Commentarii de Bello Panemine (Записки о Панемской войне)

       Плутарх Хэвенсби испытал целую гамму смешанных чувств, получив поручение слегка «прощупать» приезжих. Оно настолько вписывалось в его идущие в неведомую даже для него самого даль планы, что осторожный распорядитель начал накручивать себя, подозревая подвох со стороны кого-то из ищеек Сноу. За их встречей непременно будет организована слежка, и не скомпрометировать себя будет очень непросто, тем более, что ничего определенного о гостях и том, что от них ждать, Плутарх не имел понятия. По дороге он пересмотрел кадры их встречи с Агарией, но ясности они не добавили. Радовало только то, что на раут к Теренции валльхалльцы решили не заваливаться всей компанией, а отправили двух своих «трибутов». Именно так не без злорадства он окрестил секретаря и переводчицу. «Интересно, как бы они выглядели на арене…», — вертелось у него в голове. Насколько мысль была дурацкой, Хэвенсби отлично понимал и всеми силами старался ее прогнать, чтобы думать о чем-то более насущном, но так и не смог справиться с собой до того момента, как машина затормозила у ворот резиденции.       По всей видимости, новые ее обитатели уже организовали наблюдение и поджидали Плутарха — тому не пришлось пользоваться звонком – ворота раскрылись, лишь только распорядитель вышел из машины. Увидев на пороге Труде и Бьорна, он отметил, что, пожалуй, слегка их недооценил. Ну, конечно, очень слегка, самую-самую малость. Переводчица выбрала длинное темно-синее закрытое платье с заметным серебряным отливом, дополненное палантином из прозрачной серебристой ткани. Излишне было бы сказать о неизменной белой розе, украшавшей прическу. О пристрастии девушки кое-кто в Капитолии уже знал и даже успел отправить в посольский особняк целую охапку этих цветов. Впрочем, Труде позаботилась о том, чтобы доставить из дома маленький кустик, с которого она и взяла один из бутонов, не прикоснувшись к подарку. «Только в одном, – подумалось Хевенсби, – гостья явно дала маху, надев какие-то бессмысленные мягкие балетки, никак не вязавшиеся с изысканным платьем.» Её спутник, насколько мог понять Плутарх, облачен был только в то, что привёз с собой: короткая кургузая курточка и обтягивающие ноги штаны в крупную оранжево-салатовую клетку. На голове шапка с расходящимися в стороны концами, на ногах ботинки с острыми носами, настолько длинными, что они были привязаны к коленям. Колокольцы на шапке и ботинках издавали бряцание при каждом шаге Бьорна… «Королева и её шут, — обрадовался своей догадливости распорядитель,— что ж, для начала неплохо…»        Обменявшись дежурными приветствиями, все погрузились в машину, и устроившийся рядом с девушкой на заднем сиденье Хэвенсби решил использовать момент, чтобы задать ей вопрос о ее розе. Знает ли она, что значит этот цветок здесь, в Панеме, и хочет ли она кому-то что-то этим сказать… — Ваш президент любит белые розы, и я их люблю…, — подчеркнуто просто ответила Труде и поспешила поменять тему, — тогда и вы мне, может быть, поведаете, что здесь в Панеме значит вот это? — она достала спрятанный на груди кулон и протянула его Плутарху, нарочно скопировав его интонацию, когда произносила «здесь в Панеме». Переводчица вспоминала потрясение Твилл, но распорядитель был далеко не столь простодушен и непосредствен, как учительница из дистрикта, и легко подавил в себе волнение: — Ничего особенного не значит… А у вас? — перебросил он мяч на сторону Труде. — Это куккулус, единственная птица на земле, которая умеет называть свое имя… Когда в новом году впервые звучит его голос, владыка Доннар начинает играть своим небесным молотом и крушит зимний лед. Символ весны и доброй надежды, — и она, как ей показалось, удачно изобразила улыбку Агарии, потому осталась очень довольна собой.       Плутарх ответил смешком. Улыбка получилась далеко не столь удачной, как мнилось переводчице. «Она ещё не провела и дня в Панеме, а хочет выглядеть знатной дамой… Впрочем, что я от нее хочу? Она же дочка какого-нибудь их Джона Сноу… Уломала папеньку организовать ей каникулы в Капитолии. Теперь напялила балетки и потащилась блистать. Вспоминать сегодняшний вечер будет, пока склероз её не прихватит… Куккулус. Ой-ой… Символ надежды, однако… Надо будет использовать». Претенциозная варварка совсем упала в его глазах, и распорядитель решил попробовать вывести Труде из равновесия, надавив на её тщеславие: — Вы превосходно освоили наш язык, — похвала была явным преувеличением, хотя с момента встречи с Твилл девушка из Валльхалла и продвинулась далеко вперед. В словесницу она буквально впилась, работала с ней часами, но избавиться от акцента, конечно, не могла. — Это была моя Авантюра, — с заметным удовлетворением ответствовала Труде. — Авантюра? — Хевенсби с трудом скрывал радость. «Попалась, кукушечка!»  — Авантюра… Что это? — в его удивлённой интонации была, разумеется, фальшь, но он надеялся, что варварка уже ничего не заметит и начнет откровенничать… — Авантюра — одна из двух опор, на которых стоит наш Валльхалл: Авантюра и Обет, как говорили когда-то «квест» и «челлендж», questio и votum, как вы могли бы сказать в Капитолии, если бы только могли…, — с гордостью произнесла переводчица, —в самый короткий день года, в Йоль, каждый из нас, кому исполнилось с прошлого Йоля семнадцать лет, выбирает свою Авантюру. Это примерно в возрасте вашей Жатвы, — последние слова были сказаны с явным пренебрежением в адрес обычая, дикость которого Труде посчитала нужным подчеркнуть в разговоре с распорядителем. — Интересно…, — процедил Плутарх, — и что выбирают? — Большинство выбирает что-нибудь типа: прыгнуть со скалы в море, подняться без снаряжения на Аконкагуа, пройтись по канату над Игуасу, переплыть озеро Титикака в холодный зимний день, пересечь без воды пустыню Атакама… На подготовку и исполнение Авантюры дается пять лет. — И что же, никто во время этого не умирает? — наигранно удивился распорядитель. — Многие умирают…, — не оценив его иронии промолвила переводчица, — а некоторые бросают вызов, желая смертельной схватки, готовятся к ней, поджидая противника. Наш охранник Ялмар Биргирссон по прозвищу Большой Топор зарубил пятнадцать человек. В тот год было особенно много участников битвы. Потом его назвали Годом Великой Резни. — Вы же, значит, выбрали учить капитолийский? — попытался поддеть варварку Хевенсби, — не слишком ли было легко? — Порой мне кажется, что это сложнее, чем победить в ваших Играх… — У вас есть неплохая возможность, госпожа посол, — ехидно продолжил Плутарх, — может, послать Вас на Квартальную бойню вместо кого-то из Победителей… Поможете нам? — Ценю ваше чувство юмора…, — и, увидев, что он ненадолго замешкался с репликой, Труде продолжила, — зачем вам это, я же их всех убью… Зрителям не понравится. — Моя очередь оценить ваш юмор, — возразил Плутарх, — вот прямо-таки всех? И его тоже убили бы? — кивнул он подбородком в сторону сидящего на первом сиденье Бьорна. — И его тоже, — бесстрастно ответила Труде, — он разве особенный? — Ммм, понятно, — немного отступил распорядитель, — между вами ничего нет, а будь это ваш… — Тогда тем более, Эйрик! Да, слово "Плутарх" ведь значит «хозяин богатства», то есть «Эйрик», ибо я хочу все назвать по имени…, — заполнив этим рассуждением возможную паузу, она вернулась к теме, — если бы мы любили друг друга и оказались на месте ваших «несчастных влюблённых» прошедших игр, мы для начала бы перебили всех врагов, а потом… мы бросили бы жребий. И один из нас выполнил бы волю Водана помочь другому покинуть Срединный Мир… — И это не страшно? — удивился Хэвенсби. — Страшно?! Разве страшно летать под звёздным небом среди сестёр-валькирий? И когда через какое-то время пришёл бы час моего Зигфрида, я сама прилетела бы за ним верной Брунхильдой и отнесла бы в небесный дворец Доннара навстречу вечному веселью и вечной славе… Слово «трибут» переводится как «жертва» — по-нашему «opfer». Ваши трибуты, какими бы ни были они профи, живут как жертвы и умирают как жертвы. Даже победив, они не становятся победителями, потому что мечтают не победить, а всего лишь выжить.       Наступил тот момент, когда страшно стало уже Плутарху. «Интересно, есть ли в словах девицы правда, или она напропалую лжёт? А если нет? А если у них там несколько тысяч таких воинов, которые грезят о небесных дворцах и не боятся смерти…? Как бы нам не пришлось тяжко…» — И много вас таких, кто освоил наш язык в качестве Авантюры? — он резко сменил тему. — Много, Эйрик! — улыбнулась Труде, — если со мной здесь что-то случится, будет кому заменить…, — переводчица вдруг поняла, как легко и непринуждённо у неё стало получаться врать, что было бы немыслимым дома. Конечно, Бонни уже начала сносно говорить по-валльхалльски, но полноценной заменой пока не стала… Но что было делать, если правдивый ответ мог определённо повредить ей и всем ее друзьям. А Хэвенсби уже поинтересовался Авантюрой Бьорна. — Он выучил двадцать тысяч зонгов и развил свою память настолько, что с лёгкостью запоминает любой разговор. Даже на чужом для него языке. — Пересмешник, — весомо констатировал распорядитель. — Майстерзингер, — без тени смущения поправила его Труде.  — А что такое обет? — бросился он на новую тему. — Его мы приносим в четырнадцать. В Мидсоммар… (1) На семь лет. — И? — Я не могу открыть вам мой Обет, Эйрик! Обет — это тайна, которая становится явной для всех, когда люди видят человека и замечают, как он меняется… — Мы, однако, приехали, — уведомил распорядитель Труде и Бьорна. Кстати, хотел вас обоих предупредить: не говорите на своём языке в присутствии гостей, как вы это делали при мне… Всё-таки ваша миссия считается тайной, афишировать её было бы безрассудством…