[Sabal]
Аджай Гейл, будто бы, игнорирует его, сложившего сейчас ладони в молитве и прижавшего их к напряженному лбу. У лидера «Золотого Пути», треснутого на две части, весь мир оскабливается против него. Амита, люди Амиты, Аджай. Боги, сами Боги против него? Что он делает не так? Не просто так огни зажигаются по всему Кирату, не просто так он сам еще жив и в добром здравии, чтобы продолжать дело, начатое Великим основателем — Моханом Гейлом. И сын его все дальше от него, дальше от родного отца, дальше от истинных идеалов «Золотого пути»… Внушительная партия наркотиков не была уничтожена из-за того, что вмешался тот, кого Сабал братом называл, от самого сердца, от самой души. И он предаёт его… Но последней каплей стало, отнюдь, не это. — Что ты делаешь? — киратец замирает на пороге своего же дома, святая святых революционного движения. Пока Амита самолично рылась в его документах, разлила давно потухшие свечи. Со стола исчезла очень важная стопка с краденной учёткой сбыта треклятого опиума. По ним можно вычислить, когда нападать на перевозки, а когда копить силы. До недавнего времени, эта информация была общей. До недавнего… Сабал с дрожью выдыхает, распахивая мокрые глаза и закрывает за собой дверь. По груди растекается ком колючей боли, постепенно разрастающийся благородным гневом. — Тебя в детстве не научили, что твое место — в своем доме? — сколько горечи и ненависти у него скопилось к этой наглой, зарвавшейся женщине.[Amita]
Она никогда не впускает мужчин в своё пространство. Все, кто имеют дела с Амитой, знают своё место при ней; знают, на что она способна ради достижения единственно верной цели. Минимум украшений, минимум краски, она молода, но пальцы — хваткие, сухие от бумаг и стали автомата, а непокорное сердце болит за будущее родины. Почему они не понимают? «Золотой Путь» расколот. Но какое это имеет значение? Аджай Гейл поддерживает её, помогает ее людям, и кажется, что только с ним повстанцы ненадолго забыли, что значат одно за другим позорные поражения и бегства с поля битвы. Аджай понимает. Знает, что Амите до стиснутых зубов, до побелевших костяшек и искусанных губ осточертело противостоять тупым? ограниченным убеждениям поклонника Мохана Гейла. Мохана Гейла нет в живых, и всему, во что так слепо верит Сабал, пора бы следом рассыпаться в прах. Сабал не слушает, никогда не слушает, только топчется на месте, как разъярённый слон. Хочешь, чтобы и Кират так же топтали? Все дальше к средневековью? Да кто он такой? Он больше ничего не решает. Амите нужен полный комплект данных: ей предстоит организовать несколько вылазок, подобраться к полям, что ближе к северу — к запретной территории. Заложники подождут — она лучше пожертвует десятком жизней, чтобы прокормить и вооружить сотню. Тигр скалится в победной ухмылке, чувствуя, на чей стороне перевешивает удача. А когда с порога гремит голос, полный праведного гнева, женщина, получившая своё, едва ли чувствует стыд за своё наглое вторжение в чужую обитель. Оливковые глаза с насмешкой замирают на лице противника, но Амита не играет, не лицемерит. Хватит пытаться вразумить твердолобого барана, все попытки исчерпаны. — Это, — резким, как она сама, движением взмахивает стопкой записей перед его носом, убирая их в сумку, — тебе больше ни к чему. Эти грузы нужны и будут перехвачены и доставлены на склад, хочешь ты этого или нет! — только сходу нападая можно выжить в этой схватке, и Амита нападает, упивается отчаянной злостью на его лице, — Я отправлю с ними Аджая. И лучше тебе не мешать мне, — чеканит слова, глазами сжигает почти заживо — ей больше нечего говорить тому, кто скоро проиграет. Пусть кричит и плюется ядом ей вслед, пока гордая женщина Кирата будущего гордо стремится покинуть чужой дом.[Sabal]
Сабал не может заставить себя сдвинуться с места, потому что не хочет упускать эту наглую и паршивую бабу прочь, пока не вобьёт в неё всё, что так не хочет она понимать своими узкими бабскими мозгами. Стоп. Вобьёт?.. Тупыми и испуганными глазами от своих мыслей и эмоций предводитель «Золотого Пути» смотрит, как второй предводитель, — чёрт, да что она о себе возомнила?! — кидает все карты на стол, абсолютно не стесняясь того, что она играет нечестно. Нечестно, нечестно, нечестно! — Закрой рот, — Амита демонстрирует Джокера — это Аджай Гейл, — заткнись, — на последнее изжатой гневом горечью глотке не хватает голоса — мужчина уже хрипло рычит, разжимая слегка потряхивающие ладони. Если она считает, что играть и юлить уже не имеет смысла, то выхода ему уже просто не оставляет, затыкаясь от первой же болезненной оплеухи, щедро опущенной на её рот. Её хватает на опешивший и вопросительный вдох воздуха раскрывшимся от испуга и шока ртом, после чего Сабал обхватывает женщину сзади. Сжав её рот ладонью, с силой валит на пол, второй рукой обнимая за шею и слегка придушивая, за своими сжатыми челюстями сдерживая боль от попыток этой строптивой бабы сопротивляться. — Вы слабые, — хрипит Сабал, больно отбивая руку Амиты от себя, от чего та плюхается на пол, — и не пригодные к войне. Я покажу тебе, что такое женщина. Не без встречного сопротивления мужчина срывает молнию на жёлтой безрукавке, грубо стягивает её через голову и связывает на руках, снова давая пощёчиной по рту, предупреждая очередные крики. Снова придушивает, придавливая ладонью за шею, периодически отпихивая ноги Амиты в стороны, уже наваливаясь своим весом сверху. Удерживая за шею и руки, он наклоняется и прижимается лицом ко лбу бывшего товарища по борьбе против иноземного чужака, сопротивление которой под мужскими руками, объективно, пошло на спад. Изломанными в злой скобе губами задевает её глаз, заставляя закрыть, вдыхает носом запах её кожи, прямо от щеки — дальше, от шеи, покрывшейся испариной пота от страха. Да, страх. Пускай боится. Это будет замечательным уроком. —…я хочу, — он задерживает дыхание, касаясь горячим мокрым лбом скулы лежащей к нему спиной Амиты, придавливая её уже к своему спальному месту, — чтобы ты поняла. Знала своё место. Дура, — прикрытыми глазами смотрит на тряпичный ремень, которым подвязан забитый жёлтой повязкой вечно портящий его жизнь рот, — просто дура, — звенит бляшка ремня, звенит короткая молния, — хоть раз в жизни ты можешь побыть женщиной, — зло шипит Сабал, зацепляя край штанов Амиты и несколькими рывками, не парясь с пуговицами и прочим, стягивая их ниже.[Amita]
Он действительно думает, что может указывать ей? Губы девушки кривятся в надменной, полной презрения усмешке. Типичный мужчина в самой своей низменной сущности — Амита всегда догадывалась, что за благородными праведными речами и лучистыми изумрудными глазами второго саблидера скрывается грубый мужлан, не способный взглянуть на мир по-новому. Сабал никогда не даст Кирату будущего — он сожмет страну в своих кулаках, не давая продыху, не позволяя развиваться, а жители под его началом так и останутся эхом прошлого столетия, не принесшего им ничего, кроме страданий, нищеты и глупых традиций. Сабал сотрясает воздух рыком, только подтверждая мысли Амиты, забывшейся своим превосходством. Что, не нравится, когда тебя, такого расчудесного, критикуют? Ответом ей служит звонкая пощечина, тонкие пальцы взметаются к горящему следу на щеке. — Да как ты… Да как ты смеешь?! — тихо, горячечно выпаливает Амита, не веря глазам своим. Жгучая обида плещется в ее блестящих глазах, но стоит ей, шокированной до глубины души, подумать об ответном ударе — а лучше о пистолете, что спрятан за поясом, как Сабал хватает ее. Сминает своими ручищами, словно бумагу, не давая сделать судорожный вдох, швыряет на пол, как тряпку. Как смеет он?.. Ярость и обида жгут ей глаза, но придают неистовых сил, чтобы бороться с нависшей над ней грозной тенью фигурой мужчины; пинаться, выворачиваться, чтобы нащупать заряженный глок, придавленный теперь к полу. Слабые? Непригодные?.. Амита захлебывается от гнева и с новой силой дает отпор, заставив Сабала скривиться от боли. Она — женщина, что сама добилась своего места в лидерах, что стала первой, которую приняли наравне с мужчинами; первой, что взялась бороться за право защищать себя на этой войне. Грубость не пугает ее. Горячее дыхание мужчины опаляет ее влажную кожу на лице, затем — на незащищенной шее, вызывая трясучку; молодое тело бойца в таком положении — беспомощно под натиском озверевшего животного, имя которому — мужчина. — Ты, мерзавец!.. Вот она, твоя истинная сущность, Сабал! Животное, сволочь! — плюет ему в лицо, пока ей не затыкают рот, пытается вывернуть узкие кисти, чтобы снова расцарапать ненавистные глаза, пальцами хватает его запястья, безуспешно отпихивая от себя. Амита всегда боялась. Прятала страх за жестким панцирем, отдаваясь целиком вечной борьбе за будущее Кирата. Она сбежала из дому, только бы не быть униженной, как сейчас. Ужас заставляет ее оцепенеть на краткий миг, когда сошедший с ума Сабал швыряет её на ложе, вдавливая в него — и Амита боится. Боится своей беспомощности, боится позорной наготы, с дрожью жмурится от треска разрываемой одежды и звона ремня за спиной. В шелковый затылок ей — тяжелое, рваное дыхание у самого уха, и кажется, что сейчас случится что-то непоправимое. Что сейчас её уничтожат, сожгут заживо в агонии, давя на горло её достоинству, взращивая в ней кипучий стыд за то, что не смогла одолеть. Тварь. Я убью тебя, убью тебя… Как можешь ты?!.. Лучше бы он убил ее. В бою, как противника, или тихой ночью, за поворотом перерезал горло. Только не это. Только не э т о. Но она никогда не будет умолять. Амита рвется надвое, вскрикивая сквозь заткнутый рот, душа — непокорная, волевая, сильная — истекает срамной кровью, болью, насильно вколачивающейся в самое естество, ненавистью, которой горит её кожа под пальцами подлеца. Она ломается, сотрясаемая дрожью злости и отчаяния, захлебываясь горькими, злыми слезами. Лучше бы он убил.[Sabal]
Он не бьёт её, но делает больно. Не старается специально навредить, а делает то, что и полагается делать с женщиной в постели — не больше и не меньше. Другое дело, что для Амиты с её активной «женской» позицией, не сочетающейся с жизнью нормальной киратки, это может казаться… чересчур. Уязвлённая мужская гордость… Она по крупице принимала на себя день ото дня колкие усмешки, открытое несогласие в свой адрес, не-поддержку солдат. Изводилось болеющее за истинные идеалы революции сердце. Всё разъедало его терпение. Тёмные мысли порождают чудовищ. Разве он чудовище? Сабал морщится, потому как ему самому больно, но приятное ощущение, идущее следом, действует как лидокаин на его взбешенное существо. Амита под ним… дрожит. И отворачивается, только он перестаёт удерживать её за шею, обхватывая обеими руками за тело, одной рукой забираясь под одежду и располагая её на горячей голой коже. Раздражённые рецепторы посылают достаточно сигналов мозгу, чтобы тот решил, что ситуация под контролем. Девушка может перевернуться на спину. Первое, что она делает — это пользуется более удобным положением, чтобы связанными руками заехать по лицу насильника и ощутимо проехаться по носу, заставляя отстраниться — снова провал. Удар в живот с колена. Амита змеёй не прекращает борьбу за… за что? За достоинство? Она, вообще, понимает, что как киратка вообще не достойна своего образа жизни? Тупая дура… Утянув начавшую переворачиваться с койки бабу назад, навалившись опять на неё и растолкав её ноги шире, снова заставляет зажмурится и отворачиваться, глухо подавать голос в заткнутый тряпьём рот, пытаться стиснутыми запястьями в мужских ладонях еле ощутимо бить мужчину в грудь. Экзекуция «лицом-к-лицу» не была продолжительной. О катарсисе наслаждения не могло идти и речи, так как смысл в подобной акции для Сабала заключался не в том, чтобы самому получить удовлетворение. Для него же это было наполовину пыткой. Не только физической. Успев застегнуть штаны, мужчина опять защищается рукой от ноги Амиты, раздражённо фыркает, только сейчас ощущая неприятно прилипшую к вспотевшей спине майку под верхней одеждой. Чёрт, он даже не разделся. Наваждение отступает, являя перед собой униженную женщину, чей полный обиды и ненависти взгляд Сабал встречает лишь холодным презрением, вставая с кровати и вытянутой рукой, словно касаясь ядовитой змеи, ослабляет связанные руки Амиты, отходит в сторону, поднимает её оружие, собирает разведданные и кладёт всё это стол, опять смотрит исподлобья на женщину. Зло. Абсолютно не раскаиваясь в содеянном, понимая, что у всех поступков есть последствия. И Сабал, предводитель «Золотого Пути», готов к этому.[Amita]
Трус. Подлый, грязный… трус. Чтоб ты сдох! Подавись этими слезами! Побежденная женщина Кирата б у д у щ е г о плачет, тихо, гневно, зло. Дергает в непрекращающейся борьбе связанными руками, нагими бедрами пытаясь отползти дальше, дальше от этого мерзавца, но грубое вторжение настигает ее, как наказание, заставляя терпеть и боль, и вес навалившегося на нее Сабала. Вот, что для него женщина. Чертово животное, подстилка, об которую можно вытирать ноги. Она не хочет чувствовать больше это, не хочет, чтобы его руки прикасались к ней, и видеть злые, жестокие глаза, что насмехаются над ней в своем превосходстве. Амита, оскорбленная, униженная, растоптанная. Тихая, обессилевшая от борьбы, но опасная в своих немых проклятьях. Как ей учить защищаться Бхадру? Других девочек и женщин? Как, если она сама не смогла защититься? Ее достоинство не пострадало от тупых традиций, так восхваляемых этой гнусной сволочью. Ни от замужества, ни от мужской грубой власти. А этот ублюдок взял и… Боль, будто кинжалом пронзили, тугим кольцом скручивается между ног, и Амита, сморгнув соленую влагу с длинных ресниц, медленно, вздрагивая от всхлипов плечами, берется пальцами за свои штаны. Сдерживает вновь накатившиеся слёзы, стараясь не смотреть на алое пятно на смятой простыни, на красные отпечатки чёртовых пальцев на её бёдрах. Ткань всё скроет, всё скроет от глаз, и она рывком натягивает на себя одежду, с молчаливой злобой буравит в спину Сабала. — Ты — жалкий трус, — смиренная ненависть комом в горле, и голос предводительницы звенит натянутой струной от ярости, нарушая тяжелую, гадкую тишину, — ее ничто не усмирит, никогда, и даже Сабал с его варварскими выходками её не сломает. Она твердит себе быть сильной, игнорирует боль, давится льющимися по щекам слезами, но не роняет ни единого жалобного писка, — так ты служишь своим богам? Так ты им служишь, да?!.. Она поднимается с постели, где ранили ее кровоточащую душу, мокрыми глазами сверкая на саблидера. Убить его сейчас? Прямо сейчас, голыми руками. Да. Амита хочет этого. Хочет посмотреть, будет ли он так же спокоен. Но… нельзя. У Сабала еще много последователей, и они взбунтуются, узнав, что один лидер убил другого. На то, что один обесчестил другого — им плевать. Это мужской мир, но войны выигрывали и женщины — незаметными тенями прокладывая себе путь к победе. — Это ничего не изменит. Ты не можешь сломать меня, какие бы подлые методы ни выбирал. Готовься к войне, Сабал, готовься к тому, что останешься ни с чем. И никакие боги тебе не помогут. Она уходит, даже не хлопнув дверью, лишь тихо кривится и кусает губы от ноющей боли, пока не оказывается в своем домике. Усаживается за стол, сдерживая желание сорвать с себя одежду, омыться водой от крови и запаха его похоти. Лидер Золотого пути не будет плакать из-за мужчины больше никогда. — Это Амита. Приведите Бхадру ко мне, ладно? Как можно скорее. Девочка, которую она учит стрелять из лука; девочка, которую люди хотят сделать Тарун Матара, навсегда отрезав ей путь в лучшую жизнь. Чтобы ее тоже шпынял по кровати такой же затупок как Сабал? Ну уж нет. Амита откладывает рацию, тыльной стороной ладони утирает все еще влажное от слез лицо. Вооружена и очень опасна… в своей мести — холодной и жестокой. У неё хватка диктатора, говорит Сабал. Ничем не лучше Пэйгана Мина, шипит он, обращаясь в обиде к Аджаю; равнодушная к пленным, ищущая бесчеловечную выгоду. Ну и пусть. Пусть! Бхадра никогда не станет Тарун Матара. Я избавлю ее от этой нужды.