[Pagan Min]
[16 октября. 11:40]
— О, — Пэйган Мин вскидывает брови, — м-м-м, — удовлетворённо качает головой, отправляя с серебряной вилки кусочек мяса в рот, пережёвывает, — неплохо, а если опуститься? — ещё кусочек, пока рядом сидящий мужичок с лысиной на пол головы не прокрутит клавиши джойстика в своих руках. Король Кирата отвлекается от экрана ноутбука, наклоняясь в сторону этого мужичка и стараясь подглядеть на экран чужого ноутбука, стоящего на чужих коленях: — И что, звука не будет? И никак это не исправить? — Нет, Король Пэйган Мин. — Тоска-а-а, — щурится, возвращается к сверкающей золотом и росписью тарелке с едой, хрустит овощами, — м, кстати, я думал по поводу этого храма, — пища богов, — и даже ловил себя на мысли, что его бы я оставил. Ну, а что. Постройка не дурная. Можно очередную вышку сделать. Ну или… ремонт обуви. Или автосервис, — пожимает плечами, отставляет тарелку и ладонью зовёт обслугу, которая спешно уносит посуду и меняет блюдо, даёт новые приборы к нему, — смысл уничтожать его подчистую? Ох, Гэри. Иногда мне кажется, что я — единственный, кому этот Кират, вообще, сдался.***
— И-и-и, — Солнце Кирата отвлекается от распечатки по квартальной отчётности с опиумных полей, сравнивая их с прошлым кварталом, да лениво качая носком крокодильего ботинка, закинутого на стол, — о, это Аджай? — Н-нет, Король Пэйган Мин, — Гэри вздыхает. — А там? — тыкает пальцем в монитор, в нижний правый угол, — ну точно Аджай. Приблизь. А, хотя, нет, собьют. А если орёл твою машинку примет за свой обед? — Тогда орёл ударится током, Король Пэйган Мин, испугается и улетит. — Гениально, Гэри! Кстати, как думаешь, — щурится, хитро смотря на лысину мужичка, — мне следует проверить зрение? Для профилактики. — Да, Король Пэйган Мин. Воцаряется пауза, заставляющая мужичка нервно поднять голову и напороться на холодный и пристальный взгляд Солнца Кирата, который сверлил того поверх веера распечаток с таблицами. — Ам… то есть… чем чёрт не шутит, для профилактики по-хорошему нужно п-проверяться раз в год, так сказать, полное обследование проводить, в том числе и у ок-окулиста. И не дай боже если у Короля Кирата и сориночку пропустят! Не дай боже, ой, не дай б-боже! — Следи за квадрокоптером своим, — опускает глаза и опять проходится по таблицам, вздыхая и слегка хмурясь. Зевает. Спать хочется ужасно. Но смотреть на то, как дотлевают остатки «Золотого Пути» хочется ещё больше, а потому Пэйган Мин загружает свой мозг по-полной, заставляя себя выискивать малейшие несостыковки, потому как любой бухгалтер всегда лажает в свою пользу. Не одного такого хитреца он в своё время вздёрнул прямо на полях, поставив их изуродованные тела в качестве пугал, дабы служили уроком для местных тружеников. — О-о-ох, — прикрывает рот, откладывает ворох бумаг на стол и подвигает к себе ноутбук, подпирая голову кулаком и, хмурясь, всматриваясь в ландшафт, прилегающий к Банапуру. Храм, водохранилище, точка лодки приближается к земле — слишком умиротворяюще, где обещанный экшн? Солнце Кирата достаёт смартфон и выбирает Юму Лау, набирает сообщение: «Поигралась с ней и хватит» — на китайском, раскладкой на латинице, прибавляя к сообщению три смайлика в виде ножа. Потом добавляет: «Нашли Пола? Где Сабал? Где Аджай? Живой?» Отправляет, переходит обратно в контакты и нажимает на один с незапоминающимся киратским женским именем, подносит телефон к уху: — Хочу прилечь на пару часов, приготовь-ка там всё, — отдав приказ обслуге, вешает трубку и убирает телефон, после берёт ноутбук и кладёт к себе на ноги, удобно устраиваясь в кресле, полу-лёжа, — Гэри, если будет чего интересного — буди. Сегодня ты у меня дневальный.[Yuma Lau]
[16 октября. 11:40]
А это уже Пэйган. Юма хмурится, прежде чем быстро набрать: «Забрала Хармона, везу к тебе. Будем часа через два. Сабал, предположительно, в храме Джаленду, туда выступили войска. Твой Аджай сбежал из Дургеша. Живой.» Раздражение подбирается по венам, а хочется чувствовать сладость кайфа. Но пока что — не ко времени.[Pagan Min]
Пэйган Мин вертит в руке телефон, пока тот плавно не оседает на тёмно-коричневую кожу королевского кресла, в котором, на подушках, вальяжно расселся (точнее — разлёгся) он сам, правитель Кирата, постепенно проваливаясь в лёгкую полудрёму. Джаленду — это храм, в котором могла бы вести службу Ишвари, если бы Мохан Гейл не перерезал горло дочери Пэйгана Мина. И Пэйган Мин долго не мог расстаться с этим напоминанием об утерянных возможностях, об утерянных фантазиях, об утерянных предположениях. Если бы Мохан Гейл не перерезал горло годовалой дочери… Если бы..Король Кирата никогда не отдавал прямого приказа уничтожить храм Джаленду.
И не увидит, когда это произойдёт.***
[Sabal]
— Мы… — Сабал стискивает пальцами голову, глубоко вдыхая грудью воздух, — нас? Что осталось от «нас»? Дуло винтовки утыкается в его грудь, и мужчина вздрагивает, убирая руки и испуганно смотря на своего… кумира? Спасителя? «Есть ли теперь смысл в тебе, сын Мохана?» И не находит там того, чего хочет. Кажется, только сейчас Сабал понимает, почему Аджай Гейл всегда был так скуп на эмоции, почему держался всегда в стороне. Когда за спиной не осталось ничего, что тяготило лидера «Золотого Пути», когда за спиной не осталось самого «Золотого Пути», когда тот путь превратился в выжженную дорогу — вот тогда Сабал замечает пустоту и отрешенность от этого всего в вечно хмуром лице. — Теперь уже поздно, Аджа… — взгляд мечется в сторону шума, инстинкты ребёнка, выросшего в вечной гражданской войне, работают, давая импульс измученному телу — бежать. Но мужчина, как раненый зверь, лишь дёргается в сторону, прочь от руки Гейла. Тщетно. — О Кира!.. — ноги вяло плетутся по разбитым ступеням, по вымощенному плитами камню, — Кира, — выдыхает, боясь оглядываться на его возможных убийц, подгоняемый, да более того, утаскиваемый чуть ли не за шкирятник, Аджаем. Отшатываясь к стене, прячется за колонной и, наклонившись в полном бессилии тела и духа, складывает ладони в замок, прижимает к своей груди: — Сын Мохана. Кира, пожалуйста, спаси его. Пожалуйста, Первопревидевшая песнь Первобрахмы. Спой песню о нём. Кира… — поднимает мокрые глаза надвигающегося на него «опоздавшего спасителя», отшатывается в сторону опять. Но что может сделать растоптанный и измученный Сабал против Аджая Гейла? — Чёрт, — кривится и отворачивается, потому как Гейл схватил его за травмированное плечо и напомнил ему о том, что оно, вообще-то болит, давно, — нет! Нет! — и даже голос не имеет той силы, как раньше, дрожит, срывается, — это не такая война, как ты привык! За мной не стоит огромная страна, Аджай! — не замечает, как брызгает слезами, когда, вторя словам своим, встряхивает головой, — всё кончено, ты не знаешь, кто такой Пэйган Мин и на что он способен… — глотку сдавливает ужасом. Сабал больше ничего не может ответить, только закрывает лицо руками, вжимаясь в угол между стеной и полуколонной, провожая Гейла лишь очередной молитвой, что он в сердцах проговаривает и проговаривает про себя. Сколько ведь раз он молился за него, посылая на задание за заданием — от самой души, искренне желая, чтобы Аджай Гейл жил. И каждый раз он возвращался. Живой. И Сабал благодарил Киру. «Кира, пожалуйста, Кира…» Голос Амиты, звучащий натянутой струной через трещотку выстрелов заставляет почувствовать, как в груди у него холодеет, сжимает, опускается вниз. Сабал шумно выдыхает, делая шаг в сторону от этого голоса, вглубь храма, вжимаясь в стену. Но ноги, предательски ватные, тяжелят его движение. От усталости Сабала ведет в сторону, но он успевает схватиться за ещё не разрушенную лестницу и перебраться выше. По бедру бьёт сумка единственной ценностью, что осталась от «Золотого Пути». «Золотой Путь» остался только на бумаге. Мужчина делает шаг к безголовой статуе на постаменте, падает, прикрывая голову, оглушённый взрывом и оцарапанный щепками разорвавшегося дерева — кто-то выстрелил по второму этажу из РПГ. Браслет с руки разлетается алыми бусинами прочь. Его маленькая реликвия. Не за что цепляться. А голос Амиты всё ближе. — Адж… — еле слышным шёпотом выдавливает Сабал, закусывая ладонь и в ужасе уставившись на неповреждённую лестницу. Он слышит шаги. «Аджай, это ты, Кира, пожалуйста, пусть это будет Аджай Гейл, сын Мохана, сын Мохана, сын Мохана, сын Мохана!» И только не успевает чужая макушка показаться, как лидер «Золотого Пути» инстинктивно прянет в сторону, скрываясь за каменной скульптурой божества, вцепившись в сумку, как в нечто, что его, вообще, может спасти, как в нечто, что, вообще, имеет теперь какой-то смысл. Потому что Сабал, задыхающийся от страха, не может не цепляться не только за молитвы, обращённые к Кире.[Pagan Min]
— Ам, Король Мин, — осторожно начинает мужичок, отрываясь глазами от экрана пилотируемого им дронона, — Король Пэйган Мин, — чуть громче, на мгновение убеждаясь, что властитель Киратских земель уснул, расслабив, наконец, лицо, которое без строгой маски и тревог резко скидывало лет эдак с пятак, — тут храм Джаленду скоро разнесут к чёртовой бабушке, — Гэри переглядывается со служанкой, совсем ещё девчонкой, которая аккуратно поправляла подушку, стараясь не нарушить королевский сон. В ответ мужичку был лишь какой-то испуганный и непонимающий взгляд. Служанка пожала плечами и отрицательно помотала головой. Гэри же кивнул. А потом кивнул и на спящего Мина. Девчонка выпучила глаза, нахмурилась и резко замотала головешкой, звеня украшениями в косах, отмахнув от Короля руку Гэри, что протянулась через стол — разбудить. После заметила, как сваливается голова Пэйгана Мина и подперла массивную подушку своим плечом, дабы Король Кирата не сползал и не просыпался. И вот вопрос — что хуже — разбудить Короля, когда самая жара только началась, или же повременить? И когда именно гнев его будет наименее разрушительным, и на кого именно он будет направлен? Во дворце, как и в Кирате, каждый день идёт своя война.[Ajay Ghale]
Точная пуля убирает шофёра пикапа, и Аджай, с винтовкой наперевес стремительно движется к очередному укрытию — к колонне, отстреливаясь от подбегающих красных беретов, стремящихся прорваться в храм. Каждая мышца напряжена до предела, дыхание спертое — но он утихомиривает неистово разрастающуюся ярость в груди — так выстрелы будут точнее. Отдача дробью колотит его в плечо, каждый удар — последний стук сердца для врага, который падает с предсмертным криком на колени перед ним, дюжиной тел. Смерть оскверняет святое место, и Гейл, увернувшись от летящего в него метательного ножа, выскальзывает из укрытия, на ходу доставая изогнутый кукри и вонзая кривое лезвие в шею, заставив солдата выронить РПГ и с хрипом хвататься за рану. Кровь пачкает рыжую перчатку — но это только капля в багровом море, в котором он по пояс погряз. Грохот за спиной заставляет Аджая инстинктивно пригнуться, закрыть голову руками, прибившись плечом к камню. Сабал! Стиснув зубы, в отчаянии оборачивается, наблюдая, как позолота храма рассыпается, разваливается кусками, придавливая собой ещё пару солдат. Гейл понимает, в глубине души он знал, что так будет — не нужно ждать, что бывший предводитель возьмётся руками за оружие — тот, потерянный, сломленный, снова сложил их в молитве. — Блять, — Аджай в ярости сплевывает наземь, чувствуя как сухой напалм въедается в легкие, заставляет глаза увлажниться. Резким движением плеча утирает их, не опуская оружия, возвращая себе сфокусированное сосредоточенное до остроты зрение; кровь стучит тупо, глухо по вискам, глаза мажут внимательно по зелени деревьев, по белому камню, выискивая врагов, подсвеченных в его сознании красным. Красный — цвет ярости, и убийца выцепляет свои цели почти по наитию, вслушиваясь в своё замершее дыхание, оглушенный взрывом, тончайшим натянутым импульсом взрезающим все окружающие звуки и крики. Все потонуло в этой битве, и солдат едва замечает, как мимо прошмыгнула напуганная мартышка с красным сигнальным огоньком на черном пояске. — Что еще за черт?..[Amita]
Её шаги гулким эхом отдаются в священных стенах, пока она взбирается по лестнице, не обращая внимания на грохоты за спиной. Пусть… Пусть умирают. Амита больше не смеётся, звонкий голос впитали в себя привычные к благоговейному молчанию стены. Жёлтое подрагивающее свечение от огоньков скользит по её лицу, и только глаза сверкают. Больно. Как в ту ночь, когда он предал её, растоптал. Как посмел ты? Она горит, будто до этого момента спала в опиумном безмолвии, и только сейчас проснулась. Амита, отшатнувшись от взрыва и летящих щепок и пыли, только прикрывается едва тонкой рукой, не сбавляя шагу, крадётся из тьмы. Подлец, что когда-то был её соратником, в самом начале её пути, сидит теперь перед руинами. Молится. Она надеется, что он молится за себя. Разве твои боги не накажут тебя за то, что ты сделал? — Ты сдался! У тебя ничего нет, Сабал. Что, хорошо тебе? Ты этого хотел? — задыхается. Дрожащий голос девушки раскатывается по разрушенной зале. Хрупкое тело разрывает от переполняемых чувств, едва не до трясучки, когда она оказывается рядом с мужчиной. Сломанный, слабый. Кто теперь еретик? — Посмотри на меня! — бьет его прикладом в раненое плечо, заставляя упасть, и пока мужчина давится болью, Амита медленно, тигром обходит его. Усмехается, и по щеке скатывается одинокая слеза — она сломана тоже, гримасой вырвавшегося страдания кривя лицо. Запутавшееся, потерянное дитя с тяжелыми кандалами на руках. Что ты видишь, Сабал? Нога в ботинке упирается побеждённому мужчине в грудь, Амита, заслоняя собой статую Киры, сверху наслаждается тем, как в зелёных глазах побеждённого стоят слезы. Затем наклоняется, пальцами хватаясь за ворот его кителя, заставляя смотреть ей в лицо, чувствовать её сбивчивое, яростное дыхание. Она почти слышит как бьется его сердце в груди, когда приставляет пистолет к незащищенной шее. — У твоей смерти будут мои глаза.[Sabal]
Как смертоносная богиня, фурия, демоническим образом предстаёт перед распластанным, сломленным мужчиной обиженная им женщина. Этого ли он хотел?.. Боль ослепляет, заставляя отпустить сумку, так бессмысленно прижимаемую к груди. Теперь она не придавливает его шею, не пригибает к земле — ботинок Амиты и так хорошо справляется с задачей — растоптать, смешать с грязью. Как она может сделать ещё хуже? Может, причинит боль физическую? Сабал взметает руки, защищаясь, но останавливает их, едва коснувшись рук предательницы, что схватили его за воротник и приставили к шее холодный металл. Он дрожит, дышит ртом, отводит глаза, жмурится, выслушивая весь тот яд, который, словами, горько течёт из раненой женской гордости. И когда она очередной раз встряхивает его, требовательно, нетерпеливо, Сабал смотрит, наконец, в глаза своей смерти. Испуганно. Устало. Непонимающе хмурится, замечая дорожку слёз на щеке… бывшего товарища по борьбе за светлое будущее Кирата. Этого ли он хотел… А ты этого хотела, Амита? — Ты уже отомстила, — хрипло подаёт голос, прикрывает глаза, избегает взгляда опять, — мне… Инстинктивно жмурится, ожидая выстрел, вспоминая, какой ненавистью, какой обидой болели глаза Амиты, когда он положил её на место киратской женщины, когда положил… когда подмял её под себя. Сломал. — Убить столько товарищей, — шепчет еле слышно, — чтобы отомстить… — дрожит, выдыхает, — мне… Кира… Кира, пожалуйста…[Ajay Ghale]
Мимо проскакивает ещё одна мартышка, и ещё одна… Какого черта? Аджай в оцепенении наблюдает, как вереница истошно верещащих зверушек цепочкой устремляется в храм, прыгает по деревьям на белый камень статуи и скрывается в зелёной листве. Оглушительный рев мотора раздаётся совсем рядом, заставляет ошалевшего солдата отскочить в сторону, и Аджай, рухнув на спину, получает в свою сторону заряд грязи из-под мощных колёс джипа с прикреплённой к крыше турелью. В голове всё ещё гудит, и он, тяжело дыша, с кряхтеньем чуть приподнимается, вытаскивая из-под винтовку, которую придавил, опускает вскинутую руку, слыша знакомый громкий голос. Американский акцент! А сквозь солнце различает знакомую раскрасневшуюся, добродушную морду лица с синей банданой на лбу. — А-а-а-а, балин! Мы что, все пропустили?! Просрали все самое интересное, чувак! — Херк с досадой разводит руками, стучит по крыше машины над водителем, а затем свешивается с края, — Эйджей, братан, ты там в порядке? — глядит на распластанного на земле Гейла, а тот, не веря своим глазам, лишь щурится, пытаясь подняться на ноги. — Херк? Что ты тут делаешь? Я думал, ты свалил вместе с Реджи и Йогги. — Чёёё?! Мы же с тобой тату-братья, Эйджей! — бородатое лицо Херка с воодушевленной улыбки меняется на возмущение; американский искатель приключений пыхтит, вывалившись с пикапа, а затем бросается к воину, помогая тому встать и тут же заключая в медвежьи тиски, от чего Аджаю в груди воздуха не хватает. — Ладно, эй, — Гейл чувствует, как его ноги отрываются от земли, но он слишком устал, чтобы сопротивляться дружескому натиску. Подмога в подобном лице — как снег на голову, и кажется каким-то гребанным сюром, но… он ощущает облегчение. Ничего не кончено. — Эй-эй. отпусти меня на землю, мужик. Я тоже рад тебя видеть, мы почти отбились. Когда его отпускают, мужчина потирает ушибленный бок и быстро скользит еще блестящим взглядом по усыпанной ранеными и убитыми земле. Их немного, но Амиты среди них он не находит. Чувствует, как тревога комом встает поперек груди — времени нет. Сабал измучен, чтобы бороться, да и кто из них не заебался? Гейл выдыхает через нос, мотает головой, оглядывая дорогу и озеро. — Нам надо убираться отсюда, поможешь? — Да херня вопрос! Я ведь говорил, что я долбанная кавалерия, приду на помощь, только звякни! И я следил за тобой, мистер «иди туда не знаю куда и надери там всем задницы»… И я всегда за «хороших парней»! Э… — Херк оборачивается на водителя, — «Золотой Путь» — это ж хорошие парни, да? — «Золотой Путь» — это мы, блин, — раздраженно откликается повстанец, высунув голову с желтой повязкой из окна, — Аджай, в Банапуре все погибли, и нас осталось немного. Мы не можем найти Сабала! — Он здесь, живой, — Гейл сжимает кулак, обернувшись на величественное здание, выщербленное, сколотое. На крыше снова мелькнула мартышка, — Я должен вытащить его, пока храм не обрушился. — У-ху-хуу! — Херк почти подпрыгивает, потирая ладони, и гордо демонстрирует Аджаю детонатор, заодно подает ему заряженную винтовку и рацию, — видал, да? Вытаскивай его скорее, чувак, пока сюда ещё гвардейцев Пэйгана не набежало! Я приготовил просто охренительный соус, чтобы заправить это место! С металлическим щелчком снимает с предохранителя оружие, Аджай, уже направляющийся к храму, хмыкает, оборачивается на мгновенье, чтобы вскинуть бровь, подносит рацию ко рту, снова отворачиваясь и взлетая вверх по ступеням. — Решил налепить на мартышек С4? — Ну, а что? У русских были собаки, у французов белки, а у меня — мартышки, хе-хе… А, хер с ним, я в тебя верю, ты, нахрен, перченое чили, амиго! — Херк отключается, грузно вскакивает снова на джип, становясь за турель, готовый встретить возможное подкрепление из Королевской Армии, — взорвем это место к чертям! И-и-иха! Чертов псих… Или гений. Гейл ухмыляется, но едва его поглощает терракотовая истома священного места, под ребрами тяжелеет, мрачной тенью разрастаясь, предчувствие. Он взбирается тихо наверх по ступенях, держа наготове оружие, но звать вслух предводителя Золотого пути не решается. До слуха доходит знакомый голос, яростный, злой, звонкий — он даже не сразу узнает Амиту, обычно резкую и решительную. Твердую, а не такую… надломленную. Солдат остается в тени, слышит лишь свое дыхание, наблюдая за тем, как девушка нависла над содрогающимся мужчиной. Что?! В глотке сохнет, с приоткрытых губ срывается выдох, но оружие не дрогнет в руках, привыкших убивать.[Amita]
Да. Я отомстила. Теперь ты тоже чувствуешь, каково быть слабым, покинутым всеми. Сабал дрожит перед ней, молится, страшится смерти, но почему, почему она не чувствует так неистово желанного ею удовлетворения? Амита вздрагивает, когда он произносит эти слова, осколками впивающимися в кровоточащее сердце. Та, что презирала последователя Мохана Гейла и самого основателя движения повстанцев — чем она лучше того, кто использовал свой народ, чтобы удовлетворить собственную жажду мести? Нет. Это все ради будущего. Ради Кирата. Или она обманывает себя? — Я хочу, чтобы наша страна процветала, но с тобой Кирату никогда не выжить, как ты не поймешь! — сталь оружия лишь крепче впивается ему в мокрую шею; Амите кажется, что она говорила эти слова так часто, будто сама пыталась убедить себя в них. Она плачет. Заставляет себя дернуть его снова, пока он не поднимет на неё глаза, но хватка её слабнет, она почти отшатывается от него, а в больших глазах плещется соленая мокрая боль. Вопрос, который тихим шёпотом слетает с дрожащих губ. — За что?.. За что ты так со мной поступил? Она ищет в чужих глазах раскаяние. — Ты… — захлебывается слезами, — не достоин, чтобы жить, — наступая себе же на горло, звенит, сжимая в руке оружие, но Амита знает — она не может это сделать.[Ajay Ghale]
Зачем ты это сделала, Амита? Что сделал ты, Сабал? Он ничего не понимает, замечает лишь пистолет в её руках, и палец автоматически скользит на курок, почти одновременно со стуком сердца; он колеблется лишь секунду, не веря ушам своим, не веря глазам. Пуля попадает точно в цель, пронзая сердце девушки с красной, как у врага, лентой на запястье; из женских пальцев выскальзывает пистолет, и Аджай, выйдя из тени, ловит на себе непонимающий, отрешенный взгляд её глаз, потрясенно наблюдает, как она падает у подножия статуи, рядом с впавшим в оцепенение Сабалом. Тишина звенит, и только причитания бывшего лидера нарушают её, а спустя доли секунд — и рация за поясом у Гейла:— ЭЙДЖЕЙ, ВАМ НАДО УБИРАТЬСЯ ОТТУДА! Я НЕ ВИНОВАТ, МАРТЫХА СТАЩИЛА ДЕТОНАТОР, И ВСЕ РВАНЕТ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ!
[Sabal]
Кира слышит его молитвы — жестокая богиня. Богиня справедливая. Но в последнюю секунду он дрогнет в этой вере, сломанный под натиском пожирающей всё на своём пути Королевской Армии, которая использовала Амиту и вложила в её гневливую руку слишком многое. Слишком… Это уже будет не Кират. Он отрицательно мотает головой, жмурится, вытягивая шею и проглатывая подкативший ком слюны к глотке. Болезненно, царапая ногтями деревянные старые половицы разрушенного храма. Если Амита не выстрелит, кажется, у него самого от ужаса разорвётся сердце. Но, к сожалению, Сабал слишком многое пережил, чтобы умереть сам, верно? — За что?.. Автоматически сжимает губы, отворачивается. Он не повернётся и не посмотрит на неё, даже если она будет трясти его дальше. Даже если начнёт бить. Пускай стреляет. Сабал стискивает зубы и слышит выстрел. Он гремит… рядом. Грохот чужого тела, упавшего, чуть ли не на него, заставляет распахнуть глаза и увидеть поверженную Амиту. — Амита?.. — заставляет себя подняться на локтях и подносит руку к голове убитой (убитой ли?), останавливая её. Оборачивается, испуганно смотрит на Аджая Гейла, сжимающего в руках пистолет. Всё с таким же суровым и напряжённым лицом. Рация Гейла — чёрный вестник беды. Пронзающая и так истерзанную душу ярого фанатика, пошедшего на многое ради его веры. Что у него осталось? Что остаётся предводителю «Золотого Пути», у которого отняли абсолютно всё? У него нет людей, у него нет Банапура. Королевская Армия с её наилучшим оснащением вырежет каждого повстанца. Найдёт. Каждого. Вырежет. На людях. Днём. Ночью — не важно. У него отняли всё. Голос по рации отнял у Сабала Аджая Гейла. «ОН С НИМИ», — повод схватить пистолет, так щедро выпавший прямо к нему и, махнув вооружённой рукой в сторону Аджая, с безумными и злыми глазами, выдавливая из себя почти обессиленный болезненный рык, нажать на спусковой крючок. Без Аджая Гейла у Сабала остаётся только этот храм.[Ajay Ghale]
Аджай и бровью не ведет на крики Херка в рации, не позволяет потрясению от убийства предательницы завладеть его разумом. Солдат делает лишь быстрый, уверенный шаг по направлению к товарищу, преследуемый идеей фикс вытащить единственного оставшегося в живых лидера повстанцев, но тут же замирает. Не проронив в ответ на вражеский жест ни слова, лишь напряженно, холодно, выжидающе наблюдая. Ему все понятно и без слез в глазах Амиты, без отчаяния в болезненном рыке Сабала, что испуганно направляет на него чужой глок. Ему все ясно и без слов, без путаных объяснений. Аджай Гейл слишком хорошо знает, что делает с людьми война; слишком хорошо, чтобы осуждать того, кто остался ни с чем, с руинами и тлеющими углями, предпочел сдаться — и, если тот, кто был способен повести за собой оставшихся, опустил руки, то теперь всё, действительно, кончено. Мозаика пошарпанная, обгоревшая складывается в «почти-правду», приоткрывая завесу этой мести Амиты, этого самоуничижения Сабала. Что они сделали?Все здесь сломано, и люди сломанные. Только Пэйган ли в этом виноват?
Не мне судить. И все-таки взгляд Аджая Гейла кажется осуждающим для того, кто знает свою вину. Древесные половицы сотрясаются от грохота внизу, с первого этажа, и камень, повибрировав, затихает. Мужчины смотрят друг на друга всего пару секунд, кажущихся вечностью, и когда тяжелое дыхание Сабала замирает, чтобы тот выстрелил с криком, Аджай, интуитивно предчувствуя это, рывком мечется к колонне, уворачиваясь от мажущих мимо пуль, выбивающих в стенах дыры. Пистолета хватает всего на несколько выстрелов, и Гейл, прикрыв глаза на мгновенье и стиснув зубы, прижимая к себе винтовку, вслушивается, как некогда боевой друг щелкает пустым оружием, причитая дрогнувшим голосом.— Эй! Слушай, все ништяк! Я отодрал детонатор у Коко, так что можете выбираться спокойно!
— Я сейчас буду, — негромко, отстраненно отвечает после выдоха, прижав рацию к губам, Гейл выходит из-за колонны, глядя в напуганные, красные от злости глаза тому, что собирался стать его убийцей. Словно охотник к раненому зверю, стремительно приближается, отпинывает пистолет с пола — единственный жест, что выдает холодную ярость Аджая. — Убирайся, — тихо, с хрипотцой, стараясь не смотреть на распростертое тело убитой им девушки. Убирайся, беги из этой страны, если хочешь жить. Или оставайся здесь. Аджай поворачивается и покидает терракотовые стены, душащие его, давящие, и безголовые боги ничего не молвят ему вслед — не смеют. Он говорит Херку не взрывать храм, оставить последнее пристанище для тех, что ещё верят, что ждут и надеются на помощь от Киры — пусть, ведь он только что видел, что бывает, когда настоящий киратец теряет веру.[Sabal]
[16 октября, 13:30, храм Джаленду]
Можно ли опуститься в омут абсолютного, всепоглощающего бессилия, желая просто провалиться на месте. Умереть. Вот просто так. Легко. Если ослабить пальцы и выронить бесполезный пистолет на пол. Аджай Гейл — светлый образ, который показал свою сокрытую за хмурым молчанием грань. И сердце истинного последователя «Золотого Пути», пути, что исповедовал Мохан Гейл, пути, благословенный самой Кирой, пути, который берёт начало из сердца гражданина Кирата — болит. Сабал смотрит в спину этого человека, кривясь от голоса из затихающей рации, упирается локтями в пол и склоняет голову, утыкаясь растрёпанной макушкой в пол, дрожа, плачет. Закрывается руками от всего. Он не хочет видеть что-либо. Весь мир вокруг него — против. Будущее — представляется дорогой из огня и страха. И завтрашний день страшит его. Он не выдерживает. Замерев с гримасой боли, вжав лицо в руки свои, обмякает и перестаёт трястись, проваливаясь в тёмное небытие, что своими радушными объятиями встречает измученное тело и дух. И претерпевшего такие страдания, потерявшего друга, брата, смысл, да и что греха таить — человека, за которым он видел чуть ли не сверхъестественное благословение самих богов, сломленного в своей вере настигает самый простой сон, приковывающий его последнему пристанищу самого сердца Кирата на стыке территорий извечной борьбы с четверть века. Аджай Гейл хотел, чтобы Сабал бежал? Что ж. Поверженный и раздавленный, он останется в храме Джаленду, покуда преданного и предательницу отсюда не заберут силы выше их.