[p.m]
Аджай — этот маленький кулёк, умещающийся на одной руке, наконец-то перестал кричать и изводиться на плач, окунувшись в царство Морфея, да уткнувшись заплаканной моськой в расшитый пурпур запачканного чужой кровью костюма. Подле длинных и тонких юношеских ног в ещё не багровых крокодильих ботинках, а, вполне себе тривиально коричневых, лежит заколотая служанка. Она в неестественной позе скрючилась на спине и навеки уставилась перед собой, застыв в маске ужаса и страха. Шея окрашена алым — ковёр запачкан — королевская реликвия. Пэйган только ловит себя на мысли, что подобным вещам место на китайском аукционе. А лучше на аукционе на него малой родине. Юноша вытягивает свободную руку, аккуратно и медленно, дабы наспех надетые на неё браслеты и массивные кольца с погремушками и колокольчиками не нарушили сон Аджая Гейла, которого было нелегко успокоить после всего того, что здесь произошло. В любом случае, это произошло. Рука заляпана в крови. И колокольчики. И погремушки. И лицо Короля Кирата. С минуты на минуту со своей непосредственной духовной службы должна вернуться Ишвари. О, вот и она. Медленным взмахом руки, прикладывая длинный кровавый палец к губам, Пэйган строго смотрит на киратку, предупреждая любой её шум — будь то крик ужаса, или же неправильный тревожный вздох. Левая рука уже затекла и налилась тяжестью от того, сколько времени она провела в таком неподвижном состоянии, насильно замершей мёртвой цепкой хваткой. Мелочи жизни. Пэйгану Мину кажется, что двинь он и одним своим длинным и тонким пальцем, кои обхватили ребячьи ножки — разбудит. А потому Король Кирата лишь отрывает палец от губ, оставив на них красный отпечаток и протягивает руку к Ишвари Гейл, бесшумно одним лишь движением рта говоря «Put off», дабы девушка сняла с него заляпанные кровью украшения, исполнившие свой долг в усыплении маленького Аджая.[i.g]
Всё было в порядке — Ишвари закончила со службой: в храм при Дворце пускали немногих, от того каждая служба стала более… сакральной, что ли? Она закончила службу и могла быть просто женщиной, затеявшей сложную игру и уже не знающую — что в этой игре правда, а что — вымысел. В храм пускали немногих, но от того каждая служба была еще более рискованной — Ишвари оставляла записки на дне одной из чаш с лепестками цветов. Молящиеся могли окунуть туда руки. Те, кто знал, где следует искать. Мохан Гейл просчитал и такой вариант. Его люди могли ходить сюда. Записки ей же были в связках свечей, что передавались, как подаяния, в храм. Каждый день она ходит по тонкому льду. Но… так ведь нужно? Нужно? Мохан Гейл не приходит к ней, что логично. Она, при живом муже — уже ему и будто не жена. Слишком странно. Слишком. Шаги по древним коридорам, изукрашенным коврам, шаги сквозь анфилады комнат — Ишвари добралась к своим покоям, шурша и позвякивая драгоценными своими одеяниями, не думая о том, что оставшаяся часть суток пройдет иначе, чем-то было уже заведено — она спешила покормить сына. Открыла дверь и оцепенела. Разум не сразу мог в себя вместить окровавленного короля Кирата, держащего Аджая, бездыханный труп у его ног. Ишвари качнулась, чувствуя, как едва не подкашиваются ноги: детские погремушки в крови… В ЧЬЕЙ ОНИ КРОВИ?! Он… он узнал, что я помогаю повстанцам? Он… что он сделал с Аджаем?! — первые мысли самые безумные. Ишвари забывает, что Пэйган ни разу не проявил какой-то агрессии к ее ребенку и вел себя предельно… осторожно с ней. Забывает. В миг она готова на него броситься, визжа фурией, но — как завороженная наблюдая за тем, как король прикладывает к губам палец, оставляя след еще не запекшейся, наверное, совсем свежей и еще даже темной крови, замечая как сонно дергает ручкой спящий (спящий!) младенец, она бесшумно выдыхает, прикрывая за собой дверь. В ушах шумит. Вымеряя каждый шаг, осторожно подходя ближе, бросая встревоженный взгляд на труп — она знала эту девчушку. Нита. Зачем было убивать Ниту? Ишвари перебирает пальцами и забирает с чужих рук кровавые украшения. Она не понимает ничего, кроме того, что ее ладони теперь в крови, в чужой крови, а ей Аджая кормить. Но Аджай спит, как хорошо, что он спит. Но то здесь произошло? Женщина вскидывает встревоженный взгляд на Пэйгана Мина и, отерев ладони прямо о драгоценную ткань своего одеяния, протягивает руки. — Аджай. Король… отдайте мне моего сына. — У нее дрожит и срывается голос. Так страшно, что чудится, как проседью, изморозью смерти берет черные волосы красавицы. Ишвари встревоженно смотрит в глаза Пэйгану. — Я уложу его и омою вас, Ваше Величество, если пожелаете. — Она сделает всё, что угодно, только бы вернуть себе самое дорогое. Ишвари не понимает ничего. Всё ее сознание сузилось до одной точки. Одной мысли. «Только.Отдай.Мне.Моего.Сына.»[p.m]
Мать своего же дитя не боится своим тихим, но, всё же, голосом нарушать ту сакральную тишину, что с таким трудом Королю всего Кирата удалось организовать после того, что произошло. — Маленький засранец, — щурясь, косится на абсолютно умиротворённое детское личико, замершее в сладком сне, — как мама рядом, так сразу ты спишь крепко, — Пэйган хмыкает, разминая освобождённую от украшений и погремушек кисть руки, — королевская хитрость. Юноша наклоняется и передаёт в руки Ишвари её сокровище, над которым та трясётся как седая ковыль на ветру. Он даже слышит её сбивчивое дыхание, видит как уголки губ трогает улыбка, только комочек счастья можно прижать к своей груди. — Пожелаю, — морща нос, смерив холодным взглядом лежащий труп, Мин водит плечом, на котором держал Аджая, разминает шею и, сев на стул, да закинув ногу на ногу, совершенно не смущаясь того, что около него молодая мать хлопочет о том, чтобы со всем возможным комфортом уложить дитя в кроватку, оттягивает двумя пальцами воротник пиджака, достаёт из нагрудного кармана записную книжку и ручку, делая там быстрые записи. Вырвав лист, убирает книжечку в чёрном кожаном переплёте обратно, туда же и ручку, отблёскивая запёкшейся на ней кровью — всего лишь на долю секунды. Заметив взгляд Ишвари на себе, Мин косится на неё с полуприкрытых глаз и, бесшумно и плавно развернув веером пальцы, вопросительно поднимает брови. Ну что? Мы готовы? Пэйган Мин выходит из детской первый, вручая небольшую записку охране, после вытягивая руки вперед и поправляя жёсткие рукава некогда белой рубашки. Какой беспорядок. Он не оборачивается, а слушает, как следом за ним (нехотя ли?) идёт и Ишвари Гейл. И только она подберётся достаточно близко, Мин, качнув ладонью, призывая следовать за собой, двинется с места. — Как ты думаешь, — по пути юный правитель кивком головы подзывает охранника последовать тоже за ним, — кого ты видела в детской? Понятное дело — Короля Кирата, своего сына, Аджая, и…? Охранник встаёт у двери, Мин открывает её и заходит внутрь, расстёгивает пиджак и облокачивается о древний, как и сам дворец, на прочный кованный небольшой комод, вальяжно поставив ногу на край такой же древней ванной чаши. — Король Кирата видит всё немного по-другому, — легко касается пальцами уголков глаз, намекая на их раскосую форму, усмехается, — это не Нита. У меня удивительная память на лица — я увидел в детской девушку, которую запомнил, как пособницу «Золотого Пути», пытающуюся месяц назад перерезать королевских коз в отместку… мне. А ещё у этой девушки на руках был мой драгоценный гость, поэтому… — позволяет Ишвари снять с него пиджак, — я избавил Кират от крысы, проникшей во дворец. Единственное, что я не учёл, так это как громко и долго может кричать твой сын, — теперь и рубашка покоится в стороне, — такой маленький, а ревёт, как слон.[i.g]
«Он, конечно, засранец, но он мой маленький засранец и попридержи свой язык!» — примерно так можно было прочесть выражение глаз Ишвари, которым она одарила Пэйгана Мина, укладывая ребенка в колыбель, прикрывая от ветра, сквозняков, дурного шума и отвратительных запахов, что могут тут случиться, если труп полежит еще немного. Именно о трупе и стоит поговорить, раз король Кирата на нее не сердится и готов принять такие извинения и благодарность за… «Что он, вообще, забыл в моей комнате и рядом с Аджаем?» — бросая подозрительный взгляд на молодого правителя, Ишвари быстро снимает с головы корону и сдергивает на постель украшения из своих рук, чтобы это все не звенело — выскальзывает прочь из спальни, старательно обходя лужу крови, набежавшую от трупа на полу, пропитавшую собой, кажется, весь ковер. Следя за тем, с каким невозмутимым видом Пэйган передает записочку охране (остается надеяться, что труп вынесут, хотя Ишвари не побрезгует и сама очистить комнату, если придется), женщина идет за Мином, задумчивым взглядом сверля его в спину. Китайский захватчик сложнее шкатулки-головоломки. И к этому можно привыкнуть, но нельзя быть уверенной в том, что он вытворит в следующую минуту. А ведь он очень молод — и молодость Пэйгана решительно контрастирует с жесткостью и жестокостью его деяний. Замирая, оглядевшись в комнате, где раздевается мужчина, жена Мохана Гейла задержала дыхание, удивленная до глубины души его словами. Снимая дорогой пиджак, возможно, безвозвратно замаранный кровью, Тарун Матара даже не морщится. Только осторожно и медленно вдыхает воздух, чуть щекочущий обоняние ароматами крови, горячего тела и чужого парфюма. Пэйган Мин — единственный мужчина Кирата, который пользуется не только ароматическими маслами, но и западными приблудами — ухаживает за собой больше женщин. И это ничуть не умаляет его мужественности, что странно. — Нита пришла по Аджая? Как… почему? — Осекается. Догадывается почему. Кажется, до Мохана, наконец-то, дошло, что здесь его жена и сын, возможно, навсегда и они здесь под колпаком. И он попробовал украсть младенца? Или все это выходка самой… сумасшедшей, что резала коз? Резала? А может… может, девчонка хотела убить и Аджая? Но за что его убивать? — Ваше Величество… я не понимаю. Зачем Ните понадобился мой сын и почему вы оказались в тех покоях? Вы можете быть где-угодно, истинно — ваша власть огромна, но зачем в тот миг вы были там… — Ишвари прикусывает язык. Вздыхает взволнованно: с чего она вообще решила, что Пэйган будет ей отвечать. — Простите. Я веду себя недостойно. — Складывая аккуратно одежду правителя, киратка становится на колени, выкручивая краны — раньше вода во дворец подавалась куда более примитивными способами. Но не при Пэйгане Мине. Пока емкость набирается, женщина оборачивается, продолжая исполнять ту роль, на которую согласилась, практически не думая: женщины Кирата привыкли угождать своим мужчинам — Ишвари всегда была несогласна с абсолютным подчинением и необходимостью быть прислугой, но невольно сама ринулась исполнять такое, не зная, как отблагодарить иначе. Расшнуровывая измаранную кровью обувь, снимая и отставляя ее, не готовая поднять голову и посмотреть в насмешливые (ей кажется, что Пэйган будет смеяться) глаза узурпатора. Ишвари помнит его другим. И помнит, как могла фыркнуть и удалиться или появиться в комнате, не спрашивая его разрешения, когда она была чужой женщиной, женой. А сейчас… кто она? Шпионка? Жрица? Пленница? И комнате становится горячо, влажный воздух и волнение — вот причина испарины, выступившей на лбу киратки. Она погружает кисть руки в воду, пробует, подойдет ли такая температура?[p.m]
«Аджай-Аджай-Аджай!» — примерно так можно кратко описать тот поток сознания и вопросов, который вываливается на Пэйгана Мина, когда его королевскую юную особу раздевают, дабы по правилам королевского моциона отмыть от крысиной крови.«Папочка. Эй, пап. Ты там, наверху? Ох, и завидуешь ты мне сейчас.»
Юноша устало вздыхает — глупые вопросы утомляют его не меньше, чем детские крики. Отводит глаза и возвращает их обратно на Ишвари Гейл, ухмыляясь. Как же на других действует это хитрое выражение лица — оно будто с людей спесь сбивает. — Твой сын тут не при чём… — лениво тянет ещё, чёрт побери, мальчишка, только взгляни на его красивое лицо, которое не тронул и намёк на щетину! —…самый лакомый кусочек во дворце — это Пэйган Мин… Иисус Христос, я сказал фразу «лакомый кусочек — это Пэйган Мин», сидя почти голый, а ты даже не улыбнулась! Ох, Кират… — пальцы Ишвари уже касаются пояса ярких брюк, —…если бы я с такой серьёзной миной воспринимал каждую мелочь, то не оказался бы здесь. С тихим шелестом он и брюк лишается, невозмутимо наблюдая за этим, словно бы наблюдал отстранёно, словно со стороны. Гейл отводит глаза — женский киратский стыд? А, ну да, замужем, точно. — Дай угадаю: Аджай-Аджай-Аджай-Аджай? — кивает и на своё европейское нижнее бельё, указывая на само собой разумеющееся: раз уж вызвалась, делай дело до конца, — вот тебе краткое содержание, сердобольная матерь: я гулял по дворцу, мечтая об огроменном кирпиче-телефоне, которым пользуются уважаемые и серьёзные дяди, захотел заглянуть в твою комнату и заглянул… — переступает с ноги на ногу, оказываясь совершенно нагим и не смущаясь этого, — Нита просто оказалась в нужное время в нужном месте. Я её опознал, убил, — никакой смены настроений, словно речь об абсолютно рутинных вещах, — и выхватил Аджая из её рук. Ну, как там с водой? Нормально? Ох, прелесть, эта кровь на лице, типа, придаёт мужественности, — длинными тонкими ногами залезая в ванну, с нескрываемым удовольствием сел в горячую воду, — херня собачья. Чувствуешь себя измазанным в дерьме. Кожу сушит. Да, пожалуйста, — выпрямляется, складывая руки на ободе ванной чаши, — начни с лица, иначе Король Кирата погибнет от этого мерзкого ощущения.[i.g]
— Но я же оказалась здесь со своим серьезным лицом? — быть прилежной служанкой утомляет, особенно, когда тебя дразнят. Ишвари не знает и не умеет быть по-змеиному хитра, как эти двое захватчиков-китайцев — Мин и Лао умеют все перекрутить и брызнуть ядом, ударить в спину, очаровывают блеском своей чешуи… Ишвари так не умеет — она простая и… даже, ведя двойную игру, не может до конца быть показательно-послушной — она остается собой. Наверное, в том беда. Складывая брюки мужчины, которому не полезет выворачивать карманы, чтобы проверить не забыл ли там деньги или важные вещи, прежде чем стирать одежду, как сделала бы с вещами Мохана, Ишвари едва фыркает — и упоминанию ее сына, и тому, что необходимо раздевать короля Кирата ей до конца. Будто она не помогала больным и раненным, а спустить нижнее белье с молодого мужчины, у которого нет ни грамма жирка на теле — пытка ли. Да и что стягивать то белье — чуть оттянуть и само упадет, а Его Величеству останется лишь переступить. Если воспринимать все без волнения, было бы легче, но совершеннейшее спокойствие не получается. Ишвари хмурится про себя — этот юркий и хитрый китаец заглянул в ее комнату, вернее — проверил. Вернее — проверил одну из комнат в своем дворце, где он содержит жену и сына Мохана Гейла — вот так будет самое точное. И оказалось, что всем повезло… кроме Ниты, да и то — со слов Пэйгана Мина, которому верить нельзя: возможно, он просто заколол бедную девочку и не нашел ничего мудрее, кроме как выдумать всю эту историю: он Король Кирата, он может позволить себе все. Женщина не следит за тем, как оголенный убийца устраивается в ванне — она перебирает жидкости и масла, выбирает мыло — богатый выбор. Всё лучшее — королю. На самом деле, эта процедура помогает унять волнение. Это напрасно и глупо, чувствовать то, что она чувствует — Кира не даровала нынешней Тарун Матаре каменное равнодушие к жизни. Ишвари Гейл долго не была в постели с кем-то, кроме своего отчаянного одиночества. Долгою… пол-срока до родов и после них, почти сразу же, Мохан предпочел не дожидаться, когда его жена захочет вновь. Может, нашел с кем справить свое одиночество? У мужчин с этим легко… Как он там? Ишвари присаживается на край бортика. Опускает руку в воду, выжимая и вымачивая губку, которой после осторожно ведет по чужому лицу — запекшаяся кровь не смывается, а будто старая краска — трескается и осыпается и исходит густыми потеками, лишь на третьем касании влажной губкой, сходя прозрачной водой. Кожа у киратского дракона нежная, как девичья… а вот взгляд точно хищный и не девичий. Ишвари, засмотревшись, опускает взгляд вновь, чтобы намылить губку, прежде чем дотронуться осторожно до шеи и плеч. Она старается не касаться Пэйгана Мина своими ладонями, но жар чужого тела ощутим даже, кажется, сквозь мягкое пенное волокно. — Почему вы успокаивали младенца, Ваше Величество? Вы могли покинуть комнату — ребенок перестал бы плакать сам, со временем или же вы бы не услышали его плач. Ваши покои далеко. Любопытство сгубило не одну женщину. Любопытство и надежда увидеть хоть что-то хорошее в человеке. Ишвари осторожно, приоткрыв рот, облизывает свои губы — ей жарко и она все еще взволнована.[p.m]
Постоянное ощущение, как по твоей спине водят острым ножом, к шее так и тянутся холодные костяные пальцы, а старуха с косой уже обдаёт затылок ледяным дыханием — вот реальность Пэйгана Мина, в которой он с природной изящностью уворачивается от смерти, живя среди тех, кто его либо боготворит, либо ненавидит. Либо же, сочетает в себе все эти эмоции, являя идеальный спектр для восприятия Его Величества. Ишвари Гейл осторожничает — на фоне переживаемого длительного и пережитого минувшего стресса её движения несколько отрывисты, а напряжение выдаёт сосредоточенное лицо. Очень сосредоточенное. По юности своей Пэйган Мин в движениях и жестах был куда честнее. Всё это… успокаивает. Король Кирата закрывает глаза и неподвижно ждёт, пока его лицо отмоют. Мышцы заметно расслабляются, веки наливаются своей природной тяжестью, снимая маску, предназначенную не просто для Кирата и подчинённых, не просто для окружающих людей — для всего мира, враждебного, опасного, но… чертовски весёлого. Видно, что этот юноша устал. Вопрос Ишвари о её сыне даже застаёт его врасплох. Мальчишка лениво в прищуре открывает свои раскосые глаза и, наклонив голову для того, чтобы Гейл прошлась губкой и до плеч, сам погружает ладони в горячую воду. — Мне не нравилось, что он ревел. Он должен был перестать реветь. Сразу. Надо же, а китайский дракон, может быть, тоже живое существо? Пэйган Мин исподлобья смотрит на Ишвари Гейл, которая в очередной раз наклонилась, чтобы намочить губку. Под водой он мягко цепляется за запястья девчонки пальцами, отнимая губку, поднимая руки Ишвари и, чуть крепче сжав их пальцами, притягивает к своему лицу и шее, слегка вытягивая её, подаваясь вперед. Ластится? Изредко приоткрывает глаза, дабы из узких полосок чёрными точками в тусклом свете смерить Ишвари странным взглядом. Странным, потому что он не похож на обычный взгляд Короля Кирата. Это нечто… из недалёкого прошлого, нечто из самопальной штаб-квартиры двух молодых и амбициозных «революционеров», нечто из соседней комнаты с деревянным простым прямоугольным столом. Шумно выдохнув носом, юноша опять, держа только двумя пальцами, окунает руку Гейл в воду и возвращает на своё лицо утыкаясь в раскрытую мокрую ладонь носом, ведет дальше до бритого затылка. Эксцентричный, жестокий, одновременно притягательный и отталкивающий, пугающий непредсказуемостью и контрастом — сейчас наслаждается такой простейшей вещью, как прикосновение чужих рук к своему телу к своему лицу, которое, априори для Короля — недоступно ни для кого. Вокруг лишь острые лезвия — они могут его поранить. А у Ишвари Гейл ладони мягкие и ласковые.[i.g]
Ишвари хмыкает, услышав такой ответ; да, у нее, когда речь заходит об Аджае, резко возрастает уровень непочтительности к традициям обращения с нынешним королем Кирата — вот и хмыкает. — Дети не слушают никого. Такие маленькие. Они слышат только собственные инстинкты и удовлетворяют свои потребности. — Как для женщины из забитой страны, жена Мохана Гейла достаточно умна. Но все равно — дура. Была бы мудрой — держалась бы подальше и от дворца, и от мужа, который решил сыграть ею. Как для женщины, которой нет даже двадцати лет, она ещё неплохо держится — сохранив свой разум и держа себя в рамках положенных всеми вокруг правил. Пытаясь жить, потому что есть для кого. В очередной раз погружая ладони в воду, отмечая как несущественное то, что Пэйган тоже опустил руки, Ишвари вздрагивает, когда он сжимает ее запястья, отбирает губку. Удивленно и даже испуганно дергаясь, вскидывая взгляд, замирает. Нет, её никто не собирается душить или топить, или сказать что «хватит». Наоборот. Это непривычно. Это неловко. Это неправильно. Это приятно. Мужчина, на чьих руках столько крови, может казаться юным, ластящимся, доверчивым, надеющимся, что его доверие оправдают… или уверенным в этом? Ишвари не знает. Но она, немного подаваясь вперед, ощущая под пальцами чужую кожу, мягко ведет ладонью, уже — сама. Бритый затылок, выбритые виски — ощущение короткой и мягкой щетины к подушечкам пальцев — знакомо. Но это — другой мужчина. Не её мужчина. Чужой. Находящийся во владении только себя самого, но… Пэйган Мин смотрит так, будто они снова в хибарке и их отделяют друг от друга ни ненависть между сторонами, ни разница в положениях и статусах, ни законы, а только столешница. Смотрит так, будто ожидает в ответ увидеть что-то такое, что могло мелькать во взгляде той Ишвари Гейл, что верила в свою свободу и бесконечно была уверенна в том, что следующий день будет лучше предыдущего. В чем-то Пэйган Мин прав. Ишвари погружает левую ладонь в воду, чтобы вновь повести рукой — от предплечья, по шее, к затылку. Ей нужно в свою комнату. Быть может, Аджай проснулся и проголодался. Быть может, там еще не убрали труп и могут налететь мухи. Она совсем забыла спросить и попросить о трупе той служанки. Кто она после этого?! Точно не святая Тарун Матара, если мягко касаясь пальцами чужого лица, уже ведет влажные линии по вискам, скулам, очерчивает волевой подбородок… Молодая женщина забыла, что в глаза драконам и змеям нельзя смотреть, если сама ты не змеиного племени — зачаруют. Но глупо обвинять во всем одного лишь узурпатора. Она тоже — хочет. Потому и предложила омыть его, прежде, чем подумала о том, что и кому предлагает. По законам супружеской жизни, она уже бесконечно не права. Можно ли целовать короля, если ты шпионишь у него во дворце? Ишвари тянется вперед, не в силах моргнуть или отвести взгляд. Ей всегда казалось, что губы у Пэйгана, не смотря на то, что он строит из себя… что губы у него будут сухими и жесткими, как наждак. Это не так.[p.m]
Безграничная власть требует великих жертв. Но как же сладок её вкус, который можно вкушать глазами, пальцами, зажавшими в смертоносной хватке металлическую ручку, губами, касающимися губ чужой жены. Нет, не просто чужой жены — жены Мохана Гейла. «Твердолобый идиот.» Подозрительность, лёгкая королевская паранойя на фоновом режиме — и приглушение всего этого победоносным чувством собственного превосходства. Она сама пришла к нему. Она сама подбирается ближе и ближе. Она сама притащила к врагу самое сокровенное своё сокровище, умещающееся на его левой руке. Но не стоит во всём обвинять киратку, не стоит вешать на шею этой юной женщины столько ярлыков. Пэйган Мин упивается губами Ишвари Гейл, после отрывается от них, встаёт на колени, чтобы быть выше, чтобы снова поцеловать её, чтобы она его обнимала и водила руками по лицу, шее и спине. — Ночью приходи ко мне. Подвязывая шёлковый халат, Мин косо поглядывает на Ишвари, хлопочущей около ванной чаши, ступает в приготовленные ею же лёгкие туфли с небольшим каблуком и, наклонившись прямо над девушкой, обдавая тёплым дыханием её ушко, тянется левой рукой к сложенному пиджаку, пальцами ловко вынимая записную книжку и ручку. С этим он покидает ванную комнату, более не проронив и слова, скрывшись за тяжёлой дверью. Пока Гейл занимается мелочами, Пэйган направляет свои размеренные, но уверенные шаги, едва касаясь шёлком практически до пола лежащих ковров и крашеного алой краской дерева в комнату, где начался один из самых странных вечеров в жизни ныне здравствующей Тарун Матары. Охрана, завидев приближающегося Короля, учтиво наклоняет голову, а тот впивается холодным взглядом в новое юное, почти что детское, девичье лицо, подходит к ней, пальцем, еле ощутимо, поднимает голову ту за подбородок и, осмотрев её, отпускает: — Замечательно, пускай вычистит там всё, — скользнув сощуренными змеиными глазами по приоткрытой двери, где почивал маленький Аджай, Пэйган понижает голос, чуть ли не до шипения, — и не дай Кира, если ты его разбудишь. Приступай. — Слушаюсь, Ваше Величество, Король Пэйган Мин, — тихо отвечает девочка и босиком, держа в руках небольшой таз с водой, проходит в комнату, приступая к уборке. И начать надо было, конечно же, с тела убитой, которое она выносила собственноручно, с еле слышимым шуршанием тела о пол, в алые коридоры. Король Кирата проводит свой поздний вечер в собственной спальне, стоя в том же халате у решетчатого окна, прислонившись к деревянной полуколонне и читая киратско-китайский объёмный разговорник, сшитый вручную. Делает в нём пометки, иногда отвлекаясь на вид из окна и смеряя спокойным взглядом причудливый тёмный горный пейзаж.[i.g]
Пэйган Мин ее не оттолкнул, не посмеялся вслух, не потянулся здесь и сейчас взять ее, по-королевскому праву силы. Нет. И это — как затянувшаяся в горах весна, приводит в восторг и трепет, сбивает стыд на предвкушение. Ишвари не должна так поступать, но она сделала то, что сделала, взамен… Смотря в черные глаза китайца, женщина медлила только миг, прежде чем кивнуть. И вернуться к «работе» — в конце концов, поцелуи и прочее не планировалось. Гейл не знала, что говорить, а потому дальше молчала, как самая обычная служанка, которой она не была и не должна была становиться. Подняв голову, следя за тем, как мужчина, правящий захваченным королевством, уходит, молодая женщина еще чувствовала тепло его дыхания на коже — будто бы чувствовала. Провела влажной ладонью во щеке, к своему виску и выдохнула, сбрасывая наваждение: нужно было быстро привести тут все в порядок и позвать служанок — чтобы отнесли вещи короля Кирата в чистку. А ей нужно поскорее к Аджаю. В комнатке было уже чисто — когда Ишвари вошла, замечая как драит до блеска пол новая девчушка-уборщица, Тарун Матара первым делом ринулась к сыну — он уже проснулся, но еще сонно ерзал ногами и ручками по постельке, раздумывая, видимо, кричать от голода или всё и так образумится. Скидывая свою накидку, потяжелевшую у краев от воды, Гейл дала сыну грудь, взяв его на руки и обернулась, смотря на девушку. — Как тебя зовут? Оставалось только запомнить, что эта худенькая, как тростинка, невысокая девчушка, что с диким удивлением смотрела на Тарун Матару, что совершенно по-земному смотрела на ребенка и меняла ему пеленки. — Всё очень просто, милая. Даже боги жгли и били горшки, и присматривали за детьми. А мы, люди. Не пугайся. И можешь звать меня Ишвари. В конце концов, когда караульные отбили одиннадцать вечера, а Аджай снова сыто уснул, женщина переплела волосы в легкую косу, привела себя в порядок и сидела, глядя на пламя свечей, пытаясь понять, правильно ли она поступает и почему она так поступает — ничего толкового в голову не шло. И было страшно и выйти за дверь, и остаться в комнате. Она сама все это начала. Ишвари ведь хотела? Хочет? Прикрывая балдахином колыбель, женщина вышла из своей спальни, напоследок поцеловав Аджая в ладошку и, взглянув на охранников, что провожали ее взглядами по коридорам, прошла к королевским покоям. Кажется, ее ждали. Обыскали, как водится. Караульный легко стукнул по двери, прежде чем открыть ту. «Ну вот и…» Войдя, не сразу заметив Пэйгана, что будто бы праздно провел весь вечер, ничуть не чувствуя прохлады в своем тонком халате, Ишвари подошла к полуколонне, поглядывая на узурпатора: книги в его тонких ладонях казались куда более гармоничным сочетанием, чем оружие. — Доброй ночи, Ваше Величество. — Может, существовали более удачные фразы, но Гейл их не знала. Она вообще не знала как себя вести: Мохан просто приходил и обнимал ее, улыбался и… дальше как-то само — когда муж хотел, а тут… В смятении, молодая женщина смотрела на врага своего мужа. Ожидая и сама страшась того, что хочет продолжения близости.[p.m]
Не просто так королевский дворец Кирата окрашен в алые и багровые тона, не зря стоят резные столы из красного дерева. Праздничное одеяние дворца скрывает одну простую истину — в Кирате не может не литься кровь близ Короля. Киратцы — практичный народ, если не брать во внимание их духовные заморочки. «dē…śa» — аккуратно выводит. «दे…श» — рядом вырисовывается причудливый санскрит, к которому глаза юноши ещё не привыкли — письмо выходит слишком китайским, резким и жёстким. В дверь стучат — к нему пришла Ишвари Гейл — стук у охраны разный, отмечающий разновидности гостей. Что ж, Пэйган Мин кладёт ручку в середину книги и закрывает её, решая, что к данной главе он вернётся чуть позже. Санскрит и так ему глаза намозолил. И даже не ясно, что хуже — поглощать тонны информации по географии Кирата с аспектам возможного налаживания системы логистики, или вникать в чёртову вязь? Благо, прогресс не стоит на месте — сочащийся кровью Кират уже давно стонет на английском, как миленький. Ишвари появляется вовремя — можно сказать, что Король даже заскучал за своим занятием. Всё же, это ещё юный мальчишка, ко всему прочему — подобные мысли многих сбивают с толку. — Доброй ночи, — он отлипает от колонны и обходит девушку, чтобы отложить книгу на столик, а после обнимает Гейл сзади, ледяными ладонями ведя по её рукам, вплетая свои пальцы в её. Когда он не ощущает опасности, кровь в его жилах бежит куда медленнее, или же… тут просто холодно? Не важно. Может быть, спросить её, о чём она думает? Хотя, не трудно и так предположить, не тратить время на сотрясание воздуха. Мохан Гейл… твой подход к женщине просто изумителен. Изумителен… Уткнувшись носом в затылок девушки, Мин поворачивает её к зеркалу, начиная, не торопясь, раздевать, следя за этим в отражении, иногда поглядывая на залившееся краской лицо Ишвари. Лакомый кусочек во дворце — это… Избавив женское тело от одежд, что теперь покоились на ковре, возможно, на лике очередного божества, уставившегося своими странными глазищами снизу вверх на стоящих на нём, вроде бы, обычных смертных, Пэйган водит холодными ладонями по тёплой коже, останавливаясь на животе и груди. Поцеловав в шею, внимательно смотрит на них. Каждый взгляд Пэйгана Мина — это испытание для того, на кого обращено его внимание. И, нет, сейчас он не защищается улыбчивой маской, а изучает, запоминает, следит. — Ну и кто ты? М? Тарун Матара? — вдыхает запах волос, играя с косой, — не очень возбуждает… пленница? Уже лучше. «…жена Мохана Гейла?» От этой мысли юноша закусывает губу, пряча довольную улыбку за головой девушки, являя их общему отражению лишь хитро сощурившиеся раскосые глаза: — Так… сейчас ты кто здесь? Ему нравится смотреть на обнажённую Ишвари Гейл. Он давно хотел этого. И в хибарке, и в соседней комнате этой хибарки, и когда Мохан в сердцах бил по столу кулаком. Особенно тогда, когда он бил по столу кулаком.[i.g]
Пэйган Мин, правда, очень похож на дракона или змея — кружит, обходит стороной, едва касаясь полами халата. Подкрадывается сзади. Руки у него холоднючие, и Ишвари невольно сжимает чужие ладони в своих пальцах сильнее — надеется отогреть, чтобы самой не обжигаться этим холодом. Узурпатор Кирата странный… куда более… церемонный? Нежный? Чувственный? Куда более, чем… Нет, о муже лучше не вспоминать. Гейл невольно вздыхает громе, когда китаец зарывается носом в ее волосы, когда начинает раздевать. Даже в этом действии есть разница. Ишвари уже и не помнит, как было поначалу — она вышла замуж за Мохана Гейла, когда ей было двенадцать; через пару лет — стала его женой в полном смысле того. Она уже не помнит, как это — вот так, осторожно, неспешно, размеренно. Она и не знала. Отражение в зеркале неотступно-правдиво показывает и расширенные зрачки, и затвердевшие (от холода ли?) соски и всю её — маленькую женщину, которая не знает, куда деть сейчас свои руки, только косится, едва повернув голову, на мужчину, что… наслаждается тем, что видит? Смеется? Ликует? Ишвари могла понять эмоции Мохана — Пэйгана она не может прочесть. Он — книга на чужом языке. Касания рук изводят; Гейл прикасается к чужим ладоням, накрывая поверх своими. Кажется, от холода этих рук можно заледенеть, но получается только гореть. Выдыхать и судорожно хватать воздух, когда тонкой шеи касаются чужие губы. Кто она? Хороший вопрос. Но единственный правдивый ответ — «предательница», не может прозвучать. Чувство вины сейчас, рядом с Пэйганом Мином, кажется далеким отблеском заката на вершинах гор, не более того. Гейл не хочет знать и сама, кто она. Она — хочет услышать — кем будет сегодня для узурпатора. Для короля Кирата. — Ишвари. Вот кто я. Пришедшая к тебе добровольно, Пэйган Мин. — Ей кажется, что стоя нагой у зеркала, теперь это другая нагота — не та, позорная, в которой она открылась перед врагом её мужа, когда пришла просить впустить её с сыном во дворец, а другая. Мохан бы точно не поставил ее перед зеркалом. Чаще всего, им не нужны были даже свечи по углам комнатушки. И сумрак был постоянным спутником моментов близости. А покои Пэйгана Мина залиты светом и ему нравится смотреть на её отражение. Нравится видеть то, что Ишвари нравится видеть двоих в отражении? Молодая женщина улыбается, скорее — своей смелости и безумию всего происходящего. — У тебя холодные, но очень нежные руки… а кто сейчас ты здесь? Или… укажи мне границы, король Кирата, прошу. — Ишвари даже не задумывается. Она не дерзит — горит, скорее. Подушечками пальцев поглаживая и теребя чужие пальцы. И если Кира или другие боги смотрят на распятый свой Кират… то пусть не смотрят, а Аджай спит крепко. Его мать сотворяет то, в чем страшно самой было признаться.[p.m]
Ишвари. Хорошо, здесь ты — Ишвари. — А я… — немного медлит, наблюдая, как Гейл пытается согреть его ладони, —…тогда я — Пэйган Мин. Юноша опять улыбается, но уже не насмешливо, не с издёвкой, а, будто бы, играясь. Пэйган Мин всегда любил игры. Просто с возрастом они становятся сложнее, опаснее, изощрённее. Интереснее. Сцепив пальцы Ишвари своими, Мин отходит к внушительных размеров королевской постели, в которой чего только не происходило. Но поменяй хлопок, уничтожь следы чужой боли, или же наслаждения — и окунись в новую жизнь, будто бы, ничего позади и не было. Пэйган Мин любит смотреть. И сейчас он смотрит на лежащую на алом белье девушку. А ещё Пэйган Мин любит, когда смотрят на него. Тонкими пальцами тянет за золотые ленты халата, освобождает себя от него, небрежно скидывая на пол — специально. Юноша никуда не спешит — он отбрасывает свою тень не только на девушку под ним. Под ним целая страна. И если уж Кират готов ждать своего короля, изнывая от боли гражданской войны, то Ишвари… Мин покрывает лицо её поцелуями, её шею, плечи, грудь. Ладонями водит по телу. Ложится на неё, прижимается, изводит продолжительным поцелуем, до тех пор, пока не наиграется, до тех пор, пока девушка не обхватит его слегка дрожащими ножками. Он подавляет свой голос, чтобы слышать её голос, лишь шумно выдыхает. Иногда ловит её руки, чтобы прижать к своему лицу, чтобы она его обнимала, гладила. Больше. Ещё. Скидывает к чёрту одеяло, так как ему становится невыносимо жарко, откидывается на спину, с прикрытых глаз смотря на возвышающуюся над ним Ишвари, ведёт ладонями по её бёдрам, опять ловит её руки — только бы она их не отрывала от него. В наслаждении закрывает глаза. Кто ты сегодня? В королевской постели. Пауза отдаёт ноющей болью, желанием немедленного продолжения. Но, приводя отрывистое дыхание в порядок, обнимая Ишвари сзади, прижимаясь к ней, юноша наблюдает и запоминает ощущение, как сама она льнёт к нему, пытается повернуть голову, вызывая лёгкую улыбку. Если не играть, это будет просто секс — скучно. — Ещё? Любой ритуал — это и есть игра. Поклонись Королю, исполни ритуал. Сними с него одежду — ритуал. Скажи: «Ваше Величество» — часть целой иерархии ритуалов, тех игр, в которые всегда играли люди. И играют до сих пор. — Ещё.[i.g]
Король Кирата позволяет себе быть просто мужчиной. Позволяет Ишвари так звать его, хотя позже, сквозь стоны, Гейл звать своего любовника будет рваным, в два слога, лишь именем: «Пэй-ган». Он любит красиво — сам красивый, чужой, чуждый, иной и привносит в понимание мира одной молодой киратки совершенно другие ощущения, заколдованные меж алых простыней. Совершенно иначе все. И порыв ощутить чужую страсть мешается с порывом самой отдать чувственное «да» в каждом движении припухших губ, взволнованно-нетерпеливых рук, да ведь даже ноги подрагивают; Ишвари чувствует себя струной, которую терзают не только тонкими пальцами музыканта. Мин играется — играется и дарит щедро свою чувственность. Ишвари тонет в ней, поддатливо-открытая чему-угодно, только бы это не прекращалось. Тяжесть чужого тела. Шлепки влажной, разгоряченной кожи, стоны, почти переходящие в хрип. Женщина делает то, что так редко делала с Моханом — она открывает глаза и смотрит в глаза Пэйгану. Ей нравится на него смотреть, хотя Гейл и не знает, стоит ли сама того, чтобы ею, распластанной, горячей, стонущей чужое имя, изводимой удовольствием… наслаждаться и смотреть на нее. Ишвари хочет, эгоистично хочет, чтобы королю Кирата нравилось то, что он видит. В том, что ему нравится то, что происходит, чужая жена не сомневается — чувствует всем телом. Ей хорошо. И когда ладонями сама касается-упирается в мужскую грудь, сжимая бедра и двигаясь свободно, послушная лишь малейшим движениям чужих рук. Ей хорошо, когда по оголенной спине, как тяжелым ленивым кнутом стегает собственной косой от каждого движения. Когда, жадно облизывая свои губы, сама тянется к губам Пэйгана Мина. Мужчины отличаются даже тем, как доходят до финала и как чувствует себя при этом Ишвари — Мин не уничтожает, не вколачивается остервенело, оставляя следы своих пальцев на ее бедрах. И она отдается ему сполна, бесконечно счастливая в момент своего безумия, когда забывает все. От его тела приятно пахнет, всё равно и все еще. У Ишвари аж колени сводит от удовольствия — женщина подается назад и, впервые с момента появления во дворце, выдыхает смешок. Ещё? — Да. Пэйган… Мин. — Пусть боги закроют глаза — их жрица чтит сегодня только свою немыслимую страсть. Чтит свое тело и чужое. Чтит безумие. Наслаждение. Ощущение цепких чужих рук, обхватывающих и подтягивающих за талию. Ощущение чужих губ у себя на шее, а если извернуться змеей в чужих руках и, споря с самим узурпатором, чего даже не хотелось с мужем: игриво оказаться сверху. И ловя чужие губы, задыхаясь жаждой поцелуев, чувствовать себя неимоверно наполненной и счастливой. Они сминают постель, как поле боя. Иногда поскальзываются на влажных простынях и, наконец, Ишвари замирает устало — в глазах темно, женщина, потерявшая в этих битах всякую совесть, изгибается кошкой и, пока не проснулся разум, льнет к горячему телу дракона. Его руки, бесцельно и устало бродящие по её телу, теперь горячи. Ишвари молчит теперь. Только все отравляет мысль о том, что надо подняться, одеваться и уходить прочь. И грудь тянет ощущением боли. Но оно того… стоило. Хотя такой грязной и счастливой одновременно женщина не была никогда. Она закрывает своей ладонью глаза и вздыхает, затылком потираясь о постель. Свободной рукой ведет по чужой груди, к сердцу — у узурпатора Кирата есть сердце — вон как грохочет. — Пэйган Мин сейчас уснет? — Скорее, утверждением, чем вопросом. Мохан всегда удовлетворенно отворачивался и засыпал.[p.m]
Расслабленно лежа на алых простынях, юноша глубоко дышит, вбирая максимальное количество воздуха, на какое способна его изящная и узкая грудная клетка. В пышных подушках тонет его налившаяся тяжестью и усталостью светлая голова. Ишвари касается его груди в ответ его еле заметному прикосновению пальцами женского живота. Они слегка дрожат из-за того, с какой силой сокращается сердечная мышца, осторожно тормозя с каждым ударом, чтобы не изорваться в опасной остановке от волны наслаждения. Всё идёт на спад. Можно открыть глаза. — Нет, — игриво улыбается, щурится и скрывает в подушках половину красивого лица. Лёгкий сквозняк февральского горного ветра с окна королевского дворца ласкает спину и помогает ей справиться с разогнавшимся жаром. Хватит. Всё уже закончилось. Мин подбирается чуть ближе и кладёт голову на ладонь Ишвари: — Жаль, что для матери нет важнее мужчины, чем её сын. Даже если она в постели Его Величества. Больше. Ещё. Проникнуть аккуратно в её грудь и нежно обхватить когтистой драконьей дланью девичье сердце. Сам же Пэйган Мин вторит своим мыслям и желаниям, аккуратно проводя ладонью по груди девушки, смотрит на неё с прикрытых глаз: — Король Кирата не может спать, пока не спят его гости, — за усталым снисходительным взглядом и лёгким лукавством скрывается одна простая истина — Пэйган Мин спит очень мало. А стрелки на часах указывают на то, что его ждёт, как минимум, одно занятие. На том же санскрите. Совершенно по-человечески вытянувшись по струнке, юноша поднимается и сходит с постели, отходя к столику и забирая его сшитый «учебник», кидает его на кровать. Из него кажет свой металлический нос блестящая острая ручка со следами крови. Гасильником на длинной и тонкой резной ручке узурпатор (обнажённый мальчишка, упирающий свободную руку в такой сухой бок!), Король Кирата тушит половину свечей. Медлит, стоя у зеркала, прикидывает что-то. Его раздражают свечи и морока с ними. Запретить свечи? Звучит глупо. В любом случае, электрических приборов с ним станется куда больше. Правление Пэйгана Мина только началось. Он возвращается к постели, пройдя по брошенному халату и достав из гардероба новый — пурпурной расцветки, а не алой, как был до этого. Подвязывает пояс и устраивается обратно на своё место, беря в руки книгу, еле заметно хмурясь из-за того, что ручка выпала и теперь надо вспоминать, откуда именно. Повернув голову, юноша глядит на Ишвари. Она красивая. И в более ярком, и в приглушённом свете. По-разному красиво-интересная. И она уж куда интереснее санскрита! — Мой тактический просчёт. Недальновидность, — щурится, расплывается в улыбочке и, вздохнув, с хлопком отпускает книгу над полом, с которым та тут же и сталкивается. Трогать Ишвари куда приятнее, чем сухие страницы. Смотреть на её лицо и тело приятнее, чем на вязь санскрита. Целовать её слаще, чем выводить орудием убийства, которое Мин отложил в сторону, правильные завитки и чёрточки.[i.g]
— Но она в постели Его Величества, а не охраняет сон сына. Это тоже… многое значит. — Ишвари не находит более красивых слов — она не умеет плести такое кружево слов и просто улыбается, когда узурпатор подбирается к ней, ластится, устраиваясь поближе. Даже дворняги хотят ласки. А оставленные женщины и одинокие правители? Тем более. Перевернувшись на бок, любуясь еще несколько мгновений уже поднявшимся с постели и одевшимся Пэйганом, Гейл вздыхает, встряхивает головой: темные волосы рассыпавшейся косой щекочут по остывающему телу. Поведя ладонью по постели, находит ленту для волос и подвязывает их. Мин возвращается к постели, приглушив свет, но вооруженный книгой и своей ручкой, о которой уже ходят легенды. Киратка чуть хмыкает, а потом подается вперед, скользит по гладкой ткани халата, оказываясь сверху, с удовольствием отдавая в поцелуях оставшееся желание. Поводя ладонями по взьерошенным светлым прядям волос — когда король Кирата забывает, что он король, он… слаще горного мёда. Но Ишвари знает свое место. И не готова терять голову. Надеется, что не готова. — Не просчет, а разумность. Гости этих покоев должны знать свое место. Я пойду, Пэйган Мин, чтобы твое утро не было усталым и хмурым. — Женщина замыкает слова свои долгим поцелуем, прежде чем встать с постели и пройти к зеркалу. В отражении светящаяся удовольствием, будто сливок наевшаяся кошка, девчушка ещё совсем — с довольной улыбкой не бесстыже припухших губах; поднимая одежду, собираясь, облачаясь в привычное, Ишвари вновь следит взглядом за мужчиной. Король Кирата предпочитает заниматься учебой после секса. Мудрый поступок, наверное. Может, с этого Дракона и получится достойный правитель их распятой и всеми изнасилованной страны? Улыбаясь мужчине, Ишвари накидывает на плечи платок и выходит прочь. Аджай, будто почувствовав, что мама возвращается, спешит требовательно подать голос — этот ребенок хочет есть постоянно, наверное, вырастет большим и сильным, красивым и мудрым. Так Ишвари хочет. Так и будет.