Долг

Время действия: продолжение предыдущей главы; год до рождения у Миши ребенка и четыре года до начала основного действия «Долга» (ареста главного героя). Понтонный мост за ними развели – стало быть, путь предстоял неблизкий. Куратор, во всяком случае, явно торопился: машина буквально летела по пустым проспектам ночного города, чьи глаза – фонари и окна домов - горели теплым и желтым или бледным и холодным светом. И, несмотря на свободные шоссе, город вовсе не спал – на улицах можно было увидеть запоздалых прохожих или праздно шатающуюся молодежь, а из открытых дверей ночных клубов и ресторанов лилась музыка. Наверное, попади сюда человек из начала двадцать первого века, то в первый момент он принял бы нынешний Нижний Новгород за типичный город своего времени. А потом ему в глаза бросилось бы, что среди прохожих совсем нет женщин и почти нет детей. И что среди тех, кто решил провести вечер не дома перед экраном, совершенно не видно влюбленных парочек. Здесь попадались одиночные прохожие, группы – даже состоявшие из двух человек - но из их поведения было ясно, что это кровные родственники, друзья или коллеги. Да в самом городском ландшафте было до странности мало салонов красоты, магазинов одежды, цветов, украшений и прочих заведений для «специфического покупателя» - с их иногда элегантным, но все же чаще – легкомысленным и игривым декором. Иными словами, во всем облике города и в его «голосе», звучавшем из магнитол, торговых центров и баров, не было ничего, что напоминало бы не только о женщинах, но и о романтических отношениях вообще.

***

- Кажется, вы говорили о загородном доме? – спросил Миша, когда машина остановилась у подъезда какого-то здания. - Все верно. Только попутно мне нужно забрать одного человека. – Флегматично ответил куратор, выходя из автомобиля. - Вы так меня боитесь, что вам нужен помощник? Не бойтесь – не укушу. – едко заметил омега. - Это не имеет никакого отношения ни к Изолятору, ни к вам лично. - Вот как? А наказания за использование казенной машины в личных целях не боитесь? - Когда вернетесь, можете написать на меня докладную, а пока советую не болтать лишнего. - И почему? – поинтересовался молодой человек, демонстративно развалившись на сиденье. - Потому что мое руководство далеко, а я – близко. – Бросил куратор, захлопывая дверцу, прежде чем Миша успел что-то сказать. «Ну, и гад же…». – Подумал омега, раздраженно наблюдая, как альфа быстро и почти бесшумно пересекает двор, который вдруг показался смутно знакомым. - «Где я его видел?» Дом, у которого они остановились, был небольшим пристроем к высокому и длинному зданию с типично административными или университетским обликом. «Кажется…. кажется, здесь учился – или работал? - Олежка Смирнов. Мы сюда еще заезжали перед нашей поездкой по Волге. Наверно, подсобное помещение – с отдельным входом, чтобы студенты не мельтешили. Или просто библиотека». Сейчас в пристрое свет горел лишь в трех дальних окнах на втором этаже, но вскоре погас и он – видимо, именно там работал человек, за которым приехал куратор. «Знакомый? Родственник?» Подъездная дверь открылась, и к некоторому удивлению Миши, их неожиданный спутник оказался древним стариком – сгорбленным и с трудом передвигающимся при помощи трости. Впрочем, прямо сейчас ему помогал куратор, а потому до машины они добрались довольно быстро. Но непредвиденного спутника это все же утомило, заставив разразиться сухим старческим кашлем, а потом старик заметил, что заднее сиденье не пустует: - Виктор Владимирович, вы не предупредили, что будете не одни. Решили взять… работу на дом? – Не скрывая иронии на слове «работа», произнес он. - Именно. Дорогое начальство «порадовало» перед административным «небольшим поручением». - Ох, уж эти «поручения». Может, стоит задуматься о смен… - Нет. – Отрезал Виктор, садясь на свое место. Его собеседник взглянул на него как-то странно – не то сочувственно, не то насмешливо, а потом повернулся в кресле и чуть приподнял свою светлую панаму, открывая седые и редкие волосы. - Добрый вечер, молодой человек. Не сочтите мои слова издевательством – просто вежливость требует от меня сказать что-то в этом роде, хоть я до сих пор теряюсь, сталкиваясь с некоторыми особенностями бытия современного общества. Все это было произнесено настолько серьезно, что омега невольно улыбнулся. - Добрый. Судя по вашему возрасту - у вас есть с чем сравнивать. - Да, довелось пожить по-всякому. – Согласился тот, демонстративно игнорируя недовольный взгляд куратора. - Но это скорее представляет проблему… - Наше общество настолько отвратительно? «Кто бы сомневался….» - Я бы сказал - оно адекватно своему времени. Проблему представляю скорее я сам – люди с большим трудом приспосабливают свою психику, мораль и привычки к новой обстановке. Особенно, когда та меняется так часто и радикально. Вдобавок, с возрастом делать это становится все труднее. - Осторожнее, Петр Викторович, - произнес куратор, трогая машину с места, - вы сейчас наживаете себе врага. Наш дорогой спутник, мягко говоря, не любит наши законы. - А кто их любит? – резонно спросил старик. – Вы, альфы? Или, быть может, мы – как нас сейчас называют? «Беты»? - Одно дело не любить, но исполнять, другое дело – калечить наш персонал при побеге. - Вы пытались бежать? – Петр Викторович взглянул на омегу с явным интересом. Но Мише этот взгляд не понравился, а потому он спросил с вызовом: - Да. А вы, что же, осуждаете? Ответ его несколько удивил – так как омега привык к тому, что его поведение считают ненормальным и безответственным. - Нет. Моя молодость пришлась на то безумное время, когда ради перемен и свободы готовы были вынуть сердце из грудной клетки… даже не думая, что будет потом. А с возрастом память о детстве и юности становится все ярче. Куратор решил вернуть спутников в реальность: - В юности и откровенно бредовые идеи воспринимаются, как истина. Кто в 17 лет не считал, что его тиранят, и не поддерживал всех бунтарей на свете, не зная толком даже их политических устремлений – лишь за то, что они «всегда против»? Пол Пот набирал себе убийц среди подростков – они самые беспощадные. Что же касается того периода, на который пришлась ваша молодость – то тогда царила не свобода, а измененное общественное сознание, как от алкоголя или ЛСД. От них душа тоже воспаряет, зато тело разлагается на глазах. Неудивительно, что от такой «свободы» страны СССР понесли экономические и демографические потери, сравнимые с таковыми от Второй Мировой войны. - Все эти потери – пустяки. Плохо то, что это опьянение, как вы сказали – обесценило это слово в нашем коллективном бессознательном. А ведь были люди, готовые ради нескольких минут на свободе убивать и умирать. Даже если их никто не услышит, и не поможет. - Вы преувеличиваете. Даже те, кто поднял бунт в Бадабер, до последнего надеялись, что советские части или дипломаты им помогут. А в итоге все закончилось случайным взрывом и фонтаном из кусков человеческих тел по всей округе, которые за одну ночь растащили шакалы. Воистину, «бегство было полным. Тело покинуло тюрьму, а душа – тело». Но нельзя не признать – история про восстание в Бадабере действительно трогательная. Особенно, когда впервые слышишь её все в те же 17 лет. - Я.Ничего.Не.Преувеличиваю. Я, быть может, стар, но я в своем уме. – Резко возразил старик, и Миша почувствовал, что случайно услышал спор, который длился между этими двумя уже не первый год. – И я еще раз, Виктор Владимирович, настоятельно прошу избавить меня от разговоров, в которых вы отстаиваете точку зрения, которую сами же не разделяете. А если это входит в ваши должностные обязанности, то дурите голову этому мальчику и прочей вашей… «работе», но только не мне. Виктор промолчал, и его собеседник «расправил встопорщенную шерсть» и добавил: - И от чрезмерной натуралистичности в описаниях тоже прошу отказаться. - Вам неприятно слушать про смерть? – Решил напомнить о себе Миша, краем глаза заметив, что они уже на выезде из города. - Вы думаете, что я ее боюсь? - Ну, ваш возраст… - Я уже в таком возрасте, когда смерть не пугает, а кажется добрым другом, заплутавшим в пути. - Странные у вас представления о друзьях… - Самые что ни нас есть нормальные. «Друг в беде не бросит и лишнего не спросит». Смерть – это то, что неизбежно ждет каждого из нас – будь ты богат или беден, умен или глуп, красив или уродлив, и живи хоть в горе, хоть в радости. Мы можем бесконечно гадать о своем будущем и выдирать себе из всего человечества «братьев по крови», «во Христе» или по какому-то другому признаку – но в одном можно быть уверенным наверняка: всех нас в итоге ожидает та, которая всех же уравняет и породнит. Я бы даже сказал больше: смерть - это, пожалуй, единственное, что все еще объединяет людей, помогая им понимать друг друга - вне зависимости от их пола, расы или положения в обществе. Это последний единый наш язык. К несчастью, эта истина открывается только с возрастом. - Настоящая ода. – Сардонически отметил Михаил. – Но я, увы, не считаю смерть – ответом на все вопросы. Скорее – это символ человеческого бессилия. Или перед природой, или перед жизненными обстоятельствами, которые толкнули в петлю. - Хоть на этом спасибо… Если бы вы еще были и с суицидальными наклонностями… - Пробормотал куратор, внезапно вызывая у расслабившегося от разговоров Миши острый приступ ненависти, но тут очередной фонарь ярко осветил обращенное к нему старческое лицо, изборожденное морщинами до сходства с маской индейского бога, с которого смотрели такие же, как у куратора, холодные темные глаза. - Это нелегкая жизненная позиция для человека вашего склада и судьбы. Но за нее можно лишь уважать. Миша с трудом расцепил сведенные судорогой челюсти: - Вы так и не сказали, почему вам неприятны слова вашего… собеседника. - Потому что я не боюсь лишь своей смерти. Но когда я слышу о чьей-то другой страшной и безвременной гибели, мне становится не по себе. Наверное, то, что мне пришлось одному растить сына, а потом и внука – и каждого буквально с пеленок – сделало меня слишком сентиментальным… но мысль о том, что всё это – от первых шагов до первой любви - может исчезнуть в одно мгновение: по глупости, по подлости, по недоразумению - кажется мне нестерпимой. Вам еще только предстоит понять, как много требуется времени и сил, чтобы вырастить человека… и как мало, чтобы все это обратилось в прах. - Что ж, еще один повод никогда не приобщаться к такому «счастью»… Если вы растили внука – значит, сына вы потеряли? Петр Викторович ответил внезапно сухо и коротко: - Да. Потерял. И лишь спустя какое-то время добавил: - Просто я не люблю, когда люди, причиняя себе боль, делают вид, что им все равно. Ломать стекло, «как шоколад в руке» - не лучший способ ощутить себя живым. Молодые люди промолчали, и он эту тему развивать не стал. Спустя какое-то время Миша начал клевать носом – дорога и темнота укачивали, но внутреннее напряжение не давало толком заснуть, отчего он проваливался лишь в неприятное состояние между сном и явью, в котором не разберешь, где уже сон, а где – твои мысли и воспоминания. Должно быть, повлияла странная тема разговора, но омеге почему-то вспомнилось, что не так давно с этой дороги можно было увидеть руины заброшенных домов, охватывающих полный жизни и света город (а когда-то лишь его центр и несколько районов вдоль Оки и Волги) широким темным кольцом. Полуразвалившиеся, обугленные от термической и химической обработки здания напоминали то ли гнилые зубы, то ли распадающиеся кости, когда их сгребали с погребального костра вместе с оплавившимися кусочками металла, стекла или пластика, в которых уже нельзя было узнать самые привычные или дорогие покойнику вещи. Когда-то Миша с другими мальчишками кружили вокруг глухого забора, возведенного вокруг этих развалин, надеясь отыскать в нем хоть одну щель. Точнее и надеясь, и боясь этого – так как воображение и слухи наполняли их детский разум ужасом и любопытством, от которого сжималось и трепетало сердце. Тогда им это не удалось. Но теперь, когда дремота зачем-то привела его снова к этим уже давно снесенным домам и убранному забору, между его плитами зияла трещина. И его сердце замерло, а потом забилось, как у 10-летнего. Но стоило омеге приблизиться – как раздался выстрел… и Миша проснулся. И понял, что выстрел был самым настоящим. Примечания: Восстание в лагере Бадабер — эпизод войны в Афганистане, в ходе которого 26 апреля 1985 года произошёл неравный бой между отрядами афганских моджахедов и поддерживавшими их частями регулярной пакистанской армии, с одной стороны, и группой советских и афганских военнопленных — с другой. 300 моджахедов и 50 натовских военных инструкторов двое суток штурмовали лагерь, обороняемый 14 советскими и 40 афганскими военнопленными. Советское командование на призывы о помощи не отреагировало – так как лагерь находился на территории Пакистана, и это сообщение было принято за провокацию. В лагере находился крупный склад боеприпасов, который во время перестрелки взорвался (по другой версии – пленные сами его взорвали, понимая безвыходность своего положения). В итоге перестрелки и взрыва погибли почти все пленные и около двух сотен их противников, включая 6-х американских военных инструкторов.