Ребёнок

       Болотная лихорадка приходила каждую весну, когда разливались реки, набухали почки, а тёплый ветер ещё не приходил. Обычно её считали опасной только для младенцев и стариков. Но в этом году зараза разыгралась не на шутку. Когда новости о море достигли Альдурука, уже опустели несколько деревень. Торговля замерла, ворота замка закрылись, а словарь кандидатов пополнился новым словом — карантин. Альдурук замер. Отменили все тренировки, претендентам запретили выходить из комнат, ограничили перемещение рыцарей и сервов. Неделя прошла в унылом ожидании, когда карантин выполнит свою работу и закончится. Но карантин не помог. Первым заболел мальчик-претендент из Озёр. Бедняга промучился три дня и тихо умер. Потом заболел один из его соседей, кухонный серв, а следом - ещё дюжина людей. Лихорадка цепко запустила свои гнилые пальцы в Орден. — Мне скучно! — прорычал Лев, встав посреди комнаты. До этого он почти полчаса метался из угла в угол. Мышонок, лежащий на кровати и посасывающий палец, молча следил за ним. Утром младший внезапно устроил истерику, обещая, что вечером случится что-то плохое. Потом успокоился и с тех пор лежал молча и неподвижно. Поведение брата, похоже, злило Льва ещё сильнее, и время от времени он бросал на младшего яростные взгляды. — Всем скучно, — отозвался Лютер. Он занимал себя чтением. Когда книги закончились, принялся за собственные комментарии. Он попытался увлечь этим и Льва, но мальчишка долго не выдержал. Исписав пару листов простенькими размышлениями о долге рыцаря, он сначала попытался бодаться с Лютером, то выкручивая у него из рук перо, то толкаясь локтями, потом вскочили снова принялся носиться по комнате, как посаженный в клетку зверь. — Скучно-скучно-скучно-скучно! — Лев в ярости попрыгал. Потом внезапно с шумом врезался в дверь сначала плечом, потом пнул её со всей силы ногой. — Лев, иди сюда, — Лютер отложил карандаш в сторону и повернулся к мальчику. Лев с перекошенным лицом сел на лавку, куда ему указали, и, когда старший брат попытался его обнять, зашипел и несколько раз боднул головой в грудь. Потом успокоился и жалобно простонал: — Лют, я так не могу. Я сейчас по потолку ходить начну. Лев не шутил. Утром он влез на шкаф и долго ковырялся в деревянных перекрытиях, пока Лютер его не снял. — Потерпи немного. Скоро всё закончится. — Скоро — это когда? Уже восемь дней тут сидим! Лютер погладил его по золотистой макушке. Карантин только начался, и никто не знал, сколько он продлится. Но говорить это Льву он не собирался. Старший и так не отличался терпеливостью, а перспектива долгого сидения взаперти сведёт его с ума. А что может прийти в голову взбесившегося от безделья Льва, Лютер даже не представлял. Знал только, что ничего хорошего. — Скоро, — Лютер погладил старшего по макушке. — Считай это ещё одним испытанием. — Рыцари в лесу на месте не сидят. — Сидят. В засаде, например. Иногда очень долго. — Что, по восемь дней? — Иногда и по восемь. А ещё они даже ходить не могут. И шевелиться. — И все рыцари так сидят? — напрягся Лев. — Все. Мальчик пожевал губами и кивнул. — Я посижу. Неподвижно. — Можешь ходить по комнате, не двигаться от тебя никто не требует, — Лютер потёр висок. Где-то под черепом время от времени начинала пульсировать боль, которая мешала сосредоточиться. — Я рыцарь. — Лев, рыцарь ещё думает головой, прежде, чем что-то сделать. Что тебе сейчас надо делать? Лев тяжело вздохнул. — Сидеть в комнате. — Вот и сиди. Полежи, сделай гимнастику. — Не хочу. Хочу бегать! Во двор хочу! Выйти отсюда хочу! — Лев выгнулся дугой в руках Лютера и обмяк. — Я посижу. Если надо. — Надо. — Хорошо, — кивнул Лев. — Не выдержишь, — пробурчал с кровати Мышонок. — Вот и выдержу! — Не кричи, — крик Льва отозвался в голове Лютера болью. За окном пробил колокол. Раньше он созывал на обед, теперь значил, что сервы разнесли ужин по этажам. — Я пойду, — Лютер встал на ноги. Голова немного закружилось, но он велел себе взять себя в руки. — Можно с тобой? — Нет. Заболеете, что я буду делать? — Лечить нас, — вздохнул Лев. — Ладно. Подожду. — Молодец, — Лютер потрепал его по макушке и направился к двери. Сделать это оказалось неожиданно сложно. Комната поплыла, словно он был пьян. На попытку выровняться, голова отозвалась резкой болью. Лютер протянул руку к двери и упал. Ему показалось, на мгновение. Но за это мгновение произошло столько всего. Его кто-то тормошил. Он услышал голоса мальчиков. Потом его куда-то потащили. Его колени больно стукались о пол и пороги. Сил, чтобы остановить это безобразие, не было. Тело словно превратилось в тряпичную куклу, и вместо слов изо рта вылетало какое-то невнятное мычание. Наконец, это унижение закончилось, и его положили на кровать. Лютер попытался сказать мальчикам, чтобы они позвали апотекария. Его скосила болотная лихорадка, не было никаких сомнений. Значит, мальчики тоже заразились. Эта мысль ранила больше, чем осознание собственного состояния. Что будет с ними? Кто о них позаботится, если он умрёт? Кто позаботится о них, если они тоже заболели? Кто-то коснулся его лба рукой.Странные пальцы. Кто это? Лютер попытался приоткрыть глаза. Получилось плохо. Он увидел только странный белый силуэт. — Кейв… — он попытался позвать своего старого друга, ставшего апотекарием. — Я это. — Мальчики… — В порядке. Пей. Он сумел выпить несколько глотков безвкусной жидкости и рухнул обратно на подушку. Его поглотил жар и забытьё. Лихорадка брала над ним вверх. Кожа раскалилась, кости ныли и болели, каждое движение и попытка открыть глаза приносили только боль. Он старался не двигаться. Но это не спасало. И тогда он тихо ругался или бормотал цитаты книг. На его лбу и груди лежали два влажных полотенца. Время от времени тонкие прохладные пальцы собирали их и клали на его горящую кожу свежие, восхитительно мокрые и холодные. На несколько мгновений жар отступал, и он пытался воспользоваться короткой передышкой, чтобы восстановить силы. — Фиона, что ты делаешь, тебе же рожать летом, — пробормотал Лютер, пытаясь увернуться трогающих его лицо рук. Если он её не остановит, она же не уйдёт. Голова на движение ответила страшной болью. Лютер застонал и замер. Снова забытьё. Когда он с ним справился, кто-то попытался его напоить. Всё те же руки. Сердце сжалось. Что она творит? Что будет с ней, если она заболеет? Где-то в глубине сознания мелькнуло видение жены и принесённый из-за стен терпкий запах пробуждающегося от зимы леса и набухших почек. Сейчас весна. Ей осенью рожать. Рожать? Лютер не мог заставить мысль прийти к какому-то внятному логическому завершению и выводу. Что-то постоянно ускользало, как вода сквозь пальцы. Что то было не так, что-то постоянно ускользало. Он даже спрашивал Фиону, но она не знала. Он снова падал в забытье, всплывал и изнывал от жара. Сил бороться не осталось. Лютер уже не бормотал, а стонал, не в силах выдерживать боль. Он чувствовал себя разбитым, опустошенным и изломанным. Он хотел только, чтобы всё это побыстрее закончилось. Неважно, как. Да и надежд на выздоровление у него оставалось уже мало. — Фиона, мальчики, — он наконец-то поймал за хвост ускользающую мысль. — Не бросай их. — Чего? — не очень вежливо отозвалась его жена. — Они хорошие, правда… не бросай их. Они пропадут одни. — Чего? — снова произнесла Фиона. — Особенно Лев. Он славный мальчик, но характер… его ломать будут, а так нельзя, он озлобится. Поговори с мастером Сариентием, он поможет.... Эта длинная речь вытянула из него остатки сил Лютер обмяк, чувствуя, как по лбу и шее катятся капли пота. — Ты что, помирать собрался? Хрен тебе, — возмутилась Фиона незнакомым голосом. Лютер хотел было спросить, что с ней случилось, но не нашел сил и уснул. Когда он проснулся, Лютер удивился. Лихорадка отступила, и ощущение жара на коже пропало. Тело практически его не беспокоило, ничего не болело, дышалось легко, а голова была ясной, как свежая льдинка на солнце. — Выпей, — кто-то приподнял его голову и приставил к губам глиняный стакан. Лютер послушно выпил разведённое вино с какой-то дрянью. Выпитое прокатилось по желудку и, прежде, чем он успел спросить, что это было, глаза закрылись. Когда он сумел их открыть, вокруг было темно и пахло горелым. Он попросил воды, ему снова дали, на этот раз простой травяной отвар, почти приятный на вкус и чем-то похожий на малиновые листья. Кто-то погладил его лоб, потом заставил сесть и переодеть рубаху. Эти простые движения так его вымотали, что Лютер рухнул на подушки и снова уснул. Он ещё несколько раз так просыпался, потеряв счёт времени. Каждый раз ничего не получалось спросить: от него самого требовали то выпить что-нибудь, то ответить о самочувствии. Самочувствие было отличным, но почему-то даже простой ответ забирал у него все силы, и он, так и не сумев разлепить глаза или сфокусировать взгляд, проваливался в сон. Наконец, на четвёртый или пятый раз он успел опередить свою сиделку и первым спросил, где его найдёныши. — Да здесь мы, — ответил голос сиделки. — Сопля вон у окна сидит. Я его к котлу припряг, а то сидит и ноет, пользы никакой. Позвать? — Не обзывай брата, — пробормотал Лютер и уснул. На следующий раз он проснулся неожиданно бодрым. Было светло, в воздухе пахло свежими листьями и лопнувшими почками. Сколько он проболел? Месяц? Да нет, слишком долго. А когда его скосило?.. Мальчики! Он распахнул глаза и увидел прямо над собой два зелёных озерца. Лев. Мальчишка выпрямился и широко ухмыльнулся от уха до уха. — Проснулся? — Да, — тихо выдохнул Лютер. Во рту мгновенно пересохло. У Льва в руках из ниоткуда возник глиняный стакан. Внутри оказался тот самый странный чай, которым его отпаивали в бреду. Горький, неприятный, но вовсе не чужеродный, как ему показалось. — Как ты? — Лев забрал у него стакан и деловито потрогал лоб Лютера. — Голова не болит? — Нет, — Лютер попытался оглядеться. Вышло не очень, но он понял, что лежит на низкой койке в просторной сводчатой палате под лазаретом. Обычно она стояла пустой и использовалась только при приёме большого количества больных и раненых. Он наклонил голову. Кроме него, занятыми были ещё пять коек. Рядом с ними копошились претенденты и апотекарии. Никто не метался в бреду, не кричал, не колотился в судорогах. Один из рыцарей — Лютер никак не мог вспомнить имя этого брата — облокотился на смятые подушки и пытался поесть сам. В целом, ему это удавалось, не смотря на то, что его удивительно тонкие для мужчины руки двигались медленно и иногда начинали трястись. Лютеру на мгновение стало страшно, что он тоже превратился в такого же скелета. Лев проследил за его взглядом. — Ага, тут немного людей осталось. Апотекарии сказали, что солнце разогрелось и прогнало лихорадку. — Сколько я тут провёл? — Восемь дней, — укоризненно сказал мальчишка. — Весь этот твой карантин. Тут уже никого не осталось, только во втором лазарете ещё дюжина похуже. Все либо того, ну… умерли. Либо выздоровели. — Понятно… — Первые три дня вообще ужас были. Ты кричал и бредил. Апотекарий сказал, что ты того, ну… Не выживешь. Мелкий тоже ныл, что ты умрёшь. А я, — неожиданно зло сказал Лев, — Я сказал, что всё это бред и что ты не умрёшь. Ты ведь обещал, что не оставишь нас с мелким, так что я знал, что ты не умрёшь, — в конце голос Льва дрогнул. Лютер кивнул и слабо улыбнулся. — Ты прав, без меня вы тут точно пропадете. .. а где Мышонок? — Да вон он, — Лев резко вытер потёкший нос и выпрямился. — Он достал меня ныть. — Что ты с ним сделал?! —испугался Лютер. Он попытался повысить голос, но вместо этого сорвался на жалкий сип. — Да ничего. Я ж сказал, к котлу поставил. Все пить хотят. Апотекарий вот эту… — Хинин, —подсказал Лютер. Ему не нравилось, что Лев так странно себя ведёт и суетится больше обычного. — Да нет, вас чем-то другим поили. А это малина вообще, — Лев вытянул шею и заорал. — Эй, мелкий, иди сюда! — У него есть имя. — Ныть перестанет —и будет имя, — воинственно отозвался Лев. Лютер прикрыл глаза и улыбнулся, когда к его койке подошел Конрад. Мальчишка выглядел тощим и уставшим. Чёрные волосы висели вдоль узкого белого лица, а щёки перемазанны сажей. Из закатанных по плечи рукавов торчали тощие ручки, в левой он сжимал длинную деревянную ложку. Конрад выглядел маленьким, жалким и уставшим, и Лютеру страшно захотелось его обнять и пожалеть. — Вот! — объявил Лев. — Он проснулся! Я же говорил, что он не умрёт! Конрад испуганно уставился на Лютера и внезапно разревелся в голос. Ревел он от всей души, захлёбываясь завываниями и слезами. Лютер попытался встать и не сумел. — Хватит голосить, Лютеру нельзя волноваться! — рассверепел Лев, отобрал у брата ложку и огрел того ею по заднице. — Лев! Прекрати немедленно! — А чего он орёт?! — Ему плохо! — Чего ему плохо? Это мне плохо было, с одной стороны ты бредишь, с другой этот рыдает, что ты помрёшь, — обиделся Лев, но всё же отложил ложку и обнял брата. — Ну, хватит реветь, Лютер уже не помирает! Мышонок шумно вдохнул распухшым красным носом, скорбно посмотрел на рыцаря и уткнулся в плечо брату. Лютер устало прикрыл глаза. Что ж, он жив и у него теперь есть ещё аргумент, почему младшему не стоит доверять своим видениям. Судя по звукам, мальчишки, пользуясь тем, что он их не видит, начали потасовку. Что ж, хорошо, что он выздоровел. Эти двое без него точно пропадут.