[Pagan Min]
Не смотря на то, что самопровозглашённый Король Кирата внешне кажется излишне изнеженным юношей — он, всё же, мужчина, который способен дать отпор. Особенно тогда, когда речь заходит о его собственной жизни. Никогда ещё Пэйган Мин не предполагал, что учить Киратскую вязь будет настолько… больно. Без носителя языка не обойтись, когда самостоятельно не можешь нагнать фонетическую часть. Кто же знал, что новый «учитель», продержавшийся уже целую неделю регулярных явок во дворец, не выдержит и пятой встречи к этим китайским узурпатором. Король Кирата… китаец? Ярости человеческой иногда трудно сыскать границ, особенно когда за молчаливые секунды, перехватив дыхание, чувствуешь, как глаз наливается грузной болью, а кожа разрывается от остервенелых ударов кулака о красивое и нежное, но изводящее своими раскосыми насмешливыми глазами, лицо. Как ни обыскивай человека, у него всё равно остаются руки. Короля Кирата переклинивает первый раз. Первый щелчок — она же идея, пока вкус собственной же крови растекается по языку и подбородку, пока он оставшимся зрячим, не подбитым глазом исподлобья буравит несостоявшегося убийцу, которого скрутила подоспевшая охрана. Несостоявшийся учитель сопротивляется, кричит проклятия, предназначенные понято кому — богам, Пэйгану Мину. Мальчишке нравится такая иерархия. — Стоп, — хрипло приказывает Мин, слегка покачнувшись от кружащего ощущения в раскалывающейся голове, которая успела удариться во время нападения об угол колонны, — сейчас мы… — он захлёбывается гневом и сладким ощущением возбуждённой мести, пока ему помогают встать, —…пойдём. Сделав несколько шагов с помощью обслуги, юноша отмахивается от неё и дальше идёт сам, жестом зовя всех свидетелей покушения с собой. Пэйган Мин по своему собственному расписанию занимался языком в час ночи. Прохладное чёрное майское небо встречает его слегка растрёпанную и побитую голову серпом луны, выглядывающей из-за острого зуба Эвереста. Осторожный ветер слегка колышет порванный воротник его светлой рубашки, проникая к груди, через сорванные в порыве неизмеримой ярости пуговицы. Король подходит к фонтану и указывает пальцем к нему: — Суджир, в фонтан, — мордоворотый охранник кивает и ступает в воду, — возьми мартышку за руки, — тот так и делает, — держи крепко. Вы все. Держите его. Юноша снимает свой порванный в плече пиджак и со злостью бросает его в сторону, сминая нежные цветы, растущие на искусственной клумбе близ фонтана, закатывает рукава рубашки, вытирает пальцами струйку крови, стекающую с носа. Наклонившись над одним их караульных, что придерживал несчастного учителя, Пэйган снимает с пояса того чёрный кукри и, вдохнув полной грудью свежий горный воздух, насильно раздувая ноздри, так как из-за разбитого носа он шёл куда труднее, чем обычно, обходит киратца. — На коленях пускай стоит. Руки положи. Я сказал руки положи. Эй, — он наклоняется, почти шепчет, — я всё понимаю. Чщ-чщ-чщ, понимаю. Король Кирата обязан чувствовать боль своих людей. Я обязан входить в твоё положение, Сенжая. Я не буду избавляться от тебя. Мы будем дальше заниматься. Ты слишком умный. Король это ценит. Обязан ценить. Будем считать, что я тебя повышаю. Поверь мне, мы все тут работаем во благо Кирата. Король должен работать во благо Кирата. Охрана несёт службу во благо Короля, чтобы Король думал о Кирате. Ты тут для того, чтобы Король Кирата мог больше и эффективнее работать на благо его страны. Эй. Не плачь. Хотя, это полезно. Снимает напряжение. Лучше закрой глаза. Крепко сжав в своей цепкой ладони кукри, Пэйган Мин начинает остервенело рубить мужчине руки, орошая всё вокруг тёмной кровью, окрашивая воду в фонтане в красный. Бьёт жёстко, быстро, абсолютно не сомневаясь ни в едином своём ударе. Иногда рвёт заточенными зубьями, проходясь по плоти, будто бы, изогнутой пилой. — Руки тебе не нужны, Сенжая! — переводит дыхание, пока провинившийся учитель дико орёт, — мне нужно, чтобы ты говорил! Мне нужен твой блядский голос! А руки нам только мешают! — веером расправив пальцы рабочей правой руки, юноша снова вкладывает в неё кукри и с новой силой обрушивает страшные удары на кости, изредка поблёскивающие алой влагой, когда тень Короля смиренно отходит, дабы тот замахнулся для новой боли. — Собакам скормишь, — устало говорит Мин мордоворотому караульному, в руках которого остались… чужие отрубленные руки, — отведите этого истерика в лазарет! Если ты не можешь держать руки при себе, то я оставлю их при СЕБЕ! — кричит в след визжащему мужчине, которого, буквально, волокли с места кровавой расправы, оставляя дорожку из капающей струями крови. Осмотрев орудие пытки, хмыкнув, правитель Кирата возвращает его своему владельцу и окидывает глазами балкон покоев его Тарун Матары, который выходил на внутренний двор с фонтаном.[Ishwari Ghale]
Если бы у Ишвари кто-то спросил, довольна ли она тем, что произошло, молодая женщина не нашлась бы что ответить. Свободные ритуальные наряды Тарун Матары еще скрывали живот, а в своих покоях женщину мог видеть только маленький, ничего не понимающий ещё Аджай, служанка и Пэйган Мин. Кажется, молодой король был доволен тем, что они натворили — Ишвари сама не заикалась о том, чтобы скинуть плод, ни в начале, ни теперь, а узурпатор Кирата не говорил об этом тоже. Наверное, ему нравилось то, что он и чужая жена сотворили. Гейл было стыдно — из-за стыда своего она до сих пор оставляла редкие шифровки-записки в храме. Ответы ей приходили еще реже. Кажется, Мохан забыл о своей жене. И она… тоже — не его имя стонет по ночам. И даже счастлива в те моменты, когда тревожно не сжимается сердце — дурные предчувствия, дурные вести, дурной мир вокруг. Пэйган танцует по кромке лезвия кривого ножа — ему нравится, ему все это нравится, а одна молодая женщина смотрит на него и до сих пор не может понять кого видит: дракона в теле человека, ребенка в теле мудреца или садиста с теле короля? Нет, чаще всего она в нем видит мужчину, в которого влюбляется; влюблена — то, что было одной горячей ночью, растет и ширится, захватывает чувством, которое и проклятие, и награда. Скоро чувство её обретет плоть и будет пинаться, толкаясь изнутри крохотными ручками и ножками — Ишвари знает. Она слишком умная, но, спрашивая полушутя у Аджая, который только-только научился сидеть, но чаще — бодро ползает по комнате, который уже хнычет по ночам из-за режущихся зубов… спрашивая у него, что делать дальше, с такой странной семьей с маленькой будущей сестричкой, дочерью Дракона. Ишвари видит ответ в улыбке сына. Может — в улыбке самих богов. Что делать? Жить! Крик обрывает вечерний покой. Страшный крик и вторящий ему злым шипением мужской голос — Пэйган и… кто-то. И глухие, чавкающие, проникающие во плоть, удары оружием. Аджай, услышав крики, расхныкался, бросая свою погремушку, пугаясь интонации. Охнув, женщина подхватывает уже потяжелевшего сына, прижимает к себе, целует в макушку, начиная укачивать — подходит к окну, чтобы закрыть ставни, хотя проветривала комнату. Не удерживается — выглядывает, чтобы увидеть финал — Мин стоит у фонтана, в брызгах крови, а прочь оттаскивают мужчину, казненного самим королем. И кровь на лице Пэйгана не только чужая. Ишвари бледнеет, тревожно смотрит на мужчину и робко протягивает руку, будто сквозь расстояние между ними сможет коснуться плеча, щеки, успокоить. Гейл кажется, что она здесь по воле богов — она ведь может сдерживать гнев узурпатора. И он… он с ней не такой — сытые и спящие драконы не сжигают дотла деревни. Я жду тебя. — Одними губами. Успокоив сына, который и так затих уже, когда снаружи все стало тихо, Ишвари укладывает его в огороженную высокими бортами колыбель и, положив рядом любимые игрушки, выхватывает накидку, скрывая живот (по привычке — от злых глаз, особенно — от глаз молоденькой и злой Юмы) и спешит к Пэйгану. Она ведь ему нужна? Или ей хочется верить в это?[Pagan Min]
Гнев охватывает горячую голову. Кажется, кровь на раскрасневшихся щеках будет сохнуть моментально. Но ведь её так много на молодом, юношеском лице с такой нежной кожей. Как вы смеете, смеете все… Чёрной точкой Пэйган Мин видит белую в лунном свете руку Ишвари, всматривается в её лицо, подсвеченное оранжеватой лампой, в её губы в движении-призыве. Фыркает бесшумно, отворачивается и расставляет руки в стороны, потягивается, потирает правую руку левой ладонью. Они трясутся, как бы Король Кирата не испытывал разумного и холодного желания взять тело под контроль. Ещё какое-то время, вроде бы, с пол минуты, он смотрит на окрасившиеся в тёмные тона воды фонтана, левым глазом наблюдая лишь кромешную черноту. Руки, немного дрожащие, ледяные, упираются в тонкие бока, в смятую рубашку. — Король Мин, — наклонив голову, подаёт голос один из караульных, наблюдавших сцену казни, — позвать сюда обслугу оказать вам медицинскую помощь? — Нет, — пытается выровнять дыхание, насильно дышит медленнее, но ничего из этого не выходит — трясёт, будто бы, всё тело, — убрать, — злость мешается с ядовитой обидой, которую Мин прикрывает ладонью, пальцами в складке сминая кожу лба на переносице, — это всё. Ты, — кивает сердобольному охраннику, — и ты, — на мордоворота, в охапку держащего отрубленные руки на своих пухлых руках, да смотря на Короля из-под тяжёлых нависших китайских век, — имена ваши, полные. — Гуанг Да. — Суджир Мекха. Ага, ясно. Мин кивает своим мыслям, отходит к валяющемуся на клумбе пиджаку, наклоняется и вынимает из него ручку и записную книжку, убирает в карман брюк. Капля крови падает на слегка поблёскивающий шёлком пурпур, а Король Кирата уже с досадой смотрит на только оторвавшиеся от носа запачканные бурым пальцы. Белая ладонь Ишвари. Он забыл о ней, осознал только сейчас, что она звала его. Мин встаёт и, расправив ноющие плечи, слегка взъерошивает выбеленный, пепельный вихор на бритой голове и направляется обратно во дворец, чтобы в красных, тускло освещённых по правилу ночи коридорах встретить свою… свою Ишвари. — Я не разрешаю тебе выходить за пределы дворца. Сегодня. С прикрытого, не подбитого глаза видно ту пелену гнева и чёрных мыслей, окутавших голову юного Короля Кирата. Тупая и ноющая боль пульсирует, наливается большей кровью. — Аджай спит? Они сцепляют пальцы нежной и осторожной вязью, пока идут в сторону королевских покоев, около оных, склонив головы, уже готовы оказать помощь служанки, обхватив руками корзинки, от которых еле слышно веяло стерильными бинтами и прочими флакончиками и тубами с мазями. Пэйган Мин, будто бы, находится здесь, но мыслями уходит в себя, без интереса осматривая эти корзинки, воспринимая их как какие-то посторонние предметы. Хмурится, насколько позволяет опухший левый глаз. Он ведь всё сделал правильно? Он думает, что да, правильно. Ишвари, я поступил правильно?[Ishwari Ghale]
Ишвари встречает Пэйгана в коридоре и останавливается, встревоженно смотрит в перекошенное от гнева лицо. Кивает, сдерживая удивленный вздох — она, только-только получив слабое подобие разрешения выходить хотя бы о внутренний дворик, вновь будет в стенах дворца. Но спорить… нет, не хочется. Боязно даже спрашивать, тревожить рану — что именно случилось. Хотя и так видно что — по умыслу ли, или с неосторожности, какой-то киратец посмел ударить по лицу своего короля. Мин такое не прощает. И, наверное, даже правильно, но методы… А подойдут ли другие? Если в этой стране никто не послушается узурпатора просто так. Только со страху. Есть право сильного — и молодой Дракон показывает его сполна. Только иногда свора мартышек страшнее даже разъяренного медоеда или тигра. Если их будет очень много. Если дело сопротивления не угаснет, а разгорится. Если Мохан не отступит, а он такой… — Хорошо, мой король. — Смыкая пальцы, женщина ведет своей рукой, подтягивая ладонь мужчины к своему животу, чтобы прикоснулся и ощутил жизнь. Ту, которая никогда не должна будет относиться к нему враждебно. — Да. Он парень простой — исчезает источник шума, можно за игрушку и спать. — Улыбаясь мыслям о сыне, женщина успокаивается, надеясь, что её спокойствие перекинется и на Пэйгана. Проходя в королевские покои, Гейл уже привычно спокойно смотрит на служанок — она не должна бояться, что кто-то из них может работать во благо восстания. Не должна бояться. А потому и старается их не замечать. Смотрит в лицо королю. — Вы позволите, Ваше Величество, король Пэйган Мин, самой помочь вам? — «Убери отсюда служанок, пожалуйста. Мне неловко.» — Ишвари мягко касается тонких пальцев, поглаживает чужое запястье подушечками своих пальцев, смотрит предано в чужие и злые… родные глаза. «Ты прав. Всё хорошо. Успокойся, Дракон, успокойся.»[Pagan Min]
Голос Ишвари тонкими серебряными сверкающими нитями бус, мерцает через смог тёмных мыслей и вязких чёрных идей, чудовищами взращиваемые такой ядовитой обидой. Она даёт разрушительные корни в юношеское сердце, от чего оно болит, болит не переставая. Бусы искрятся мягкими и робкими, осторожными прикосновениями к ледяной коже Короля. Кажется, от злобы у него закладывает уши. Блеск того, что его держит в реальности, чтобы не сорваться, меркнет. Но он ещё есть. Всё ещё… — Отдайте, — глухо произносит Мин и кивает на корзинки, которые служанки по очереди отдают Ишвари. Пэйган не может выносить эти отупевшие от страха лица. Отупевшие от рождения лица. Проходит вперед Тарун Матара в свои покои, тяжело дыша. На полу на него косится пучеглазый Киратский божок. По спине пробегает мокрая ледяная дрожь. Китайский узурпатор в длинном шаге оказывается у зеркала и одним движением руки сносит всё с него со звоном на пол, срывает со стены киратские золотые сокровища и швыряет их об пол, давя со стуком каблуком кожаного ботинка многовековую реликвию, которая должна была охранять королевский сон. Где ещё сокровище Кирата?!.. Глаз чёрной точкой мечется по комнате и находит его — небольшой золотой, глазурированный сундучок, который уже летит на деревянный пол и пробивает своей кованной крышечкой багровое дерево, отламывая от него щепку. Но не разбивается. Не ломается. В этом сундучке лежат короткие мятые бумажки — копии с записок, которые слуги при храме начали находить в чашах. Пэйган Мин опирается ногой о сундук и складывает дрожащие, запачканные кровью Сенджаи руки на колене, зло, ненавистно смотря на Ишвари Гейл. Под ним Кират. Под ним ночью Ишвари. Под его ногой сейчас то, что сдаёт Ишвари со всеми её потрохами. С потрохами. …потрохами? Небольшой живот заметен через летящую ткань алых с золотом одежд. Горький ком подкатывает к горлу и сдавливает его. Мин отворачивает голову, опускает её, сжимая дрожащую ладонь в кулак. — Кират… — с болью выдавливает он, — тупой, — цедит, — отсталый, — гневливо, — вонючий, — с отвращением, — ёбаный Кират!!.. молчи. Не смотрит — уничтожает. — Да половина Кирата писать на санскрите не умеет, если вообще умеет писать. Они хотят посадить на трон киратца? Когда этот самый киратец трусливо сбежал в Гонконг. Тупорылое существо. Желудок больше мозгов… — отставляет ногу и начинает двигаться к Ишвари, — скажи мне… — почти шепчет, — чего хочет Кират? Чего хочет от меня? Ненависть Пэйгана Мина черна и пугает таким холодом, от которых может стыть кровь в жилах. Так он на Ишвари не смотрел никогда, как сейчас, одним оставшимся глазом, что уставился на мир, желая выжечь его дотла.[Ishwari Ghale]
Ишвари проходит и не успевает донести корзинки даже до стола, как Пэйган будто взрывается действиями — он, лишенный яркого пиджака, все равно сейчас кажется пунцово-багряным, пылающим, расправившим крылья-паруса, огромным и неистовым драконом, которому так тесно в клетке человеческого тела. — Пэйган… — робко начав, прижимая к себе корзинки, женщина осекается, оглушенная грохотом падающих безделушек и драгоценностей. Наблюдая, как сдёргивает со стены лик божества современный неверующий и не верящий король, как растаптывает его, загоняя под свой каблук, Тарун Матара вздрагивает. Она — верит. Не может не верить, хотя и так далека от привычных понятий истовой веры; иногда даже кажется, что сама стала отступницей. Но — её боги не простят и не спустят и ей, и Пэйгану, и бедному Кирату. Она делает шаг назад, но за спиной обрыв — бежать некуда. Она одна, но у нее в руках жизни сына и нерожденного ребенка. Ишвари видит взгляд мужчины, которым он смотрит на её и, — ужаснейшим уколом догадки будто полоснуло по горлу — он знает. Всё знает. Вздрагивая, женщина опускает корзинки на пол, склоняясь, а потом обходит их, расправив плечи — делает шаг, второй вперед. Ей все равно никуда не убежать, а значит — нужно опять впустить… врага ли? Друга? Любовника? Любимого? Ближе, чем на расстояние протянутой руки. Подпустить к себе. Пропустить сквозь себя. Тарун Матара — это не только яркие одежды, песнопения, мудрость старых речей — это и боль почти-эмпатии, с которой знакомы лекари и священники. Гейл захлебывается болью Пэйгана Мина. Её так много, то, кажется, небо рухнет на землю. Она открывает рот и закрывает — приказано молчать, покуда король ругает свою страну. Свою ли? Кират — женщина. Бедная, выращенная в зашоренной традиционности, затюканная мужчинами, но женщина. А женщина, даже если её берут силой, выкрутится, выживет, переживет и придумает, как отомстить. Мину мстят и сопротивляются очень по-женски. Ишвари это понимает. Понимает даже, что вся революция Мохана обречена на провал — Мохан тоже не понимает полностью Кират. Никто не смотрел в лазоревое небо распаханной войной страны и не звал дождь на её чадящую землю. Ишвари знает. А ей опять приказывают молчать. Потому что знают что-то о ней самой… Только Кират — женщина, так и не рожавшая, а Ишвари — мать. И этим она сильнее. — Кират — женщина. Она хочет, чтобы её любили. Перестали брать силой. — И пусть ее казнит, если хочет, за это. Тарун Матара знает, что говорит. Ишвари Гейл знает, что говорит. — Бей меня, если так зол, но я подойду к тебе, Пэйган. Я… я не лгала тебе в чувствах. Никогда и не буду лгать дальше. Я ни разу не была с тобой из-за необходимости… я… люблю тебя. Прости меня, я… позволь мне искупить вину — свою и Кирата. Позволь, прошу. Тебе надо промыть раны. Ты не должен кровоточить, ты — власть. И Кират привыкнет, если ты ему поможешь. — Помня о детях, но зная, что за спиной горит земля и пропасть ширится, Ишвари идёт вперед, пока не оказывается рядом, протягивая ладонь, надеясь коснуться чужого плеча. «Мне будет больно.» — Предчувствие холодит. И слёзы, что сбегают по щекам, горячие, но от того только хуже. Лёд и пламя раскалывают душу, обнажая её всю. — Прости.[Pagan Min]
Когда Мин только узнал о том, что Ишвари Гейл не прекращала своего общения с мужем, хоть и таким специфическим путём, это его кольнуло. Тонкой иглой прошло насквозь, но, вроде бы, ничего не задело. Уже неделю как Ишвари Гейл снабжает «Золотой Путь» подставной информацией, которую успешно «находит» и передаёт врагу. Уже неделю как Пэйган Мин ссылается на частые головные боли, когда запирается в своем кабинете. Берёт её, отворачивая от себя её лицо. Игла прошла насквозь. И от ярости, плещущейся огнём, всё пошло по швам. От одного маленького укола. Он слушает Ишвари, зло смотря на её дрожащий рот, мокрые испуганные глаза сощуренным в узкую чёрную полоску глазом. Она подносит к нему руку, от чего Солнце Кирата прянет в сторону, посмотрев на эту белую ладонь, словно на клинок, который собирается его ранить. Юноша обходит девушку, у двери берёт корзинку и ставит её на стол, берёт стул и ставит рядом, садится на него, складывая ногу на ногу. — Приступай, — холодно приказывает, отбивая окровавленными пальцами по красному дереву стола нетерпеливый ритм. Когда Гейл аккуратно касается его лица, чтобы добраться до ран и их обработать, Король Кирата не сопротивляется и вяло поддаётся, смотря куда-то вниз, высматривая живот Ишвари за шелестящими струящимися тканями вечерних одежд и накидки с золотым окаймлением. — Ц, — щиплет. У глаза, у самого краешка кажет себя предательская солёная обида, скатывающаяся к носу. Юноша поднимает глаз на лицо Ишвари и, не выдержав, отворачивается, закрываясь ладонью и задерживая дыхание.[Ishwari Ghale]
Вместо удара следует молчание, сдерживаемый гнев, только кажется, что не ранит: теперь Ишвари убеждена в том, что Пэйган всё знает и ей… стыдно, жалко, плохо от этого знания. От того, что она натворила. Она пришла во дворец именно за тем, чтобы предавать узурпатора Кирата, но теперь сердце обливается болью. Мохан не мог подозревать, что его жена полюбит его врага. Сама Ишвари не могла этого подозревать. А теперь… А теперь ей даже не доказать Пэйгану, в какой момент всё пошло не так. Он ранен, он ослеплен болью — не услышит. Гейл омывает его рану, убирает спекшуюся кровь и начинает, перебирая средства, исправлять чужую боль на лечение — Мин нервно барабанит тонкими пальцами по столу и от этого ритма, в тон ему, нервно грохочет сердце молодой женщины. Она задыхается от чужой и собственной боли и, в миг, когда взгляд преданного и предательницы пересекаются, Ишвари видит там не ненависть, а боль и слезы. И падает, как подкошенная, к его ногам, обхватывая за колени, рыдая. Ей так невыносимо-больно от своей вины, что хочется упасть на нож, пропоров себе грудь, чтобы вытащить эту боль. — Пэйган… Умоляю. Ты… ты не заслужил этого. Я… я ошибалась. Я больше не могу. К ним, помогать — я больше и не хотела, но боялась остановиться. Мохан… он убьет меня. Я боялась. — Боялась мужа больше, чем тирана. А сейчас боится за тирана больше, чем за мужа. — Я… люблю тебя.[Pagan Min]
Мир вокруг… мутный. Солнце Кирата затянуто тяжёлыми тучами. Солнцу Кирата трудно понять, что происходит на земле — она черна. И кажется, что именно из-за Солнца на неё льются воды из разогретых лучами облаков. Да, так и есть. Бегая по лесу из лезвий и шипов, ловко уворачиваясь, он не заметил, как тончайшая игла давно поразила его в самую грудь. Не обернуться и не увидеть — лишь кровь уже капает из раны, кою не найти. Где? Б о л и т. Где? Король Кирата чувствует себя бесконечно несчастным, беззащитным, разорванным в собственных же покоях. И в то же время… ощущает некоторую свободу. Ишвари прижимается мокрыми щеками к его острым коленям. Ткань пропускает через себя её слёзы, и Мин это чувствует. Кожей. В груди исходится в беспокойном ритме ноющее сердце, тянет вниз, приковывает к стулу. Юноша, будто бы, каменеет от прикосновений молодой женщины, которая носит его же дитя. — Не бывает грома без молнии, Ишвари, — тихо отвечает Король Кирата, всё ещё глядя в сторону, но не закрываясь ладонью — медленно кладёт её на стол, — тебе не придётся останавливаться.Ненавижу, когда что-то выходит из-под контроля. Ненавижу, когда что-то идёт не по плану.
— Ты будешь продолжать «доставать» информацию для «Золотого Пути». Ту, которую я разрешу «доставать», — не смотря на то, каким спокойным он бы не хотел выдерживать голос, он его предаёт лёгкой дрожью. Приходится сделать паузу и перевести дыхание. — Ишвари Гейл, — поворачивается к ней, — подними голову, — не глаза её, а озёра, ресницы слиплись, как изогнутые чёрные кукри; и рубит его самого на куски, — Я здесь — Король Кирата, Пэйган Мин. Я — твой Король. Если нет, то я — твой палач.Так почему ты не падаешь мне в ноги, Ишвари Гейл? Как это было в день, когда она заявилась во дворец. Когда она заявилась в его кабинет первый раз. Когда стояла перед ним нагая.
Юноша опускает свою ледяную ладонь на лицо девушки, легко вплетаясь пальцами в чёрные волосы, притягивает её голову к своим коленям, кладёт на них, закрывает свой глаз и снова успокаивает дыхание, свободной рукой перестав отбивать пальцами по красному лакированному столу. Терять голову — это раскрываться в своей истинной ипостаси. Юма иногда выглядит так, словно познала какую-то особую истину, только смахивает своим пальчиком с носа еле заметные крошки белого удовольствия. А любовь. Наполняет его. Пэйгану Мину кажется, что он сильнее. Способнее. Властнее. Ярче ощущает, ярче ненавидит, ярче упивается этой жизнью, резче и больнее, с наслаждением порванной плоти, будет впиваться в терзаемый Кират. Но хватка Солнца будет абсолютной. Никаких партнёров. Никаких чужих жён. Никаких чужих детей. Он — Король Кирата. Он — Король во дворце. — Король Кирата погибнет, если не избавится от этой мерзости на его коже, — меньше всего он хочет, чтобы хоть какое ещё живое существо находилось близ него и, тем более, касалось. Кровь мартышек. Он весь в ней. Как в их дерьме.[Ishwari Ghale]
Вздрагивая, понимая к чему клонит Пэйган, Ишвари, тем не менее, поднимает заплаканный взгляд и смотрит ему в лицо. Король Кирата мрачен и грустен как никто другой. — Да… мой король, Пэйган Мин. Король Кирата. Я сделаю так. Я все сделаю, как ты скажешь. — Он уже её палач, без всяких «если нет». Он уже её казнит, разве не видно? Она закрывает глаза и выдыхает, как на колоду плахи — к коленям узурпаторора прижимаясь головой. Она уже казнена. Но… видят боги — счастлива? то есть еще шанс. Есть ли? — Да, мой король… я избавлю тебя от грязи. — дрожа, выравниваясь, заканчивает с пользованием ран — рассеченная губа больше не кровит, а опухшее веко и разбитый нос требуют льда. Он находится в жестянке на дне одной из корзин. Обжигаясь его ледниковым холодом, молодая женщина заворачивает лёд в белоснежный платок и осторожно прикладывает к отёкам. — Всё пройдет и очень скоро. Твоя рубашка… мне подать другую или держать лёд? — Голос дрожит. Гейл пытается успокоиться, совладать с собой, но разум её и сердце кричат о нанесенной боли. Рукам очень холодно, пальцы ломит, но это — меньшая из жертв. Прости меня, умоляю. Прости! Она никогда так не хотела прощения. Даже у своих богов. Теперь есть лишь единая мечта, единый идол. Но губы замерзли на слове «люблю».[Pagan Min]
Молчаливые ритуалы сопровождают его и Ишвари Гейл, когда она водит руками по его телу, омывая водой. Мин устало держит дистанцию, не мешая процессу. Его уже эмоционально не хватает ни на что: ни на ярость, ни на сиюминутное прощение. Огонь гнева пожёг всю жизнь, все чувства, оставив внутри полигон, по которому ветер гоняет тлеющую дымку. Пэйган Мин хочет спать. У него болит голова. Он не здесь. Не с Ишвари. Не с Киратом.***
Последующие дни Пэйган Мин загружает себя работой, даже на сутки покидает Кират, отправляясь на границу на Китайской стороне, чтобы вернуться чуть ли не к ночи и снова запереться в своём кабинете. Он редко заговаривает на отвлечённые темы, в записках интересуется у Ишвари, как дела у её сына, которые ей передают служанки. Несколько дней… войны?