Долг

Это «откровение» повергло меня в такой шок, что я просто оцепенел. Теплая комната, полная солнечного света, показалась морозильной камерой в морге — удивительно, что пар изо рта не идет... у Виктора. Потому что себя я живым не чувствовал. Я снова и снова прокручивал его слова в памяти - словно надеялся, что неверно понял. Почему-то мозг уцепился за «дефлорировать» и выдал: «Слово-то какое. Верно говорят, что термины или заимствования употребляют не к месту, если штампами думают... или что-то скрыть хотят». Зато эта «посторонняя» мысль помогла вырваться из заколдованного круга переживаний и вернуться в реальность, в которой я кутался в покрывало, старясь им согреть заледеневшую душу, а Виктор уже стоял за порогом в дверях. С трудом разлепив сжатые губы, я выдавил: - За-зачем тогда... ты.. вы... вообще... Тот лишь поправил очки на переносице: - Я проверил вашу реакцию на близость с мужчиной. Давно надо было, но вы все упрямились. К счастью, как я и предполагал, инстинктивного ее отторжения у вас нет, вы вполне способны получить от этого удовольствие. А стало быть, в течку, оставшись с альфой, вы не упадете в обморок или не забьетесь в истерике до пены изо рта и обморока — бывали и такие случаи. С такими людьми приходится работать особо. У некоторых шок бывает такой, что скидывают на ранних сроках или просто не беременеют — негативные эмоции вызывают гормональную бурю, оказывающую вполне неиллюзорный эффект на детородную функцию. Впрочем, еще у женщин беременность в ходе изнасилования наступала в единичных случаях. На смену оцепенению пришел гнев — выходит мной просто попользовались, готовя все к той же роли матки на ножках! - Удовольствие?! Да как, по-вашему, после такого я буду альф воспринимать? Эта вспышка ярости не произвела на куратора никакого впечатления: - Примерно так же, как и раньше. Произошедшее хорошо вписывается в ваше представление о нас, как о потребителях - несмотря на то, что мы-то с вами оказались тут, благодаря вашему желанию использовать меня, как живой самотык. Моими чувствами вы не заморачивались ни секунды. И злитесь вы сейчас именно из-за того, что ваш план провалился. Во внезапно вспыхнувшее чувство позволю себе не поверить, уж простите. Возраст не тот да и работаю я в Изоляторе не первый день, а попытки заключенных решить свои проблемы или обзавестись «влиянием» на персонал — даже на бет — с помощью своих «прелестей» столь часты, что уже не воспринимаются здесь, как нечто необычное. А за ваше душевное состояние я не переживаю еще и по той причине, что на по-настоящему сильные чувства вы просто не способны. Как не способны на длительное волевое напряжение — даже на отстаивание своего мнения и прав. Любой ваш «бунт» - это истерика капризного ребенка, который, несмотря на громкий ор, никогда не решится всерьез сопротивляться тому кто сильнее и кто дал понять, что не собирается идти у него на поводу. Хоть вам уже 26, но вы до сих пор - сердцем, а кое-где и умом - остались ребенком: младшим, выстраданным, а потому — избалованным и эгоистичным, вокруг которого вся семья водила хороводы, вот только не научила нести ответственность и самого чем-то жертвовать ради другого человека. - С чего вы это взяли?! - С того, что вы узнали о своем статусе до того злополучного выпускного, после которого ваша семья распалась. Вы могли сохранить ее парой слов — но предпочли молчать, потому что раскрытие вашей маленькой тайны несколько корректировало ваши планы на жизнь. А родители... ну что ж родители должны все лучшее отдавать детям! Они потерпят... Все эти годы вы испытывали лишь страх за себя, но ни капли жалости ни к отцу-альфе, который вырос в детском доме, всю жизнь мечтая о семье, потеряв которую спился, ни к отцу-омеге, которого вы навещали потом в психологическом центре и у его матери... Вы видели, что оба они страдают, но лгали им несколько лет подряд. - Они сами виноваты. Я их рожать меня не просил... Они эгоисты, а мне нельзя? У меня такие же права... - Пробормотал я, смущенный этим потоком обвинений и столь неприсущей Виктору горячностью. - И все это вы говорите, чтобы себя оправдать... за то, что вы со мной делаете... вам меня совсем не жалко, раз вы так со мной обращаетесь... - Под конец я всхлипнул, и закусил губу, чтобы сдержать слезы. - Вы меня ненавидите... за что? Нельзя так... если без ненависти... что я вам сделал? Я виноват в том, что омега? В том, что нас превращают в существ второго сорта, а нам это не нравится? - Ненависть — это слишком сильное чувство, - Горько улыбнулся Каверин, - и боюсь, что его ни вы, да и никто из моих подопечных просто не заслужили. Всё, что я с вами делаю — часть моей работы согласно должностной инструкции и не более. Причем работы далеко не приятной, как бы вам не казалось со стороны. Просто в какой-то момент я действительно утратил жалость к таким, как вы. Трудно жалеть того, кто сам никого не жалеет. - Что с вами случилось? Отчего настал этот «момент»? - Спросил я, еще плотнее заворачиваясь в одеяло и готовясь услышать какую-то жуткую историю. Каверин, в отличии от меня, производил впечатление натуры сильной — и столь же сильным должно было быть потрясение, чтобы заставить его изменить свое мнение и принципы. Но он развернулся к выходу: - Я не хочу об этом вспоминать. До встречи вечером. Я отбросил покрывало и торопливо встал, чуть не запутавшись в сползшем халате, кое-как поправил его на себе, и бросился за Кавериным. Поймал его за рукав, когда куратор уже закрывал дверь — в итоге больно получив ею по пальцам. Виктор втолкнул меня обратно, вошел сам и осмотрел ушибленную руку. На меня взгляда не поднимал явно нарочно. Я же, чувствуя, что ничего серьезного с моей рукой не сталось, вновь попросил: - Расскажите. Он взглянул на меня устало: - Зачем вам? - Затем, что если вы сейчас уйдете, то никогда уже мне об этом не расскажете. Мы никогда больше не будем так откровенны друг с другом.- Я интуитивно ощущал, что куратор дал слабину, но долго это не продлится. - Это не ответ. - Мне любопытно. - Ваше любопытство этого не стоит. - Я просто хочу понять... что с вами случилось. Быть может, я эгоист и это просто праздный интерес, и вообще невежливо... Но я устал от того, что меня окружают «роботы», а не люди. - Тихо закончил я. Виктор опять вздохнул и принялся поправлять на мне халат и его застегивать: - Это наказание за грехи? - Спросил он по привычке сам себя. - Да. Вы злой человек. - С чего вы взяли? - Добрые тут не работают. Или спиваются. А вы не похожи на душевного страдальца, хоть и... Он выпустил концы завязанного пояса из рук. - Хоть моя квартира и не отличается шиком? - Едва ли это от нехватки денег... - Пробормотал я. - Центр — организация богатая, а должность куратора не самая приятная, что есть — то есть, и оплата должна это компенсировать. Эти вещи старые, но они чистые, да и за собой вы следите. - Да, большая их часть просто дороги мне, как память об умерших родственниках. Насчет того, что хорошие люди в Изоляторе не работают — когда мне предложили эту должность, я тоже был не в восторге, так как кое-какие аспекты вызывали у меня неприятие и чувство брезгливости, хоть работа сулила хороший доход и — обстоятельство, для меня куда более ценное — возможность вести научную работу, которую в других отделах могли не понять. - Вы ученый? Как ваш дедушка? - Кандидат биологических наук. Тут до меня дошла фраза про «научную работу, которую могут не понять»: - Здесь проводят запрещенные опыты? На нас, заключенных? - На вас лично — нет. Вы просто «уклонист», к тому же с примерным поведением. Если не умудритесь совершить убийство с отягчающими или что-то вроде — то никто вас не тронет. - Но...но это все равно неправильно... И законно ли вообще? - Наука в том виде, которая породила Европу и нас, как развитые технологические цивилизации, появилась лишь когда ученые научились отрывать себя от Природы, от Бога и от Морали, которые во многом (с атеистической точки зрения) есть одно и то же — комплекс норм и представлений, сложившихся в определенных природных и социо-культурных условиях. Дабы быть великим - ученый обязан быть ПРЕСТУПником, ПРЕСТУПая границу знаний и меняя научную парадигму. Преступен крадущий у богов огонь Прометей, обучивший людей наукам. Преступен Змей, побудивший людей сорвать плод с Древа познания добра и зла. Фауст немыслим без своего договора с Мефистофелем. И право же, большим тормозом для развития мировой науки стало поражение преступного Третьего Рейха во Второй мировой. Немецкие ученые первой половины 20-го века были не только дотошны и великолепны, как профессионалы своего дела— они были совершенно безнравственны. Сменившие их на мировой вершине советская и американская науки были беззубее и слабее. - Но немцы проиграли. - Да. Но я — точнее, мой дедушка, сказал ведь, что это обстоятельство прискорбно только для науки, а не для мира вообще. Но он с причудами да и по жизни мизантроп. - Дедушка у вас старенький, ему все равно... а что же думаете вы? Неужели... - Когда у меня в жизни было что-то еще, кроме науки, я думал иначе. - Виктор попятился к двери. - Прошу прощения, но мне действительно пора. Я опять схватил его за руку: - У вас была семья? Любимый? Что с ним случилось? Вы расстались? Вместо ответа Каверин ловко подхватил меня на руки — как же меня это раздражало, тем паче мы с ним не так уж сильно различаемся в сложении — и бросил в кровать. Но запирать не стал — сел на край, снял очки и потер лоб и глаза. - У меня был младший супруг. Военный журналист. Это было еще до введения закона об обязательном рождении троих детей и об ограничении свободы передвижения и трудовой деятельности омег. На появление последнего закона он сам, невольно, и повлиял. В голове запестрели страшные кадры, виденные несколько лет назад, и я потрясенно уставился на Виктора. - Кажется, я понимаю о ком вы... его звали... - Никаких имен, пожалуйста. - Внезапно холодно прервал меня Каверин. «Почему? И почему на полке нет рамки с его фотографией? Неужели, ты не простил его за то, что он... умер?» - Он был большим энтузиастом своего дела. Вечно совал нос, куда не просят. Даже в ту поездку отправился, хоть живот уже на нос лез. И я его отпустил.... А потом он перестал отвечать на звонки. А через несколько дней позвонили военные и сказали, что всю съемочную группу убили местные «партизаны», ждите «200-тый груз». Все. Больше ничего. Ничего... Я не помню, как прошли несколько суток после этого, забился со своей бедой куда-то в темноту... но как-то к утру осознал, что все еще дышу. Хоть это очень больно. Но я примирился с мыслью, что никогда не увижу ни его, ни сына. Но я ошибся... Я понял, что снова дрожу, понимая, что произошло потом — на это и не каждый чужак с крепкими нервами спокойно взглянет — можно себе представить, что пережил тогда Виктор... - Они сделали запись. Другим участникам съемочной повезло — их убили сразу. Над ним же долго издевались. А под конец разрезали живот, вынули ребенка и запихнули внутрь живую кошку. - Мы... я думал... что это все постановочное... чтобы ввести закон, чтобы омеги не могли работать и ездить, где опасно... Я даже не думал... - Что такое может произойти на самом деле? - Деревянным голосом поинтересовался куратор. - Или что «у этого бедолаги могут быть родственники»? «Да, именно так рассуждали мои знакомые-омеги и я сам, про себя». - Мне не повезло как-то совсем уж особо. Я первый раз увидел эти кадры не в сводках новостей, а в ролике протестующих против обязательного деторождения — его как раз перед этим приняли. Поэтому я увидел распотрошенное тело любимого человека с подписью «Так будет с каждым, кто пойдет на поводу у низменного инстинкта размножения», а своего ребенка — еще живого, он даже кричал тогда — перечеркнутого жирной красной чертой с подписью «Нет ребенка — нет проблем». И я... «Пиздец... в натуре некоторые «защитники» страшнее гонителей». - ...я даже не рассердился. Внутри стало холодно и легко, как будто распались державшие и приковывающие меня к земле скрепы. Я понял, что этот мир — слишком забавное место, чтобы воспринимать его всерьез. Они умирали у меня на глазах — а я холодно отметил, что взрослый человек, недоношенный младенец и испуганная кошка верещат почти одинаково.... А стало быть — их ценность примерно одинакова. По крайней мере, все трое одинаково страдают и хотят жить. Помнится, были в свое время политические деятели, ратовавшие за свободу женщин делать аборт — омеги пока лишены этого «права» нынешним уровнем развития медицины — доказывающие, что ребенок — просто часть ее тела, ненормированная — вроде опухоли. Кусок мяса, которым дорожить не стоит. Рассуждение логики не лишенное — вот только когда человек из куска мяса превращается в человека? Ведь, вырастая, эти же куски мяса воображают, что у них есть какие-то «права человека», тогда как врожденная суть их не изменилась ни на йоту. Биологический возраст и даже способность добывать себе пищу не гарантия того, что перед вами человек. И вы тому отличный пример. Каверин встал и направился к выходу. - Что с ними случилось? - Окликнул я его. Я не думал обижаться — слишком неожиданным и эмоциональным оказался наш разговор, и чтобы определиться с чувствами - его следовало сначала обдумать и лишний раз перебрать в памяти. Теперь на лице Виктора было написано раздражение — но, думаю, недоволен он был собой и своей несдержанностью. - С кем? - С теми, кто создал эти демотиваторы? - Понятия не имею. Вы думаете, я сгорал от желания узнать их имена? Надеюсь — и это вероятнее всего: они попали сюда, в Изолятор. Со всеми вытекающими. До вечера. - Он закрыл за собой дверь. Я осторожно встал с постели. Хоть и чувствовал себя, как выжатый лимон, но нервы были так натянуты, что о возможности заснуть можно было только мечтать. Добрался до гостиной и упал в кресло. Какое-то время я просто рассматривал искрящуюся под полуденным солнцем реку и синее небо с кружащимися чайками, и думал, что я, наверное, еще удачливый человек. Ноутбук пискнул — пришло сообщение. Все письмо Макса я читать не стал — потом. Прокрутил сразу к концу. После двух смайлов стояла цифра «три».