяснить суть своих действий ему, простому вояке? Ликард отвернулся, чувствуя мрачную решимость. Раньше он никогда еще не убивал собственными руками, только приказывал другим это делать за него. Но душащий гнев подсказывал ему: в этот первый раз его рука не дрогнет. Недаром же он учился в Военной Академии, лучшем военном учебном заведении в мире. Недаром столько лет тренировался, чтобы не терять сноровки в обращении с оружием. И уж точно знал, куда бить, чтобы наверняка. Поднявшись по ступеням, он шагнул в полутемный дверной проем. Храм был не слишком большим и слишком неприветливым. Тяжелые потолочные балки висели низко, заставив Ликарда инстинктивно пригнуться. По обеим сторонам от прохода выстроились покрытые толстым слоем нагоревшего воска подсвечники с тонкими церковными свечами. Глаза скользнули вверх, и на потолке в свете развешанных по стенам на тяжелых бронзовых цепях светильников он увидел темноглазого Грозара, сжимающего в кулаке молнии. Лик бога был мрачным и пугающим, как и все в этом городе. Ты всегда был со мной, Громовержец, не оставь и сейчас. Вряд ли ты доволен тем, что твой собственный служитель выбрал себе нового господина. Дай мне сил на то, чтобы исправить это, дай мне сил защитить мою веру и мою страну. Ликард не был человеком набожным, но Грозара чтил и сейчас чувствовал в суровом взгляде бога из скопившейся по углам потолка тьмы странную поддержку. Или приговор. Одного он не знал: кому именно этот приговор вынесен. Склонив голову, Ликард сделал охранный жест и только после того осмотрелся. На жаровнях вдоль стен курились травы и благовония, создавая тяжелое облако ароматов, от которого у него сразу же затуманилось в голове. На высоком алтаре в противоположном от входа конце помещения стояло небольшое изваяние Грозара-воина с молотом, обвитым лавром, в одной руке и тремя зажатыми молниями в другой. Перед ним на алтаре были разложены подношения: в основном мелкие монеты в открытом круглом сосуде, несколько бутылочек с вином и крохотные кусочки железа. В помещении храма было всего несколько молящихся в простой одежде, опустившихся на колени перед алтарем. Худой высокий жрец в мешковатом одеянии, подпоясанном простой веревкой, монотонно бормотал над ними мантры и окроплял их головы при помощи пушистой кисти, которую он обмакивал в простую плошку с водой. Еще несколько жрецов бродило вдоль стен, сметая пыль с потемневших от времени изображений Молодых Богов или проверяя, не нужно ли заменить свечи в канделябрах. Худой жрец у алтаря поднял усталый взгляд на вошедшего Ликарда и быстро опустил его на склонившихся перед ним верующих. Ликард не подал виду, что заметил это. Сейчас его интересовал лишь один единственный жрец, Первый Жрец, и Ликард был уверен, что он скоро появится. Он специально мешкал на ступенях перед входом в храм, давая служкам возможность хорошенько разглядеть себя и разнести весть. И Первый Жрец не устоит перед возможностью переговорить с Ликардом, ведь косвенно и благодаря его собственным действиям, Ликард стал послом Мелонии в Шардане. Того, что жрец может попытаться напустить на него Тень, Ликард не слишком боялся. Он был им нужен, чтобы довести до конца их план, чтобы спустить на него всех собак и обвинить в падении Мелонии. Они не стали бы убивать его раньше времени. Стараясь вести себя как можно естественнее, Ликард прошел к алтарю и склонился перед статуей бога. Обратившись с краткой молитвой, он извлек из-за пазухи и возложил под ноги Грозару маленький кусочек железа и склянку с вином. Почему-то вспомнились слова отца, едва ли не единственные, что Ликард слышал от него в жизни: «Настоящий воин ценит только две вещи: крепость железа, что убережет его жизнь, и крепость вина, что согреет сердце. А Грозар – сильнейший воин из всех». Кратко испросив отцу сладостного возрождения, Ликард поклонился алтарю и сделал шаг назад. - Грозар хранит тебя, сын мой, - прозвучал за его спиной низкий старческий голос. Ликард взглянул в суровые глаза Громовержца и ощутил решимость, которая медленно наполнила все его существо. А потом повернулся к Первому Жрецу Истану, стоящему за его спиной. Худой до такого состояния, что на него было страшно смотреть, Истан производил впечатление святого изможденного аскета, чьей единственной заботой было умерщвление плоти во имя достижения благословения Молодых Богов. Череп его был абсолютно лыс и так туго обтянут кожей, что просматривались сочленения пластин. Надбровные дуги жреца, как и височные кости, сильно выдавались вперед, делая его лицо похожим на драконью морду. Сходства добавлял узкий, выдающийся вперед подбородок с тонкой и длинной козлиной бородкой и нос с хищно вытянутыми ноздрями. Темные глаза жреца горели из глубоких провалов глазниц с такой силой, что он вполне мог бы взглядом зажигать свечи. Ликард не слишком часто сталкивался с ним по службе, но слышал, что Первый Жрец был человеком фанатичным, нетерпимым ко всему новому и крайне упрямым, являл собой само живое воплощение религиозного рвения и стремления служить. Почему именно такой как он перешел на сторону Врага? Ведь по сути в его сердце и не должно быть ничего, кроме Молодых Богов? Ликард взглянул в глаза Первого Жреца, чувствуя, как ожесточение заставляет его спину одеревенеть. Этот человек убил Геспана до’Галина, едва не убил Лайама и настойчиво пытался погубить самого Ликарда. Он не заслуживал ни сострадания, ни милости, его следовало зарезать, как бешеного пса за измену самой вере, которой он, как объявлял во всеуслышание, служил. И все же, даже несмотря на все это, Ликард ощущал страх. Слишком темен был огонь в глазах жреца, слишком пронзителен взгляд. Он смотрел так, будто с легкостью читал мысли Ликарда, предвидел цель его визита сюда. На миг Ликарду даже почудилось, что тени сгущаются вокруг Истана, со всех сторон окутывая его фигуру, и по панцирю из решимости, что окутала Ликарда, побежали мелкие-мелкие трещины. А что если он знает, зачем я пришел сюда? Что если прямо сейчас он напускает на меня Тень? Взяв себя в руки и отогнав прочь сомнения и страхи, Ликард глубоко склонился перед Первым Жрецом и поцеловал кольцо-печатку с символом молнии на его иссохшем безымянном пальце. От старческой руки пахло чем-то холодным и острым, словно от свернувшейся в кольцо змеи. Ликард ощутил отвращение, но постарался удержать лицо спокойным и не подать вида. Он не мог зарезать жреца прямо посреди храма белым днем, хоть тот за предательство Молодых Богов и убийство заслуживал такой смерти, а может, и чего-то гораздо более позорного. Ликарду нужно было сделать все тихо, чтобы успеть уйти, пусть даже и хотелось разорвать этого человека голыми руками. Я должен попытаться спасти свою страну. Я не имею права погибнуть здесь. Разогнувшись, Ликард взглянул в горящие глаза Истана. Взгляд жреца гипнотизировал, подчинял себе, подавлял волю. Ликарду стоило большого труда не потупиться. - Пришел исповедоваться, сын мой? – спросил Первый Жрец, и по его тонким губам промелькнуло подобие улыбки. - Смиренно прошу благословения, отче, - опустил глаза Ликард. - Проходи за мной. Жрец развернулся, и Ликард ощутил облегчение, от которого под ним едва не дрогнули ноги. Ожесточение укрепилось внутри него, и он с трудом удержал пальцы, которые уже потянулись к рукояти кинжала на поясе. Отчего-то под взглядом Первого Жреца думать и сосредотачиваться на своей задаче было гораздо труднее, чем Ликард предполагал поначалу. Ему доводилось в жизни смотреть в глаза людям, что жестоко и люто ненавидели его самого, и Ликард знал тяжесть такого взгляда, умел ее выдерживать. Однако под взглядом жреца он ощущал полное бессилие и страх, словно его воля как сухой валежник ломала сопротивление, подавляла любую попытку протеста. Я должен сделать это. Я должен выдержать. Ликард последовал за костлявой спиной жреца, глядя на морщинистую кожу на его загривке прямо над краем шелкового серого балахона, в который одевались все служители Грозара. Кожа на его шее была покрыта старческими пигментными пятнами, и на их фоне ярко выделялась серебряная цепь в палец толщиной, с которой на грудь жреца свисал символ Грозара – трезубец молнии в оправе из огневиков. Ликард не мог оторвать глаз от этой худой шеи и цепи на ней. Он должен действовать быстро, чтобы жрец не успел обратить против него всю мощь Источника Энергии. Нужно было ударить ножом сразу в сердце и не промахиваться, или одним рывком перерезать ему глотку. Потому что если у Истана будет возможность призвать силу Источника, остальные жрецы почувствуют это, и тогда Ликарду несдобровать. Первый Жрец подвел его к стене. В нише между портретами Кану Защитницы и Богона Светлого виднелась неприметная дверь из толстых досок, занавешенная куском серого шелка. Отодвинув его в сторону, Истан толкнул дверь и первым шагнул в помещение за ней. Над его сухим плечом глазам Ликарда открылась крохотная исповедальня, разделенная тонкой перегородкой на две части. На мгновение сердце в груди Ликарда замерло, когда жрец сделал шаг вперед, и дверь за ним начала закрываться. Можно было ударить сейчас, тогда и звук через толстые доски не долетит наружу. Но Истан, будто ощутив его мысль, скосил один глаз и взглянул через плечо, и Ликард запнулся на пороге. Момент был упущен, жрец развернулся к нему лицом, и жуткие угли его глаз вновь буравили Ликарда, ломая его решимость и сминая волю. - Садись, сын мой, и расскажи мне, что тревожит тебя. Молодые Боги облегчат твою ношу, выправят путь. Мог ли он знать, мог ли почувствовать? Ругая себя за нерасторопность и трусость, Ликард протиснулся мимо жреца за тонкую перегородку и уселся на невысокую скамейку. На другой стороне перегородки устроился Истан. Теперь их разделяла деревянная сухая решетка, сквозь отверстия в которой Ликард видел очертания своего собеседника. Она была достаточно тонкой, чтобы пробить ее с одного удара, но она была. Лишнее мгновение даст жрецу возможность ухватить Источник, и тогда Ликард погибнет. Кажется, его лучшим шансом был тот момент, который он только что упустил. Истан взглянул на него через перегородку, глаза его горели так, что Ликард вздрогнул. - Грозар слышит тебя, сын мой. Давно ли ты был на исповеди? - Три месяца назад, отче, в Васхиле, у Великого Жреца, - ответил Ликард, ощущая немыслимое, почти звенящее напряжение. Он не мог ошибиться, не мог промахнуться, он должен был бить наверняка. Следовало ли попробовать сделать это сейчас или выждать, когда они будут выходить из кельи? Было ли у него время ждать удара или следовало бить самому? В дипломатических играх Ликард предпочитал выжидать до тех пор, пока противник не сделает ошибку, не откроется, и только тогда наносить удар. Но сейчас он пришел убивать собственными руками, убивать впервые в жизни, и внезапно Ликард понял, что просто не знает, как это сделать. Несмотря на всю злость и гнев, что кипели в нем, несмотря на горячее желание отомстить за друга и за себя. Словно змея добычу, Первый Жрец рассматривал Ликарда сквозь деревянную решетку исповедальни. Кажется, он забавлялся, или Ликарду так просто казалось от страха и неуверенности? Глаза Истана горели двумя угольями, обжигая Ликарда. - Три месяца - это слишком долго, сын мой. Нужно исповедоваться чаще. – Истан откинулся назад, облокачиваясь спиной о стену исповедальни. Теперь он был достаточно далеко, чтобы Ликард не достал его, даже если все-таки попробует ударить его ножом: - Что же тревожит тебя? Кажется, идея с его убийством прямо в церкви была не слишком удачной, запоздало подумал Ликард. Видимо, после бурных событий вчерашнего вечера, бессонной, проведенной в раздумьях ночи он чересчур переоценил свои силы. Или сомнения, что грызли Ликарда, были внушены ему Первым Жрецом? Отчего-то сейчас сердце в груди колотилось как бешеное, и к горлу то и дело приливали горячие волны то ли страха, то ли ярости, то ли ожесточения, Ликард уже и не знал, что оно было. Он совершенно точно знал одно: ни в коем случае нельзя сейчас бросаться на жреца с ножом, ничего доброго из этого не выйдет. А потому нужно было лихорадочно придумывать тему разговора, чтобы хоть как-то оправдать свой визит. Никудышный из тебя воин, горько подумал Ликард, а вслух сказал: - Меня тревожит война, отче. – Истан медленно кивнул, показывая Ликарду продолжать, но его горящие глаза жгли так, что сосредоточиться было практически невозможно. Все мысли повылетали у него из головы, а решимость растворилась, как тает в горячем чае густой мед. Изо всех сил Ликард пытался собраться, взять себя в руки, чтобы не допустить ошибки, но пока что это не слишком хорошо получалось. Потому он пробормотал первое, что пришло ему на ум: - Договор, который я подписал, будет стоить жизни многим людям. Я не хотел этого. - Ты представляешь свой народ и своего короля и должен поступать так, как тебе велит твой долг, сын мой. – В голосе Истана звучало все терпение мира. - Но есть долг превыше короля и народа, долг своему богу. - Да, отче, - осторожно кивнул Ликард, не понимая, к чему он клонит. - Ты просишь о епитимье, сын мой? – поинтересовался жрец. – Епитимье, что смоет с тебя вину за будущие смерти твоих людей? Боги простят тебя, если ты искренно покаешься перед ними во всем. Нет такого зла, которого не изничтожило бы искреннее раскаянье и епитимья. Гнев внутри вновь взметнулся, пробиваясь сквозь опустошение и тяжелое давление воли жреца, и Ликард вскинул глаза. Этот человек… забавлялся?! Как он посмел предлагать Ликарду епитимью за то, чего тот не делал? Ведь это они с его хозяином подставили Ликарда, ведь сам Истан приложил к этому руку, и не только к тому, но и к убийству, к проклятию людей! И теперь сидел напротив него в храме Грозара Громовержца, которого предал точно так же, ухмылялся и глумился над Ликардом, предлагая ему облегчить совесть епитимьей?! Убей его! Прямо сейчас вонзи нож ему в сердце! Этот человек заслужил смерть, если ты оставишь его в живых, будет только хуже. Ликард ощутил, что его затрясло. Кажется, никогда в жизни он еще не испытывал такого сильного гнева, буквально захватившего все его существо. И в этом гневе, словно в плавильной печи, в мгновение ока без следа сгорели все его страхи, сомнения, неуверенность. Рука медленно поползла к поясу, на котором в ножнах покоился кинжал. Пусть ножны были усыпаны каменьями, ведь кинжал являлся лишь частью офицерской формы, а все же рукоять у него была выполнена из мягкой кожи, чтобы не скользила ладонь, а клинок остро отточен. Ликард был сыном своей страны, всю свою жизнь он посвятил ее безопасности и процветанию. И сейчас он должен был нанести последний удар по тому, что угрожало его народу. Помоги мне, Грозар! Время на мгновение застыло, став вязким, будто желе. А потом с улицы донесся пронзительный крик, да такой, что пробился даже сквозь толстую дверь в исповедальню. - Пожар! – вопил во всю глотку какой-то мужчина. – Пожар! Помогите! Ликард вздрогнул, рывком приходя в себя. Рука его соскочила прочь с рукоятки кинжала, а с него самого будто спало наваждение. Он ощутил прилив слабости, когда силы буквально стекли с него, как вода. Уже во второй раз, когда она заносил руку над Первым Жрецом Истаном, что-то останавливало, что-то мешало, прерывало его. На лбу выступили крупные градины пота. Почему ты останавливаешь меня, Грозар? Потому что он невиновен? Но этого не может быть, я же чувствую!.. Громкие встревоженные голоса загомонили внутри храма, и Первый Жрец Истан за перегородкой пошевелился и недовольно пробормотал: - Ну что там еще такое? Почему так шумят? Ликард смог только выдохнуть и незаметно утер со лба выступивший пот. Он чувствовал себя слабым и мокрым насквозь, как только что рожденный котенок. Руки тряслись так, что он, пожалуй, не смог бы сейчас даже удержать кинжал, не то, что ударить. Грозар, да что со мной? - Где милорд Тан’Тамаранид? – послышался из-за стены приглушенный голос Дарида. – Куда он пошел, вы не видели? Заслышав свое имя, Ликард встрепенулся и приказал себе взять себя в руки. - Прошу простить меня, отче, - сипло проговорил он, уже не думая ни о каком убийстве. – Мои люди ищут меня, мне нужно идти. - Но ты так и не исповедовался до конца, сын мой, - что-то змеиное и очень недовольное прозвучало в тоне Первого Жреца, и Ликард ощутил, как капли ледяного пота бегут у него по спине. – Негоже оставлять Богов без положенного им покаяния и жертвы. Останься, сын мой. Договорим, и пойдешь туда, куда твоей душе угодно. Под его тяжелым взглядом на Ликарда вновь навалилась дурманящая слабость, и он вдруг вяло подумал о том, что и не нужно ему никуда идти сейчас. Дарид и без него справится. А ему лучше всего посидеть, чтобы… Дверь в исповедальню резко распахнулась, и в дверном проеме возник широкоплечий воин. - Приношу свои глубочайшие извинения, отче, - проскрежетал он, склонившись в поклоне почти что пополам, а затем развернулся к Ликарду. – Милорд! Пожар! В нашем посольстве. - Что? – Ликарду чудом удалось сфокусировать взгляд на Дариде. Перед глазами все плыло, его голос доносился из какой-то немыслимой дали, заглушенный дробящимся и многократно повторяющим окончания слов эхом. - Пожар, милорд! В нашем посольстве! – Дарид с тревогой смотрел ему в лицо. – Скорее! Мы должны спешить, там ведь милорд Лайам… До Ликарда наконец дошло, что происходит, и он буквально подорвался со скамейки, на которой сидел, бросив напоследок: - Простите, отче! Мне нужно спешить! Что Первый Жрец буркнул ему в ответ, Ликард уже не слышал, но ему странным образом стало легче, как только он покинул душную келью. А когда холодный воздух с реки обдул лицо, а студеная морось покрыла щеки, весь тяжелый дурман окончательно свалился прочь с Ликарда прохудившейся сетью. Словно рыба, выброшенная на берег волной, он глотнул воздуха полным ртом. И в мозгу вдруг кристально четко сверкнула мысль: Он что-то делал со мной! Он чуть меня не убил! Развернувшись через плечо, Ликард бросил взгляд на вход в храм. Он ожидал увидеть стоящего на пороге Истана, но его там не было. Выходит, сейчас он сам, направляющийся туда убивать жреца, лишь каким-то чудом избежал холодных когтей смерти? Ликард содрогнулся. - Милорд, скорее! Смотрите! – Дарид указывал куда-то в сторону, и только сейчас Ликард по-настоящему рассмотрел, что происходит. Со стороны посольства над домами плыл густой черный дым. По улицам метались люди: Ликард так и не понял, то ли они на помощь спешили, то ли поглядеть, как пылает особняк. Все кричали, суматоха стояла неимоверная. Где-то отчаянно ржала лошадь. Четверо стражников в рыже-черной форме нетерпеливо переминались в седлах, поглядывая в сторону посольства и поджидая Ликарда. Дарид же настойчиво толкал ему в руки поводья его гнедого жеребца. - Скорее, милорд! Чувствуя, как подкашиваются ноги, Ликард все же перехватил у него поводья и почти что взлетел в седло. С каждой секундой ему становилось легче, пока ветерок с реки сгонял с него прочь тяжелый сладковатый дурман полутемной церкви. Ударив пятками коня, Ликард послал его галопом вперед, не обращая внимания на зевак, с криками отпрыгивающих прочь с его дороги. Копыта достаточно громко грохотали по мостовым, да еще и эхо узких улиц усиливало звук, чтобы служить предупреждением тем, кто не желал быть растоптанным. Самому Ликарду было уже не до того. Внутри у него что-то отчаянно звенело, натянутое до предела, и он уже не знал, что ощущает. Да ему и дела до этого не было. С каждым мгновением запах гари становился все сильнее, а черные клубы дыма все больше затягивали узкие улочки Шардана. Ликард видел впереди над крышами домов черный столб, который ветром сносило куда-то к западу. Что есть мочи он вновь стегнул коня. Успел ли Кассель вытащить Лайама на улицу? Тот так и не пришел в себя после вчерашнего, и когда Ликард покидал посольство, крепко спал в своей комнате, бледный и на вид совсем больной. Идти он сам уж точно не смог бы, так что оставалось надеяться только на помощь его верного слуги и друга. А еще навязчивая мысль крутилась и крутилась в голове. Особняк загорелся именно сейчас, после того, как Вазир вчера помог Ликарду отбить Лайама у Теней. А буквально какие-то мгновения назад самого Ликарда пытался погубить Первый Жрец Истан. Не могли эти два события быть совпадением. А значит, кто-то поджег мелонское посольство, чтобы уж точно в огне не уцелело ничего, ни единой улики. Мысленно Ликард похвалил себя за то, что прихватил с собой ту записку до’Галина, упрятав ее за пазуху в медальон с портретами сыновей. Сейчас эта бумажонка осталась единственным доказательством его обвинений против короля и Лорда-Протектора. Если, конечно, сам Ликард вообще доживет до того момента, когда сможет эти доказательства хоть кому-то предъявить. Жеребец вывез его сквозь сеть узких проулков на площадь перед городской ратушей. Народу здесь теснилось почти столько же, сколько в дни торга – яблоку негде упасть, - и все глаза были прикованы к пылающему мелонскому посольству. С высоты седла Ликарду было хорошо видно над головами горожан, и он едва не застонал, разглядев то, чего и боялся. Горело восточное крыло, где располагались покои его и Лайама. Западное пока еще не занялось, но из окон уже валил дым. Красными языками выливался огонь из почерневших обугленных рам покоев Геспана до’Галина. Под порывами горячего воздуха исступленно билось над крышей знамя Мелонии. Ликарду вдруг подумалось, что это первый раз за все время, проведенное им в Шардане, когда он видел, чтобы знамя его страны развевалось на флагштоке, как ему и положено. Дарид что-то кричал Ликарду, но расслышать ничего в гомоне толпы он не мог. Ударив пятками коня, Ликард заставил его двигаться вперед, прямо через толпу. Места было совсем мало, но люди расступились в стороны, сторонясь зубов жеребца и его копыт. Ликард отстраненно фиксировал проклятия, брошенные ему, чью-то ругань, полные ярости взгляды. Сейчас ему было не до того. На площади свободным оставался только узкий коридор пространства, ведущий от особняка к конюшне, возле которой располагался глубокий каменный колодец. По этому коридору цепью растянулись люди, передающие друг другу ведра с водой, по второй цепи за их спинами пустые ведра возвращались к колодцу. Двое здоровенных мелонцев в черно-рыжей форме стражников выхватывали эти ведра из рук передающих людей и выплескивали в окна первого этажа, отчаянно пытаясь сбить пламя. Но то только ревело, на миг уменьшаясь, а потом с новой силой вырывалось наружу из оконных проемов, облизывая алыми языками позолоченную лепнину, и золото с шипением плавилось и стекало вниз тяжелыми сверкающими слезами. На глазах Ликарда с громким треском обломился один из украшенных коваными решетками балконов на втором этаже. Его остатки рухнули вниз, прямо в толпу, и та с единым вскриком подалась назад, отчего жеребец под Ликардом вынужден был попятиться, а самого Ликарда едва не выбросило из седла. С большим трудом и гораздо медленнее, чем намеревался, Ликард все-таки пробился через плотную толпу к пустому пространству вокруг тушащих пламя людей. Часть из них была горожанами в неприглядном темных цветов платье, часть составляли одетые в черно-рыжую форму пропахшие дымом и гарью стражники посольства. Одного из них, вихрастого малого по имени Гедан, Ликард окликнул, пытаясь перекричать рев пламени. - Где Лайам? Ты видел лорда до’Витора? Он успел выйти? В первый момент лицо у обернувшегося к Ликарду Гедана было таким, словно он собирался послать его куда подальше, но, разглядев своего лорда, мелонец вылупил глаза и низко склонил голову: - Не знаю, милорд. Я не видел милорда Лайама со вчерашнего вечера. - Так вы, что же, не попытались даже разбудить его, когда начался пожар? Где вы были в это время? – почти что прорычал Ликард. - Все случилось слишком быстро, милорд, - Гедан опустил глаза и как-то весь съежился под взглядом Ликарда. – Комната милорда Лайама пылала, будто печка, никто даже приблизиться к ней не смог. Мы… Ликард уже не слушал. Растолкав построившихся цепью людей, он бросился за угол здания, в сторону черной лестницы. Кассель должен был почуять неладное. Он словно собака никогда не отходил ни на шаг от Лайама, минувшей ночью даже улегся спать, расстелив себе одеяло прямо возле двери своего господина, и Ликард по утру едва не споткнулся об него. Уж он-то должен был знать, что произошло, должен был попытаться вынести Лайама. Если, конечно, его не зарезали во сне, после чего и подожгли здание посольства. В узком проулке между хозяйственными постройками и самим посольством было так нестерпимо жарко, что Ликард задыхался. За стеной горящего дома утробно рычало пламя, Ликард слышал его гул, словно сотни недовольных ос гудели в растревоженном улье. Жар был таким, что ему пришлось прикрывать рукой лицо, и все равно куртка на нем едва не занялась. Едкий черный дым был здесь повсюду, и Ликард закашлялся, вдохнув его всей грудью. Кроме него в проулке не было ни души, но он слышал, как кто-то зовет его по имени со стороны площади. То, наверное, был Дарид, бросившийся вдогонку за своим лордом, или Гедан, пытавшийся его остановить, но Ликард не мог ждать. Он и так не был уверен, что не опоздал. Метнувшись за угол здания, Ликард увидел крыльцо над черным входом. Дверь была распахнута настежь, из черного обугленного проема вырывались языки огня, часть из них уже плясала на темном дубе полированной двери. Что-то внутри Ликарда оборвалось, и он испустил горестный вопль. Всем собой он молился, чтобы лестницу еще не пожрало пламя. Тогда оставался шанс, что он сумеет вытащить Лайама, если Кассель хотя бы доволок его до ступеней… Вдруг что-то схватило Ликарда сзади, и чья-то рука прижала к его лицу влажный, душно пахнущий платок. Ликард отчаянно дернулся, изо всех сил рванулся, пытаясь вырваться из хватки, пытаясь отбиться от напавшего противника. Только внезапно на него обрушилась слабость, словно кто-то открыл шлюз, и на голову ему хлынуло с неба все запертое в нем до срока истощение и усталость. Ликард дернулся еще раз, чувствуя, как мешком обвисает в чьих-то руках. Последним, что он видел, были яростные огненные цветы, насквозь пробившие крышу мелонского посольства в Шардане и в мгновение ока пожравшие без остатка флаг Мелонии – черную лисью голову на рыжем поле.