Холодный рассвет.

Люка наконец отлип от меня, он сидел неподвижно и очень напряжённо, невидящим взглядом смотря на пустой стакан. Он кажется таким невинным сейчас, смотря на него в лунном свете, я всё больше нахожу его похожим на ангела. Он настолько чистый, что мне больно, когда я сравниваю его с собой. Во мне идёт борьба противоречий, с одной стороны мне хочется его сломать, покрыть его душу тьмой, утащить за собой в свой ад. Мне хочется, чтобы он страдал так же, как и я, иногда мне вообще хочется, чтобы все люди страдали, ведь именно из-за них и из-за их чёртовой морали я потерял Кая. А с другой стороны я понимаю, что он ни в чём не виноват. Я не хочу, чтобы он терял свою чистоту, но рано или поздно жизнь заставит его совершать ошибки и это наверняка сломает его, слишком уж он наивный. Если бы во мне осталось хоть немного жизни, то я бы помог ему познать жизнь во всей её красе. Не дал бы сломаться, был бы рядом и поддерживал бы во всём. — Знаешь, мой отец погиб на войне, — сказал он, не меняя выражения лица, но голос его дрогнул, как будто бы он пытался изо всех сил сдержать слёзы. Моё тело будто прошил электрический разряд от его слов. Я вдруг осознал, как ему, должно быть, тяжело слушать меня, ведь он числится в рядах детей, сломанных войной. И я подумал, что вполне могу оказаться убийцей его отца. Ведь я когда-то безжалостно убивал его сородичей. Но он всё равно был ко мне великодушен, приютил, накормил и напоил, да ещё и слушает меня. Как я раньше об этом не подумал? — Я не хочу, чтобы ты умирал, — он посмотрел на меня с такой мольбой и надеждой в глазах, что я невольно поёжился. Последний раз такой взгляд я видел в глазах Кая. И я надеялся, что больше никогда такого не увижу. Этот взгляд заставил меня совершить самую большую ошибку в моей жизни. — Это не зависит от меня, — сказал я и сам не поверил своим словам. Он зло посмотрел на меня. О, оказывается он и злиться умеет. — Честно говоря, я не очень-то вижу твоё желание жить, — да он проницательный. Смотрит внимательно, и видимо испытывает сильные эмоции по отношению ко мне. Может ли быть, что этот двадцатилетний, глупый мальчишка способен спасти меня? Смогу ли я найти в себе силы довериться ему? И хватит ли его стремлений, чтобы разбудить во мне жизнь? Зачатки интереса и призрак надежды зашевелились внутри меня. — Физически я, пока что, жив, — сказал я, но в ответ он посмотрел на меня с такой тоской и горечью в глазах, что мне чертовски захотелось обнять его, дать ему надежду, сказать что-то хорошее. Я знаю, что он прекрасно понимает, что мне скорей всего недолго осталось, и дело не только в болезни. И мне совсем не хотелось, чтобы он считал себя виноватым, что не сумел помочь мне. Но кажется уже поздно жалеть, назад не повернёшь. — Вот именно, что физически, но морально ты мёртв, — он повысил голос, отчего я искоса на него посмотрел. — Я понимаю, что война — это страшно. Я даже боюсь представить, что ты там видел и сделал, но жизнь продолжается, понимаешь? Ты должен отпустить прошлое и жить дальше, — уже более спокойно произнёс он, мне показалось, что он говорит это не столько мне, сколько себе. Интересно через что прошёл он? — Да, ты прав, ты и представить себе не можешь, что я там видел и сделал. И потому сейчас так легко меня осуждаешь, — нет, я понимаю, что он на самом деле меня не осуждает. Это не осуждение, а попытка дать мне надежду. Но именно эта самая надежда мне сейчас ни к чему. Мне осталось только ждать. А чего собственно ждать-то, я жду уже десять лет, но до сих пор не понял, чего именно. Может я инстинктивно ждал его? Но зачем мне это, я не хочу погубить ещё и его. Я достаточно уже натворил, хватит. Я должен остановиться, я больше не хочу давать пищу демонам моей души, я больше не хочу приносить зло. Во мне больше нет сил терпеть всё это, мне нужен покой, но как мне его найти, где найти? — Я тебя не осуждаю. Пойми меня правильно, потеря любимого человека — это непросто, но ты должен отпустить прошлое. Ты же молод и красив. И твоя болезнь не так страшна, её можно лечить, уже есть разные способы, ты должен… — нет, мне не нужна его жалость и жалкие попытки убедить меня жить дальше, я не раз это слышал, больше не хочу. — Думаешь я не пытался? Ты хоть представляешь, сколько лет я себя заставляю жить? Но есть раны, которые не затягиваются никогда. Есть принятые решения, о которых невозможно не жалеть. Есть люди, которых нельзя забыть, — зачем он всё это мне наговорил, для чего пытался дать мне надежду? Ведь даже если я сейчас сдамся и ухвачусь за этот лучик света, то он обязательно потом предаст. Он ни черта не знает о реальной жизни, она разобьёт его наивные представления вдребезги, и он тоже уйдет, оставив после себя лишь безысходность и мрак. — Да, но ты всё равно должен дать себе шанс. Ты не первый и не последний человек, у которого погиб любимый, но люди как-то продолжают жить. Чем ты хуже других, что не сможешь справиться? — мне не хочется убивать в нём это прекрасное стремление спасти меня, мне даже нравятся его попытки сделать это. Забавно смотреть на его полные надежды глаза и осознавать, что эти попытки бесполезны. Да, я давно стал мазохистом. Я давно полюбил боль, которую я причиняю себе. Точнее не я полюбил, а тот, кто родился во мне в тот день, когда я умер внутри себя. Он мой демон, но он единственное, что пока заставляет меня жить. — Одно дело, когда любимый человек погибает и совсем другое, когда ты сам его убиваешь, — он хотел наполнить стакан, но после моих слов бутылка выпала из его рук. — Ты… ты его убил? — с трудом выговорил Люка. И, по-моему, заставил себя повернуться ко мне. В его глазах застыли ужас и неверие. Да, этого он точно не ожидал, но мне ни к чему ему врать. Я хочу, чтобы он попытался понять меня, но в тоже время хочу, чтобы возненавидел. Чтобы осуждал. — Мне пришлось, — зачем-то сказал в своё оправдание я. Что он со мной делает, за несколько часов общения он заставил меня пережить гораздо больше эмоций, чем я испытал за последние годы. Он молчал, наверное, пытался осознать сказанное мной, или понять. Но ему никогда не понять какой груз я несу на своих плечах, ему не понять каково это — каждый день переживать одни и те же события, пытаясь найти хоть какое-то другое решение, и находя его, не иметь возможности изменить прошлое. Он никогда не поймёт сколько раз я бился о стены, прося Бога избавить меня от этих мук. Сколько раз я задумывался о том, что было бы, если бы я тогда в музее подошёл к Каю и устроил истерику, рассказал его жене о наших отношениях. Что было бы, если бы я тогда сумел убедить его переехать в Россию. Мы могли бы уехать в какую-нибудь глухую деревню, и забыть обо всём и обо всех на свете, мы могли бы сбежать от жестокой судьбы. Но трусость и неправильное представление о том, что лучше для него, заставили меня уйти. Заставили позволить ему уйти от меня. Тогда я не понимал, что ему просто нужна была моя настойчивость, ведь он не был счастлив со своей невестой, его держало рядом с ней только чувство долга и общественная мораль. Я же прекрасно знал, как сильно он меня любит. Я не должен был давать ему уйти, должен был попросить остаться. Я должен был дать ему веру в лучшее, убедить, что у нас всё получится, должен был дать ему силы бороться за наше счастье. Как много человек теряет и как много ошибок совершает, думая, что поступает правильно, вслушиваясь в общественное мнение. Откуда взялись эти неписанные правила, что человек не может любить другого человека, если он того же пола? Где записано правило, что любовь — это грех? Сколько же противоречия в этой морали и представлениях о правильном. — Прости, — сказал Люка низким голосом. Я почувствовал, что рука больше не мёрзнет и не дрожит, я упустил момент, когда он взял меня за руку. — Тебе незачем извиняться​, — мне не хотелось высвобождать руку, наоборот, я с оставшимися силами попытался сжать его ладонь. — И мне жаль твоего отца, — он ничего не ответил, лишь сильнее сжал мою руку. — Если ты не хочешь, то можешь не рассказывать, что было дальше, я пойму. — Нет, я хочу, мне это необходимо, — его тепло манило и, не сдержавшись, я положил голову ему на колени и попытался устроиться поудобнее. Он явно не ожидал такой откровенности от меня и смотрел на меня удивлённо. Закрыв глаза, я пытался отдышаться, и вскоре почувствовал его пальцы у себя в волосах. Мне стало так спокойно и тепло, что захотелось уснуть прямо в его руках. На секунду мне остро захотелось, чтобы он услышал мой немой крик. Хотелось, чтобы он сумел найти способ разрушить стену, которую я построил вокруг себя, чтобы он сумел восстановить мою растёрзанную веру.  — В тот день я вернулся домой и начал собирать вещи, мне не хотелось медлить ни минуты. Злая решимость гнала меня вперёд, я знал, если начну думать о принятом мною решение, то вскоре начну сомневаться. А мне не хотелось менять своё решение, тогда я был твёрдо уверен, что наконец поступаю правильно. Так что я собрал вещи и уехал в деревню. — Он даже не пришёл объясниться? — Пришёл, вечером. Когда я наконец закончил с вещами, то почему-то решил выглянуть в окно, а он стоял там, у подъезда, и нервно курил. Мне жутко захотелось спуститься вниз, притащить его в дом и заставить объясниться, но в тоже​ время я молил всех богов, чтобы он не сумел подняться​ наверх. Я знал, что если я загляну в его глаза, то обязательно пожалею о своём решении. И не дам ему уйти, — я помолчал немного, в горле пересохло, но мне не хотелось покидать его тепло. — Знаешь, я постоянно думаю, что если бы тогда я спустился, то всё сложилось бы совсем по-другому. Но я этого не сделал, и он тоже. Спустя полчаса метаний Кай напоследок посмотрел на окно и ушёл, а я повалился на пол, живот скрутило в тугой узел и слёзы с рыданиями вырвались наружу. Я хотел бежать за ним, остановить его, вернуть, но всё же неимоверным усилием воли сумел сдержать себя. На следующей день я сдал все картины, в том числе и его портреты, в музей и уехал к родителям. Хотя нет, тот первый его портрет я оставил себе. Я знал, что больше никогда не смогу забыть его черты лица, его улыбку и глаза, но мне хотелось, чтобы у меня хоть что-то осталось, что напоминало бы мне о нём. А спустя несколько месяцев началась война. Сначала всё было не так плохо, мы не думали, что бои будут происходить и на нашей территории. Тогда был подписан мирной договор, поэтому мы отчасти были спокойны. Но правительство всё же начало готовить жителей к войне. Раньше я возможно закрылся бы дома или нашёл бы способ покинуть страну и быть как можно дальше от этой бессмысленной резни. Но тогда мне нужно было отвлечься от мыслей о Кае. Я начал упорно тренироваться, рукопашный бой, стрельба и всё такое. И эти тренировки отчасти отвлекли меня. Я сам не заметил, как сильно втянулся в это. Во мне проснулась какая-то нездоровая злость. К тому же я хотел пойти на войну, чтобы увидеть его, я тогда не думал даже, что он может умереть. Мне всё это всё ещё казалось шуткой. Я никак не мог вернуться в реальность. Те годы я как будто провёл под каким-то наркотиком, я не мог в полной мере осознать реальность. Но однажды всё резко ухудшилось. В сорок первом году, в июле, был отдан приказ эвакуировать людей из городов и деревень, находившихся недалеко от границы. Моя была одной из таких. Началась неразбериха, люди были в панике, так что мы не сразу заметили, как несколько небольших группировок из немецкого войска пробрались в деревню. Они начали стрелять и вламываться в дома, убивая там всех, кто попадался на пути. Наши же люди разделились на две части, одна пыталась противостоять нападению, а другая начала собирать оставшихся в деревне детей и женщин в группы, и прятать их в отдельных домах, чтобы переждать нападение и увести их в лес. Я был во второй группе. Мы с трудом, но сумели укрыть около двадцати-двадцати пяти людей в одном доме. Большинство из них были детьми, у меня сердце разрывалось, когда я смотрел на их испуганные лица. Я никак не мог понять, как эти молодые парни, такие же как я, могут так поступать. Зачем они это делают, у них ведь тоже есть семья, может и дети. У них же тоже есть чувства.   Мы пытались вести себя тихо, чтобы​ не привлечь внимание, но это не очень-то получалось, дети от испуга плакали, а их матери сами все в слезах дрожащими руками пытались успокоить их. Со стороны соседних домов послышался звук взрыва. Мы поняли, что они кидают гранаты в дома, а ведь в некоторых из них оставались люди. Я надеялся, что наш дом они пропустят, он был неприметным и стоял на отшибе, но я всегда был невезучим. В суматохе мы не успели нормально закрепить дверь. И кто-то с шумом попытался открыть её, вскоре у них это получилось. В дом ворвались несколько человек и сразу начали стрелять. Наши парни тоже открыли огонь, и я присоединился к ним, к тому времени я уже научился хорошо стрелять. Они сумели тяжело ранить или убить всех наших вооруженных людей, мы тоже не отставали и последнего непрошеного гостя убил я. Но мне тоже не повезло схватить пулю в левое плечо. Когда всё закончилось, я осмотрелся, некоторые из наших всё ещё были живы, но им срочно нужна была помощь. Я бросился к двери, чтобы закрыть её, но не успел я добежать до неё, как в дом кто-то проник.  Боже, я не хотел верить своим глазам, это было просто невозможно, мне хотелось быстро проснуться и забыть об этом как о страшном сне. Я ошарашенно смотрел на такой же шокированный взгляд Кая, стоявшего возле двери. Не знаю сколько мы так простояли, но меня вернул в реальность голос одного мальчишки. Он крикнул, чтобы я стрелял, этот маленький ребёнок требовал от меня, чтобы я поскорее убил человека. Тогда я обратил внимание, что Кай не вооружён. Только в его левой руке была граната. Он смог собраться с мыслями и сделал шаг по мне. «Стреляй», — сказал он и сделал ещё шаг. «Я не могу… Что ты говоришь?..» — я не верил в происходящее. Я стоял как вкопанный, не в силах принять реальность. «Если ты меня не убьёшь, то это сделают мои люди, если я вас не трону и выйду отсюда», — он сделал ещё шаг. «Я не могу», — прошептал я, потрясённо смотря на него. «Я тоже не смогу убить тебя и детей, но мне придётся. От их руки умирать я не хочу». «Я не могу…» «Стреляй. Мои войска уже на другой стороне реки, здесь осталось всего несколько людей, ты сможешь с ними справиться и вывести людей», — как он смеет просить меня о таком?!.. «Нет!!!» — заорал я. «Здесь дети, взгляни на них, они не должны умереть здесь, мы свою жизнь уже прожили, мы успели познать вкус любви и счастья, а они нет», — сказал он и сделал последний шаг. Я обернулся и посмотрел на них, они с испугом и надеждой смотрели на меня, и я подумал, что каждый из них может стать великим человеком, дать миру надежду, покончить с войнами. Но как я могу убить его? Убив его, я убью вместе с ним и себя, тогда я чётко это осознал. Но я должен был сделать выбор. Оставшиеся два шага между нами пересёк я, и посмотрел в его, полные страха и мольбы, глаза. Я не хотел думать, что смотрю в них последний раз. Мои глаза намокли от слёз и его тоже, первый и последний раз я видел, как он плачет, ведь он всегда умел сдерживать эмоции. Я не смог больше смотреть в такие родные и любимые глаза, в них я читал свой приговор. Кай тоже не смог смотреть на меня и, закрыв глаза, поцеловал меня. Я так соскучилась по этим губам, по его запаху, что на мгновение я забыл, где именно мы находимся. А потом он взял мою руку с пистолетом и приставил к своей груди. «Стреляй, умоляю тебя. Пожалуйста, Себастьян», — сказал он и прижался лбом к моему лбу, я всё ещё чувствовал вкус его слёз на своих губах. Руки и ноги дрожали, слёзы не прекращая катились из моих глаз. Я понял, что не смогу этого сделать и уже решил опустить оружие, когда внезапно увидел, что один из наших парней забегает в дверь и прицеливается в Кая, что-то крича. От испуга и неожиданности я потерялся и выстрелил, — слёзы катились по щекам, я начал задыхаться. Рука Люки застыла в моих волосах, я боялся открыть глаза, мне не хотелось увидеть его взгляд сейчас. —  После моего выстрела Кай широко открыл глаза, сначала не веря, потом вдруг умиротворённо посмотрел на меня и улыбнулся. «Я люблю тебя», — сказал он и, закрыв глаза, повалился на пол. Ноги меня не держали, и я упал перед ним на колени. Долгое время я не мог осознать, что именно натворил и лишь ошарашенно смотрел на его тело.