Час меж волка и собаки

С утра появились Инквизиторы. Люди в серых одеждах с холодными глазами и вежливыми улыбками. Антон вглядывался в них, как слепец, пытающийся рассмотреть знакомые лица, но видящий лишь непрерывную темноту. Серые с ленивой насмешкой косились на Городецкого. Некоторые — с подобием уважения в стылых глазах. Антон не мог их обвинять: то, что он сделал — поступок Светлого. Когда человек специально ставит перед собой стекло — вольер — через который можно наблюдать, как бывшие сторонники и противники продолжают увлеченно травить друг друга — главное: чтобы в рамках приличий — он не поймет этого. Антон возражает сам себе: неужели он думает, что только Светлые способны на самопожертвование? Мысленные полемики с самим собой занимали его все больше за отсутствием собеседника. (Но теперь собеседник есть — и Антону хочется убежать, укрыться, спрятаться подальше от его темных глаз, в которых не различишь человеческое — зверь, поселившийся рядом с тобой; пока он сытый, но что потом?..) Он вспоминает Алису и ее готовность умереть, но не причинить боль Игорю. Он вспоминает другие примеры — случаи из его чересчур богатой практики. Вампиры, оборотни, маги. Все они люди. Или когда-то были ими. Темные пожертвуют собой, если надо. Инквизиторы тоже. Но чаще всего, лишь Светлые смогут потом с этим жить. С содеянным. *** Инквизиторы закончили через час. Антон из окна видел, как они провесили портал до Праги, и степенно, один за одним, исчезали. Остался лишь один — тощий мужчина неопределенного возраста со скучным лицом. Он просто являл собой эффективный пример слова «неприметный». Городецкий лениво отметил, что в последнее десятилетие всех важных шишек, которые тайно дергают за ниточки можно найти именно по самому неброскому внешнему виду и поведению. Кто самый незаметный — тот самый главный, с масштабными теориями заговоров за пазухой. Этот же мужчина являлся одним из самых старых Инквизиторов, из тех, кто присутствовал при заключении Договора. — Ян Лански, — некрепко пожимая руку, представился маг. Его карие глаза холодно рассматривали, словно вырезали кусочки из него на память. — Антон Городецкий. — Наслышан, — доброжелательный кивок в ответ. — Что же вы слышали? — спросил Антон. Он не смог удержать в голосе резкость. — Всякое. Городецкий криво улыбнулся — светские беседы у него всегда плохо получались. А сейчас его собеседник явно пытался осторожно раззадорить — как неизведанное животное. Но тут подошел Завулон, проводивший почти все время в своем новом собранном из подручных средств кабинете. Городецкий признался бы, что это больше похож на шатер провинциальной гадалки. Всетемнейший разгреб чулан, отправив почти все вещи куда-то в неизвестность («Потом верну», — клятвенно заверил он), и оставил небольшой стол со стулом. На столе он незамедлительно разместил три стеклянных шара больших размеров на бархатных подушках, и два поменьше по бокам. На стену повесил большое зеркало, самолично забив гвоздь и оцарапав палец. Звонки на два его телефона не прекращались с самого утра, и маг мог одновременно разговаривать по телефону, зачаровывать один шар, а в другой — напряженно смотреть, бормоча заклинания. И даже успевал требовать у Антона чай. — И как это называется? — спрашивал мужчина, прислонившись к косяку. Артур отвечал: — Повседневная работа. Гесер понял бы меня. Ты же от своих обязанностей наверняка всё время отлынивал, пока снова решал Очередную Глобальную Проблему. — Как ты угадал? — Сам же тебя в них втравливал. Смешки послышались с двух сторон. Но к Яну Темный выходил собранным и слегка усталым. Сухо обменявшись рукопожатиями, мужчины перекинулись безликими любезностями, и Завулон скучающе осведомился: — Всё расставили? — Вы в нас сомневаетесь, Великий? — спросил Ян, брезгливо смотря на мага. — Как можно? Лишь уточняю. — Инквизиция тоже может уточнить некоторые моменты, связанные с Вами. Например, Ваше состояние на данный момент, на которое по закону мы должны обращать глубочайшее внимание. — Никогда не понимал необходимость создания законодательной системы после Договора, — небрежно заметил Темный. — Поймете. Антон с любопытством поглядывал на обоих — их явно связывала долгая история сухой неприязни. — Не могли бы вы нас оставить, Городецкий? — осведомился Ян, записывая что-то в непонятно откуда взявшийся блокнот. Завулон лишь дернул уголком рта и равнодушно махнул рукой. — Пусть сидит. Антон холодно улыбнулся на этот жест. Маг все пытался показать ему его новое место. — Я, пожалуй, пойду. — Приятно было с вами познакомиться, — вежливо кивнул Инквизитор. Темный посматривал на него ехидно, слегка сощурившись. — Не сомневаюсь. ** Дача была старой, всё здесь было на износ, доживало последние деньки. Так что работы у Антона было много. Несколько месяцев назад он почти ничего не знал об ремонте и прочих подобных вещах. Если бы его спросили: «какой у вас кран? двухвентильный или шаровой?», он бы просто недоуменно захлопал ресницами и под благовидным предлогом ушел от назойливого собеседника. Теперь он находил некоторое успокоение, занимаясь бытовыми вещами, к которым раньше и не притронулся бы. Методичная работа, требовавшая концентрации, позволяла ненадолго отвлечься. Ему надо было доделать кран. Честно признаться, он им никогда и не занимался, мысленно откладывая всё на потом. Дело было нехитрое: кран начал протекать. Это было даже умиротворяюще: сидеть на кухне утром, пить чай и слушать методичное: кап, кап, кап. Но по ночам — а слышимость в этом доме отличная, потому что на мили вокруг стоит такая тишина, что никак ее не сломать, не разбить своим криком — это сводило с ума. Кап, кап, кап. Проблема была в прокладке — она износилась и почти прогнила. По причине отсутствия близлежащих строймагазинов новую прокладку Антону пришлось делать самому из-за обрывка кожи, любезно одолженным Петром Иванычым. Выкрутив корпус крана, Городецкий стал осторожно менять прокладку. Закончив, он скупо улыбнулся сам себе и начал наматывать уплотнитель. Он не услышал чужих шагов. Его руки продолжили методично наматывать. — Это бессмысленно. Через два года всё снова полетит, проще заменить на все новое, хотя, лучший вариант — купить новый дом. — Голос Завулона был хриплый и неприятно отзывался дрожью. Антон равнодушно глянул на него исподлобья и вернулся к своему делу. Не хотелось спорить, не хотелось злиться. — Типичная позиция Темного. Всё можно выкинуть и купить. Мне казалось маги подобно тебе должны перерастать идеи новичков. — Маги подобно мне, Антон, никому ничего не должны. — Не оборачиваясь, Городецкий понял по голосу, что Завулон подошел к нему еще ближе. Что-то было не так. Никто не смог бы понять, что Завулон один из самых влиятельных Иных, потому что он научился быть неприметным. Он умел теряться на общем фоне и не оставлять после себя ничего, кроме смутного подозрения, будто легкая рябь на воде. Сейчас Антон чувствовал его. Он ощущал исходившую от него опасность. Первобытные инстинкты кричали об угрозе, но он так и не оборачивался. Ждал. — Что не так, Завулон? — спросил он, стараясь не провоцировать. Несмотря на неприятный отголосок страха, он чувствовал злость, что ему приходится в собственном доме бояться чужака. — А что не так со мной, Антон? — с усмешкой передразнил маг, опираясь на столешницу, и теперь Городецкий видел его краем глаза, но не поворачивался. — В человеческом плане понимания, с тобой не так всё, но рассматривать тебя такой категорией как человек мне кажется немного смешным. — «Человек есть животное о двух ногах, лишенное перьев», хотя после злосчастной курицы Платону пришлось добавить: «…и с широкими ногтями». — Завулон демонстративно развернул худую руку ладонью книзу, показывая ухоженные пальцы с явным маникюром. Пижон. — Разве я не подхожу для этого определения? Антон равнодушно передернул плечами. Осталось установить корпус крана на место. Он выдохнул, утирая пот со лба — день был жарким. Молчание еще больше душило, но Завулон остался на месте, дожидаясь ответа, и Антон чувствовал его взгляд, пока устанавливал корпус. В конце концов он не выдержал: — То, что у тебя нет перьев — это верно, хвост я у тебя видел, рога тоже, а перьев не было. В тебе просто нет человечности, Завулон, вот и всё. — Городецкий продолжал упорно не смотреть в глаза магу; иногда ему казалось, что тот пытается наладить контакт или пойти на встречу, а потом наступали моменты такие, как этот — источающий опасность Темный впадал в плохое настроение и втягивал его в свои словесные ловушки, будто пытаясь вызнать у него все-все секреты, а потом оставить бездыханное и пустое тело. И произнеся эти слова вслух, Городецкий понял одно: между ними не сложатся никогда нормальные отношения родственников, бывших коллег-соперников, а уж тем более другие. Слишком большая пропасть. — Зато в тебе теперь человечности хоть отбавляй, и что же ты с ней будешь делать? Прятаться от своей семьи на ветхой дачи до конца ничтожного срока? — Темный встал почти вплотную к Антону, и тот наконец повернулся к нему лицом. Он не любил нарушение своего личного пространства, а от того как Завулон смотрел на него вблизи ему на секунду сделалось страшно. Что-то шло не так. — Отойди от меня, — спокойно произнес Городецкий, решительно смотря в глаза мужчине. Тот почти не моргал, его зрачки казались маленькими гвоздями, вбитыми в льдисто-серые озерца. Его глаза казались выцветшими, но в то же время в них расцветал лихорадочный блеск. — А то что? Как ты себя защитишь? Ты теперь настолько хрупкий, тебя так легко сломать… Завулон вытянул руку, и Антон с ужасом осознал, что не может пошевелиться. Всё его тело словно застыло в бесконечном ступоре, от которого немели все конечности. Он пытался что-то сказать, но язык его не слушался. Только глаза бешено вращались из стороны в сторону, пытаясь найти выход. Почему не работают талисманы? Почему он не может включить защиту дома? Что этот сукин сын сделал с ним? Зачем? Холодные пальцы коснулись его горла, нащупав пульс. Антон с ненавистью вперился взглядом в Темного. Тот слабо улыбнулся: — Ты даже не заметил, что большинство амулетов ты снял — мне, честно говоря, было интересно насколько крепка твоя защита. Его рука сдавила горло. Антон пытался напрячь хоть один мускул, но ничего не выходило. Чужая рука всё сильнее сжималась, и он подумал, что даже если бы не было заклинания на нем, он был бы парализован от страха перед Темным, потому что сейчас этот мужчина (можно ли вообще давать какое-либо определение существу?), который был чуть ли не ниже его, заставлял инстинктивно себя бояться. Что же с ним произошло? Что произошло с ним вообще? — И вот, твоя защита оказалась пшиком, так не особо и интересно. Ты всегда боролся, Антон, а сейчас перестал… Неихам захочет убить тебя, ему захочется отомстить мне, хотя я даже и не помню, как выглядела его жена и дети, две девочки…или мальчики? Не важно…может легче мне самому тебя убить? — Завулон не смотрел на Антона и выглядел потерянным, но его рука также крепко сжимала горло. — Я как-то убил своего сына, дети такие непослушные, он считал, что я воплощение мирового зла, как и ты когда-то, но я же не зло, я всего лишь… Перед глазами все больше темнело, в ушах стоял звон, отчего весь длинный монолог Завулона превращался в кашу. Из-за заклинания Антон не мог даже сделать последний вдох, боль не давала думать. Почему в комнате так темно? Неужели моя смерть, моя, Антона Городецкого, бывшего Высшего, который спас всех вас, будет такой жалкой? От обезумевшего родственника на кухне со сломанным краном? А я думал, что опасность снаружи, а не внутри. Меня ведь предупреждали об этом… Тьма накрыла его, даря покой. Забавно, и Тьма может быть милосердной. Хватка на горле ослабла, и человек перед ним с недоумением смотрел на свои руки. Но Антон этого уже не видел. * Солнце неприятно слепило сквозь закрытые веки. В теле ощущалась слабость, больше похожая на лёгкость. Антон открыл глаза и сразу же зажмурился: лучи солнца, проникающие сквозь розоватые занавески из тюля, не щадили. Не открывая глаз, он аккуратно присел на кровати. За окном слышалось чириканье птиц и стрекот сверчков. Солнце припекало спину. В комнате было тихо, но Антон не поднимал взгляд выше пола, растирая ладонью лицо, потому что смотреть на человека, который точно был здесь, он не хотел. Не было злости, не было страха и не было разочарования. Антон с интересом прислушался к себе: одна усталость. — Выспался? Голос тихий, вкрадчивый, заползает под кожу стылой змеей. Антон наконец смотрит на него, прямо и спокойно: — Завулон, больше в моем доме тебе… — Стой. — В голосе было столько ломающей властности, что Антон и правда прервал формулу отречения. Завулон умел управлять и манипулировать людьми не только на уровне Силы. В конце концов, можно выслушать его объяснение перед тем, как вышвырнуть выродка из дома, да и из своей жизни, навсегда. Однако Темный не стал больше ничего говорить. Антон скрестил руки на груди и встал, опираясь на спинку кровати. Теперь он смотрел на Завулона сверху вниз, но тот даже не стал поднимать взгляд вслед, продолжая смотреть в одну точку где-то на животе Антона. Он постарался это игнорировать. — Убирайся прочь. Ты угрожал моей жизни и угрожаешь ей прямо сейчас. Я отменяю все наши договоры. Завулон посмотрел на него насмешливо, наклонившись в его сторону. Так он будто бы еще больше издевался: ну и что еще скажешь? Антон все еще не чувствовал злости. Возможно, дело было в антидепрессантах, которые делали эмоции безвкусной кашей; возможно, дело было в том, что ему и правда все равно на дражайшего родственника. Он предпочитал второй вариант. Завулон наконец заговорил: — Неужели ты готов так пожертвовать интересами своей семьи, да в какой-то степени интересами всех Светлых? Ай-яй-яй, Городецкий, бывший Светлый называется… Антон не стал ничего комментировать, только забормотал формулу отречения. Темный скривился. — Какой ты невеселый стал… Хорошо, ждешь от меня извинений, вот они: я не имел права так поступать, ничего не оправдывает мерзкого темного колдуна. Хотя у нас с тобой были и более интересные эпизоды, а, Антон? — И подмигнул. Только в этот момент он понял, что злится. Просто злость сидела тихо и не показывалась, но сейчас она всё больше разгоралась. Злость, которую он прятал в себе так долго, прикрываясь понимающими улыбками, тихо шептала на ухо: почему бы этому ослабленному подонку не врезать хорошенько? Или попросить Надю, что этому больному ублюдку… Точно. — Ты не в порядке, Завулон, — неожиданно для самого себя сказал Антон. Злость куда-то исчезла, оставив понимание. — Ты болен. Он наконец как следует присмотрелся к нему. В Темном ничего не выдавало внутренней нестабильности, всё тот же отглаженный дорогой — но в меру — костюм, всё те же начищенные туфли. Только в глазах отражалось нечто затравленное, показавшееся лишь на миг. Темный неприятно захихикал. Антон подумал, что у него это всегда получалось как-то по-бабьи. — Кто же тебе такое сказал? Великий Гесер? Неприятность с щитами на меня повлияла, но не так, как ты думаешь. Вчершаний… инцидент был вызван, скажем так, внешними обстоятельствами. Мне правда жаль, что так получилось, Антон. — Внешними обстоятельствами? — Антон усмехнулся, он чувствовал себя в более выигрышной позиции. — Высший маг, которому больше двух тысяч лет, срывается под давлением внешних обстоятельствах. Завулон не переменил позы, но он будто окаменел. — Это не был срыв, считай, показательное шоу для тебя. Ты не сможешь защитить себя без моей помощи. Неихам сейчас больше, чем Иной. Он придет за тобой, придет за Надей, лишь потому что в вас течет моя кровь и это он почувствует. — За Надей? Ты не говорил, что она в опасности. Хватит строить из себя защитника. У тебя проблемы, ты не можешь держать себя под контролем, ты убьешь меня быстрее, чем он. — Ты не спрашивал, — снова мерзкое хмыканье. — Надю, помимо ее обычной охраны, сейчас опекает Инквизиция. Она может быть нашим последним шансом, впрочем как и всегда. Признаю твою правоту, сейчас я не в самом лучшем состоянии, но я остаюсь главным способом решения этой ситуации. Городецкий бессильно разжал кулаки. — Ты главный источник ситуации, Завулон. Маг равнодушно пожал плечами и наконец поднялся с места, подходя к окну. На улице было хорошо, светло, солнечно. Антону казалось, что он начинает задыхаться в этом мрачном ветхом доме, постоянно находясь наедине с этим… — Обвинять меня в этом глупо. Убить его мог кто угодно, сам знаешь, у каждого приличного мага всегда найдется много врагов… А то, что всё повернулось так, определенно чья-то вина, но не моя. Они замолчали. Завулон достал потрепанную пачку парламента, с недоумением посмотрел на нее, но покорно закурил. Антону резко захотелось тоже сделать несколько затяжек и привести нервы в порядок, но просить у мага он не собирался. — Ты можешь закончить свою формулу отречения, — бесцветно произнес Темный. — Я понимаю, мой вчерашний поступок был выходом за границы. Операция может быть перенесена в другую локацию, к тебе приставят нескольких Инквизиторов, но ты их не увидишь. Надежду защитят по максимуму, а тебя оставят, наконец, в покое, как ты и хотел. Ты можешь спокойно жить, разборки Иных тебя не коснутся. — Ты пытаешься мной манипулировать. — Я? — Завулон иронично посмотрел на него, выпуская дым. — Антон, ты же только и твердил о том, чтобы все оставили тебя в покое, заключил со мной договоры, лишь бы я поскорее убрался. Я даю тебе то, чего ты так хотел. Определись уже со своими желаниями. Последняя фраза звучала до странного насмешливо. Городецкий чувствовал, что снова попадался на уловки древнего мага. В школе у него был друг: худой, невысокий и умный мальчишка, тоже не умевший заводить друзей, держась особняком среди сверстников, отчего они быстро сошлись, доказывая самим себе, что не полные одиночки. Возможно, это не была дружба — они ходили друг к другу в гости, смеялись над глупыми одноклассниками, втайне мечтая быть такими же, как они; Антон копался в книгах по механике и программированию, увлечено посвящая незаинтересованного друга во все детали программирования на Бейсике, тот в свою очередь был книжным ребенком и читал всё, что попадется: от статей в желтых изданиях до американской классики, любил делиться интересными моментами или цитатами, хотя Антон мало тогда что понимал… В выпускном классе у Антона появилась первая девушка — Лена, серьезная с густыми черными волосами до пояса, и строгим отцом, невзлюбившем его; появилась компания, с которой можно было завалиться в чью-нибудь квартиру и хорошенько отдохнуть… Друг же нашел себя в журналистике, всё время посвящал будущим экзаменам, нашел друзей его уровня, и они с Антоном спокойно разошлись. Время почему-то стерло и имя друга, оставив в памяти только вечно надменный взгляд неуверенного в себе ребенка и поношенный отцовский свитер, пахнувший порошком. О чем он рассказывал, что любил, какие книги читал — всё ушло, кроме одного нелепого его рассказа, вычитанного из странных книг отца про собаку: голодной псине кидают кусок мяса на ниточке, она его съедает, а потом ниточку тянут, тянут обратно… собака давится, выблёвывает мясо, скулит. Хозяин успокаивает собаку, чешет ей пузо, а потом снова кидает новое мясо, но на той же ниточке. Жестокая забава, которую можно повторять сколько угодно. Городецкий чувствовал себя той собакой, которая, зная всё наперед, сама вступает в садисткую игру. То, что Завулон опять пытался использовать его, направить в нужное русло — было ясно как день. Антон должен был выгнать его из дома, не слушая объяснений, позвонить Свете, помириться, несмотря на отсутствие ссоры, привыкать постепенно к человеческой жизни, люди же живут, продолжать курс антидепрессантов, не забрасывая их. Но перед ним лежал аппетитный жирный кусок мяса. Кусок мяса в виде неспособности смириться с нынешним состоянием, обещанием чуда, тайным знанием, что он еще иной, чем другие, он еще может что-то сделать. — Ты можешь остаться, но поклянись Тьмой, что больше никаких посягательств на мою жизнь. Обещай, что Надю и Светлану не тронут. Завулон мягко улыбается. Мясо проглочено. Нитка натянулась. — Клянусь.