Зимовье зверей

Постепенно, в круговороте великого витка, Ругань теряла грубость и злость становилась мягка. Харт Крейн * Fade to nothing Golden Light Wait forever But alive (I just want it to be over) I remember Every line (I just want it to be over) Fade to nothing Golden Light Made of nothing Fade to nothing We are so alike We are so alike Starfucker — Golden Light

Яхту они покрасили сами. Лора искала какой-то особый оттенок голубого, и ее не устраивало все, что им попадалось в магазине. — Не то, не то, не то, — выносила она приговор за приговором. — Краски, — говорила она, — делают дураки! — Почему тот не подходил? — спрашивал Логан. Для него все оттенки были на одно лицо, он бы ни за какие сокровища не смог определить, чем один голубой отличается от другого. — Вот, гляди, этот вроде ничего, а? — предлагал он, тыча наугад пальцем. Нет, нет и нет, заявляла она. Ее милое личико даже приобрело оттенок капризности, как у девчонок, играющих в куклы и не способных распотрошить мужика втрое выше ростом. Логан закатывал глаза. — И что с этим-то цветом не так? Вот, гляди, — он нацепил очки и прочитал на банке: — «Можно наносить прямо на ржавчину». То что надо, а? — Не тот цвет, — отрезала Лора. — А какой тебе нужен? Незабудки в сливках? Модных журналов, что ли, насмотрелась? — Я узнаю, когда увижу. — Слушай, принцесса Барби, — он разозлился, — кончай эту канитель! Я не особый-то ходок по магазинам. — Ну, пожалуйста, papa, — она дернула его за рукав. — Давай еще поищем. — Ищи сама. — Он вытащил из бумажника пару купюр и протянул ей. — Держи и гуляй. — Ты тоже должен смотреть. — Зачем? Чтобы дать тебе подходящий совет по оформлению интерьера? Ты меня ни с кем не перепутала? Лора только пожимала плечами и вздергивала с вызывающим видом нос. Упрямая, как стадо ослов. «Точно девчоночьи капризы», — решил он и едва не приказал на правах старшего взять первые попавшиеся банки, но сдался перед ее умоляющим взглядом и позволил потащить себя в следующий магазин, а после еще и еще. Логан чихал от химических запахов, у него слезились глаза. Лора между тем ничего не могла выбрать. В очередном строительном она так разозлилась, что расшвыряла по полу банки, и Логану пришлось схватить ее, чтобы она не разнесла все вокруг к чертовой матери. — Не веди себя так, — рычал он. — Учись сдерживаться! Она всегда успокаивалась от его рыка, и в этом, думал он, есть или что-то очень здоровое, или абсолютно, нахрен больное. Или одна из шуток природы, которая и сделала его уродом. Природа любит посмеяться, иногда почище людей или Бога. Поставить разбросанные банки обратно на полки он велел ей самой. Сунул руки в карманы, прислонился к стеллажу с какими-то мешками и стоял, беззаботно насвистывая, пока она пыхтела и прожигала его смоляным взглядом. — В воспитании малолетних очень важно, чтобы они усвоили жизненный опыт, — заявил он, рискуя получить банкой по башке. — Maldito, — бормотала она, бухая жестянками о недовольно скрипящий пластик. — Que te trague la tierra! [1] — Давай, давай, — ухмылялся Логан, — работай над ошибками. Потом она все-таки нашла то, что искала, и в их маленьком, пропахшем краской островке вселенной, на боку которого засияла надпись «Ловец солнца», перепачканная с ног до головы Лора кинула на траву кисть и призналась, почему хотела именно этот цвет и никакой другой. Ей был нужен оттенок глаз, как у Чарльза Ксавье. Глаза Чарльза не были голубыми. Скорее каре-зелеными, как лесные орехи, а под конец жизни вылиняли, подернувшись старческой мутностью. Лора перепутала или успела забыть, ведь она общалась со стариком даже меньше недели. Но это было неважно. Самое главное она помнила. Любовь. Логан сказал, что пойдет на берег курить, спрятался, как сбежавший с занятий прогульщик, среди кустов, отхлеставших его ветками по щекам, и заплакал — в первый и, он надеялся, в последний раз в жизни. Теперь, когда он видит все это вместе — голубое небо, истекающее золотым соком в черных Лориных волосах, голубое море, мерно раскачивающее на своих крыльях «Ловца солнца», и надутое белое брюхо паруса, и отяжелевший от летнего сладкого терпкого дурмана мир, ему кажется, что он все-таки умер и попал в чистилище, где с него постепенно слезет старая шкура, и однажды он почувствует то, чего никогда не испытывал, — как ему станет легко.