[Yuma Lau]
Утро встречает Аджая Гейла неприятным чувством холодка. И раскалывающейся головной болью. Юма, наступив сапогом на грудь парня, рассматривает молодого не-киратца, лежащего на полу, вернее — на камнях. Арена за стеной сейчас тихая. Снаружи только лениво подтягиваются люди. Представление будет позже. — Ехали мы почти всю ночь, американец. Теперь я проведу тебе экскурсию по тому, что есть Кират. Краткую экскурсию. Думаю, тебя и на один бой не хватит, так что мы просто посмотрим. Если ты будешь хорошим мальчиком и сделаешь правильные выводы. — Лау швырнула в лицо молодому человеку свертком с одеждой и ботинками. — Не бойся. Мы только посмотрим. Тебе нравится кровь? — Тут у китаянки зазвонил телефон. Она отстранилась, убирая ступню с груди парня и отшагнула, снимая трубку, уже готовая выслушать что-то интересненькое от Старшего Брата. — Да, Пэйган.[Pagan Min]
Проведя ладонями по лакированному дереву перил балкона, выходящего своим шикарным фасадом на открывающийся не менее шикарный, величественный вид пейзажа, Солнце Кирата щурится, встречая восходящую звезду из-за белоснежных зубастых гор холодным и колким взглядом. Король Мин думает. Позади его плеч, покрытых шёлковой кремовой рубашкой громоздится пышным одеялом и подушками внушительное ложе. Ноутбук, бумаги — всё на постели. Мобильник в кармане. Что есть истинное солнце Кирата? И почему Пэйган Мин не может не проснуться раньше далёкой звезды? Он всегда спал мало. Мерно постукивая носком ботинком из крокодильей кожи, Король вяло переводит уставший взгляд с сопки на сопку, на виднеющийся вдалеке скалистый грунтовый серпантин, на верхушки деревьев, на мелькающие вдалеке еле заметными цветными крапинками флажков вышки радио вещания. Юма, Юма, Юма… Продолжительно выдыхает носом, выпрямляясь и доставая телефон из кармана. Вертит в ладони. Смотрит на время. — Вы ожидали меня, ваше величество, Король Мин, — робкий женский голос около двери являл собой обслугу, что склонила свою увенчанную украшениями тёмную голову густых волос. Лица не видно — оно смотрит в пол, как и полагает смотреть обслуге. — Н-н-у. Мужчина даже не оборачивается, стукает ботинком по полу, еле слышно. — Блистательная генерал Юма Лау отсутствует с середины ночи. Аджай Гейл тоже. — Не это, — Мин лениво делает взмах рукой, отметая то, что он и так уже знает. — Ох! — девушка спохватывается и осторожно кладёт на комод около двери небольшую стопку бумаг, — здесь изменены все даты, речь подготовлена. — Хорошо. Даршит мне нужен в полдень. Уборку отложить до завтрашнего дня. Не беспокоить меня. Иди. — Слушаюсь, ваше величество, Король Мин, — наклонившись чуть ли не в пол, девушка исчезает за дверью, оставляя Солнце Кирата в долгожданном одиночестве. Эмоции… …как наркотик, не правда ли, Юма? Всё ещё прокручивая на ладони смартфон, Пэйган Мин проходит к комоду и берёт стопочку бумаг, внимательно читает лист за листом, иногда ухмыляясь. После выбирает список контактов, останавливается пальцем на Младшей Сестре, но листает дальше, нажимает на иконку: — Запускай. Годится. Прямо сейчас.***
«Да озарит вас свет Солнца нашего — Пэйгана Мина!» «Сердце Солнца нашего, Пэйгана Мина, радуется, встречая новый день с народом Кирата. Король, благодаря народ Кирата за проявленную стойкость в борьбе с террористической группировкой «Золотой Путь», отмечая преданность его народа, дарует сокращённый рабочий день на два часа до конца недели! По всему Кирату будут развёрнуты палатки с бесплатными угощениями рядом с пунктами записи в «Королевскую Армию» Кирата. Трудоустройство гарантировано! «Да озарит вас свет Солнца нашего — Пэйгана Мина!» «Сердце Солнца нашего, Пэйгана Мина, радуется и дарует любимому народу Кирата возможность принять участие в фестивале, в празднике, что будет проходить на севере Кирата. Праздничные шествия продлятся до конца недели! Отметившиеся в пунктах записи в «Королевскую Армию» Кирата освобождаются от работы до конца недели!» «Трудоустройство детей гарантировано!» «Да озарит вас свет Солнца нашего — Пэйгана Мина!»
…вещает с каждой вышки воодушевлённый женский голос. Из каждого металлического шпиля, каждого рупора он ручьём проникает в самые потаённые уголки всё ещё живой страны, в каждое ухо живого и готового жить полной жизнью киратца и киратки. Этот голос будет повторять всё снова и снова, каждые 10 минут, изо дня в день, из возвышающихся информационных храмов, раскрашенных в яркие цвета, облачённых во флаги, в ленты, развевающиеся на неспокойном ветру неспокойного Кирата.***
— Аджай Гейл не должен умереть. И не делать его калекой. Сухой, выдержанный тон Пэйгана Мина без единой щепотки эмоций через динамик телефонв Юмы Лау говорит ей о многом. После двух приказов, отданных непосредственному Генералу, Король Кирата вешает трубку.[Ajay Ghale]
Кобра шипит, подбирается ближе, плавно извиваясь на тёплых камнях. Трепещущий длинный язык облизывает дрожью воздух, улавливает тепло живого тела, и два немигающих янтаря с вертикальными зрачками впериваются в замершую жертву. Кобра расправляет свой капюшон, расписанный блестящей чешуёй, шипит ожесточённее, стоит Аджаю взметнуть руки с длинными пальцами. Он замирает, тьма вибрирует от его близкого дыхания, которое ловит змея. Тише, дружок, тише. Змее все равно на сопротивление добычи, она всегда получает то, что хочет. Жди покорно, или пытайся бежать — ядовитые клыки все равно вопьются, втравливая свою горечь в тёплую кровь. Секунда, чтобы взглянуть ей в глаза таким же немигающим взглядом. Кобра совершает королевский бросок, широко распахивая клыкастую пасть, и вдруг замирает, едва не касаясь его лица. Все замирает, даже биение ошеломлённого неожиданностью сердца, и сквозь прикрытые веками сонные глаза ему слепит утреннее солнце. — Какого хрена. — хрипло, утробно рычит Аджай, разлепляя веки и обнаруживая, как расплывчатые очертания вырисовывают победно стоящую над ним женщину. Розовая чёлка, армейский сапог, уткнутый ему в грудь, и пронзительный ледяной взгляд кошачьих глаз, с которым она презрительно разглядывала распластавшегося на не успевших согреться под солнцем камнях. За её спиной воздвигнуты песчаного цвета высокие стены, смахивающие на древний Колизей, с которых доносился глухой суетливый шум. Аджай, пытаясь прийти в себя, проводит ладонью по щетинистому лицу, продрав сонную пелену с глаз, хотя голова по-прежнему казалась тяжелой, будто он вчера упился вусмерть. Или надышался благовониями, черт их разбери, что они туда добавляют. Сон моментально проходит, едва взгляд натыкается на вооруженных солдат рядом с женщиной, и Аджай, резко повертев головой и обнаружив, что валяется под открытым небом, придавленный сапогом, в том же, в чем и уснул — в футболке и серых боксерах, начинает предпринимать попытки вывертеться, издавая тихое покряхтывание. — Что… — хмуро, непонимающе пялится на своего «экскурсовода» и так же хрипло отвечает, — ты, черт подери, кто вообще? И какой ещё, нахрен, бой?! Экскурсия. Снова очередная шутка? Окей… Ладно. Верится с трудом, если честно. Вместо ответа в лицо Гейлу пулей летит свёрток, и когда женщина наконец перестаёт буквально давить на него и отвлекается на телефон, Аджай принимает сидячее положение, щурясь и морщась от солнца, встает на босые ноги, отмечая как ломит мышцы после ночи езды, которую он, увы, ничерта не помнит. — Где мы? Что это за место? — спрашивает парень, кивнув на стены, в которых были вырезаны высокие бронзовые врата с полуобнаженными девушками по обе стороны. Аджай настороженно, словно зверь, вглядывается в Юму Лау, а когда на губах этой явно опасной настолько же, насколько красивой женщины появляется недобрая ухмылка, Гейл понимает, что сейчас все будет очень… хреново. Сопровождающие её солдаты решительным шагом подходят к нему, грубо хватают под руки. Аджай реагирует мгновенно, и один из них получает локтем под дых, скорчившись, второй — летит на камни с разбитым носом. Гейл тяжело дышит, когда трём другим удаётся блокировать его сзади и, наконец, крепко схватить в стальные тиски, от чего он лишь дергает плечами, волком уставившись на женщину. Прежде, чем его уведут на арену и выкинут в какой-то чертов бой. А тебе нравится кровь?[Yuma Lau]
— Да. Да. — Пэйган строг, но справедлив. Главное — не ошибаться. Не ошибаться в том, где проходит грань, отделяющая позволительное от наглости. Для Юмы она всегда — по краешку стола, который сжимают горячие пальцы — в бешенстве ли, в возбуждении, в страхе. Грань между человеком и отбросом — между тем, кто держит оружие и кто прав, по-итогу. Кто выжил. Голос и отголоски слов на китайском уже сменились молчанием связи. Брат краток в том, что он имеет нужным сказать. Генерал оборачивается, смотрит на одевающегося Гейла. Всё-то ему любопытно. Он ничего не помнит. Американец, дерево без корней — вот он кто. А Мин так хочет показать ему Кират? Так хочет… попробовать привить любовь? У Юмы аж в глазах темнеет при мысли о подобном. Дворняжку во дворец. Как уже было когда-то. Солнце косыми лучами мажет по чужому смуглому лицу и, озаряя чужие, страшно и ненавистно-знакомые глаза, падает на пол лоскутами света. Юма Лау ощеривается в улыбке и кивает солдатам. Мальчикам нужно играть в игрушки. И с животными. Это вызывает любовь к природе и вырабатывает мужественность, не правда ли. Сопляк дерется. Не совсем безнадежный… даже совсем «не совсем». И смотрит зло-зло. «Успокойся, пацан. Я никогда не сделаю тебе ничего плохого. Я… за остальных не обещаю». Генерал Кирата присаживается на корточки, обхватывает сухими цепкими пальцами не женщины, а воина, чужое лицо, придерживая за подбородок, заглядывает в ненавистные глаза. У неё почти стойка на этого пацана. Почти-желание, такое острое, что ни одна игла не будет острее. — Это Арена. Тут правит Нур. По ту сторону — голодная до развлечений толпа. Люди… как выражается наше Солнце — тупые мартышки. И ты… ты с солдатами, пройдешь один круг боя на арене. Не бойся, мальчик. — Подточенный до состояния когтя, ноготь женщины цепляется за уголок рта Аджая, чуть потягивая, заставляя того «улыбаться». — Ты можешь все рассказать Пэйгану, и он меня накажет. Жестоко накажет за то, что я обидела и испугала одного сопляка. Так что… поплачешься папочке? Как плакалась твоя шлюха-мать. — Почти шипя, чувствуя холодок от горла, по гортани, к желудку жаром, в лоне — пожарищем: у кого-то стояк на экзотику, а у Юмы возбуждение от ненависти. Она бы ее пила с этих губ. — На арену его. Прикрывайте сопляка и смотрите, чтобы не облевал, от ужаса, вам ботинки. — Отстраняясь, неудовлетворенная, не насытившаяся, лишь пригубившая самый вкусный из напитков, Юма встает и отходит, кивая своим солдатам. Трое и Гейл — четвертый, выйдут на Арену. Народ знает — первый бой поутру — самый щадящий. Еще не взбеленились от запаха крови звери, еще не смердит кровью, потом и горячим металлом да свинцом. Еще не гудят камни от крика наслаждения и криков боли. Первый бой на арене. Юма проходит коридорами, выискивая Наджар — распорядительница, в тяжелой короне, гривой своих темных волос похожая на вечно скорбящего льва, уже стоит, заламывая нервно руки. Будто не привыкла. За столько лет — не привыкла. — Не подведи. Сегодня на арене сына Мохана Гейла. Устрой ему шоу. Ворота открываются и, толкая Аджая в спину, солдаты выходят на выщербленные сотнями тысяч шагов камни. Сверху голос — на «балконе» этой арены стоит женщина и разводя руки в стороны, распорядительница подзывает голодную до забав толпу: — Смотрите, киратцы, смотрите на триумф человека над природой, или на падение человека к ногам могущества этого мира. Солнце Кирата дарит вам новый день развлечений и радости. Смотрите же! Пустить зверей![Ajay Ghale]
Она все ближе. Опасность в самой убийственной своей обертке — женщина, что впивается когтем в щетинистую кожу, крепко удерживая, не позволяя отвернуться, хотя Гейл упрямо вздергивает подбородок. Его лицо никогда не врет. Он выдерживает прожигающий взгляд кобры, шумно выдыхает носом, возмущенный, сердитый, но глаз не отводит, завороженный странной ненавистью генерала Кирата. Ему не нравится, как она говорит об Ишвари, и губы судорогой сводит от злости. Кто ты? Ты ничего не знаешь обо мне и моей матери. Ему не нравится, как она играет на его чувствах, но бывший солдат молчит, душит вспышку обиды. Вспышки ни к чему хорошему не приведут, он знает это. Аджай Гейл уже давно не мальчик, он — мужчина, убивавший, отнимавший жизни, нюхнувший пороху и затхлого смрада за решеткой. Он уже перешел ту грань, когда трясешься за жизнь от каждого грохота, каждого хищного оскала и свистящей мимо пули. — Черта с два. Я не боюсь, — цедит сквозь зубы, отстраняясь, и кажется, что глаза Юмы Лау он запомнит надолго. Какая нахрен арена? С чего бы мне напрягаться? Я приехал сюда не развлекать местный народ кровавыми бойнями. Но туристов, блять, здесь не спрашивают. Его вообще ни о чем не спрашивали с самого начала. Не спрашивал и Пэйган Мин. Слова застревают в горле, оставляя горечь на языке, а его, сопротивляющегося, уводят в стены Шанат. Они проходят врата в темные высокие коридоры, напоминающие пещеру, освещенные факелами, и только перед каменными дверьми солдаты его отпускают. Аджай слышит за стенами возбужденный рев толпы, сотрясающий Арену, и гулкий женский голос. Гадает, будет ли это похоже на спарринги, которые устраивали между собой бойцы и солдаты, когда он служил. Да уж, говорят, Восток созерцателен и кровожаден, но и у Запада имеются свои фишки. — Эй. Дай мне оружие, я сам справлюсь, — Аджай, натянув на руки рыжие перчатки, кивает на дробовик красного берета, но тот лишь с каменным лицом продолжает пялится вперед, — окей… Ладно, я понял, — хмыкает, чуть пожимает плечами, водит в обе стороны шеей, разминая мышцы и готовясь встреть то, что ждет его за медленно распахивающимися тяжелыми дверьми. И тут же почти теряет дар речи. Арена. Барабаны неистово топочут, рев толпы разрывает её во всю мощь. Огромное поле из песчаника и терракотовых стен с кривыми неровными столбами, обвешанное разноцветными флажками, а на трибунах — возбужденные зрители, улюлюкающие, машущие руками, приветствуя объявленного женщиной сына Мохана Гейла, сына террориста, чужака, который приперся на родину, чтобы… чтобы что? Смыть грехи прошлого?Что я здесь делаю?
Завороженного неистовой атмосферой предстоящего шоу, Гейла толкают в спину, заставляя идти вперед. — Ищи оружие в песке, сдохнешь, и все насмарку, — слышит он вслед негромкий напряженный голос одного из солдат, который тут же тонет в звоне бонга. Раунд начался. Ему не нужно повторять дважды. Аджай быстро шарит руками в песке, нащупывая изогнутую сталь, проводит по ней перчаткой, смахнув пыль и мельком наткнувшись на свое отражение, и рысью срывается с места. Укрывается в тени одного из столбов под возвышением, пока первые выстрелы с криками раздаются ещё вдалеке — с противоположной стороны выступают другие вооруженные, палят хаотично, и двое красных беретов, что должны были прикрывать, с криком падают замертво. Гейл выжидает, пока шум стихнет хотя бы на несколько мгновений, а затем рывком бросается из укрытия к противнику, грубо скользнув лезвием кукри по незащищенному горлу. Первая кровь брызгами пачкает лицо, темно-ментоловую ветровку и желтый, огненный песок под ногами. Аджай лихорадочно шарит глазами по развернувшейся бойне между оказавшимися на арене, выдергивая из рук поверженного дробовик. Здесь нет счета времени. Только дикий стук сердца, и подстегиваемая криками жажда выжить. Убивать. Убей или будь убитым, и нет здесь других правил. — Эй, я поставил на тебя, не подведи! — Тех, кого мы застанем на левой ставке, пустим на корм тиграм и моей бывшей! — Здесь вечно кого-то убивают! А-ха-хах!.. С огнестрельным оружием он чувствует себя увереннее, а мышечная память сама придает телу выгодные для выживания позиции. Перекатившись за валун, Аджай метко устраняет прицельными выстрелами двух последних противников, отлетевших в песок от бешеной скорости дроби. Остальные перебили и перерезали себя сами. С губ срывается облегченное дыхание. В Афганистане было похлеще. — Думаешь, ты силен? Ха! Поживем-увидим. Моих тигров давно не кормили, Аджай! Трибуны взрываются одобрительным улюлюканьем. Гейл, оставшийся сидеть за валуном, стирающий с лица кровь, и перезаряжающий новым магазином дробовик, взметает глаза вверх, где возвышалась Нур Наджар, слепя своими украшениями под солнцем. И обреченно вздыхает себе под нос, вновь ища глазами подходящее укрытие: — Да вы, черт подери, издеваетесь…[Noore Najjar]
Тяжелые браслеты тянут запястья. К старому пористому камню под ногами будто хотят приковать. Нур давно прикована. Обязательствами, страхом за семью, проклятым днем сурка, в котором она между кровью и героином. Доктор Наджар умерла почти восемь лет тому назад, когда, сидя за столом в резиденции Пэйгана Мина, смотрела «12 СЛАЙДОВ, или как я уничтожу жизнь Нур Наджар» — король Кирата был очень… убедительным. Доктор Наджар, человек, которая взывала к Красному Кресту, ООН, международным организациям, препятствующим терроризму, умерла, чтобы жила её семья. Иногда ей приносили фотографии. Иногда — звукозаписи. Нур отрицала реальность, в которой это все — обман. Она боялась, что вся её жизнь, брошенная во благо семьи, ложная. Но не хотела убеждаться в этом. Она молилась. Молилась, как никогда — закончив университет, заработав себе имя, став уважаемым человеком, выйдя замуж — успев всё так ладно вместить в свою жизнь, успев стать почти-идеальной, выстроить идеальную жизнь, она хотела сделать что-то еще — отблагодарить мир? Восславить свою гордыню? Чем она думала, возвращаясь в Кират со своей семьей?! Чем она думала, когда сама собрала целые архивы сведений о бесчеловечном обращении с населением, пострадавшем от режима Пэйгана Мина. Думала ли она? Тяжелые браслеты тянут запястья. Нур стоит на краю, растравленной раной внизу — котлован арены: оседает пыль, блестит и запекается кровь на пористом камне. Трупы. Трупы. Трупы. — Выпускайте зверей! Сын Мохана Гейла. Пусть тебя сохранят хоть какие-то боги. Говорят, твой отец хотел этой стране лучшего — говорят. — У Нур горят глаза не азартом — слепой надеждой, что эхо прошлого является не просто так. Но взгляд гаснет, стоит вернуться к подобию кабинета, где её дожидается злая змея — с мониторов наблюдающая за всем Юма Лау. Они почти погодки, но китаянка кажется индуске бесконечно старше и бесконечно далекой от понятия человечности… а ведь они иногда сидят за одним столом, вместе отчитываются Пэйгану Мину. Но никогда они не будут сестрами по оружию — Нур здесь в плену. Хотя привыкла к голодному и сытому вою толпы. Она спит с ним, просыпается с ним, ест его, пьёт его. По ночам снится, как белую запекшуюся… героиновую кровь Нур слизывает с трупов на арене — она сама бесконечно далека от самой себя, однажды пришедшей сюда. — Всё будет хорошо, генерал Лао. Исполню любой приказ. Поставки товара идут согласно плану. — Нур давно умеет забывать о гуманизме. Она не святая. Она убивает десятки, сотни, чтобы трое людей жили. Трое любимых людей. И там внизу пара голодных самцов тигров выходит на арену. Всё чётко просчитано — к этому моменту у бойцов, в каждом рожке, почти не должно остаться патронов, если не экономить заранее, если не отбирать оружие у врага. Зверь выходит в просторную клетку, запахи которой смердят и раздражают, шум вокруг давно сделал его почти глухим — прижимает уши к голове, ощеривается, низко и утробно рычит. Длинный хвост колеблется, медленно ходит со стороны в сторону. Собрат, придавив тяжелой лапой падаль, раздирает мякоть с черепа двуногого. А этот Зверь предпочитает мягкие внутренности — еще теплые. И чувствовать как трепыхается добыча, пока смыкаются челюсти. — Отличные звери. — Они людоеды. — Все мы тут людоеды. Нур. — Китаянка усмехается кривой ухмылкой. Тянет запястья и голову, увенчанную золотом, к земле. Нур Наджар хочется пить и закрыть глаза. Навсегда. Но она улыбается и тревожно кивает Генералу Солнца Кирата.[Pagan Min]
Пропаганда Пэйгана Мина — страшное и эффективное оружие. Оружие — это метод. А методы у Короля Кирата базируются на первооснове страха и трепета перед своей королевской персоналией. Взмахами цветных крыльев флажки и ленты развеваются на тревожном ветру. Пятнистые полосы качаются, натягиваются и снова ослабевают, провожая шествующих: начинающий собираться на улицах народ. Радуйся, веселись! Танцуй! Пой! Славь этот день и этот час, пока ты ещё живой, пока боль утихла, пока родные живы, пока светит над многострадальной землёй яркое и беспощадное Солнце Кирата, встающее раньше космической звезды! Тарун Матара носила внушительных размеров головной убор, с которого цветными яркими бусинами колыхались сверкающие полудрагоценные нити. Качались, словно нынешние флажки, развешанные от столба к столбу. Иногда вдоль дорог, иногда поперек. Игриво сворачивающиеся и тут же распрямляющиеся — яркими бликами расцветает нагретый солнцем Кират. Женщины одевают больше цветных одежд, больше цветных расшитых тканей. Некоторые женщины, единицы, прячут под пышными одеждами автоматы. За яркими лицами, расписанными косметикой, пигментами, скрывают тревогу и страх, рисуя счастье и радость. «Верните традиции Кирата» — кричат последователи «Золотого Пути», пуская кровь врагам. Фундаменталисты прячут под шёлком и хлопком оружие, которое в праздник, как и в обычный другой день, нужно, чтобы убивать. Праздник. Расшитые одежды и оружие. Традиции и оружие. «Золотой Путь» и великая ложь. Солнце Кирата видит всё. Они могут прятаться за налитыми кровью тучами, скрываться под землёй, строить укрепления. Но Солнце Кирата неустанно будет всходить над головами. Тем более? над буйными и непослушными, глупыми головами.Пэйган Мин, сложив ладони, перебирая пальцами, неподвижной статуей сидит во дворце. В минуту покоя, когда страна, действительно, начинает выглядеть так притягательно, как это кажется на первый взгляд. Словно ты смотришь на красивую киратку, рассматриваешь её украшения, цветные бусины. И не видишь под складками одежд оружие. Мин успел узнать, что такое Кират. Что есть люди Кирата. Он знает, что из себя представлял Мохан Гейл, основатель «Золотого Пути», которого, как и полагается мёртвым, романтизировали и возвели чуть ли не до божественного абсолюта.
Хах, Великий Мохан, почему же никто давно не говорит о твоей жене? Почему оголтелые фанатики традиций забыли про Тарун Матара? Безбожный трус. Я и есть Кират. Мартышка. Мартышка не глупая. Глуп тот, кто дал ей в руки автомат.
На арене простой люд рвёт пропитанный жаром и кровью воздух на волны криков, раздирая досадой за слитую ставку, или же поднимая вой одобрения и счастья от сорванного куша. «Золотой Путь» наточил свой золотой кукри и готов нанести удар из-под цветных одежд, слившись с толпой танцующих, упивающихся жизнью людей.Китайский дракон, чужак — он чует кровь. Он чует запах металла и пороха. Пэйган Мин, сидя за столом, ощущая, как тёплый воздух вкрадчиво пробирается через решётчатое кованное орнаментом окно и слегка трогает его пепельные волосы — стискивает пальцы, смыкает губы в тонкую полоску. Кират чарует своей тишиной. Но Король знает, сколько стоит стране минута блаженной тишины. Кират чарует своими яркими одеждами. Кират — это п р о в о к, а ц и я.
Люд на арене подхватывает песню, зачинаемую киратцем, чьи волосы собраны в хвост. Его уверенный взгляд лишь слегка выдаёт тот максимум напряжения, что охватил его раздираемую от благородной злости душу. Песня повествует о Кирате. В песне Кират радуется. В песне Кират счастлив. СЧАСТЛИВ! — гремит взрыв разорвавшейся связки гранат, упавшей прямо около скопища охраны арены, убившей одного из зверей в клетке. Пыль вздымается вверх, песок летит нижним трибунам в глаза. Вскрикивает женщина. Вскрикивает мужчина. Кричит человек — автоматная очередь целится в Королевскую Армию. Начинается хаос.Король чует кровь. Он может чувствовать, как вскипает кровь Кирата. Держать руку на пульсе. Держать руку на чужом пульсе. И Юма ему позвонит.
[Ajay Ghale]
Глаза зверя тоже не лгут. Голод чистым, неопороченным огнем теплится в глазах белоснежного хищника, пасть будто в ухмылке криво скалится, сотрясая низким, вибрирующим рыком жаркий воздух. Огромный, царственный, величественный. Он приближается, не обращая внимания ни на рев трибун, ни на своего отвлекшегося рыжего собрата и кучу мяса в красной форме под мягкими лапами, вздымающими клубы пыли. Теперь он понимает, что делает Кират — Киратом. Люди — в плену страха и разума, зверь свободен и силён в своих инстинктах. Природа-мать не терпит ошибок, она — непобедимый соперник в битве, созидатель цикла жизни, созидатель самой жизни. Природа не даёт выбора — впусти её в своё сердце, или тебя сотрут с лица земли, дав место чему-то большему. Я сам должен стать чем-то большим. Зверь пригибается к земле, с плавно взметнувшимся кончиком хвоста готовясь к прыжку. Выстрел дроби даёт команду, и тигр с кошачьим рыком бросается на бойца, вытягивая сильное мощное тело. Гейл почти в замедленном действии видит, как хищник в прыжке чуть набок поворачивает свою распахнутую пасть, нацелившись на его шею; он успевает взметнуть одну руку, закрываясь, прежде чем рухнуть на песок под тяжестью огромных лап. Клык кинжальным ударом вонзается в предплечье между костьми. Когти с треском терзают на нем одежду, горячее дыхание из пасти обдаёт его, пока Аджай с болезненным рыком не вонзает свободной рукой кукри в шерстяной бок, снова и снова, снова и снова, пачкая белый с чёрными полосами окрас тёплой кровью. Он вспарывает толщу кожи млекопитающего, ввинчивает кривое лезвие внутрь, глохнет от близкого протяжного рыка, пока зверь не повисает на нем бессильной умирающей тушей, роняя огромную голову. Толпа неистовствует, но он не слышит её, оглушенный, раненый, но… победивший? С отчаянным криком сталкивает с себя поверженного хищника, вскакивая на четвереньки, ползком, спотыкаясь, чтобы нащупать отлетевшее в сторону огнестрельное. Рано радоваться. Второй хищник где-то рядом, почуял запах крови, но не добычи — сладкий и возбуждающий аппетит, а хищника-собрата — горький, предупреждающий об опасности. Эмоции зрителей, на глазах которых развёрнуто поле боя, подсказывают ему: тигр движется к бойцу сзади. Аджай облизывает пересохшие губы, дотягиваясь кончиками пальцев до дробовика, с трибун ему летят патроны от благодарных за кровавое шоу или, скорее, тех, кто поставил на сына террориста последние деньги. Гейл переворачивается на спину и в последнее мгновенье стреляет в упор, прямиком в рыжую морду, заставив тигра отлететь назад в прыжке. Все кончено. Звон колокола тонет в криках людей, возбужденных, ничем не отличающихся для него от животных в этот момент. Аджай бессильно роняет затылок на песок, чувствуя облегчение, когда его объявляют чемпионом Шанат. Кураж кружит ему голову, как никогда не кружил на войне, и пульсирующая боль от рваных ран пока что ощущается лишь покалыванием. Липкое, красное сочится по руке, капая с длинных пальцев, пропитывая перчатку и песок. Он не умер во второй день пребывания в Кирате — здесь это существенное достижение. Так ведь, Юма Лау? Барабаны стучат, а губы чемпиона трогает почти негодующая усмешка — собственным мыслям, самому себе и генералу Кирата — сказать ей спасибо, что они не выпустили десяток зверей? Отличная экскурсия. Если жить надоело. Если тебя хотят у б и т ь. Сына террориста, Мохана Гейла, что убил маленького ребёнка заклятого врага и любимой женщины. Что поднял восстание, поведя за собой желающих перемен и освобождения киратцев. Аджай сразу понимает, что теперь это рвут гранаты, а не вой толпы. Он успевает прикрыться руками; взрыв, поднявший перед ним пески плотной пеленой, тут же осыпавшейся, оглушает пронзительным свистом, сквозь которые все звуки стали доноситься так, будто он находится под водой. Сдавленно выдыхает от острой боли непонятного происхождения. Крики, и новоиспеченный чемпион арены поднимается торопливо на ноги, пытаясь оправиться от оглушения и дизориентации, сжимает в руке оружие, выискивая холодными глазами солдата террористов. Рассудок почти стынет уже, едва ослабевшего от контузии бойца быстро выводят под руки с арены в прохладные темные коридоры, усыпанные трупами охранников. Выстрелы не стихают. Аджай слышит, как его зовут по имени, слышит имя своего отца и слово «Золотой путь», но вместо ответа рычит, когда рану на руке задевают, в спешке пихая его в машину. Аджай Гейл проваливается в чёрное небытие, не успев возмутиться.[Noore Najjar]
Тигры — это не самое страшное на этой арене. Нур знает. Самое страшное здесь — люди — голодные ревущие пасти многоликой и многорукой толпы, голодные до развлечений. Это о их притеснениях она писала? О их болезнях, о их нищете? Это она писала о том, что киратцы несчастны?! Так вот же! — счастья хоть взахлеб! Пьют кровью павших, как хищники. Недолго следя за видеокамерами, Наджар извиняется перед Генералом Лао и, кланяясь, уходит к балкону, к трибунам — финал близко. Последний разрывной выстрел и второй полосатый хищник обрывает свою жизнь. Жаль. Нур любит тигров. Теперь — куда больше, чем людей. Надо будет обязательно распорядиться, чтобы из этих красавцев, сняв шкуры, воздали жертвы богам. А шкуры она оставит себе. Власть развращает — власть приучает и приручает к себе. Женщина широко раскидывает руки, вещая голодному многолюдию о победителt арены Шанат. Аджай Гейл сегодня восхитил Кират. Аджай Гейл достаточно смел, чтобы вернуться на Родину. Взрыв. Выстрелы. Нур не может потерять свой единственный шанс! Женщина вскрикивает и, включая рацию, до того скрытую поясом, передает охране задержать и спасти, в любом случае, чемпиона арены. Беспрекословно спасти! Охрана не успевает. Шальная пуля высекает камень рядом с головой Наджар, и она, отшатнувшись, скрывается в недрах коридоров, чтобы тут же столкнуться с Юмой.[Yuma Lau]
— Что с американцем? — Юма не разменивается на мелочи. Ей от Наджар нужно только одно? и, судя по перепуганным глазам бывшего врача, та облажалась. Как и солдаты Королевской Армии. Пэйган будет очень недоволен. — Приведи тут все в порядок. Арена должна работать. С тобой свяжутся. — Отворачиваясь, оставляя Нур, Юма достает телефон, но… не звонит сразу — ещё пять минут, пока она спускается вниз, пока, зарядив пистолет, готовая к чему-угодно, выходит к солдатам, женщина не спешит нажимать на вызов единственного контакта, что у нее в «избранном». Но все же — трупа Аджая Гейла нет. И повстанцы сбежали. Погоня отправлена за ними. «Это не понравится Пэйгану». Если бы можно было, Лау бросилась бы в погоню, взорвала каждую дорогу и, наверняка, убила бы ненавистного американца, но она отвечала за него головой. И не уберегла. «Золотой Путь» зарвался. Сегодня будет массовое наступление на юг. Набрать Короля: — Пэйган, у меня плохие новости. На Арену было совершено нападение. Аджай жив. Он стал чемпионом Шанат, но его выкрали. Я организовала погоню. Это «Золотой Путь». В вещах парня его мобильный. Номер ты знаешь. Мои люди могут выследить звонки. — Прикрывая глаза, взволнованно, чувствуя как по спине продирает мурашками ужаса, Юма слушает ответ. Она редко так разочаровывала Пэйгана. Ей страшно. Страшно потерять все, что есть. И ненависть взметается в душе ярким пламенем. Юма уничтожит «Золотой Путь». Обязательно. А сейчас она перешагивает через трупы, добираясь до своей машины — ей больше нечего делать у арены. — Пленных, если будут, не убивать сразу. Всех к губернатору де Плёр. Пусть добывает нам информацию. — Бросает своим солдатам, когда связь обрывается. В голове шумит. Война, непрекращающаяся война, будто началась заново.