Ребёнок

Лев мыться не любил. Можно сказать, даже ненавидел эту процедуру. Это Лютер выяснил в первый же день, как привёз лесного найдёныша в замок. Попытка отмыть мальчика от грязи закончилась искусанными руками Лютера, злым рёвом, опрокинутой бадьёй и гоготом набившихся в общую купальню рыцарей. Им-то что, для этих сволочей всё смешно, а выставить их из бани не было никакой возможности. В следующий раз Лев уже не вырывался, но желания мыться у него не прибавилось. Мальчик позволил себя раздеть и всунуть в руки кусок вонючего мыла. Он со скорбным лицом ополоснул руки по локоть, с непередаваемой тоской, ссутулившись и грустно опустив уголки губ, помочил шею, после чего, не смывая мыла, обтёрся полотенцем и попытался сбежать. Лютеру пришлось его ловить и перемывать самому. Лев рычал, отбивался, но уже хотя бы не кусался. В общем, энтузиазма баня у Льва не вызывала. Он понял, как считать сроки до помывочного дня, и попытался спрятаться на время бани. Выйдя из своего укрытия к ужину Лев выяснил, что баня топится даже ночью. И каждый день. – И ничего вода не страшная, – со дня своей находки Лев ещё не сказал ни слова, но Лютер всё равно с ним разговаривал. Иногда Лев реагировал очень осмысленно, словно всё понимал. Да и вёл он себя уже как обычный ребёнок, только очень осторожный и молчаливый. – Вперёд, – сам Лев шел очень неохотно, и Лютер был вынужден придавать ему ускорение. Один несильный пинок под зад передвигал мальчика на две-три ступеньки вниз. Где-то на середине лестницы в баню Лютеру это обычно надоедало, он перекладывал полотенца и сменную одежду в одну руку, брал мальчишку за шиворот, и ускорял процесс. Лев тихонько рычал, но не вырывался. Лютер подозревал, что внутри мальчишки боролась нелюбовь к бане и желание поскорее надеть свежую, вкусно пахнущую травами и лавандой одежду. Вот что-что, а работу прачек этот сорванец оценил. – Раздевайся, – вечером после ужина в общей бане людей было немного. Горячей воды тоже, но отсутствие разных зубоскалов компенсировало это маленькое неудобство. Лев в присутствии старших рыцарей или других детей, злился и норовил сбежать и спрятаться. В тишине было спокойней. – Раздевайся, я сказал. Или будешь в одежде мыться? Кинуть тебя стираться прямо в одежде, а? А потом прополоскать в речке? Лев с невыразимой тоской развязал тесёмку на шее, опустил руки и с укоризненно посмотрел на рыцаря. Лютеру на мгновение даже стало стыдно, что он так жестоко издевается над бедным ребёнком. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение от зелёных глаз. – И нечего на меня так смотреть. Лев тяжело вздохнул и, не дождавшись реакции, принялся медленно стягивать с себя рубашку. Лютер не менее тяжело вздохнул в ответ и раздел ребёнка сам. Сидящий на табурете Лев вызывал у Лютера необъяснимое умиление и желание то ли рассмеяться, то ли пожалеть несчастного страдальца. Мальчик с величавой скорбью держал руки на коленях, голову высоко поднятой, а спину прямой, и позволял тереть себя мочалкой. Лев был очень тонким, почти тощим для своего возраста. Лютеру иногда казалось, что он может случайным движением сломать ему тоненькие руки. Казалось, если бы он не знал, какой этот маленький засранец сильный и быстрый. А ещё на нём почти не было шрамов, от чего кожа казалась прозрачной, словно светящейся изнутри. – Я у тебя не нянька, малыш, – вода стремительно остывала, и Лютер вручил Льву мочалку. – Давай сам. Мне тоже надо помыться. Лев скорбно наклонил голову, медленно потёр два пальца о брусок мыла и так же медленно потёр свою руку. Потом демонстративно понюхал мыльные пальцы и поморщился. – Запах вода смоет. И нормально оно пахнет. Лев всем своим видом показывал, что так не думает. Он медленно провёл мочалкой по руке, потом потёр колено. – Ноги тоже, – Лютер опрокинул на себя ковш с едва тёплой водой и вернулся к своему найдёнышу. – И между пальцами. В ответ Лев попытался попасть в мочалку пяткой, но от процедуры его это не спасло. – Вот видишь, ничего страшного не случилось, ноги не отвалились, – Лютер поставил мальчишку на табуретку и взял в руку ковш с водой. Обливания Лев любил не больше, чем бадью, куда его засунули в первый раз. Когда по его белым волосам и лицу потекла вода, Лев перестал сдерживаться, и зарычал в голос. Рычание утихало, пока Лютер набирал новый ковш, а когда Лютер намыливал тоненькие волосы, превратилось в недовольный визгливый рёв. Немногие братья, не успевшие зайти в баню до ужина, смеялись и упражнялись в остроумии. Лютеру хотелось их огреть чем-нибудь тяжелым, но, увы, шуточки не переходили границы допустимого, как бы у него не чесались кулаки. – Ну что, прочистил горло? – проворчал Лютер. Лев презрительно и скорбно посмотрел на него и спрыгнул на пол. Вытирался и одевался мальчик уже сам. Никакой скорби, никакой боли в глазах. Лев с удовольствием натянул свежую рубашку и попытался сбежать без ботинок. Пришлось его ловить и силой надевать обувку. – И волосы высуши, – Лютер отметил, что мальчик снова оброс. В первые дни в Альдуруке ему стоило больших усилий подобраться к мальчишке с ножницами. Со своими колтунами Лев расставался очень неохотно. Лев рассеяно кивнул и позволил растереть себя сухой простынёй. От мыла его волосы сбились, закудрявились и торчали в разные стороны. Дождавшись, пока Лютер от него отстанет, он вытащил из грязной одежды сухарь, обмакнул его в остатки чистой воды и побежал прочь к выходу. Лютер покачал головой и пообещал себе в следующий раз заставить Льва самому отнести вещи прачкам.