Вовсе не ради знаний

Шираюки, вообще-то, не японка — «посмотрите хотя бы на мой разрез глаз!» каждый раз говорит она, угрожающе размахивая карандашом. Все смеются и продолжают подшучивать, потому что знают — Шира добрая, и ее угрозы всерьез даже Амбэр не воспринимает. В этом Амбэр ошибается, потому что если раньше девушки со всем разбирались сами, то теперь Натаниэль старается всех этих разборок не допускать. Потому что одна ему сестра, а другая — вроде как — девушка. — Ну На-а-ат, — недовольно тянет Шираюки. У нее и недовольство особенное: даже в нем слышится нежный смех. — Посиди спокойно, пожалуйста, — в который раз за вечер повторяет девушка, снова склоняясь над своим блокнотом. С чего она вдруг взялась рисовать его портрет — неизвестно, но началось это, кажется, еще на уроке географии (может, и еще раньше, но в момент шутки Прии про японское имя Шира уже точно заканчивала набросок). А теперь она наносит легкие, почти невесомые штрихи, так нежно, будто боится слишком сильно коснуться бумаги. Она вся изящно-тонкая, как те штрихи, и Натаниэлю хочется спрятать ее блокнот куда подальше и начать штриховать самому — но не по бумаге, а по ее нежной коже. Касаться мягко и невесомо, но так, чтобы по венам пробегал разряд, разгоняя прочь все ненужные мысли. Но с этим можно подождать до ночи — в конце концов, он живет один, родители девушки уехали на неделю, а ее лицо, когда она увлечена работой, хочется если не зарисовать, то хотя бы запомнить. Шира по привычке выводит свою подпись в углу листа. Она довольна работой настолько, что от счастья прямо-таки светится. Она в этот момент прекрасна настолько, что на сам лист Нат даже не смотрит.