Зимовье зверей

Лира: Я колеблюсь. Я чувствую… что-то скоро изменится. На дворе 1985 год. Пятнадцать лет до третьего тысячелетия. Может Христос вернется. Может семя упадет на землю, может придут урожаи, может ранний инжир, может новая жизнь, может свежая кровь, может дружба и любовь, и защита, безопасность от всего, что вовне, может дверь оградит, а может… может, придут беды, и наступит конец, и небо обрушится, и прольются ужасные грозы и потоки ядовитого света, или может моя жизнь, в конце концов, в полном порядке, может Джо любит меня и я сумасшедшая, раз не верю ему, а может и нет, может все еще хуже, чем я воображаю, может… я хочу знать, а может и нет. Эта тревога ожидания, Мистер Ложь, она меня убивает. Мистер Ложь: Я рекомендую путешествие. Тони Кушнер «Ангелы в Америке»

В будущем, в котором живет Логан, много блестящих поверхностей, обтекаемых форм, бесконечных автобанов, и полстраны болеет диабетом. Организм японцев плохо усваивает сахар, недаром десертами в их национальной кухне раньше были лишь орехи и фрукты, а не жирное мороженое или запудренные килограммами взбитых сливок торты. Но мода на все западное их сгубила. Женщины перекраиваются у пластических хирургов под европеек, мужчины вытравляют волосы до белизны, на каждом шагу Макдональдс и реклама Кока-колы, и в один только день святого Валентина корпорации так перекармливают население шоколадом, что изжога не проходит целый год. Неинфекционная эпидемия выедает страну изнутри. Производители инсулина на радостях устраивают праздничные фейерверки. — Тебе пора найти лекарство от диабета, — говорит Логан своей дочери. — Нашли уже. Флорезин. — Ты же знаешь, что он малоэффективен. А для многих и опасен вплоть до летального исхода. Тут скоро у людей начнут ноги отваливаться. — Тогда пусть жрут меньше, — огрызается Лора. — Мне этим некогда заниматься. У него этой болезни быть не может, поэтому диабет ее не интересует. Когда-то он увидел в ней проблеск одержимости, без которой не совершить ни одного настоящего открытия. Он ошибся в природе этой одержимости. Она ищет для него бессмертие. Все остальное несущественно. Лора превращается в повелительницу иллюзий, в царицу воздуха и тьмы. Препараты, которыми она пичкает и обкалывает его, запустили часть репарационных процессов. Они вернули ему внешнюю молодость, и он похож теперь на самого себя из той прошлой жизни, когда впервые попал к Чарльзу. Шрамы и рубцы стерлись с кожи, она снова стала гладкой, туго натянутой на мышцы, без единого изъяна. Зрение восстановилось, ему больше не нужны очки. Из волос вымылась седина, в зеркале Логан видит свою темно-каштановую шевелюру, густую, как медвежья шкура. Трещины морщинок едва намечены у глаз и на лбу. Марико Ясидо, внучка спасенного им в Нагасаки солдатика, которой тот завещал свою корпорацию, выглядит в сравнении с ним пожилой леди, хотя по-прежнему очень красивой. Логан впервые в жизни ощущает свой «дар» не как удачу или проклятие, а как ложь. — Ты больше не похож на моего отца, — замечает Лора с довольной улыбкой. — Люди думают, что ты мой старший брат. Или бойфренд. И ей это нравится. Это внушает ей идеи, от которых его новые-старые волосы встают дыбом. Он отказывается их обсуждать. — Да, — хмуро откликается Логан, — фасад побелили. Вот только фундамент старый, несущие стены покосились, проводка перегорает, и канализация барахлит. Зато на фотках хорошо получаюсь, верно? — Papa! — возмущенно восклицает она. Его дочь иногда называет его так, но ему все чаще кажется, что она делает это по привычке, оставшейся с тех времен, когда он выглядел так же, как себя чувствовал, на все свои двести с лишним лет. Лора смотрит на него — молодого — и вряд ли думает о том, что он ее отец. Но никакие иллюзии не останавливают отравление адамантием, лишь нивелируют симптомы, отсрочивая разложение. Его кости продолжают гнить, с когтями каждый раз хлещет наружу кровь, и один из его препаратов — по сути, наркотическое обезболивающее. Наконец-то изобрели вещество, что на нем работает, и у него больше нет причин быть алкоголиком. Зачем, если он почти стал наркоманом? Лора торопится. Она должна успеть раньше, пока процесс распада не стал необратимым. По второму кругу эту карусель его организм не выдержит, несущая стена рухнет, и химические подпорки уже не спасут. Он по-прежнему обитает на корабле, швартуется в бухте Токийского залива, и в своих ночных кошмарах, бывает, путает океанский бриз с радиацией: они одинаково пахнут. Лора всю неделю учится и работает в центре города, ей слишком далеко добираться от пристани до своего института и лаборатории, поэтому она приезжает к нему только по выходным, жалуясь на скудность их встреч. Но он не согласился бы каждый день находиться в средоточии хаоса, в заходящемся сердце многомиллионного мегаполиса. Даже ради спасения планеты он бы не смог там жить. Урбанистическая суета его душит. Все чаще ему не хватает зимней канадской тишины, и он вспоминает о своем домике, в котором жил вместе с Кайлой — на отшибе цивилизации, в краю лесов, снегов и неба, которое нельзя было сгрести рукой. Здесь небо всегда слишком близко и тяжело заваливается на башни-переростки и телевизионные вышки, как перебравший пьянчуга. Над городом не видно луны, если она и восходит, то укрыта щитами электрических огней. Он не думает, что Лора продолжает считать «Ловца солнца» своим домом. Скорее для нее это тайник, в котором выживает, скрываясь от всего света, то, чем они с Логаном стали друг другу. Маленький уродливый мутант, выросший из нарушенного запрета. Ему нигде больше нет места. Они носят его в себе, как стыдную болезнь: простыни, на которые они ложатся. Или это было бы так, если бы Лора чего-то стыдилась. — Ты сам виноват, — бросает она упрек. — Нам достаточно просто поехать туда, Джеймс, и мы сможем… — К кому ты обращаешься? — сухо спрашивает Логан. — К тебе. — Пауза смятения, но в следующую секунду Лора перепрыгивает ее, как нарисованные мелом «классики» на асфальте: — Это твое имя. Я что, не могу тебя так называть? — Раньше ты называла меня по-другому. — Хорошо, хорошо, — злится она. — Логан. Если не могу, значит, не могу. Я ничего не могу, да? Ведь ты отказываешься… — Я не хочу об этом слышать, — снова и снова и все более устало обрывает он. Разочарование в ее взгляде сменяет морозная изморозь презрения. Она сочла его трусом тогда, когда впервые попыталась его поцеловать. Она считает его трусом сейчас. У каждого безумия есть своя грань, и эту Логан не перейдет. О необходимости границ он узнал, когда они только приехали сюда. Токио вскружил Лоре голову, подхватил ее под руки и потащил в розовую ночь: по розовым каменным плитам улиц между искрящими розовыми стенами. Город вручил ей веер заветов из рекламных проспектов, окружил какими-то фантастическими улыбчивыми кошечками, роботами в малиновой броне, бирюзовыми вагонетками, мчащими со второй космической скоростью, елочными гирляндами из тысяч фонарей, не оставляющих шансов вечеру показать свою макушку, зонтами из воздушных струй… И оставил вариться под крышкой черного-черного неба, казавшегося ненастоящим. Дождь здесь шуршал, как целлофан, а звезды росли только на дереве. [1] Лора выпила этот радужно-коктейльный город одним глотком и потребовала еще. Она попала в Диснейленд, подходящий ей по возрасту, и кинулась на аттракционы; это не было плохо и не было хорошо, просто ее взгляд раскрасил психоделический спектр ЛСД, и в ней что-то изменилось. А может, это случилось после встречи с Марико, на которой Логан большей частью смущенно помалкивал и пытался узнать за аккуратно подкрашенной фарфоровой маской красивой пожилой леди ту девушку, которую он когда-то, со своими ограниченными представлениями о поэзии, мог сравнить только с цветком сакуры, изнемогая от пошлости и правоты. Когда они вышли на улицу, Лора спряталась за зеркальными стеклами очков. Обронила, словно невзначай: — У тебя с ней был роман? То ли у него все на лице было написано, то ли инстинкт ей подсказал. Дом, рядом с которым они остановились, выглядел как брикет фисташкового мороженого, от которого откусили щедрый кусок и заменили его амальгамой. Лора подошла к зеркальной поверхности, дыхнула на нее и нарисовала пальцем сердечко. — Ты, наверное, и не вспомнишь, сколько их у тебя было, — продолжила она почти незаинтересованным тоном, по-прежнему на него не глядя. — Но эту Марико ты помнишь, да? Логан проследил взглядом за перламутровой мыльницей, летящей, как истребитель. Здесь было много забавных машин. — Это было давно, — ответил он неохотно. — Не надо про это, ладно? — Ладно, — слишком покладисто согласилась Лора и безжалостно прибавила: — Тем более она уже старуха. Он криво улыбнулся. — Ты хотя бы представляешь, во сколько раз я старше Марико? Лора стерла рисунок и снова подышала на зеркало. Второе сердечко вышло еще лучше прежнего. — Ты не сказал мне об этом, когда пришло письмо. И когда я получила грант на обучение в ее институте, в единственном месте в мире, где исследуют проблемы мутаций на таком уровне. Больше мне учиться негде. Ты боялся, что мне это не понравится? — Да, — признался он. — И, кажется, я не был не прав? — А мне это должно нравиться? Получать подачки от женщины, с которой ты трахался? — Лора! — он почувствовал самый настоящий шок. Она никогда не использовала при нем это слово. — Следи за языком. Она глянула на него исподлобья, с темным ожесточением: — Она была хороша? Лучше меня? — Я не стану отвечать на этот вопрос, — прорычал он. — Она сосала твой член? Она… — Не смей говорить об этом! — он зарычал так громко, что на них обернулись прохожие. — А что тут такого? — Лора вздернула подбородок. — Я хочу знать, что эта Марико делала в постели, чего я не умею, если ты… — Я сказал, не смей, блядь, со мной говорить об этом! Он не заметил, как сдавил кулаки. Когти заворочались под кожей. — Ты что, на меня же и злишься? — зарычала Лора в ответ. — Я должна быть хорошей девочкой и использовать другие слова? Что тебе не нравится, Логан? Ее кулаки тоже сжались. Не меньше минуты они стояли друг напротив друга почти в боевых стойках, готовясь напасть. Он опомнился первым. Опустил руки. Затем Лора тряхнула волосами и от него отвернулась. — Что ж, зато я наконец встретила кого-то из твоих старых знакомых. Как я этому рада. Хорошая девочка должна радоваться, да? Она стерла второй рисунок уже с каким-то остервенением и дохнула на зеркало, как изрыгающий пламя дракон: — Сколько мне их еще нарисовать, Логан? Десять? Сто? Сто и Джин Грей, верно? Для нее самое большое сердечко! Сейчас она врежет по стеклу, Логан не сомневался, потому что он бы сам это сделал. Как успокоить ее в этом случае, он не представлял. Будь другая на ее месте, схватил бы, поцеловал и давил бы в тяжелых объятиях, пока не пройдет этот дурацкий приступ ревности. Но с ней он не мог этого делать. — Перестань, — сказал он устало. — Прошлое есть прошлое. Прошу тебя, больше не говори со мной об этом. Он чувствовал, что ее ярость постепенно сникала, и теперь она может к нему прислушаться. — Детка, я понимаю, как это прозвучит, но я не могу с тобой об этом говорить. — Он тяжело выдохнул. — Потому что я твой отец. Лора вздрогнула, ничего не ответила. Наконец через натужно проскрипевшую минуту она вздохнула. — Ладно, не важно, — сказала она, подхватила его за локоть и куда-то развернула. Она легко начала ориентироваться в Токио с первого дня. — Пойдем в кино, — сказала она беспечно. Слишком беспечно. Логан чувствовал, что этим дело не кончится. Лучше бы она разбила стекло. Она повела его на фильм, и кинотеатр внутри состоял из вращающихся разноцветных спиралей, а персонажи на экране размером с футбольное поле прекращали целоваться только, когда им требовалось перевести дух или кого-то рассечь катаной, и между их выдохами и взмахами визжали люди не старше, как казалось Логану, десяти лет. Экран сотрясло влажное трехмерное чмоканье, которому принялись вторить зрители в зале. Лора оглянулась на парочки, замерла со странным выражением лица, в котором вдруг, когда расчистилась задумчивость, проступило что-то дикое. Лора придвинулась к нему. — Не занимайся со мной любовью сегодня ночью. Он застыл, чувствуя, что его ждет продолжение, и оно ему не понравится. — Тебе не нужно заниматься со мной любовью, — прошептала она. — Потому что я не они. Выпусти когти, Росомаха, тебе не нужно ничего скрывать со мной, я видела, как ты убивал, я знаю, чего ты хочешь. Хватит этой слабости! Перестань оглядываться на людей! Будем самими собой. Будем теми, кем можем быть только мы. Я знаю, как прекрасно это будет. Свистнула катана, и зрители восторженно застонали. Логан заледенел, будто на него дохнул Айсберг, и лишился дара речи. Разломав корку временного паралича, он медленно к ней повернулся. В мерцающем экранном свечении он наткнулся на ее улыбку, как на металлическое острие. — Я хочу, чтобы ты был зверем и трахал меня всю ночь, — сказала она. — Я хочу отсасывать твой большой твердый член. Я хочу, чтобы ты мне сказал: «Тебе нравится, как папа трахает тебя, детка, или ты хочешь этого посильнее?». Я обещаю, что ответ будет: «Сильнее, папа. Покажи мне, на что способен Росомаха. Я могу с этим справиться». Я хочу видеть твои когти, когда ты кончишь. И я хочу, чтобы ты никогда больше ничего не сдерживал. Ее глаза ярко заблистали. Она втиснула руку ему между ног и сгребла его член через джинсы. Логан знал дикую одержимую улыбку, блуждающую у нее на губах. Только встречал ее раньше на другом лице. Кровь Лора разделяла не с ним одним.