Зимовье зверей

Когда я был моложе — две жены тому назад, 250 000 сигарет тому назад, 3000 кварт бухла тому назад… Курт Воннегут «Колыбель для кошки» * Now there was a time When you loved me so I could have been wrong But now I need you to know See, I've been a bad, bad, bad, bad man And I'm in deep, yes I am I found a brand new love for this man And I can't wait till you see So how you like me now? How you like me now? How you like me now? How you like me now? Does that make you love me baby? Does that make you want me baby? The Heavy — How You Like Me Now?

Поздними вечерами, когда он уже дремлет на диване, и картинки на телеэкране слепляются между собой, и опустела последняя пивная бутылка, и воздух застывает в разводах от сигарного дыма, и мысли благословенно вынесло из головы, Лора приходит к нему. Она выключает телевизор, ложится с ним рядом и тычется ему в бок, пока он не обнимет ее дремотным тяжелым жестом, затолкав куда подальше в подвалы подсознания довольно нелепые иррациональные страхи, что он может как-нибудь повернуться неловко и ее раздавить. И вполне рациональные страхи, что ему может присниться что-то из прошлого, и он выпустит когти в слепой неразбирающей ярости, и причинит Лоре боль. («Все, кого ты любишь, умирают») Лора устраивается удобнее, повторяя контуры его тела с зеркальной точностью. Зарывшись в его теплоту, произносит свое обычное вечернее требование. — Расскажи. Логан ждет этого момента с хрупкой надеждой и боится его. — Ты уже сделала уроки? — Si, papa. — Что вам сегодня задавали? — Кучу всего. — Математику? Лора недовольно фырчит и дергает его за рукав: — Говори. Он вздыхает. Он трет кулаком глаза. Он хочет ей рассказать и не хочет. — О ком сегодня? — осведомляется он. — О Циклопе. Нет! Лучше давай про Шторм. Нет, не о ней! Расскажи мне про Айсберга. Ее глаза наливаются лихорадочным блеском, как у диабетика в кондитерском магазине в тот единственнный день в году, когда ему разрешена одна сладость, а он хочет сразу все. Или как у ребенка в каком-то парке аттракционов, в пластиковом ярко раскрашенном Диснейленде, где он даже не знает, куда первым делом бежать: на качели, на карусели, в комнату страха или в комнату смеха. Но, конечно, Лора и есть ребенок, все еще ребенок, которому хочется слушать сказки. Мутанты для нее даже интереснее Золушки. Те мутанты из прошлого — супергерои с меловых разноцветных страниц, не совсем настоящие, слишком прекрасные и удивительные, чтобы быть настоящими. Те мутанты из прошлого для нее — персонажи. Может быть, даже Логан для нее — персонаж. — Я хочу услышать о Роуг, — выбирает она. Логан не удивлен. Про Роуг Лора любит слушать больше всего, ощущая подспудную общность. Роуг была совсем юной девчонкой, когда они встретились. Одинокий подросток в поисках дома, она вцепилась в него, как в отца или в старшего брата. В ее взгляде шипела ядовитая щелочь, когда Роуг боялась, что он бросит ее; были минуты, когда он думал, что она может стянуть перчатки и дотронуться до него голыми руками, если он ее бросит. — Ты уже слышала про нее сто раз, — говорит Логан. Лора фыркает. Ну и что? В темной копне вечера за оконцем каюты светится последняя седая прядь заката, и Логан вспоминает волосы Роуг, и вспоминает ее щель между зубами, и навеки испуганный взгляд, и как она любила его, и как никогда не призналась. — Я столкнулся с ней в одном паршивом баре, — начинает он с интонацией старика, тешащего внучат. — Это случилось в богом забытом канадском городишке в провинции Альберта, по которой я тогда колесил, ничего о себе не помня. Была зима… Лора перебивает: — Как назывался город? — Ты знаешь, как он назывался. Она снова дергает его за рукав: — Рассказывай нормально! И он рассказывает. «Нормально». Обо всем, что он помнит. И обо всем, что он может ей рассказать, но большей-то частью он, конечно, ни о чем рассказать ей не может: слишком многое придется покрыть толстым слоем сахарной глазури, а то и попросту врать. — В тот вечер я опять дрался в клетке, потом пошел выпить. В баре сидела девчонка… Облизанные морозом порозовевшие щеки, с которых еще не облезла детская припухлость, темные пряди торчат из-под капюшона; из-за расщелины между передними зубами ее улыбка словно умножается надвое. Она хочет есть, она хочет спать, она хочет в горячую ванну, а больше всего она хочет, чтобы ее спасли от самой себя. Типичная для мутанта ситуация. Он еще не знает, что ее зовут Мари, и она может отправить его в нокаут, если дружески потрясет его за руку в благодарность за то, что он ее подобрал, не вышвырнул прочь из машины, не пытался к ней приставать и вообще вел себя, как джентльмен. Сначала он думает, что она боится его, потому что его все боятся. Но Роуг — обратный случай. Она спешно натягивает перчатки, чтобы случайно не коснуться его голой кожи. Ее дар — воровство, она крадет чужую силу, высасывает ее, запирает в сундуке, как обезумевший от жадности скряга, а потом она плачет, и плачет, и плачет, и стремглав бежит прочь, не разбирая дороги. Сама дорога, ее направление не имеют значения, просто мир жжет ее стопы. Роуг смотрит на его руку, лежащую на «баранке» руля. Она видела когти. — Тебе больно, когда они появляются? Больно ли, когда металл пробивает кости насквозь? Больно ли, когда он режет кожу? Обычных людей отправляют к психиатрам, когда они делают такое с собой. — Каждый раз, — отвечает он. Они едут по снежному миру. Он не мылся дней десять. Она не мылась дней десять. Они оба воняют, они оба никому не нужны, их обьединяет ненужность. Роуг стояла на трассе, когда он оставил ее только для того, чтобы сразу вернуться, черная фигурка на обочине долгой зимы, и он чувствовал в ее запахе слезы. Роуг его обуревала слезами. Женские рыдания вообще невыносимы, а когда плачет шестнадцатилетка… — Никогда больше не встречал ни одного мутанта, кто бы столько ревел, — сообщил он однажды. — Кончай скулить, детка. Это долгая жизнь. Обо всем не наплачешься. Она задумчиво на него поглядела. — Знаешь, — сказала она, — иногда я думаю, что ты все-таки сволочь. Он пообещал, что будет заботиться о ней, и старался это делать, как только мог, потому что на самом деле он сволочью не был. Роуг тоже старалась заботиться о нем и мигом побежала на помощь, когда он кричал так громко, что она услышала его с другого конца коридора. Она вполне могла быть первой, кто пришел разогнать его страх и унять его боль, вот эта самая шестнадцатилетка с ее большим сердцем и плачущим взглядом, вот это дитя, годящееся ему в пра-пра-правнучки или что-то вроде того. Ребенок примчался его спасать от него самого. — Логан, Логан! — Она принялась его тормошить. — Что с тобой? Проснись! И тогда он убил ее. Он даже не знал, за кого ее принял, не вынырнув из болота ночного кошмара. Должно быть, ни за кого конкретного. За сгусток смутной угрозы, а угрозы он привык устранять, поэтому вонзил в нее когти, вошедшие, как ножи в сливочное масло. Так до омерзения легко… Она пошатнулась — еще с его когтями внутри. Ее дыхание превратилось в тонкую струйку крови. Поняв, что натворил, он мигом вытащил когти, но она уже умирала. Застыв в коконе паники, он тупо смотрел в ее пустое лицо, и тогда она схватилась за него маленькой голой рукой и выпила его силы. Его швырнуло в беззвездную черноту, которую он после не помнил. Он не помнил ни одной своей смерти, помнил лишь умирание. Она исцелилась сразу, он валялся без сознания, кажется, несколько дней. Вот так они породнились смертью. Когда он видел ее в последний раз, темнота почти выветрилась из волос, и седина, доставшаяся ей от Магнето, перепуталась с природной. Она могла бы украсть чью-то жизнь, чью-то молодость, чтобы ненадолго снова стать юной и сильной. Могла бы высосать из какого-нибудь бедолаги энергию, вырядиться, как шестнадцатилетка, и броситься в электрический вихрь мегаполиса, трясущегося в пароксизме пьяного ночного веселья. Почему нет? Она могла бы забраться на вершину самой высокой горы и прокричать свое имя. Почему нет? Могла бы слетать в Париж, или в Рим, в любой открыточный город, где так и не успела побывать, была слишком занята тем, чтобы быть мутантом, почему бы не оторваться напоследок? Она могла бы попросить его заняться с ней сексом, ведь он — единственный мужчина на земле, кто не свалится, как мешок картошки, раньше, чем войдет в нее. Это была особая тема между ними — секс. Впервые это случилось после того, как ее робкий девственный поцелуй почти отправил Бобби Дрейка в кому. Роуг заявилась в его комнату, размазывая сопли, слезы и косметику, которой намалевалась, чтобы выглядеть постарше. Идиотка пыталась его соблазнить. О да, это было чертовски сексуально: глаза в черных подтеках туши, как у енота, красный нос и жалкий скулеж: — Пожалуйста, Логан! Пожалуйста, займись со мной любовью! Истерически икала: — Я постараюсь себя контролировать! Постараюсь не убить тебя слишком быстро… Он представил себе эту волнующую картину. «Любовь сильнее смерти», ебать. — Я тебя очень прошу. — Роуг хлопала прокисшими ресницами, и ему хотелось вручить ей носовой платок, заставить высморкаться и сбагрить ее поскорее в заботливые руки Шторм или Джин, чтобы провели воспитательно-воодушевляющую беседу, для которой он не очень подходил: — И ты все равно оживешь. — Угу, — хмыкнул Логан. — Но только если очень по-быстрому. — Ты же мой друг. Ты мне почти, как брат! — И поэтому должен с тобой переспать? Подставить дружеское плечо? — Его разбирал нервный смех. — Вернее, дружеский… — Сволочь, не смей надо мной потешаться! — Роуг топнула ногой и набросилась на него, молотя по груди маленькими кулачками. — Ну, пожалуйста, только ты можешь это сделать, остальные умрут! — Слушай, детка, — он перехватил ее запястья через ткань халата. Он старался говорить умиротворяющим рассудительным тоном: — Это, конечно, чертовски соблазнительное предложение, я польщен до усрачки, но есть пара моментов… — Просто трахни меня! — завизжала она. — Это что, так сложно? Или я такая уродина? — Ты сейчас не в себе, я — не педофил, а Бобби, когда очнется, вморозит меня в айсберг, и будет прав. Она зашлась истерическим воплем: — Я не могу так больше! Это проклятье! Лучше мне умереть! Лучше убей меня, Логан! — Не рановато ли собралась на тот свет, девочка? Тебе еще жить и жить. — Да что ты вообще понимаешь в моей жизни?! Закончилось тем, что он вкатил ей оплеуху, чтобы успокоить, и видно, был так разозлен, что даже не потерял от прикосновения сознание, но не рассчитал свою силу, и Роуг свалилась на пол. Извиняться он не стал, тем более, рыдать она прекратила. Поднялась, запахнула халат, оглушительно хлюпнула носом и пошла на выход. На пороге обернулась, сверкнула яростно алеющей щекой: — А Джин тебе не достанется, и не мечтай. Она любит Скотта и его на тебя не променяет, имей это в виду, когда вокруг нее увиваешься. Да и кто бы променял? Кому ты нужен со своим бешенством? Ударила его в ответ. Наотмашь. — Пошла на хуй! — рявкнул Логан, и когти сами выскочили из его рук. В миг гнева его норов взял верх, вытряхнув из него все теплые чувства к Роуг. Напомажено-насопливленные губы презрительно изогнулись. — О, поглядите-ка на мутанта, который, в отличие от меня, может трогать людей и не причинять никому вреда. Логан зарычал и полоснул когтями по стене, пробив тканевую обшивку и камень с ужасающим скрежетом. Роуг злорадно расхохоталась и ушла, грохнув на прощание дверью. Ему показалось, что ее «дар» волочится за нею следом, как хвост. Только хвост можно отрубить. И все же иногда от ее проклятья бывала польза, и в финале жизни Роуг могла бы убить кого-нибудь молодого и отправиться на бал поплясать, пока часы не пробьют двенадцать и не кончится волшебство. Но конечно же, она бы так не поступила, никого бы она не убила намеренно. Чужая боль ее мучила. Его боль ее мучила. Незадолго до того, как с Чарльзом впервые случился припадок в Вестчестере, когда Логан уже кашлял, и его кровь постепенно превращалась в отраву, она снова пришла к нему, как много лет назад, бегло провела по его щеке кончиком пальца и забрала его боль. Лоскут беззвездной черноты проплыл перед глазами, он на миг задохнулся, а потом все прошло. Он поморгал и пошевелил конечностями. Тело ощущалось как молодое. — На хуй все, — сказал он и стянул рубашку через голову, не расстегивая пуговицы. — Давай трахаться, детка. Она посмотрела на него как-то невыразимо. Покачала головой. — Сейчас это будет, как налить в кофе кефир вместо молока. — Хм, — проворчал он, немного обидевшись на «кефир». Он хорошо себя чувствовал и его тянуло на глупости. Плюс был какой-то волшебный эффект: у него поднялся член. — Ладно, ты как хочешь, а я подрочу. Роуг фыркнула: — Сволочь. Она снова поглядела на него странно, он почувстовал тихую печальную нежность, то ли ее, то ли свою. Потом она тряхнула волосами и принялась расстегивать блузку. Улыбнулась с лукавством, заметив его замешательство. — Что, передумал? Он обхватил ее плечи через одежду и втянул в поцелуй. Снова лоскут черноты выплыл из его головы, но она хорошо себя контролировала, и он не упал без сознания. — Я постараюсь не убить тебя слишком быстро, — сказала Роуг. Логан хмыкнул: — Спасибо. — Это не альтруизм. — Щель между ее передними зубами обнажилась. — Я просто хочу успеть кончить. Она его не убила, он лишь ощущал себя так, будто пробежал марафон, и напряженно пыхтел. Пот валил градом и разбухшее сердце колотилось в ушах. Роуг вдруг захихикала, прячась лицом в подушку. — Что? — гаркнул он сквозь пыхтение. — Мне всегда хотелось посмотреть, какой у тебя член, — сообщила она и продолжила хихикать. — Ты ведешь себя, как малолетняя дурочка, — сказал он. — Бе-бе-бе, — сказала Роуг. Он чувствовал ее теплый и сытый запах, который снова его возбуждал. За окном плескался солнечный свет, Роуг смеялась, у Логана ничего не болело, все были живы. Он растянулся на кровати, заложив руки за голову. — Может, я позже смогу второй раз, если захочешь. Роуг вздохнула. — Ты всегда любил рисковать. Он что-то неразборчиво пробурчал. Она повернулась к нему лицом. Высосанные у него силы окрасили ее щеки молодым румянцем. Он подумал, что она красивая. Он подумал, что может быть, что-то пропустил. Она погладила его по предплечью, и чернота снова коснулась его. Хороший день… Плохой день: Логан напивается в баре. Это не самое приличное и не самое затрапезное место; как раз из таких пивнушек не вышвыривают мутантов, даже таких, как он, у кого на роже написано, что он генетический урод. Но на него никто не таращится, пока он выхлебывает очередную порцию виски, краем глаза наблюдая за бейсбольным матчем на телеэкране. Все тихо-мирно, ему почти удается слиться с толпой, только какой-то остряк сунул монету в музыкальный автомат, чтобы оттуда пищало: — «Нам не страшен серый волк, Серый волк, серый волк!» Посетители ржут, бармен ржет, остряк о чем-то переговаривается с дружками, подсекая его ехидными взглядами, но Логан три часа смешивал разные напитки, чтобы опьянеть, и пока еще не полностью добился нужного результата, поэтому он сначала добьется, а потом проломит музыкальный автомат башкой этого остряка и продолжит пить, пока на улице не завоют сирены. После следующей порции джина его, наконец, уносит в пьяную круговерть, и он поднимается с барного стула. Автомат по пятому разу играет мелодию из «Трех поросят»: — «Где ты ходишь, глупый волк, Старый волк, страшный волк?» Логан уже собирается выпустить когти, когда его похлопывают по плечу. Он оборачивается с рыком, и Роуг предусмотрительно отскакивает в сторону. — Чарльз тебя искал, — врет она. Она не наматывает седую прядь на палец, но он чувствует ложь по ее запаху. Он что-то ей отвечает человеческими словами, о чем-то рычит, как зверь, ему хочется набить морду уебку, который над ним потешался, но он позволяет ей вывести себя на улицу, где ее ждет такси. Город переливается в дождевых лужах, город пахнет бензином и мусором. Кругом столько людей, что он находит это избыточным. Кто-то успевает на него покоситься, и Роуг хватает его за рукав куртки. Она видит его настроение. Она говорит, что он должен прекратить напиваться, бросаться на всех вокруг и рычать, а он говорит, что сегодня узнал про женщину по имени Кайла Сильверфокс, узнал, что она умерла, и узнал, что ее любил. — И я, — говорит он, — ничего, блядь, не помню! До него долетают обрывки его собственной жизни, и он никогда их не узнает. — Я столько раз, — говорит он, — пытался себя убить, резал себя когтями. Однажды я воткнул их в живот… Он останавливается на пьяное рыгание. — Но у меня, — говорит он, — даже шрамов не остается. Каждый раз — ебаный чистый лист! Энергия ярости и отчаяния разрывает его тело. Она требует на кого-нибудь броситься, причинить боль и убить. Она требует крови и драки. Иногда он чувствует себя человеком, но сейчас в его горле разливается вой. Он хочет задрать голову к фонарной луне и завыть, как дикий волк, глупый волк, старый волк, страшный волк. Роуг кладет руки в перчатках ему на плечи, будто собирается танцевать с ним медленный танец. Она смотрит ему в глаза, и он видит, как она разозлена. — Господи, Логан, — говорит она, едва не скрипя зубами от ярости. — Кому ты жалуешься на дерьмовую жизнь? Ты хотя бы можешь дотрагиваться до людей. Посмотри на меня! — Господи, Логан, — говорит она и трясет волосами. — Как ты можешь быть таким неблагодарным? Чарльз дал тебе новую жизнь! Он дал тебе семью. Тебя любят, в тебе нуждаются! И у тебя в этой новой жизни есть ебучая цель! Встряхнув его, она приближает лицо. Он почти ждет поцелуя. — Прекрати себя жалеть, — говорит она. Она больше не злится, и он чувствует нежность, то ли ее, то ли свою. — Хорошо? — Хорошо, детка, — отвечает он. Его собственная злость отступила. — Я обещаю, что прекращу. — Хорошо, — она наконец отстраняется. — Едем домой? Она была его домом, и Чарльз был его домом. Сейчас его дом это девчонка, внимающая каждому его слову, когда он рассказывает истории, годящиеся для комиксов. Кусочки этого, обрывки того, что-то из этого даже правда. В его историях Роуг — не ходячая смерть под капюшоном, как он сам — не депрессивная развалина, не вечно озлобленный зверь, всегда оплакивающий то, чего он даже не помнит. И он не убьет какого-то ебучего сопляка за песенку из «Трех поросят». И он не резал себя, завороженно рассматривая, как срастаются лохмотья окровавленной кожи. И Роуг не лежала на земле со странно изумленным выражением лица, когда Чарльза сотряс припадок. У него не было времени ее хоронить, Чарльза нужно было срочно куда-нибудь увезти. Он опустился на колени рядом с ее телом и поцеловал ее в лоб. От ее последнего прикосновения беззвездная чернота не коснулась его, и тогда он задрал голову к небу и завыл. — Она теребила свою седую прядь, когда волновалась. Или когда собиралась соврать, это ее всегда выдавало. Для Шельмы она была не очень-то хитрой… Затаив дыхание, Лора слушает про персонажей, которых никогда не существовало, но сейчас Логан в них и сам почти верит.