Холодный рассвет.

Я сидел, прислонившись к стене, с закрытыми глазами, и мне казалось, что Кай рядом. На мгновение я даже почувствовал его дыхание у себя на шее, но это был лишь бред моего воспалённого сознания. Внутри потеплело от мысли, что он мог бы быть сейчас рядом. Но спустя мгновение та же самая мысль заставила меня уже в который раз осознать свою ничтожность. Здесь я чувствовал какую-то странную атмосферу, неприятный запах преследовал меня с первой минуты, как я оказался в этой стране. Это был запах моей гнилой души.  У меня было ощущение, будто эта страна, эта деревня выгоняют меня, как будто они знают, что я сделал и осуждают меня. От этой мысли я невольно улыбнулся. Я внезапно пришёл к осознанию, что я не просто так начал свой рассказ. Я здесь подсудимый, а здешние небеса — мой суд. И чёрт возьми, я хочу, чтобы меня осудили по всей строгости всех законов. Я давно уже готов принять свой крест. Из моих больных рассуждений меня вывели шаги этого золотоволосого, ещё ни в чём не грешного, ангела. Люка действительно был похож на ангела, чистый и невинный. Мне на мгновение до ужаса захотелось сломать его, оставить на его невидимых белых крыльях часть своей вонючей души, которая со временем поглотит его целиком. Я почувствовал отвращение от своих собственных мыслей. Я был сам себе отвратителен. А я-то уже думал, что моя злость на мир прошла. Я думал, что во мне умерли все чувства. Но он пробуждает во мне давно забытые эмоции и мысли. А это мне сейчас ни к чему. Наверное, надо уйти, пока не поздно. Он вошёл в комнату слишком бодрым и невозмутимым, оглянулся, пристально посмотрел на стул, потом на меня, взял свой бокал и занял место рядом со мной на полу. Кажется, даже его опьянение прошло. Ведёт себя так, как будто я не описал несколько минут назад свою интимную жизнь во всех подробностях. Хотя ему ведь, безусловно, понравилось. — Смотри, это другое, — он показал мне бутылку, которую принёс, — я думаю это более дешёвое, другого не было, прости, — он виновато улыбнулся и налил выпивку в стаканы. — Сойдёт, — я взял стакан, мы чокнулись и вместе сделали глоток. — Дерьмо. — Дерьмо. Мы произнесли это одновременно — виски и правда был низкого качества. Люка залился смехом, а потом положил голову мне на плечо. Я хотел было оттолкнуть его, но мне в нос ударил его чудесный запах. Не сдержавшись я наклонился и полной грудью вдохнул запах его кудрявых волос. Он пах по-домашнему сладко. Мне стало так хорошо, что я сам испугался своих чувств. Я не могу позволить себе такой роскоши сейчас, я не могу расслабиться. — Ну и что потом случилось, вы поженились? — неудачно пошутил Люка и хихикнул. Мне хотелось дотронуться до его волос, пропустить между пальцами его золотистые кудри, но я смог сдержать себя. — Если бы могли, то мне кажется мы поженились бы. На следующей день я собрал вещи, поблагодарил тётушку за гостеприимство и переехал в квартиру Кая. Тётушка поначалу противилась и пробовала уговорить меня остаться. Мол деньги буду тратить зря на квартиру. К тому времени я устроился работать в одну газету, рисовал разные рисунки для статей и имел небольшой, но постоянный заработок. Жить с Каем было чистым удовольствием, он каждый день просыпался раньше меня, готовил завтрак, и будил меня поцелуями, хотя после его поцелуев мы редко доходили до завтрака… Бывало, что целыми днями мы валялись на кровати, занимались любовью, читали друг другу книги, вместе готовили еду. О, с приготовлением еды у нас была связана особая традиция: когда мы не знали, что нового приготовить, мы по отдельности на бумаге писали названия нескольких продуктов, потом вместе ходили на рынок и покупали указанное в обоих списках, чтобы потом приготовить что-то из того, что купили. Ты даже не представляешь, сколько невероятных и абсурдных блюд мы готовили. Мы посещали разные выставки, ходили на концерты​, или же просто часами гуляли по улицам. У нас всегда было о чём поговорить. С ним можно было говорить о чём угодно: мы обсуждали политику, искусства, книги и всё, что только приходило в голову.  Бывало мы забирались на крыши и всю ночь проводили там, наслаждаясь высотой и ночным городом. Несколько раз даже занимались там сексом. Мы играли в карты, придумывали новые фокусы. Как-то даже отыскали гитару и пытались сочинять музыку. Однажды пробовали написать поэму. Нам нравилось вместе создавать что-то новое. Неважно получалось или нет, но мы ловили особенный кайф от этого. Он научил меня немецкому языку. Я с наслаждением учил всё, чему он хотел научить меня. Когда денег не хватало, мы продавали картины, которые писали вместе, но мы никогда не трогали портреты друг друга, а их было море. Рисовать друг друга уже вошло у нас в привычку. Сколько бы времени мы не проводили вместе, нам всё равно было мало друг друга. Как будто мы стремились стать одним целым. Я никогда не уставал от него. Иногда, когда меня посещали мысли, что наше счастье рано или поздно закончится, мне хотелось убить его, а потом и себя, чтобы хоть таким образом остаться вместе навечно. Так продолжалось два месяца. Это была единственная осень в моей жизни, когда это время года не угнетало меня. Мне хотелось жить, хотелось творить добро. Хотелось показать всему миру насколько я счастлив. Я чувствовал каждой клеточкой своей души любовь к нему. В то же время отчётливо и ясно я чувствовал любовь, которую он испытывал ко мне. Я был счастлив. Мне кажется, что сейчас я просто расплачиваюсь за то огромное счастье. Тогда я брал у вселенной слишком много энергии и остался у неё в долгу. Она дал мне вдохновение, любовь, счастье, мечты и все прекрасные чувства, которые я тогда испытал. А взамен забрала мою боль, ненависть, злобу. Но, как оказалось, космос не любит долги и нашёл способ для возврата моего долга. Нельзя быть слишком счастливым долгое время, это знак надвигающейся беды. В конце осени отец Кая заболел, и он должен был уехать. Я не хотел его отпускать, мне казалось, что если я дам ему уйти, то потеряю его. Но в итоге мне всё же пришлось его отпустить. Он уехал, оставив мне лишь мечты и ожидания. Я опять впал в депрессию, мир снова стал серым и угрюмым. Хотя на этот раз у меня была надежда и я цеплялся за неё изо всех сил. И мои надежды оправдались. За день до нового года, я, по своей уже привычке, в апатии сидел дома и проклинал весь мир за отсутствие Кая рядом. Я хорошо помню свои тогдашние раздумья. Я размышлял о том, чтобы убедить Кая бросить всё и уехать со мной в другую страну, тогда возможно… нет, не возможно, а обязательно всё было бы по другому. Мы могли бы уехать в любую точку на планете и просто счастливо жить. Но он был слишком упрямым и добрым для того, чтобы оставить родителей и невесту. Из моих размышлений меня выдернул в реальность стук в дверь. Я совсем не хотел открывать. Кая я не ждал точно, я знал, как бы сильно он меня не любил, родители и невеста для него будут важнее. А кроме него я не хотел никого видеть. Но стучали долго и настырно, и я был вынужден открыть. За дверью стоял он, весь замерший, с синими губами, красными щеками и белыми от снега ресницами. Тогда, впервые за свою взрослую жизнь, я начал верить в Деда Мороза. Ведь других объяснений такому чуду у меня не было. Он долго меня ругал за то, что я не открывал дверь, а потом, как в наш первый раз, толкнул к стене и начал целовать жадно и голодно. А затем прямо там меня трахнул. Он… — Прошу тебя, только без подробностей, второго раунда я не выдержу, — попросил меня Люка, стремительно краснея. — Тебе противно? — я решил немного его подразнить. Он долго молчал. — Нет, дело в том, что… Нет. Давай не будем об этом. Ты лучше продолжай, — он наполнил стаканы и закурил сигарету. Ну что ж, во всяком случае он честен со мной. — Новый год мы встретили вместе, целую неделю не вылезали из постели и из квартиры. Потом мне нужно было навестить родителей. Я с трудом, но убедил Кая поехать со мной. Поначалу он им совсем не понравился, отец даже обозвал его как-то, не помню. Но потом они с моим отцом начали говорить о поэзии, и поскольку отец был писателем, а Кай знал, как поэтично вести разговор, в общем в итоге они с отцом подружились. Но был и неприятный момент, моя сестра кажется влюбилась в Кая, она везде ходила за ним по пятам. И я начал ревновать, хотя в этот раз мне даже нравилось это чувство. Чёрт, с ним мне нравились все чувства, —  слёзы навернулись мне на глаза, в горле встал ком, я был на грани. Мне хотелось вырвать себе язык, чтобы не продолжать говорить, чтобы не вспоминать, но в то же время я не мог остановиться. Я попытался дотянуться до бутылки, но грудь словно пронзили мечом. Я не смог поднять даже руку. — Налей мне ещё своего дешёвого пойла, и где сигареты?.. — Люка не сразу подал признаки жизни, он как статуя сидел рядом, прислонившись ко мне и о чём-то думал. — Не думаю, что стоит пить это. Давай я пойду поищу что-то другое, вдруг у деда осталось что-то из зимнего запаса. — Нет, не надо, наливай это, — но он почему-то посмотрел на меня с грустью и нехотя поднял голову с моего плеча. Прикурил две сигареты, отдав мне одну из них, налил стаканы и протянул один мне, но, будто вспомнив что-то, отдёрнул руку со стаканом. — А тебе разве можно пить, ты же лекарства принимаешь и всё такое? — Не умничай, мне уже можно всё, дай стакан, — я хотел придать голосу убедительности, но у меня не получилось. Голос охрип и сел, но Люка всё же вернул мне стакан и опять положил голову мне на плечо. Или он уже в стельку пьян или совсем стыд потерял. Я затянулся и огонь будто обжёг мои лёгкие. Я получал своеобразный кайф от боли в груди и от теплоты Люки. — Так что с твоей сестрой, я надеюсь она не соблазнила Кая? — Нет, у неё не получилось, хотя она сильно старалась. Каникулы прошли как нельзя лучше, меня окружали все самые любимые люди, но мне хотелось как можно скорее вернуться в город, чтобы Кай наконец-то снова полностью принадлежал мне. Когда мы вернулись, он пообещал мне, что останется до весны и сдержал своё обещание. Я помог ему устроиться работать у нас в газете, так что и там он был в поле моего зрения. Те пару месяцев прошли спокойно, даже умиротворённо. Но меня угнетала мысль, что вскоре он должен будет вернуться к своей невесте. Про неё и про их отношения мы почти не говорили, я боялся поднимать эту тему. Мне ужасно хотелось предложить ему оставить всё и уехать вместе, или же попросить его переехать жить в Москву, но я боялся услышать ответ. Всё внезапно изменилось перед его отъездом. За день до его отъезда, вечером, мы сидели на полу в объятиях друг друга, я почти что погрузился в царство сна, когда он вдруг взял мою руку и с пронзительной нежностью поцеловал, а потом, прижав её к своей щеке, тихо произнёс: «Себастьян, я люблю тебя, — от неожиданности я на мгновение застыл — он никогда ещё этого не говорил, и попытался повернуться чтобы, глядя в его глаза, признаться в своих ответных чувствах, но он почему-то меня остановил. — Нет, подожди, я хочу ещё кое-что сказать, — он сжал мои пальцы до хруста, — я не смогу больше вернуться сюда. Пойми, я люблю тебя слишком сильно, чтобы позволить тебе жить всю жизнь в ожидании. Если мы не положим конец нашим отношениям сейчас, то потом уже не сможем отпустить друг друга. Ты ещё молод, и ты должен найти девушку, чтобы жениться и завести детей. И я тоже должен взять Гретту в жёны, ведь я давал ей надежду так долго, я не смогу разбить её сердце». «А моё значит можешь, да?!.. Она же в жизни не сможет тебя полюбить, так же сильно, как я! — я всё-таки повернулся к нему, схватил его за подбородок, и попытался найти в его взгляде хоть какие-то сомнения или неуверенность, но его глаза были холодны как лёд. — Я не просто люблю тебя, понимаешь? Я не смогу жить без тебя… я готов, слышишь?.. Я готов прожить всю жизнь в ожидании, лишь бы хотя бы изредка ты был рядом!  Мне не нужна жена или дети, мне нужен лишь ты!..» — слёзы катились из моих глаз, я вцепился в него как в спасательный круг. «Ты должен смириться с этим, мне тоже больно, пойми». «Я не хочу смиряться, мы можем уехать в другую страну, мы можем оставить всё… Ради меня, Кай, пожалуйста, не поступай со мной так!». «Я делаю это ради тебя, возможно потом ты поймёшь. Лучше ты сейчас будешь ненавидеть меня, но зато потом сумеешь построить нормальную жизнь». Я ещё долго пытался переубедить его, но он был непоколебим. Тогда я действительно не понимал смысл его слов, мне казалось, что он разлюбил меня или я был для него временным развлечением, но это было не так. — Но он же тебя оставил, разве можно оставить человека любя? Я не понимаю. — Сейчас ты этого не понимаешь, но когда любишь, благополучие любимого ставишь выше своего. — Да, но тогда ты так не думал, но любил? — Тогда я думал, что он просто струсил, — мы оба помолчали некоторое время, затем Люка опять долил виски в стаканы, а я закурил и продолжил. — На следующей день он уехал, как я тогда считал, навсегда, и мир потерял для меня все краски. Я стремительно погрузился в депрессию, хотя нет, это была уже не депрессия, это была апатия, весь мир стал мне неинтересен. Я уволился, благо успел накопить немного денег. Но ту квартиру покинуть так и не смог. Я закрылся в ней и бывало не выходил никуда целыми неделями. Я полностью отдался искусству. Как ни странно, но с временем я смог принять его выбор, хотя и не мог до конца понять и простить его. Но однажды, в один прекрасный летний день, меня разбудили поцелуи, и когда я открыл глаза, мне показалось, что я всё ещё сплю. Но нежные губы Кая убедили меня в обратном. Он вернулся. Целый день мы занимались любовью, он словно никак не мог насытиться, страстно сжимая меня и вбивая моё тело в кровать. После, когда мы лежали опустошённые и вымотанные, он признался, что не смог меня забыть, что жизнь без меня была невыносима. Я просто не смог не принять его обратно. Ведь он тоже был нужен мне как воздух. Спустя неделю он уехал. Но в этот раз я знал, что он вернётся. Так продолжалось почти два года, он приезжал, дарил мне свою любовь на неделю и исчезал на несколько месяцев. Со временем я привык, мне просто были жизненно необходимы эти короткие встречи. Я ощущал себя живым только тогда, когда он был рядом. И я уже не хотел ничего менять. Мне было больно провожать его каждый раз, но я боялся, что если сделаю хоть попытку убедить его остаться, то он больше не вернётся. В 1939 году, в марте, должна была состояться выставка, и, решив участвовать, я отправил на выставку свой первый портрет, на котором я нарисовал его. В день выставки я с тем же волнением, что и в первый раз искал свою картину, во мне трепыхалась крошечная надежда, что рядом со своей картиной я увижу и мой портрет, нарисованный Каем, и он будет стоять рядом с ним и молчать… Но мои надежды оправдались лишь частично. Рядом с моей картиной — его портретом, висел другой. На нём была нарисована девушка с аккуратными чертами лица, с собранными каштановыми волосами, и у неё были голубые как море глаза. Я сразу понял, кто нарисовал картину и кто на ней изображён. Это был портрет Гретты. Возле портрета стояла пара, парень нежно обнимал девушку за талию, а девушка положила голову на его плечо и мягко улыбалась. Это были Кай с Греттой. Я не знаю зачем он тогда привёз ее, наверное не ожидал, что я тоже буду там или наоборот осознанно хотел показать мне эту идиллию. Меня пронзил острый укол ревности, внутренности будто скрутило в узел, а глаза защипало. Но в тоже время я вдруг чётко осознал, как эгоистично и подло поступаю. Я понял, что не должен лишать его семьи и радости отцовства. Это было единственное, что я не мог ему дать. Когда мы встретились взглядами, я прочитал в этом взгляде так много, что никакие слова не смогли бы это описать. В нём была гремучая смесь вины, сожаления, стыда, и в то же время любви и тоски. Чудовищной тоски. Я заставил себя улыбнуться, мне с трудом удалось сдержать слёзы. Развернувшись, я решил уйти и не только из музея, но и из его жизни. Навсегда. Я решил выполнить его просьбу, — я замолчал, в горле стоял ком. — Это была ваша последняя встреча? — Нет, как оказалось у судьбы были другие планы на нас. — Но тогда ведь началась война. — Именно. — О боже…